Текст книги "Милкино счастье"

Константин был выходцем из старинного княжеского рода. Впоследствии он получил высокую должность в Сенате. Сам же Анатоль был отчислен из Пажеского корпуса по причине частых простуд, кои он провоцировал специально, питьем ледяной воды и стоянием ночами на холодном ветру. Краевский сделал все возможное, чтобы быть подальше от военной карьеры. Позднее Анатолий Александрович поступил в Императорский Санкт-Петербургский университет, на историко-филологический факультет и окончил его со званием магистра.

«Катька», а в миру – Константин Николаевич С-кий, иногда навещал своего возлюбленного. Визиты эти были тайные и проходили они в кабинетах бань, трактирных или гостиничных номерах. Однажды «Катька» под благовидным предлогом увез Краевского в столицу, на две недели. Случались и их общие поездки за границу. Кроме «Катьки», Краевский не связывался с иными представителями «голубых кровей». История влечения к «Катьке» была особой. «Катька» – был священен и неповторим, как неповторимо то, что берет свое начало в ранней юности. Кроме всего прочего, его любовник был очень талантливым сочинителем, знал множество языков, был тонким интеллектуалом и сентиментальным по природе. Краевский убил бы любого, кто посмел бы посягнуть на их тайный союз. «Катька» был капризен как женщина и нежен до исступления.

К вопросам познания плотских удовольствий наш пытливый граф подходил эмпирически. И эмпиризм его носил такой обширный характер и имел такую огромную энергию, что за ним вряд ли кто мог угнаться. К двадцати пяти годам Краевский окончательно понял, что более всего его тянет именно к женскому полу. А «Катька» оставался при этом священным идолом и великим исключением из правил. «Катьку» он любил, и любовь эта была вечной.

Что касаемо дам, то в интимных связях со своими многочисленными любовницами Краевский, отдавая дань привычкам молодости, предпочитал иметь с женщинами сношения через «задний оход».

Именно о «заднем оходе» Людмилы и мечтал теперь Краевский. Возможно, что он лишил бы ее девственности и обычным путем. Но, на прямой дороге к этому действу лежали два огромных, словно валуны, препятствия. Первое – он не желал иметь внебрачных детей, ибо появление байстрюков грозило ему большим скандалом с супругой и неприятностями в обществе. Супругу Краевский не любил и сходился с ней в спальне лишь с целью зачатия наследников, применяя при этом всю мощь своей творческой фантазии, дабы представить на ее месте любую иную, приятную ему женщину. Это было необходимо, иначе его потенция давала позорные сбои. Супруга скандалила, а фантазия Краевского отчего-то работала все хуже и хуже. Но! Ни за что на свете он не посмел бы посягнуть на «святая святых» – спокойствие и благополучие их союза, а также бросить тень на свою безупречную репутацию добропорядочного мужа и отца большого семейства. Краевский мечтал о наследнике, но пока его супруга не могла зачать мальчика и рожала только дочерей.

Второе препятствие казалось Краевскому вздорным и позорным. Думая о нем, он много раз чертыхался про себя и вслух, но… нарушить его тоже не мог. Все дело было в тех порядках, кои много лет назад установила его покойная матушка, и кои пришлись по вкусу его супруге, истовой католичке Руфине. Порядки эти заключались в том, что вся прислуга женского пола, работающая у них в доме, должна была сохранять целомудрие. Матушка вполне резонно была уверена в том, что все плотские шалости заканчиваются болезнями Венеры. От них она и старалась оградить свой дом и маленьких детей. И правила эти соблюдались строго: каждые три-четыре месяца всех горничных и иных работниц проверяли на предмет чистоты и непорочности. Если прислуга изъявляла желание выйти замуж, ее тут же рассчитывали и отпускали с богом.

Краевский понимал, что сойдись он с Людочкой естественным способом, то его будет ждать чудовищный скандал, а Людочку позорное изгнание с места службы.

Но сейчас его мысли были очень далеки от всяческих формальностей и общественных устоев. Сейчас весь фокус его внимания, весь разум, все сердечные и иные порывы были направлены лишь к одному объекту. Этот объект, будучи маленьким и довольно тривиальным, рос в его глазах до безумного фантома. Фантом этот дышал страхом и предвкушал скорое вторжение. Ему казалось, что он будет ускользать от его грубого натиска, пытаться убежать, молить о пощаде. Но не было такой силы, которая заставила бы Краевского свернуть с намеченного пути. О, ликуйте мощные приапы, радуйтесь звенящие колоссы, алчущие тугую, молодую и горячую плоть! Вы получили достойную цель для ваших острых мечей… О трепещите все обнаженные и согбенные в низком поклоне! Вы – тугие тоннели разврата, вы – влажные силки, ловящие птиц вожделения, вы – невольники безудержных фантазий, вы ведущие к пароксизму страстей и опустошению тяжелых тестикул. Бойтесь, ибо не будет вам пощады и скорой свободы.

 
Дрожи и кайся, афедрон,
Моля усердно о пощаде.
Нагою пышностью сражен,
Я утолю твои печали…
 
 
Алкаю узость твоих врат
И их пугливую стыдливость.
Ты криком страсти восхвали
Приапа дерзкую пытливость.
 

Краевский вскрикнул и обмяк.

Через пять минут он встал, застегнул пуговицы на брюках, перешагнул через маленькую белую лужицу, распластавшуюся на серых половицах. Ополоснул руки, скомкал салфетку и вышел.

* * *

Не прошло и получаса, как турчанка закончила туалет Людмилы. Она убрала все волосы с ее тела, а также размотала мазевые бинты и обработала ступни девушки – отскоблила пятки до появления розовой кожи. Красиво подстригла и отшлифовала ноготки. Тоже самое она проделала и с руками. Десяток полировочных бархоток прошлись по узким ноготкам на пальцах, пахучий жир был втёрт в чуть обветренную кожу Людочкиных кистей.

Граф ждал ее на улице. Он курил сигару и о чем-то думал, рассматривая быстро бегущие облака.

– Я устала, – тихо произнесла она.

– Как ты хороша… Сейчас мы поедем домой и ты отдохнешь.

Они сели в экипаж.

– Ты не испугалась Хатидже? – поинтересовался он с улыбкой.

– Немного…

– Он хорошо умеет обращаться с дамами.

– Он? – Людочкины глаза округлились от удивления.

– Да, это – мужчина. Он евнух, скопец. Когда-то он служил в серале. Но был отпущен на свободу и с нашими, русскими купцами, переехал в холодную Россию. Здесь его взяла на работу Колетт.

– Но, почему вы мне не сказали, что это – мужчина? – возмущенно прошептала Людмила.

– А он давно не мужчина. Он женский мастер. Забудь и не думай о нем. Скопцам неведомы приапические страсти. В своем ремесле он лучший.

За разговором они не заметили, как подъехали к дому Краевского. Людочка вышла из экипажа и пугливо осмотрелась. Граф снова пошел впереди. Дорожки сада были пусты. Людмиле показалось, что возле поворота, ведущего к хозяйственному флигелю, мелькнул коричневый подол платья невидимой горничной.

Они снова поднялись в господские покои. Людочка присела на край кровати.

– Анатолий Александрович, мне право, неловко. Я все время боюсь, что в дом кто-то зайдет. Приедет приказчик или того хуже – Капитолина или ваша супруга.

– Приказчика я отослал в Орловскую губернию. Он занят покупкой рысаков и пробудет там довольно долго. Ни Руфина, ни тем паче Капитолина сюда никогда не приедут без моего на то позволения. Я сам их навещу на той неделе. Ни считая молчаливой прислуги, в доме никого не будет до самой осени. Ты слышишь, на втором этаже, в детской, начался ремонт. Там работают мастера. До нас с тобой никому нет дела. Любимая, успокойся, – он присел рядом.

Его серые внимательные глаза смотрели, казалось, в самую душу. От бородки пахло духами. Сердце его стучало так громко, что она слышала его стук в своей голове. Он потянул ее за руку. Она упала на кровать, соломенная шляпка слетела на пол. Завитые локоны рассыпались по подушкам. Граф принялся целовать ее долгим, страстным поцелуем.

– Разденься, любимая. Ты так прекрасна нагая, – шептал граф, целуя ее шею и приподнятые корсетом груди.

– Анатолий Александрович, вы сводите меня с ума, – отвечала она, глядя на него влажными глазами.

– Так и должно быть, желанная моя.

– Анатолий Александрович, мне надо с вами поговорить, – она приподнялась.

– О чем, любимая?

– Мне неловко…

– Ты без смущения и прямо можешь говорить со мной на любую тему и задавать любые вопросы. Мы же с тобой близкие возлюбленные. Говори…

– Я должна буду вам отдаться? Так?

Он улыбнулся. Но она решительно продолжила:

– Я итак вам отдалась, но, видимо, не до конца. Насколько я знаю, насколько понимаю, чувствую и видела на ваших картинках, мужчины делают большее.

Он снова улыбнулся и сделал протестующий жест.

– Мила…

– Ну, отчего и Колетт и этот… ужасный Хатидже, оба сказали мне, что я еще непорочна. Значит, те наши ласки ничего не изменили у меня там…

– Они и не могли ничего изменить, – рассмеялся Анатоль. – Скажу тебе более: ты и останешься непорочной.

– Но разве так бывает?

– Бывает…

– И вот еще что, самое главное, – она залилась краской. – Сегодня, я, глупая, вспомнила о том, что говорила мне Капитолина Ивановна перед устройством в ваш дом.

– И что же? – его лукавые глаза блеснули.

– Она… она… сказала, что меня здесь будут проверять каждые три месяца. Ну, вы сами догадываетесь на что.

– Догадываюсь, но это не самое главное. Это мелочь, – сказал он более твердым тоном, в котором сквозили нотки легкого раздражения.

– Как же, мелочь? – заикаясь, спросила она. – Если у нас с вами все это случится, то это не станет мелочью. Меня ждет позор и изгнание из вашего дома.

– Ну, во-первых, я найду тебе квартиру, и ты сама отсюда съедешь… Но дело в ином. Я и сам не желаю портить твою плоть, а заодно и репутацию. Мила, я женился бы на тебе без промедления, но, увы, я женат. И ты об этом знаешь.

– Да, вы женаты. И поэтому, нам не следует продолжать, – она вскочила с постели.

– Мила, не сердись. И не осуждай меня за то, чего я изменить уже не в силах. Выслушай, пожалуйста. Мы оба отравили друг друга сильной страстью. Она проникла нам под кожу и в самое сердце, и она намного сильнее нас. Страсть, любовь – для меня эти понятия почти равнозначны. Скажи честно, разве тебе хочется покинуть меня? Не видеть моих глаз, не слышать голоса? Не чувствовать моих рук и губ?

– Нет-нет! – она замотала головой и вдруг совершенно неожиданно разрыдалась.

Он принялся ее успокаивать, нежно целуя в щеки, глаза, губы.

– Тогда как? – всхлипывая, обескуражено спросила она.

– Есть разные способы любви. Понимаешь, дело не в этих, совершенно идиотских традициях. Я их не боюсь… Я не боюсь свою супругу, ни тем паче Капитолину, – он даже зло рассмеялся от вздорности этого предположения. – Я вообще никого и ничего не боюсь. Дело просто в том, что ты еще очень молода, и наступит время, когда на твоем пути встретится достойный молодой человек. И ты выйдешь замуж.

Она перестала плакать и мотнула головой.

– Не возражай. Так будет… Возможно, я даже сам подберу тебе достойного супруга.

– Как, как вы можете так говорить? Я же… полюбила вас.

– Родная моя, возлюбленная, ты даже не представляешь, насколько мне дорого это твое признание. Но время быстротечно. Я не молодею, и когда-нибудь наступит этот час, когда мы вынуждены будем расстаться.

– Нет…

– Господи, я глупец! Говорить такое возлюбленной в самом начале отношений. Мила, я не то хотел сказать. Я это сказал к тому, что не позволю себе иметь с тобой половое сношение обычным способом, как делали до нас все мужчины и женщины этого подлунного мира. Ты так и останешься для всех, а особенно для супруга, непорочной. И потом плотская связь чревата тем, что от нее бывают дети…

– Но, как же… Меня мама выгонит из дому, если «я принесу в подоле».

– Никто тебя не выгонит. Ничего не бойся. Мы пойдем совсем иным путем. Я буду ласкать тебя иначе. Этот способ использовали и римские патриции, и священные весталки, и вавилонские и египетские царицы, и сама Клеопатра, и многие роскошные девы. Не спрашивай меня пока ни о чем. Я все тебе постепенно расскажу… Я поведу тебя тропою чувственных наслаждений. Наслаждений тонких и изысканных. Наслаждений достойных не плебеев, а аристократов.

Людочка слушала своего Краевского, затаив дыхание. Она смотрела на него, как на бога. Краевский же, не смотря на все свое красноречие, немного лукавил, как лукавят все мужчины, уговаривающие женщин на тайную связь. Он не настолько был свободен материально, чтобы ничего не бояться. Мы упомянули выше, что Краевскому были крайне нежелательны не только нелепые и позорные разоблачения, но и даже малейшее пятно на собственной репутации. Да, он боялся и боялся сильно своей супруги. Ибо всю его красивую жизнь, многочисленные счета из модных магазинов, ресторанов, дорогих курортов, изысканных развлечений, званых обедов, дорогих экипажей, породистых скакунов – словом все оплачивалось из огромного состояния его супруги Руфины Леопольдовны, в девичестве Фон Фейербах. Отец Руфины был довольно крупным миллионером, владельцем нескольких мануфактур. И потому Краевский лгал. Вы спросите: зачем он так рисковал? И мы затрудняемся дать ответ. Только сам Всевышний мог бы разобраться в тех мистериях, что бушевали в душе этого красивого и умного джентльмена. В ней боролся страх и благонравие с равными по силе плотскими желаниями и жаждой риска. Да, он рисковал и словно ходил по лезвию острой бритвы. И это состояние пьянило его без вина. Если бы какая-то сила рискнула отнять у него вторую, тайную его жизнь, полную любовниц, шумных борделей, притонов, опиумных клубов и игорных домов – всего того, что в обществе считается пороком – он верно бы зачах или даже умер от скуки…

В душе он был жутко рад, что разговор о невозможности дефлорации начала сама Людочка, а не он. С него снимался груз тех неловкостей, которые могли бы возникнуть, если бы опасения первым высказал он. А так все его красноречие выглядело довольно убедительным и естественным.

Краевский лег на кровать. Он устал говорить. Людмила тоже молчала. Прошло несколько минут.

– Людочка, ты не голодна?

– Нет.

– Тогда, давай снова выпьем.

Он переоделся в домашний халат и принес бутылку темного вина.

– Мила, я угощу тебя прекраснейшим вином, оно называется Lagrima Christi. Это удивительное вино, сладкое, как сама любовь. Мне доставили его из Италии. Оно изготовлено из винограда, растущего возле подошвы Везувия. Ты представляешь эту древнюю землю и вулкан, над которым курится дым? Сотни лет эта земля рождала чудесную лозу, которой я напою тебя, любимая. По этой земле ходили сильные ноги римских патрициев и стройные ножки гетер. Ты слышала что-либо о гетерах?

– Нет…

– О, я расскажу тебе о них. Это были свободные женщины Афин и Рима. Греции в большей степени, чем Римской империи. Их не всегда приветствовало строгое общество, ибо они были жрицами любви. Гетеры развлекали, утешали и образовывали мужчин. Гетеры не были вульгарными блудницами. Они обладали искусством тонкого соблазнения. Для многих граждан было почетно сойтись поближе с гетерой. Именно гетеры так часто прибегали к иным формам любовных соитий, о которых речь впереди…

Краевский разлил вино по бокалам и достал изящную бонбоньерку с ореховыми и шоколадными конфетами. Пахнуло терпким виноградом. Людмила сделала несколько глотков, и у нее тут же закружилась голова.

– Какой прекрасный букет, – смаковал Краевский. – И снова о гетерах. В Афинах существовала специальная доска – «керамик», где мужчины писали гетерам предложения о свидании. Если гетера была согласна, то она подписывала час свидания под предложением.

– Как бы я хотела поехать в Италию или в Грецию, – молвила Людочка, глядя влюбленным и бессмысленным взором на графа. – Там тепло, и там море…

– О, у нас с тобой все еще впереди. Мы обязательно туда поедем. Тайно… И мы будем там гулять у подножия Везувия, и ты будешь отдаваться мне, как Аспазия или Таис Афинская… Сними с себя платье. Пойдем в постель.

Он помог ей раздеться. Когда платье было снято, он долго любовался на ее тугую грудь, поднятую корсетом. Он подходил к ней и целовал по очереди соски. Стянул панталоны. И чуть не задохнулся.

– Мила, как прекрасен твой голенький лобок. Смотри, он такой же выпуклый, как и прежде. Смотри! – он потащил ее в уборную.

Включил там газовый фонарь и подвел ее к огромному зеркалу. Людмила посмотрела на себя и покраснела. Да, она видела, что граф не шутит. Она и вправду была хороша. И новая прическа и дорогой корсет, украшенный сеточкой кружева и обнаженный низ – все было безупречно и волнительно. Она рассматривала голый лобок. «Почему он не назовет это место иначе? Так, как называла его Анька… Я так хочу услышать это слово…» – думала она, пьянея от страсти.

– О боже, я так люблю такую форму лобка… Он гладок, словно морская галька и мягок. Хатидже – истинный мастер. Мила, смотри, сквозь твои губы слегка проступает налитой клитор. Он припух и рвется наружу. Он так хочет моих касаний. Смотри, какой он мокрый. Ты вся течешь… Разведи ноги шире, пожалуйста. Присядь чуточку. Так… Какая ты скользкая… Все течет по ножкам…

Она зажмуривала глаза и делала так, как просил он. А он смотрел на ее отражение в зеркале, еле сдерживая собственного друга.

– Кому-то покажется странным этот изыск, – шептал он на ухо. – Удаление волос с женских гениталий принято больше на Востоке. Там с этим строго. Наши же дамы редко удаляют волосы, считая это занятие прерогативой лореток[14]14
  Лоретка – женщина легкого поведения, проститутка, кокотка.


[Закрыть]. Глупые! Право, это дело вкуса. И мне нравились твои чудные волоски, но отчего-то именно голенькое сокровище заводит меня еще сильнее. В таком виде я остро чувствую твою беззащитность, и остро желаю повелевать всеми твоими желаниями.

Краевский расшнуровал корсет и снял его. Теперь она стояла совсем голая.

– Мила, повернись теперь задом. Ах, какая у тебя красивая попка. Такой попке бы позавидовала любая гетера. Я заприметил эту попку еще тогда, на экзамене. И я не спал из-за нее ночами… Твоя попка – моя погибель. Наклонись, пожалуйста, ниже. Я полюбуюсь на твою розовую звездочку. О, как славно поработала Хатидже. Теперь ничто не мешает мне ласкать тебя всюду… Еще ниже. Позволь, я раздвину твои ягодицы и посмотрю на это в зеркало.

Через минуту он подхватил ее на руки и унес на кровать. Людмила, не помня себя, раздвинула ноги. Анатоль сел на колени и склонился возле ее паха. Как только его язык коснулся нежных лепестков, Людочка застонала и сжала зубами кусочек простыни. Он ласкал ее вульву языком так искусно, что Людочка чувствовала, что еще минута, и она взорвется. Но он остановил свои ласки.

– Любимая, я покажу тебе врата, куда очень скоро ворвется мой меч. Это – священнодействие, и оно не любит спешки, ибо спешка погубит в тебе любовный жар. Я не хочу с тобой быть грубым. Я буду нежным любовником. Твой сок струиться ниже, и нам пока не нужны никакие масла. Я буду тебя ласкать и потихонечку введу в твою попочку пальчик или два.

Он так и сделал. Он чуть замедлил ласки клитора, распаляя ее желание, но при этом ввел в нижнюю норку сначала один палец, а потом оба. Он задавал свой ритм и направление, двигаясь в ней аккуратно и нежно. Сначала ей все это показалось не столь приятным. Она сжалась.

– Расслабься. Расслабься и доверься мне. Я подготовлю тебя… Представь, что ты юная гетера, а я твой наставник, обучающий любовной игре. Скоро твоя звездочка проглотит меня с легкостью.

Он делал все движения так, что Людмила невольно стала поддаваться к нему все ближе, насаживаясь на его пальцы. Ее кульминация была бурной – она громко застонала, выгнув шею. А он почувствовал, что ее заднее колечко чуточку расслабилось перед финалом, а после сильно сжалось…

– Ты умница. Мы идем с тобой в верном направлении. Еще немного, и твоя попка станет шире… Я буду ее тренировать. Каждый день… не торопясь, по десятой доле дюйма…

Он встал с кровати. Она увидела, что его собственное орудие любви стоит, словно каменный жезл. Она вопросительно посмотрела на него.

– Сегодня я хочу показать тебе извержение Везувия, – он улыбнулся. – Я хочу, чтобы ты увидела, как это происходит.

Анатоль отошел в сторону.

– Лежи, как лежишь, не сдвигай ноги. Я буду смотреть на тебя. На твою мокрую раковину.

Он принялся двигать правой рукой по стволу и головке члена.

– Не сдвигай ножки… Ты такая мокрая, опухшая… Горячая.

Через минуту до Людочки долетели брызги. Она видела, как он кончал, вздрагивая телом и издавая странные, шипящие звуки. После он молча подошел к кровати и упал рядом.

– Давай немного отдохнем… – глухо произнес он и тут же заснул.

* * *

Проснулась Людмила от того, что почувствовала на себе его взгляды. Он давно не спал, наблюдая за ней. За окном уже светало. Потянуло утренней свежестью. Незаметно пролетел вечер и ночь.

– Ты выспалась, моя любовь? – нежно спросил он.

– Да, – ответила она и укрылась простыней.

– Не закрывайся от меня. Я хочу все время видеть тебя голенькую. Сходи в туалет, а после мы снова немного поиграем. Я тебе кое-что покажу. Потом мы поедем завтракать.

Когда Людочка вышла из уборной, графа в комнате не было. Через несколько минут он вернулся. В одной руке он нес альбом с фотографиями, а в другой коричневую коробку, обтянутую кожей, с перламутровой застежкой на боку. Коробка выглядела довольно объемной.

– Что это? – полюбопытствовала Людмила.

– Во-первых, мадемуазель, ты почему без моего разрешения надела халат? Я же сказал, что хочу видеть тебя только голой.

– Но…

– Никаких «но». Когда мы будем в Италии или во Франции, я сниму виллу и заставлю тебя постоянно ходить по ней нагишом. Вилла будет выходить к морю. Ты будешь плавать, словно морская наяда, а после выходить на берег, где будет тебя поджидать твой господин. О, к тому времени ты станешь такой искусной гетерой. Я научу тебя всему, что сам умею…

Она послушно сняла халат и села на кровать, поджав под себя ноги.

– А сейчас ты увидишь, что я принес.

Он открыл кожаную коробку. Внутри коробка была устлана мягкой подушкой из красного бархата. Прямо на ней, в неких углублениях, соответствующих форме, лежало несколько странных на вид предметов. Все они были выточены из дерева и гладко отшлифованы. Один предмет был очень похож на мужской член. Даже его размер, длина и форма напоминали детородный орган самого Анатоля.

Людочка ахнула и отпрянула.

– Зачем это?

– Зачем? Ты потом узнаешь. Смотри, как искусно он сделан. Я заказывал его китайскому мастеру, который живет в Париже. Он снял мои мерки и сделал слепок из гипса. Этот приап – точная копия моего друга, – Анатоль с гордостью посмотрел на Людочку. – На нем даже сохранен рисунок вен и текстура кожи. На востоке этот предмет называется – дилдо.

– Надо же…

– Вот…

– А это что? – палец Людмилы указал на другие предметы.

Рядом с деревянным фаллосом лежали три продолговатых, яйцеобразных шарика с переходником и круглым основанием на конце. Это основание напоминала широкую шляпку. По ней шла искусная резьба. Да, на шляпке, прямо по дереву, мелким рисунком изображалось греховное соитие. Мужчина брал женщину сзади. А она стояла на четвереньках. На трех других шляпках были изображены иные позы. Людочка мельком заметила, как на другой мужчина рукою вводил какой-то предмет в зад женщине. Резьба была тонкой, но рисунок выглядел довольно отчетливо.

– Эта коллекция стоит очень дорого. У меня в сейфе есть и стеклянные дилдо, и пробки, кожаные, и каменные. Но я решил начать наше знакомство именно с этой.

– Как это?

– Любимая, вчера мы только подступили к этому тонкому вопросу. Как мы решили, я не стану лишать тебя самого дорого, что есть у девушки. Я не лишу тебя девственности. Но от этого занятия нашей любовью не станут скучны. А осмелюсь даже утверждать, что в итоге они понравятся тебе намного больше. В некоторых древних культурах были наложницы, в чьи вагины ни разу не вторгался мужской член. Их с ранних лет учили ублажать мужчин только посредством ануса. Анус – это твоя попка. Ты понимаешь меня?

– Да, – осипшим голосом ответила она.

– Я читал воспоминания путешественников и историков, которые пишут о том, что в Египетских пирамидах были найдены картинки, по которым вполне ясно, что древним египтянам данные ласки были не чужды. Вчера я тебе говорил, что Клеопатра, знаменитая жрица любви, являлась горячей поклонницей анального секса. К слову, в Древнем Риме анальный секс вообще был довольно популярным занятием, поскольку исключал беременность. Ты же не хочешь забеременеть?

– Нет, конечно, нет, – горячо возразила Людмила.

– Вот… То есть, мы оба понимаем, что когда-нибудь ты станешь матерью и верною супругою… Но не сейчас. А сейчас мы лишь позволим себе небольшое счастье. Я не знаю, сколько оно продлится. И не стану загадывать. Но я всей честью своей заверяю тебя, что ты не пожалеешь. Позднее я дам тебе хорошее содержание и выдам замуж. Ты согласна?

– Я согласна. Но… Маменька говорила, что это – грех.

– О, Мила, мы живем в просвещенном веке. Люди многие века до нас любили друг друга, и будут любить после нас. А все социальные нормы и их институты – это унылое нагромождение нашей цивилизации. Мы слишком пугливы. Мы боимся бога, который сотворил нас по образу и подобию своему, мы боимся церковников, мы боимся властей, мы боимся общественного порицания. Мы загнаны в угол. Страх убивает наши души. У нас итак отняли все. Мы всем должны, и никто не должен нам. И только воля и свобода выбора способны принести маленькому человеку истинное счастье.

Она молча слушала его. Все, что он говорил, было новым для нее. Казалось, что нет на свете человека умнее и рассудительнее его.

– Я не хочу замуж… Я не смогу никого полюбить сильнее вас.

– О, как я блажен, Мила… Твои слова заставляют мое сердце биться все чаще, – на его глазах навернулись слезы. – Я тоже полюбил тебя глубоко и всей душою.

Он поцеловал ее в лоб, как ребенка.

– Давай, вернемся к нашим игрушкам. Это будет забавная игра. Я хотел сказать тебе, Мила, что тебя не должно смущать место, выбранное мною для наших любовных утех. Во многих древневосточных любовных трактатах говорится о том, что неправильно считать отдельные части человеческого тела «нечистыми». В твоем теле, любимая, чисто все… Позднее я расскажу тебе о том, что предпочтительнее кушать, дабы нижние врата оставались чистыми. Я отвезу тебя к одному эскулапу, и он поставит тебе клистир с розовой водой. Мы будем иногда ездить и к нему, и в салон к Колетт. И не возражай мне. Ты привыкнешь. Никто и никогда не узнает о нашей связи. Я клянусь! И я сделаю тебя счастливейшей женщиной. Уже сегодня мы поедем с тобой по магазинам, и я накуплю тебе много красивых платьев, белья, обуви. Я хочу купить тебе сережки, кольца, браслеты. У тебя будет все…

Ее глаза заблестели от предвкушения скорого счастья. Она сидела нагая, поджав ноги под себя, и забыв о собственной наготе.

– Мила, ты видишь эти четыре пробки?

– Пробки? Они похожи на яйца…

– Это – анальные пробки. Они разные. И идут от меньшего размера к большему. Эти пробки нужны для тренировки твоих узеньких врат. Если мой приап ворвется в тебя без подготовки, тебе станет больно. Именно для этого древними мастерами были придуманы инструменты для легкого и постепенного открытия твоего нижнего цветка… Они помогут ему раскрыться для любви. Я буду нежен с тобой, потому, что люблю тебя.

Сейчас мы введем в тебя самую маленькую. Она чуть толще моего большого пальца. В течение дня ты поносишь ее в себе. А вечером я поласкаю тебя и выну ее. На следующий день я поставлю тебе вторую пробку. И так далее…

Откуда-то из глубин кармана Краевский достал небольшую баночку. Пальцы открутили крышку – пахнуло цветочным ароматом.

– Здесь оливковое масло, настоянное на флердоранже. Встань, пожалуйста, на четвереньки, и выгни спинку, я аккуратно введу эту пробку.

Людмила чуточку покраснела и вдруг замотала головой.

– Я боюсь…

– Делай, как я сказал.

– Нет, – в ней вдруг проснулась настырная игривость. – А что, если я не стану?

– Тогда я тебя накажу.

– Как?

– Я отшлепаю тебя. Сначала ладонью. Если не поможет, то ремнем. А могу и розгами.

Она немного опешила и побледнела.

– Мила, ты должна привыкнуть. Иногда я буду с тобой строг и настойчив. Иногда я буду позволять себе наказывать тебя.

Она бессмысленно смотрела в его глаза. Они стали холоднее.

– Слезь с кровати и наклонись, – он настойчиво взял ее за руку и потянул на себя. Она неловко сползла на пол. – Наклонись и разведи ягодицы руками. Не напрягайся, я введу аккуратно.

В его голосе теперь звучал металл. Она, стыдясь, сделала все, что он приказал.

– Расслабься, я тебе сказал, – он обильно смазал пробку пахучим жиром и в одно мгновение ввел ее в анус Людочки.

Она и ойкнуть не успела от быстроты этой процедуры. Людмила разогнулась. Одной рукой Краевский сильно сжал её грудь, а другой провел несколько раз по влажной расщелине лобка. Она застонала и закатила глаза от истомы. Он перехватил ее стон крепким и глубоким поцелуем.

– Я хочу в туалет, – смущенно произнесла она, когда он отпрянул.

– Терпи, скоро это пройдет. Сейчас ты должна терпеть.

– Но я не могу.

– Можешь…

Через несколько минут ей и вправду стало чуть легче. Но пробка чувствовалась при ходьбе.

– Я пошел одеваться. Жду тебя внизу. Сейчас мы поедем завтракать.

– А как я надену корсет?

– Сегодня ты можешь его не надевать.

Она наскоро оделась и вышла на ступени крыльца. Графа поблизости не было. Из-за угла показалось бледное лицо горничной Елены и тут же скрылось.

– Леночка, постой! – негромко позвала Людмила.

Елена задержалась на мгновение, Людмила ускорила шаги и заглянула за угол дома. Она едва успела ухватить горничную за рукав.

– Лена, подожди минутку. Не беги. Ты, верно, потеряла меня?

– Нет, – отрывисто отвечала ей подруга, глядя куда-то в сторону.

– Лена, мне ужасно стыдно. Тебе приходится делать и мою работу. Прости меня, так вышло.

– Ничего, барышня. Нам не привыкать. Зато вы выполняете работу по своему прямому призванию, – она вырвала руку и пошла прочь. От волнения ее хромота казалась еще более явной. Она почти волочила ногу.

На душе у Людочке стало ужасно гадко. Она еще раз осознала все то, что с ней произошло.

«Мама родная, что я наделала? Как теперь дальше жить? Они же разоблачат меня. А Руфина чего доброго на каторгу сошлет. Или за это не шлют на каторгу? Господи, как стыдно. Я – падшая женщина Леночка презирает меня…»

Она стояла и шевелила губами, когда к ней подошел Краевский.

– Господи, Мила, как ты меня напугала. Я ждал тебя в экипаже. Вернулся в дом – там тебя нет. Я испугался. Не делай больше так. Если я сказал выходить на крыльцо, ты должна была именно там меня и ждать. Давай договоримся, что ты будешь меня всегда слушать и не отходить от меня ни на шаг.