Текст книги "Пушкин и Натали"

Портрет невесты на рукописи «Полтавы»

Я отсчитываю минуты, которые отделяют меня от вас.

Пушкин – Натали Гончаровой

«Приехал… Пушкин»

Каким необычным был для Пушкина год 1828-й от Рождества Христова! Сколь много вместил он в себя любви и творческих озарений, отчаяния и призрачных надежд на счастье.

А начинался он под знаком любви к Аннет Олениной. В честь ее слагались будущие шедевры пушкинской лирики, на рукописных страницах мелькали то ее головка с ниспадавшими локонами, то перевитые лентами маленькие ножки в бальных туфельках…

Нет, не судьба… Гостеприимное оленинское Приютино не стало родным для поэта. Крушение надежд, мечтаний… «Я пустился в свет, потому что бесприютен». И вновь мучительные подспудные поиски своего Дома, желание жить и «познать счастье»…

 
Ужель мне скоро тридцать лет?
 

Итак, декабрь 1828 года. Предновогодняя Москва полнится слухами – Пушкин приехал! Приехал так нежданно, что никого из друзей не успел (или не захотел?) оповестить.

«Декабрь. 6… Приехал в Москву Пушкин» – записывает в дневник знакомец поэта историк Михаил Погодин.

А следом – еще одна временная зарубка: 12 декабря. Князь Петр Вяземский сообщает жене: «Здесь Александр Пушкин; я его совсем не ожидал. Он привез славную поэму «Мазепа», но не Байроновского, а своего. Приехал он недели на три, как сказывает, еще ни в кого не влюбился, а старые любви его немного отшатнулись…»

Пушкин прибыл в Первопрестольную из Тверской губернии, из Малинников, столь милых его сердцу «Вульфовых поместий». Ему так не терпится показать друзьям новую поэму. Написана она была еще осенью, написана на едином дыхании, в те счастливейшие мгновения, когда под напором поэтических строк рушатся незримые плотины, и стихи текут мощно и вольно.

«Сильные характеры и глубокая трагическая тень, набросанная на все эти ужасы, – вот что увлекло меня, – признавался сам поэт, – «Полтаву» написал я в несколько дней; далее не мог бы ею заниматься и бросил бы все».

Вот он, этот стремительный полет мысли гения: первая песнь «Полтавы» завершена 3 октября, вторая – 9 октября, и последняя, третья – 16-го! А через три дня, сразу после дружеской пирушки в Петербурге в честь лицейской годовщины, Пушкин едет в Тверскую губернию, и рукопись только что «вылившейся» из-под его пера поэмы путешествует с ним.

И уже в Малинниках – 27 октября – поэт пишет свое загадочное посвящение:

 
Тебе – но голос музы темной
Коснется ль уха твоего?
 

Все, свершилось! Последний взыскующий взгляд художника. С этого дня и поэт, и его творение – каждый будет жить своей отдельной, особой жизнью.

Скорее в Москву, к друзьям – «на смотрины»! Как-то они примут его новое детище?

«Узнал ли ты…»

«В первый раз Пушкин читал нам «Полтаву» у Сергея Киселева при Американце Толстом и сыне Башилова…» – вновь свидетельствует князь Вяземский. Он мог слышать поэта между 7 и 11 декабря 1828 года. Но где?

Первоначально считалось, что Сергей Киселев, приятель Пушкина, в то время жених Елизаветы Ушаковой, жил в доме графини Головкиной на Никитском бульваре (там, где ныне Дом журналиста).

Но оказалось, что в 1828 году полковник в отставке Сергей Дмитриевич Киселев сменил место жительства и поселился на Поварской, в доме графа Н.А. Шереметева, что в приходе церкви Бориса и Глеба. Истину помогли установить старинные исповедальные книги, некогда хранившиеся в храме.

А поблизости от шереметевского особняка, буквально в пяти минутах ходьбы – стоило лишь по Скарятинскому переулку выйти на Большую Никитскую, – стоял ничем не примечательный, весьма прозаического вида деревянный одноэтажный дом с антресолями, и три его окна с распахнутыми ставнями безучастно смотрели на улицу.

 
Узнал ли ты приют укромный,
Где мирный ангел обитал…
 

И жила в том доме со своими сестрами и братьями, строгой матушкой и отцом, страдавшим тяжким душевным недугом, шестнадцатилетняя Таша Гончарова. Жила, несмотря на все сложности семейственных отношений, обычной жизнью московской барышни: мечтала о первых балах и поверяла свои девичьи секреты сестрам Катеньке и Азе, исправно посещала службу в приходском храме, как то было заведено в семье, и прилежно училась, исписывая своим легким летящим почерком одну за другой тетрадки по всемирной истории и мифологии, немецкому синтаксису и географии.

И не могла знать тогда юная Натали, что судьба уже готовит ей встречу с НИМ, ее суженым, ее супругом! И что в те декабрьские дни Александр Пушкин уже в Москве, и чтобы видеть его, не надо даже закладывать экипаж – ОН совсем рядом, в доме на соседней улице! Читает друзьям свою новую поэму…

 
Как сладок юности покой!
 

«И день настал»

Преддверие встречи. Тайное сближение судеб. Время начало свой незримый отсчет…

Пройдет не более двух недель, и на исходе декабря поэт увидит ее на рождественском балу в доме Кологривовых на Тверском бульваре. И Натали Гончарова в тот знаменательный вечер в белом воздушном платье с золотым обручем на голове будет прекрасна как юная богиня.

 
Вокруг высокого чела,
Как тучи, локоны чернеют.
Звездой блестят ее глаза…
 

Он подойдет к ней, завороженный и покоренный юной царственной красотой. А она, увидев подле себя знаменитого поэта, словно сошедшего к ней небожителя, в ореоле славы и всеобщей любви, смущенная его комплиментами, опустит прекрасные глаза. И это естественное движение чистой души скажет ему главное. Она будет узнана!

А влюбленный поэт будет вспоминать: «Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее едва начинали замечать в свете. Я полюбил ее, голова у меня закружилась…» И на странице рукописи меж стихотворных строк легкое перо поэта впервые набросает ее милый образ.

С этого благословенного дня в жизнь Пушкина, в его мечтания и надежды полновластно войдет робкая красавица Натали Гончарова. Войдет, чтобы остаться в ней навсегда.

…Черновая рукопись «Полтавы» – скрытый дневник Пушкина. Эти драгоценные листы запечатлели великое таинство – рождение поэмы. Не удивительно ли найти средь них и эти первые строки?

 
И подлинно: в Украйне нет
Красавицы Натальи равной…
 

Позже поэт наречет дочь страдальца Кочубея иным именем, но имя Натальи (ее имя!) будет названо.

 
Он горд Натальей молодой,
Своею дочерью меньшой…
 

Шестнадцатилетняя Натали – Таша, Наталия, младшая из сестер Гончаровых… И эти пушкинские строки, поистине пророческие!

 
И жертвой пламенных страстей
Судьба Наталью назначала…
 

Судьба!

…Все-то знает о своем приятеле, и все-то предвидит князь Петр Андреевич: «Он… еще ни в кого не влюбился, а старые любви его немного отшатнулись…»

«Отшатнулись»! Словно деревья под порывом ветра. Или чтобы яснее указать дорогу к ней. Единственной.

И Аннет Оленина, и графиня Елизавета Воронцова, и крепостная Ольга Калашникова, и Евпраксия Вульф, и Софья Пушкина – все они – прежние «любви», былые увлечения.

Светский сплетник Вяземский. Спасибо ему! Он запечатлел в своих письмах незримое: поток любовной энергетики Пушкина, стремительное его развитие. Будто разыгрывается некая музыкальная пьеса с бесконечно меняющимися темпами: аджеволе – «еще ни в кого не влюбился»; адажио – «вероятно, он влюбится»; анданте – «он опять привлюбляется»; аллегро – «влюбляется на старые дрожжи». И в завершение – мощные мажорные аккорды! – признание самого Пушкина: «голова у меня закружилась».

Натали Гончарова. Невеста, жена, вдова…

 
Но от нее сохранена
Еще убийственная тайна.
 

«Одной тобой»

Как пламень жертвенный чиста моя любовь…

А.С. Пушкин (из черновых набросков)

В мае 1829-го в предгорьях Северного Кавказа, в Георгиевске, всего за несколько дней до своего тридцатилетия, Александр Пушкин написал строки, которым в грядущем, как и их творцу, суждено будет обрести бессмертие.

 
На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой… Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит – оттого,
Что не любить оно не может.
 

Кому посвящена эта божественная элегия, музыкой льющиеся стихи?

«Тобой, одной тобой…» Каким бесспорным кажется ответ! Конечно же, юной невесте поэта, оставленной в Москве.

Натали… Невеста ли? Как мучительна неопределенность! Горькое и сладостное чувство одновременно. Отказано в ее руке под благовидным предлогом – слишком молода – и одновременно подарена слабая надежда. Неудавшееся сватовство. Душевное потрясение поэта так велико, что ни на день, ни на час он уже не может оставаться в Москве! Все решилось будто само собой первого мая. Получив от свата Толстого ответ, Пушкин не медлил: в ту же ночь дорожная коляска выехала за городскую заставу, и московские купола и колокольни растаяли в предрассветной мгле.

Путь Пушкина лежал на Кавказ, куда он не мог попасть, как верный подданный, посылая письма генералу Бенкендорфу и испрашивая разрешения у своего венценосного цензора стать «свидетелем войны». А тут, словно свыше, пришло решение: Кавказ как спасение от душевной муки, Кавказ как самое горячее место империи, где в схватках с воинственными горцами вершилась на глазах история России.

Можно ослушаться царя, можно самовольно умчаться из Москвы и даже из России. Но не уехать и не убежать от нее – образ юной Натали, такой далекой и недоступной, невозможно изгнать из памяти. Он уже властно вторгся в его жизнь. И противиться тому невозможно.

…Строки, родившиеся в предгорьях Северного Кавказа, увидели свет в Петербурге в 1830 году. И друзья Пушкина, читая «На холмах Грузии» в альманахе «Северные цветы», полагали, что сей драгоценный поэтический подарок предназначен его невесте. Верно, и Натали, повторяя вслух, словно признание, эти чудные строки, втайне испытывала минуты великого душевного торжества. И не в эти ли счастливейшие мгновения ее жизни в сердце робкой красавицы, почти еще девочки, просыпалась любовь?..

Не случайно ведь острая на язычок Александра Россет, не питавшая особых чувств к юной супруге поэта, насмешливо замечала, что та любит лишь стихи мужа, посвященные ей. И то, что среди этих неназванных поэтических посвящений, ведомых лишь одной Натали, были и «На холмах Грузии», тайной не считалось.

Итак, вне сомнений – стихи, написанные Пушкиным на Кавказе, адресованы невесте. Княгиня Вера Вяземская посылает их летом 1830-го Марии Волконской в далекую сибирскую ссылку. Вместе с номерами «Литературной газеты». Княгиня, добрый друг Пушкина и поверенная многих его сердечных тайн (ведь стихи он переписал для нее и, видимо, по ее же просьбе, когда в начале июня гостил у Вяземских в Остафьеве), считает нужным пояснить, что новое творение автор посвятил своей невесте Натали Гончаровой.

Имя московской красавицы тогда, как и все перипетии сватовства и женитьбы Пушкина, у всех на устах, и вызывают живейший интерес как в солнечном Риме, так и в Петровском Заводе, в промерзлой Сибири.

Мария Николаевна не замедлила откликнуться: она, конечно же, благодарна приятельнице за дружескую память и за присланные ей стихи «На холмах Грузии», которые она уже сообщила друзьям, и, подобно строгой критикессе, проводит их литературный анализ.

«В двух первых стихах поэт пробует голос; звуки, извлекаемые им, весьма гармоничны, нет сомнения, но в них нет ни связи, ни соответствия с дальнейшими мыслями нашего великого поэта, и, судя по тому, что вы мне сообщаете о той, кто вдохновляет его, мысли и свежи и привлекательны, – пишет княгиня Волконская. – Но конец … это конец старого французского мадригала, это любовная болтовня, которая так приятна нам потому, что доказывает нам, насколько поэт увлечен своей невестой, а это для нас залог ожидающего его счастливого будущего».

И добавляет: «Поручаю Вам передать ему наши самые искренние, самые подлинные поздравления».

Но что-то в тоне ее послании слегка настораживает. Подсознательное скрытое раздражение сквозит в строках, быть может, еле уловимая ревность. Ведь для нее все это не более чем «любовная болтовня», и чувства и слова первого русского поэта явно обветшали. Так ли полагала она на самом деле? Прежней богине, музе, поистине прекрасной и героической женщине, не очень то легко уступать пьедестал. Пусть даже и не в реальной жизни – ведь судьба давно уже развела их пути. Да и разделяет ее и Пушкина огромное пространство – чуть ли не вся Российская империя пролегла между ними…

Знать бы ей, что минет столетие, и ученые мужи, разбирая рабочие тетради поэта, вдруг объявят ее, черноокую красавицу Марию Волконскую, «утаенной любовью», вдохновившей поэта на создание именно этого поэтического шедевра. И в качестве самого весомого аргумента напомнят о другой, самой первой поездке Пушкина на Кавказ, когда Мария, тогда еще Раевская, дочь славного боевого генерала, была юным очаровательным созданием. И Александр Пушкин долгие годы не мог забыть и ее милую кудрявую головку, и прелестные ножки…

 
Я снова юн и твой…
 
 
Я твой по-прежнему – тебя люблю я вновь
И без надежд, и без желаний
Как пламень жертвенный чиста моя любовь
И нежность девственных мечтаний…
 
 
Как было некогда, я вновь тебя люблю…
 

Бесспорно, эти строчки из черновых автографов того же стихотворения к юной Натали не имеют никакого отношения.

 
Прошли за днями дни – сокрылось много лет
Где вы, бесценные созданья
Иные далеко, иных уж в мире нет
Со мной одни воспоминанья
 

Но тогда и это признание не имеет прямого обращения к Марии Волконской. И так ли уж печалилось сердце поэта о той давней юношеской страсти?

Но, пожалуй, самую оригинальную версию выдвинул Юрий Тынянов: пушкинская элегия посвящена почтенной Екатерине Карамзиной, вдове великого историка, любовь к которой поэт, оказывается, утаивал всю свою жизнь.

 
Где вы, бесценные созданья
 

Верное слово далось не сразу. Поэт подбирал ему замену: «любимые, знакомые»…

Какой ареал поиска! Это куда обширнее знаменитого «донжуанского списка» поэта! Ведь к «бесценным и любимым», а тем более к «знакомым» Александра Сергеевича можно отнести всех особ женского рода, встречавшихся на его жизненном пути!

 
…Душа моя
Их образ тайный сохранила…
 

Всем достанет места в волшебной стране воспоминаний – былые музы и соперницы мирно уживаются в ней: утонченная графиня Воронцова и малютка Оленина, умница Катенька Ушакова и покинувшая земную обитель экстравагантная Амалия Ризнич…

Не прощание ли это с прежними богинями и с той из них, чье имя утаено, и чей образ все еще горит в сердце поэта? Но в нем, словно на пепелище былых страстей, уже властно пробивается новый росток. Всходит светлое имя – Натали. Да, все они, «бесценные созданья», были, но она одна есть.

 
Все тихо – на Кавказ идет ночная мгла
Восходят звезды надо мною
Мне грустно и легко…
 

Пушкин – самый строгий и беспощадный собственный цензор. Первоначальные наброски, эти вулканические выбросы чувств и эмоций, словно убираются им в глубины памяти. И прекрасные стихи, составившие честь бы любому поэту, так и останутся в черновых рукописях, доступных одним дотошным исследователям. Отныне бесценное право на жизнь даровано только восьми строфам. И в каждой – Ее незримый образ.

Восемь оставленных строк. Но и они – всего лишь приближение к авторскому замыслу, последняя ступень к совершенству. Еще несколько штрихов мастера.

 
На холмы Грузии ночная тень легла
Шумит Арагва предо мною
Мне грустно и легко, печаль моя светла,
Печаль моя полна тобою…
Тобой, одной тобой – мечтанья моего
Ничто не мучит, не тревожит
И сердце живо вновь – и любит от того
Что не любить оно не может.
 

На том же листке поэт вдруг ставит отточие, и, словно задумавшись, рисует ангела. Но ангел вполне земной – он не витает в облаках, а ступает по тверди.

Спустился ли он с небес на грешную землю? Небесное ли то создание или юная дева с трогательными карнавальными крылышками, стройная, с модной, вполне светской прической, «глаза и кудри опустив», в бальных туфельках со скрещенными тесемками робко делает шаг? Куда? Что влечет ее? На одном уровне с ее башмачками, с той условной «землей», размашисто выведена надпись на французском «Pouchkine». Пушкина. Как неожиданно… Кто она?

Ну, да, конечно же, совсем недавно, всего год назад, Пушкин чертил на рукописях анаграммы другого имени – Аннет Олениной и даже, позволив себе замечтаться, однажды вывел на листе «Annette Pouchkine».

Но Анне Олениной так и не суждено было носить эту магическую фамилию – Пушкина. А в мае 1829 года лишь одна юная особа имела все права в недалеком будущем именоваться именно так.

Странно, но никто из исследователей не связал нарисованного Пушкиным ангела с подписью самого поэта. И не логично ли тогда предположить, что и пушкинский рисунок вовсе не абстрактен. Стоит лишь пристальней вглядеться в него – и увидеть милый знакомый профиль, чуть заостренный характерный «гончаровский» подбородок, грациозно наклоненную головку, довольно высокую фигуру и даже разглядеть очерченную, отнюдь не маленькую, не «оленинскую» ножку. И вспомнить строки из письма поэта, отправленного матери невесты – его признание в том, что, уезжая на Кавказ, он увозит «в глубине своей души» «образ небесного существа», обязанного ей жизнью, вспомнить, что поэт любил называть свою Наташу ангелом и целовать в письмах к невесте кончики ее воображаемых крыльев. И, как знать, не имел ли ангел, «запечатленный» поэтом на рукописной странице, земного имени – Наталия?

Пушкин обычно не подписывал своих рисунков – они рождались, как и стихи, безудержно и вдохновенно. Графические наброски и строки в рабочих тетрадях поэта – неделимое действо, великое таинство творчества. Сколько еще осталось неразгаданных пушкинских рисунков – почти столько же предположений и версий, кто из бесчисленных знакомцев поэта удостоился высокой чести быть запечатленным его быстрым пером!

Как разгадать сокровенные мысли русского гения, движения его души?

 
Кого твой стих боготворил?
 

Но на этой рукописной странице есть подпись. И поэтические строки, и зримый образ избранницы, и мечты, и потаенные надежды – все словно вобрал в себя старинный лист.

…Натали еще только делает шаг навстречу судьбе. Первый, жертвенный. Пушкин его уже сделал.

Звездный час Натали

Одной картины я желал быть вечно зритель…

А.С. Пушкин

Романтическая красавица

В жизни избранницы поэта, сколь удивительно счастливой, столь и трагичной, было немало таинственных знамений и пророчеств, что ждут еще своей разгадки. И вот одно из них, по времени совпадающее с первым знакомством юной красавицы и поэта.

Небесная покровительница была необычайно щедра к Наталии Гончаровой, одарив ее сполна и божественной красотой, и чуткой душой, и предобрым сердцем. Шестнадцатилетняя Натали, только что увидевшая свет, и, быть может, сама того не желая, затмила редкостной красой всех своих сверстниц – московских дев.

 
У ночи много звезд прелестных,
Красавиц много на Москве…
 

Натали Гончарова, как одна из самых очаровательных московских барышень, приглашалась для участия в живых картинах – весьма модном тогда светском развлечении.

Удивительно, но благодаря воспоминаниям и письмам современников можно узнать ныне, какими же картинами восхищались именитые гости в тот предновогодний вечер в генерал-губернаторском особняке на Тверской.

Завсегдатай светских салонов, Александр Булгаков, в будущем московский почт-директор, полагал, что великолепнее всех была живая картина, «изображавшая Дидону»: «Лазарева была восхитительна, хотя ее бесконечно длинные ниспадавшие волосы придавали ей скорее вид прелестной Магдалины. Но кто была очаровательна, – это маленькая Алябьева – красавица; маленькая Гончарова, в роли сестры Дидоны, была восхитительна».

Публика в восторге требовала вновь и вновь повторения изящной сценки…

«А что за картина была в картинах Гончарова!» – восторгается князь Вяземский. В его памяти так свежи впечатления от живых картин, виденных им на святочном балу у московского генерал-губернатора. И пишет он Пушкину в Петербург, словно поддразнивая приятеля, безнадежно влюбленного в первую московскую красавицу.

Натали Гончарова и Александра Алябьева – две восходящие звезды на московском небосклоне, словно вступили меж собой в негласное состязание. Да и Вяземский в письме в Пушкину, сравнивая юных красавиц, отмечал у Алябьевой классическую красоту, а у Гончаровой – романтическую, и заключал: «Тебе, первому нашему романтическому поэту, и следовало жениться на первой романтической красавице нынешнего поколения».

«Картины князя Голицына»

Той далекой ныне весной балы в Первопрестольной шли беспрестанной чередой. Вот что сообщал биограф поэта П. В. Анненков о московских событиях, что предшествовали сватовству Пушкина:

«В 1830 году прибытие части высочайшего двора в Москву оживило столицу и сделало ее средоточием веселий и празднеств. Наталия Николаевна принадлежала к тому созвездию красоты, которое в это время обращало внимание и, смеем сказать, удивление общества. Она участвовала во всех удовольствиях, которыми встретила древняя столица августейших своих посетителей, и между прочим – в великолепных живых картинах, данных Московским генерал-губернатором князем Дмитрием Владимировичем Голицыным. Молва об ее красоте и успехах достигла Петербурга, где жил тогда Пушкин. По обыкновению своему он стремительно уехал в Москву, не объяснив никому своих намерений, и возобновил прежние свои искания».

В марте того же года произошло еще одно знаменательное событие – император Николай I, обратив впервые внимание на юную Натали, отметил ее любезность и красоту в беседе с Наталией Кирилловной Загряжской, родственницей Гончаровых.

Знал о царских комплиментах и Пушкин. Чему есть подтверждение – его письмо к невесте, где, описывая свой визит к старой кавалерственной даме, фрейлине двух императриц, Пушкин отмечает, что она «повторила мне комплименты государя на ваш счет – и мы расстались очень добрыми друзьями».

Романтический облик Натали Гончаровой, усиленный образами ее героинь в живых картинах, оставил яркий след в душе и памяти поэта.

И вновь его письмо к невесте. Пушкин только что покинул Москву и уже спешит поделиться дорожными впечатлениями с милой Натали: «…За несколько верст до Новгорода я нагнал вашего Всеволожского… Мы закончили путь вместе, подробно обсуждая картины князя Голицына».

…В далеком 1830 году вышел в свет журнал «Московский телеграф» с литографией картины Пьера Нарцисса Герена, где Эней, спасшийся из горящей Трои и волею судеб оказавшийся в Карфагене, повествует царице о своих странствиях. Там же для читателей модного журнала прилагалось «изъяснение картинки»:

«Московские любители изящных искусств припомнят, что в числе живых картин, представленных нынешнею зимою у князя Д.В. Голицына, была и Геренова Дидона. Карфагенскую царицу представляла М.А. Ушакова; Энея и Аскания – князь А.С. Долгорукий и А.С. Ланской; сестру Дидоны – Н.Н. Гончарова».

 
Кто первый? Можете у «Телеграфа»
Спросить и хорошенько все узнать…
 

В живой картине вместе с юной Наташей участвовал молодой человек Александр Сергеевич Ланской – ему досталась роль сына Энея Аскания. Не правда ли, какое роковое сочетание имени первого мужа Наталии Гончаровой с фамилией ее второго супруга! Самого же Энея играл князь Долгоруков – тоже Александр Сергеевич!

Будущее подчас, словно позабавясь над смертными, слегка приоткрывает свою завесу, но им не дано распознать тайных знамений.

Живые картины и участие в них первой московской красавицы были тогда поистине у всех на устах.

Но какие же сцены были представлены в тех картинах? Известно, что предпочтение отдавалось мифологическим сюжетам. Та живая картина, в которой играла Натали, поставлена была на сюжет древнеримского мифа о Дидоне. Натали исполняла в ней роль младшей сестры Дидоны, ибо по возрасту она никак не могла предстать в образе самой трагической царицы, и вызывала всеобщий восторг своей небесной красотой.

 
Вы вдруг в трагическом жару
Седую воскреcили древность…