Текст книги "Когда домом правит зоопарк"

Лана Самарина, Алекс Шлыков
Когда домом правит зоопарк

Семья – сказка, которую мы создаем сами

Я не случайно начинаю с семьи свое повествование. Наша жизнь подобна спирали, расширяющейся на каждом ее витке, обретающей все больше событий и людей в нашем окружении. Но она имеет то самое начало – исходную точку, с которой начинается дальнейшее развитие. И, как мне кажется, нет ни одного человека, которого подобная тема не касается.

Все дальнейшее, описываемое мной, в большей или меньшей степени зависит только от количества собственных сил, возможностей, жилищных условий, пристрастий… Ах, как долго можно продолжать список условий, чтобы все противоречивые и даже взаимоисключающие факторы смогли сложиться из разрозненного пазла в единую картину нашей жизни. Но, наверное, единственная причина в появлении всего того, что МЫ имеем сейчас – некоторый перекос миропонимания, как вполне может решить сторонний наблюдатель нашей нескучной во всех отношениях жизни. И тут, если верить моим словам и следовать несложной логике, можно смело сказать: «Мадам, с вашим кредо вас ждут в Кащенко без допобследований и анализов». А я могу лишь улыбнуться. Оправданий нет. Пять котов (впрочем, их количество переменчиво и склонно к возрастанию), одна собака (неизбывногабаритная константа), ребенок с творческим настроем и любовью к жизни и всем ее творениям (неизменно-чудесная величина) и муж (терпеливая основа). А с появлением чудесного юнната в нашей семье связано и наличие домашнего зверинца, полного всякой живности. Периодически состав ее меняется – что поделаешь, жизнь есть жизнь.

С каждой новой животиной ты все больше погружаешься в мир слегка сумасшедших, но почему-то довольных жизнью людей, – как и с каждым ребенком. Просто первое – это слабое подобие второго. И тут важно все: эмоции и хлопоты, мечты и расходы. Но, как обладатель первого и второго, могу с уверенностью говорить: никакие умения и дрессировка вами питомца не способны затмить достижений вашего чада. Никакая преданность в глазах любимца не сможет вызвать слезы радости на глазах, соразмерные тому, когда ваш ребенок скажет: «Мама, ты у меня – самая лучшая, я так тебя люблю!». В защиту своего чада человек способен свернуть горы, а радость и гордость за детей наполняют нас счастьем – тем самым, настоящим, какое только может подарить нам жизнь. Понимание этой простой житейской мудрости приходит не сразу. А в некоторых случаях – никогда…

И уж если быть до конца откровенной, пожалуй, уточню: какие бы события ни происходили, что бы ни творилось и даже ни куролесилось в моей жизни, я искренне считаю и абсолютно уверена в том, что моя семья – моя опора и путеводная звезда. И я благодарна моим родителям за их бесконечные терпение и любовь; за умение видеть самим и желание научить нас видеть мелочи, наполняющие жизнь радужным солнечным светом, и не обращать внимание на черные полосы, а иногда и посмеяться над глупостью. И в том, что я умею просыпаться и смотреть на мир с улыбкой, каким бы пасмурным ни был день за моим окном, безусловная их заслуга. Я бесконечно признательна родителям еще и за то, что воспитали в нас с братом умение ценить красоту вокруг и видеть ее внутри людей. А мой брат не просто научил с юмором подходить к жизни в целом, но и внимательнее рассматривать людей. Отдельное спасибо ему и за это самое чувство юмора, которое он щедро клонировал и добросовестно оттачивал во мне. Мне было бы изрядно скучно жить, и мой дух авантюризма скатился бы до примитивного самообмана, если бы не умение самозабвенно «поржать» над всем нелепым, раздражающим и попросту пустым. Своей дочурке (моему солнечному, светлому человечку) и дражайшей второй половине могу выразить благодарность за постоянные поводы к новым эпистолярным изыскам и вообще за поводы к расширению образности моего мышления и фразообразования в целом. Впрочем, мужа, который потакает нашим капризам и со вздохом, без лишних слов, всегда вытаскивает нас из всех происшествий, можно смело наградить орденом Терпения третьей степени. Я могу иронизировать над их привычками и поступками, как и над своими, но нет для меня ближе людей и важнее, чем они – МОЯ СЕМЬЯ.

Когда-то я не понимала, почему надо каждый год ехать так далеко, чтобы увидеть такую же реку, казалось бы, как и в Подмосковье. Почему нельзя взять путевку на море, ведь папа, как заместитель директора крупной организации, мог это себе позволить. Мама всегда говорила: «Можем поехать, но папа отдыхает здесь душой, и ты дай своей душе отдохнуть – смотри вокруг больше». Но все поездки на нашу дальнюю дачу, до которой ехать в былые годы приходилось часов по десять-двенадцать, ВСЕ это имело цель.

И я смотрела во все глаза. Видела карамельно-золотистую реку, искрящуюся миллионом улыбок солнечных зайчиков на перекатах, урчащую грозно на мшистых каменистых порогах, покрытую плотным ватным покрывалом свежести туманным вечером, а иногда и со свинцовыми барашками в грозу или ураган. Выходя из машины, чувствовала, как аромат таволги перебивает остатки пыльного московского воздуха. А в первые мгновения после того, как глушили двигатель машины, в голове звенело от наступившей тишины. Я чувствовала, как кружится голова от прогретых солнцем трав. Видела радугу – огромную, во все небо, необычайно, сказочно яркую в перекрестье солнечных лучей и уходящей сине-черной грозы. Я стояла под ней и загадывала желания. А где-то вдалеке иронизировал брат: мол, радуга скоро потухнет, если столько хотеть. Походы в лес научили не только обращать внимание на мелочи и ориентироваться на местности, но и чувствовать лес, закрывать глаза и слушать его. Слышать переливы голосов птиц поутру и далекий инфразвук волчьего воя в ночи, приближающийся и рождающий трепет внутри. Мерное поскрипывание сосен, уходящих стройными телами в небеса. Шелест осинового подлеска и таинственный шепот елей. Вдыхать глубоко, до головокружения, нагретую солнцем смолу соснового бора и пряный, горьковатый запах полыни на заброшенном и зарастающем поле, прогретом за жаркий день. Слышать опасный шорох серо-черных лент в глубине пахнущего медом верескового пустыря. А вечером добавлять в чай дикий чабрец или таволгу, закрывать глаза и… перед мысленным взором появляется ржаное поле, позолоченное до цвета золота антик лучами закатного солнца. И в этом нет никакой мистики, это просто прекрасное чувство – быть в ладу с самим собой, ощущать весь мир, частью которого ты становишься. Этакая простая, незамысловатая медитация.

Нам всем хочется немного поиграть в Бога. Может быть, отсюда желание создать по образу своему и подобию новую жизнь. А если нет возможности сразу создать, хотя бы «усыновить» или «удочерить». А может быть, все дело в ощущении зависимости кого-то от нас? Ведь завести ребенка – это «повесить сразу на себя огромную обузу…». Конечно, тут надо учитывать тот ма-а-а-ахонький нюанс, что любое животное отдавать на передержку, – это тоже не есть зер-р-р гут. Вообще, обладая теперь такой непростой забавой, как питомник, я часто встречаю разных людей; кто-то из них меня радует своей искренней любовью и заботой о тех, кого он принимает в свою семью, кто-то просто забавляет. Есть те, кто заранее читает и узнает, что нужно для будущих членов семьи, и к моменту переезда в новый дом у них будет подготовлен целый арсенал. А есть и те, кто спрашивает нас: сколько может стоить «вот такое», даже не уточнив пол и возраст, и вообще – продаем ли мы представляемое на выставке животное; а следующий вопрос и вовсе ставит в тупик: «А вы возьмете на передержку к себе обратно на месяц-полтора, если нам надо будет поехать отдохнуть?». И вот у меня уже сформировался вопрос к таким людям: «А ваши родители, когда выбирали роддом, спрашивали врачей и акушерок о том же?».

Но кто из нас задумывается об этом?.. А вот чувствовать себя равным Богу в глазах кого-то более маленького и «прелесть какого неразумного»… О-о-о-о! Об этом мы мечтаем едва ли не с пеленок. Исключение, наверное, являют собой только старшие братья и сестры, которым «свезло» нянчить младшее поколение.

Так исторически сложилось, что моему брату повезло достигнуть вполне осознанного возраста, когда его осчастливили сестрой. А это означает сразу два важных момента: будучи двенадцати лет отроду, брать с собой в свои игры он УЖЕ меня не стал бы (его игрушки – святое, неприкосновенное, табу), а вот обязанностей на него упало СРАЗУ же много. Одним словом, в день моего рождения и, к тому же, итоговой контрольной, когда ему принесли весть о рождении СЕСТРЫ (а он до последнего надеялся, что аист не может быть настолько «подставлялой»), Володя глубокомысленно сообщил: «Ну вот, блин, началось…». И был, конечно, прав. Вместо сестренки или братишки мой брат неоднократно просил какую-нибудь животинку, хотя бы котика (а в шесть лет, прочтя на плакате в поликлинике про зверей, которые обитают на людях, с восторгом попросил у мамы даже «завести пшей», чем шокировал общественность), но мама с папой были неумолимы. Семья большая, а за счет постоянно прибывающей в Москву родни, а также друзей и родственников в самой первопрестольной, вполне складывалось ощущение, что мы обитаем в резиновой коммуналке, которая живет своим особым образом, расширяется и сужается по собственному желанию, не учитывая мнение постоянных обитателей. Ну куда тут еще и животные? А еще ведь есть и лето, на которое мы выезжали в «дом в деревню». Построен он был моим дедом – по его мнению, это была дача. Дом и вправду был большим: просторные комнаты с высокими потолками и огромными окнами; зала с застекленным выходом на веранду; печь в столовой, которая прогревала только две комнаты, но не могла справиться с объемами залы. В силу этого же обстоятельства дом совершенно не был приспособлен для прохладного лета, которое в Тверской области совсем не редкость. Да и доехать (четыреста двадцать километров от дома до дома ровно) и сейчас почти подвиг, а на тот момент это было – «безумству храбрых поем мы песню». Ну вот, и какой котик переживет такую дорогу на перекладных? Разве только, чтобы сдохнуть сразу по прибытии и не мучиться обратной дорогой! Машина-то была в категории «роскошь». И появилась у нас только в 1991 году, в награду за долгие славные годы непрерывного, стахановского труда моего папы (и, конечно, все равно за деньги). Заслуги перед отечеством мало волновали отечество. Кажется, это был самый последний выпуск жигулей-шестерок, которые были сделаны на совесть: в них были докручены все гайки и, как презент от фирмы, все было добротно обработано антикоррозийкой.

Учитывая вышеописанное, становится ясно, почему не было никаких животин, а брат очень хотел не сестренку, а хоть кого-нибудь: хомячка, ведь он пушистый и забавный; попугайчика, чтобы можно было его научить разговаривать; котика, чтобы мурлыкал; ну или предел мечтаний – собаку. Ведь она – Друг человека! Выполняет команды, с ней можно гулять. А тут – СЕСТРА! Ну и как с этим быть?

У всех моих одноклассников были младшие сестры или братья, и я «точно знала», что это круто. А у меня был старший брат, и радость от его существования я осознала только в четвертом классе, когда меня ударил по голове баскетбольным мячом драчун-одноклассник, а я не оценила его «признания в любви» и пожаловалась брату. Брат пришел в школу всего один раз и при всех моих одноклассниках внес моего обидчика за шкварник в закрытую дверь завуча по воспитательной работе. Надо признать, что та-а-ак в дверь самого страшного человека в нашей школе еще никто никогда не стучал. Поэтому решилась открыть она не сразу, и моему обидчику, пребывавшему в состоянии шока, досталось дважды. «Респект» от подобного визита Ангела возмездия прошел со мной до самого окончания школы…

А мне-то хотелось животинку, а не старшую суровую справедливость. У подруг были прелестные и не очень хомячки. Прелестные (вспомните, рожденные в СССР!) – это такие рыженькие, пушистые, с черными бусинками глаз и бежевыми тонкими пальчиками, джунгарские; и не очень – альбиносы. По ним вполне можно было составить представление о фильмах ужаса без грима. Собственных хорроров в СССР не было, чужие были недосягаемы, но вот эти «стремные» хомячки вполне восполняли собой нехватку острых впечатлений. Всклокоченная белая шерсть, как будто они заранее поседели сами и готовили морально своих хозяев к такой же участи. Красные, налитые кровью глаза и трясущаяся челюсть дополнялись вечным желанием сожрать попавшие в клетку пальцы незадачливого желающего погладить эту «прелесть», стоило ему только поднести руки к клетке. А уж их розовые ручонки с просматривающимися кровеносными сосудами, которые завершались кажущимися огромными на этих дистрофичных конечностях когтями… Короче, у моих друзей были эти вечногрызущие дети матери природы. Но, несмотря на то, что теми и другими хомячками их хозяева гордились и наслаждались, я себе поставила галочку в разделе «не хочу». Белесые кусачие бестии на меня навевали жуть. Тем более, после встречи в сумерках в обширном коридоре моей подруги, когда эта «скотина», разгуливающая по недосмотру по дому, тащила за щеками свежепрогрызенную то ли гречку, то ли пшенку. Выпустив в меня всю крупу со скорострельностью пулемета, на выдохе она пищала так, словно я запихиваю ее в мясорубку со всей своей пролетарской ненавистью. Ну и довершали ее визг мы уже на два голоса. А джунгарские, очаровательно рыжие с персиковым отливом и черными глазками-бусинками, незамутненными отголоском разума, вызывали странное недоверие невинностью облика. И вскоре оно получило подтверждение. Другой моей подруге родители подарили двух прелестных хомячков, не задумываясь о скорости прироста колонии. Прибыв на место дислокации, закамуфлированные вражеские агенты оценивали обстановку из своей трехуровневой клетки в течение двух дней, а в предрассветных сумерках третьего проявили себя во всей красе, совершив побег в лучших традициях «невыполнимых миссий».

Обнаружилась пропажа в пять утра, и вся семья кинулась на поиски. Относительно скорому и сомнительно счастливому возвращению поселенцев в их пенаты в немалой степени сопутствовали два момента: первый – родители моей подруги, как видно закоренелые гринписовцы, которые спасут, по собственному усмотрению, любое дышащее, пусть и слабомыслящее существо (вне зависимости от его желания быть спасенным), и второй – соседи, наверное, тоже любили животин в разных видах, были исключительно терпеливыми и поддавались на уговоры папы. Других объяснений последующему я просто не могу найти.

Дом, в котором развернулись нешуточные страсти, был старым, если не сказать – старинным. Особенностью его конструкции являлось сомнительное удобство для проживающих в виде мусоропровода прямо в квартире. В позднесоветское время было принято и реализовано решение о законсервировании этой шахты; собственно ее и забили на совесть в каждой квартире, а позже каждый жилец делал ремонт на свое усмотрение. Трагикомичность ситуации заключается в том, что пушистые диверсанты вскрыли клетку когтями (что они демонстрировали позже и прилюдно) и ушли в самоволку, оставив следы – для начала в виде опилок и бумажных обрывков, по которым их и начали искать. Позже, дойдя до стадии поиска (боюсь себе это представить) «по запаху», блестящие пинкертоны дошли до заколоченного и прогрызенного лаза в мусоропровод… Да что там Пинкертон, право… сам мсье Пуаро от зависти ломал бы свою трость и депилировал бы свои усики; мисс Марпл тряхнула бы стариной и псевдоанглийской сдержанностью от зависти к детективным способностям отчаявшихся в своем горе безутешных хозяев двух безвременно ушедших хомячков. Следуя за редким писком несчастных созданий, отец семейства умудрился договориться с соседями и методично пробить проход в весьма неароматичную шахту мусоропровода на трех этажах вниз и догнать-таки беглецов на первом! Лично я готова побиться об заклад: когда милые грызуны тихо попискивали, перемещаясь от деятельного спасителя все глубже в недра, они вовсе не истошно молили о помощи, а бессовестно ржали над доверчивыми благодетелями. Сформировавшееся во мне такими погрызышами мнение еще очень долго было непоколебимым. При взгляде на каждого представителя этого семейства перед моим мысленным взором еще приличное время всплывала картина «папы-шахтера», добывающего хомяков. Поэтому нашими первыми погрызышами стали кролики, и они оправдали такое прозвище на все сто процентов.

Орнитологи и те, кто рядом

Заранее прошу простить меня любителей пернатых всяких и разных – я как-то не очень понимаю птиц, а может быть, они меня, а может быть, просто мы друг друга и нет взаимности. Вообще, с детства я помню два случая, когда мне очень хотелось завести птиц.

О первом случае. У нас недалеко от дома были пруды, и, хотя это и центр Москвы, но в них каждое лето тусовались утки, а два года подряд там даже селились и жили лебеди. Уж не знаю, как они умудрялись обитать в домике посреди одного из прудов, в котором обычно квартировали огари – коричнево-рыжеватые с белым, здоровые и красивые утки. Но что такое утки, когда вы видите эту гордую осанку и эту захватывающую дух неспешную вневременную красоту!.. К тому же лебеди были черные! Так что два года подряд в любую свободную минуту (а их у меня было немного из-за занятий и уроков) я просилась и бежала туда. Стащив батон в надежде, что они еще не очень перекормлены, а потому благосклонно подплывут и будут пощипывать ладонь, принимая с интеллигентным кивком угощение. Второй случай – мечта. Увидев однажды фильм про соколиную и ястребиную охоту, я, засыпая, мечтала о свободной, сильной и даже легендарной птице, прекрасно понимая невозможность подобного приобретения. Не о коршуне, орле и т. п. Именно о соколе, который, как мне казалось, из птиц по духу человеку ближе всех. Нет, конечно, на уровне детского сада мне, как и всем прочим, нравилось кормить птиц. Даже покалеченных голубей, про которых мама всегда говорила: «Ай-ай…

Отойди, пожалуйста, от каки». Вот они и ассоциировались в детском мозгу четко и ясно. А потом, в доме отдыха, у нас была соседка по балкону, которая именно там очень любила кормить голубей. И, откровенно говоря, это была та-а-а-кая «кака», что потом выйти на этот балкон без содрогания было невозможно.

К тому же, не способствовало мыслям о заведении птиц то обстоятельство, что выше на два этажа жил суровый дядька, у которого были канарейки и еще что-то отдаленно певчее. И летом все это жило в относительном единении с природой. То есть на балконе. Как следствие, с первыми лучами московского солнца все это оживало, вспоминало про единых предков с петухами и устраивало побудку на все лады и во все горло. Договариваться с любителем певчих было абсолютно бесполезно. Жил он одиноко и скромно в двухкомнатной квартире нашего профессорского дома, а все попытки достучаться – от безнадеги и недосыпной агрессии – через компетентные органы разбивались, как волны о волнорез непреложной истины: мужик был когда-то «заслуженный деятель чего-то там». Когда это было, никто не помнил и что там было – тоже, но связываться с ним никто не хотел. В итоге жители ближайших квартир надеялись лишь на то, что все имеет свой срок и что птицы, которых он завел, не бессмертны. Но и дядька был не промах. И когда кто-то из его бессменного домашнего «хора Турецкого» переселялся в райские кущи (и, как знать, может быть, продолжал и там услаждать слух), он заводил следующего, столь же голосистого и максимально фальцетного.

После такого чудесного ежегодного птичьего концерта, поверьте мне, я до сих пор не могу оценить все прелести соловьиных трелей в мае или июне. «Вы должны быть ближе к природе, а то совсем тут в своей Москве затухнете!». Самое интересное, это говорил человек, который за все время, что я вообще его помню, НИКОГДА НИКУДА не уезжал. Постоянно жил в «зачуханной» Москве. Однако пафоса в его речах хватило бы на оседлого поселенца максимально дремучей тайги. Все живые твари были, согласно его теории, друзьями, а все двуногие – враги матери-Природы, которые только бездушно терзают поверхность и недра нашей щедрой матушки. Одним словом, неприязнь к Гринпису во мне воспитана тоже с детства. Я искренне не понимала тогда и не пойму теперь этого иезуитства в речах. И это просто мое личное кредо. Можешь спасти животинку – спаси. Возьми из приюта или просто приюти ту, что увязалась за тобой. Может быть, ты спасешь ее жизнь. И это важнее любых лозунгов и красивых слов. Может, все дело в том, что мое знакомство с Гринписом началось с любителя орнитологии. Одним словом, птичье пение с весны и до осени преследовало мои утренние пробуждения до самых девяностых. А в птичьей классификации я всегда приравнивала себя к сове, но никак не к жаворонку. В лихие девяностые забыты были многие ценности, в том числе заслуженный когда-то и где-то в чем-то дядька, он съехал со своим птичьим двором.

Я для себя составила собственный рейтинг «птичьих историй», благодаря повествованиям друзей.

4-е место рейтинга. У моей школьной подруги были два волнистых попугайчика, Он и Она, откликались почему-то оба на имя Гоша. Конечно, их учили неизменному «Гоша – хороший, Гоша – умница, Гоша – красавчик» и что-то еще в том же ключе. Меня клятвенно заверяли, что они безмерно умные и умеют это говорить, пытались демонстрировать… Однако даже при наличии музыкального слуха услышать что-то, кроме едва промелькивающего «Гша-а» в общем чириканье было просто невозможно. А вот определить нахождение птиц в доме по неловким моментам в тетради было вполне реально. Так что «соломоново» решение подсказало прекратить выпускать мелких бомбардировщиков даже в редкие полеты, потому как складывалось полное впечатление, что они летают по натовскому спецзаданию с ковровым бомбометанием над вражеской территорией.

3-е место рейтинга. Попугайчик, которым мой муж был облагодетельствован своим отцом в четвертом классе. Самое забавное, что попугая он совершенно не просил и не хотел, поэтому для него и по сей день остается загадкой, зачем ему подарили Это. Назвали зеленое волнистое чудо, конечно же, Гошей. Принесли Гошу в маленькой клетке: высотой шестьдесят сантиметров, а длиной и шириной по пятьдесят. И в последующие два года Саша усиленно копил деньгу на новую клетку, с этой целью была забыта даже весьма ценная и довольно обширная коллекция машинок, которая занимала целый стеллаж.

Когда нужная сумма накопилась (так, на секунду: десять рублей для 1986 года – сумма весьма внушительная), была приобретена клетка высотой метра в полтора, в которой попугай мог вольготно чувствовать себя и даже носиться по лестницам и трапециям, как незабвенный Кеша из мультфильма. Понаблюдав за этим, папа сказал, что он сам хочет там жить. Как только попугай обосновался в новом жилище, на радостях он тут же и заговорил. Вот и скажите потом, что только люди понимают важность смены обстановки и увеличения жилплощади… И начал попугай выдавать все те фразы, которым его, почти уверившись в безнадежности эксперимента, учила Сашина мама. Вот тогда-то и началось: «Гоша хороший, Гоша красивый, Гоша умный, Гоша – мудрый аксакал. Берегите попугая, Гоша – птичка дорогая». К этому со временем добавилась фраза, которую он произносил голосом Саши: «Конечно, дорогая, рублей десять стоил!». Правда, по заявкам контингента Гоша не выступал. Но уж когда его пронимало, он начинал выдавать целые тирады, причем длинные, успешно копируя голос мамы.

На выгул попугая отпускали раз в неделю (дабы бомбометание не осложняло уборку квартиры). Летал он как мог и где мог. Но в силу того, что он не был приучен, полетав, возвращаться, как сокол, на руку хозяина, то возвращение в клетку напоминало охоту. Наиболее юркий младший член семьи вооружался полотенцем и должен был опередить выход на форсаж и воздушные кульбиты, а в них Гоша был просто красавчик! Кожедуб от зависти бы прослезился. Во время одной из таких попыток вернуть загулявшего попугая в родные пенаты Гоша допустил фатальную ошибку – летел вперед, а смотрел назад на Сашу с полотенцем. В итоге произошло непредвиденное столкновение со стеной. Но мало того, что он не отвалился от нее на шкаф, который стоял почти плотную, так еще плавно и картинно сполз плашмя, провалившись между шкафом и стеной почти до середины. Ну и что делать? Отодвинуть шкаф совсем? У подростка сил не хватит. А чуть сдвинешь – и жертва собственной невнимательности окончательно упокоится, замуровавшись, и потом еще долго и ароматично будет сообщать о гибели в застенках. По не вполне здравому размышлению была взята швабра и использована на манер катапульты. Попугай принудительно вылетел пробкой из-за шкафа и приземлился, не приходя в сознание, на сам шкаф с мягким «шлеп». Три дня ничего не ел и крайне подозрительно смотрел на Сашу, но потом решил все-таки ожить. Чуть позже он отбыл в эмиграцию: к сестре Саши в славный город Львов, где, скорее всего, сдавал родственников чисто «москальским» произнесением: «Гоша ха-а-ар-р-р-роший». Но дожил до преклонных лет и опочил сам, без посторонней помощи.

2-е место рейтинга. Плотно закреплено за попугаем моей подруги по институту. История трагична и коротка, как все в нашей жизни. Любимец дома, голубенький волнистый же попугайчик – любитель посидеть на любых жердочках. Восседал на двери. Резкая перепалка с родителями (кажется, заставили сидеть дома). Ну и финальный аккорд – в виде хлопанья дверью с размаха. Скорость движения двери явно превышала скорость взлета попугая. Отскребали со слезами всей семьей. Предельно грустно, на мой взгляд!

Ну и 1-е место рейтинга! Мой чемпион! Джоник!

Небольшая преамбула. Школьный друг моего мужа, из семьи таких же простых ЦэКашных работников. Папа так же постоянно пропадал по загранкомандировкам, а подарки бывают разные…

Командировка в Африку в 1991 году одарила папу Лешки роскошной «серой сволочью» (да простят мой французский). Серый жако, с чуть более светлыми кругами вокруг глаз, независимый, как самая маленькая страна с не слишком богатой на происшествия историей, и с горячечным нравом, которому позавидуют самые гордые горцы. Особой гордостью, а заодно и орудием труда, средством изничтожения и даже самообороны этой редкой по тем временам заокеанской птицы был ее клюв. От него пострадало немало предметов интерьера и даже конечностей. Ну и, помимо того, у птицы был редкий извращенный талант – жако был меломан. В самом прямом понимании. В Африке, как видно, он не мог проявить его совсем открыто. Возможно, его дни были бы сочтены сразу, и он заменил бы менее редких представителей птичьего мира в бульоне. А вот в Москве он смог показать все, на что был способен.

Дело в том, что Джоник фатально любил звук хрусталя. Фатально это было как раз-таки для хрусталя! Ему нравился звук бьющихся хрустальных предметов. Поверьте! Он был знатоком и ценителем процесса и не разменивался на какие-то там стекляшки, и даже тонкостенный фарфор не способен был отвлечь его от цели. Будучи умнее представителей вида, он научился даже открывать злополучный шкаф, если кто-то из наивных двуногих оказывался настолько забывчивым, что оставил ключ в замке. В этом случае с самым мстительным выражением на морде попугай молниеносно открывал огромный и сверкающий столь желанной внутренностью сервант, цеплял лапами мечту своих извращенных фантазий, а размах крыльев и целеустремленность позволяли ему взлететь в высь потолка к люстре, и оттуда, усевшись поудобнее и даже повернув ухо в сторону будущей хрустальной симфонии, он и скидывал злополучную жертву своего музыкального террора. Ключ забирали, убирали, прятали, забывали.

Коллекция внутри серванта редела, это привело к тому, что для Джоника был куплен личный мощный «Магадан», способный выдержать натиск обиды за непонимание пристрастий. Озлобленный и непонятый гений начал кусаться чаще, что привело однажды к нокауту от Лешки. Собственно, больше получила, конечно, клетка, которую боксеру – хозяину редкой птицы пришлось разгибать до первоначального состояния. В защиту своего друга могу сказать, что он просто пытался насыпать корм мега-монстру и потом еще приводил его в чувство из глубокого обморока, сам пребывая в тихом ужасе от того, что скажут и сделают родители, прибыв домой и увидев «нокаутированную» жертву. Придя в себя, Джоник выводы сделал, и с тех пор единственным, кого он допускал до своего личного пространства и даже до своего тела, был наш друг. На все просьбы родителей научить их так же управляться с Джоником, Лешка скромно отнекивался и говорил, что это просто его личный талант быть в таком близком контакте. Прожил этот гордый представитель своего вида двадцать три года.

И был отдельный случай, он не вписывается в рейтинги. Он просто произошел значительно позже и, несмотря на кажущуюся незамысловатость, запомнился мне. Мы с мужем жили в Литве. Четыре года работы и жизни. Золотая коммунальная квартира за стальной решеткой – посольство. Мы отвлекались от постоянного присмотра и «прелестей жизни за границей», заранее согласовав и оговорив предстоящую поездку за территорию посольства. Любили просто путешествовать по стране. Часто ездили на многочисленные Тракайские озера. Просто пикник, шашлык и никого – идиллия. Водная гладь, как чуть потускневшее антикварное темное зеркало, в котором отражается старинный замок. Его красноватые стены и сочный оранжевый цвет черепицы на башнях создают сказочное впечатление. Кажется, именно там, в глубине и полумраке прохода внутрь арки, сокрыт вход в прошлое, романтизированное новеллами о Робине Гуде или Вильгельме Телле. Подступающая осень окрашивает деревья, кусты, даже траву и редкие камыши по берегам, и создает особенно красочный природный карнавал. Он должен ярким костром озарить всю землю, перед тем как однотонное тусклое покрывало спрячет все следы.

Еще совсем не холодно, земля не остыла, и солнце еще пригревает в дневные часы, а вода не окрасилась свинцовой тяжестью. И в отражающихся в водной глади облаках плыли две величественные в своей незыблемой красоте и свободе фигуры. Дикие белые лебеди. Мы сидели и смотрели на них долго, практически не шевелясь, завороженные, а они несколько настороженно наблюдали за нами в ответ. По-видимому, мы находились на их излюбленном месте, потому что они так и не стали далеко отплывать от нас. Муж отошел назад к машине, стоявшей в зарослях густой высокой травы на проторенной нами дороге, а я осталась и попыталась подозвать птиц.