Текст книги "Формула счастья"

Неудачное свидание

У меня намечалось свидание. Я тряслась как осиновый лист и ненавидела себя за это. Мне скоро тридцать, и свидание, конечно, не первое, конечно, но все предыдущие можно спокойно выкинуть на помойку. Это первое с мужчиной, о котором можно мечтать! Его я знаю два года, и два года он мне снился, не замечая меня наяву. И вдруг! Корпоратив, один танец под нескончаемый Yesterday, и вот результат: я приглашена в ресторан!

Не ожидала. Но мечты сбываются именно так, неожиданно. А я не готова, совсем профан. Весь вечер перед свиданием просидела за компьютером, отыскивая формулы счастья: как влюбить в себя мужчину на первом свидании. Вопрос первый: кто он, его статус? Ответ: директор нашей крупной дочерней компании. Я… ну, я так… чуть повыше офисного планктона.

И тем не менее мне посоветовали одеться очень хорошо, выглядеть неотразимо, но без излишеств. То есть боа и стринги с блестками не подойдут. Уже кое-что. Дальше – поведение: вести себя легко, свободно и непринужденно. Это как? Не поняла. Ну и третье: в разговоре не болтать лишнего – тут я скисла, так как поняла, что это невозможно, и выключила компьютер.

На следующий день я тщательно подготовилась. Платье элегантнее не найти. Туфли «Прада» были куплены моим папочкой на двадцатипятилетие, не последняя коллекция уже, но сойдут. Маникюр, макияж, прическа выше среднего уровня. Я готова!

И ровно в семь в мой обшарпанный двор с переполненными мусорными баками, где я снимаю квартиру, вплыл его лакированный БМВ, от которого бабушки с лавочек шарахнулись кто куда. Да, надо было назначить встречу за углом. Но он сам сказал, что заедет и адрес знает. Откуда, интересно?

Вячеслав Александрович открыл мне дверцу, сделал комплимент – все как положено – и уселся за руль. Да еще и добавил уже в машине: «Платье выше всяких похвал!» И мне показалось, что он не закончил фразу. Должно было прозвучать окончание, типа: «не ожидал» или «это ваше?» Но я не стала на этом зацикливаться. Я сидела рядом с мужчиной моей мечты, окаменев от счастья, и вдыхала ароматы кожи и дорогой туалетной воды, которыми был наполнен салон.

Ехали молча, играла приятная музыка. Мне хотелось петь и танцевать, но я воздерживалась, не выполняя предписанный пункт: вести себя свободно и непринужденно. Украдкой смотрела на его божественный профиль и руки на руле, с которых, наверное, маститые скульпторы и лепят свои шедевры.

– Вы очень красивая сегодня, Ольга, – проронил Вячеслав, лучезарно улыбаясь, а у меня в мозгу тут же пронесся ответ: «А вы всегда красивы, не только сегодня», но я опять пренебрегла непринужденностью и ответила скучным «благодарю».

Ехали мы долго, настолько долго, что даже автобусом из своего захолустья я добралась бы быстрее. И дело даже не в пробках, просто Вячеслав Александрович вел свой автомобиль с излишней осторожностью. Наверное, боялся, что от скорости выше пятидесяти километров в час он рассыплется на запчасти. Ему сигналили со всех сторон, а мошкара, попадая на ветровое стекло, не разбивалась вдребезги, а медленно сползала вниз, не пострадав.

Наконец мы приехали. Ресторан сверкал так, будто это дворец: мраморные лестницы, греческие колонны, швейцар на входе. Так что боа и не помешало бы. Когда мне любезно предложили меню, мне сразу захотелось встать и уйти. Или заказать просто стакан воды без газа и один шарик мороженого.

Но Вячеслав сам стал делать заказ, спросив меня для приличия, люблю ли я жульен и спаржу. Я многозначительно кивнула, а на горячее заказала стейк по цене месячных обедов в нашем офисном кафе.

Вино было изумительным, я немного расслабилась, заговорила о работе и тут же вспомнила пункт третий: не болтать лишнего. Я красиво улыбнулась и замолчала после слов «женщине не нужна карьера». Пункт третий я провалила с треском, так как Вячеслав воззрился на меня, приподняв одну из своих изумительных бровей.

Весь этот шик вокруг, его присутствие, еда, которая таяла во рту, запиваемая каким-то чудодейственным вином, я оценила по достоинству, но в голове вертелась мысль: «Что ему от меня нужно? Зачем он привел меня сюда? У нас в компании работают сотни красоток! Одна Изольда Барышева чего стоит! Почему я? Где подвох?»

Но тут Вячеслав протянул свою красивую руку через стол и накрыл ею мою ладонь. Я снова улыбнулась, как Вера Брежнева, красиво и застенчиво и сказала:

– Спасибо за прекрасный вечер, Вячеслав Александрович.

И тут случился конфуз, который поставил под удар все мои и без того тающие планы и надежды. Он убрал свою руку, я отдернула свою и задела клатч на углу стола, он упал и раскрылся. А оттуда выпали ключи и тампон, который покатился по полу к соседнему столику. Вячеславу пришлось сделать вид, что он ничего не заметил, хотя три столика обернулись. Я все собрала сама и с видом заболевшей всеми болезнями сразу уселась на место.

Ужин подошел к концу. Вячеслав предложил немного пройтись, я не отказалась, хотя предпочитала бы провалиться сквозь землю. Он много рассказывал о себе, о своих заграничных отпусках, о загородном доме и в итоге закончил свою речь вопросом: «Мы еще встретимся?»

Я улыбнулась непроницаемой улыбкой работодателя, обещающего кандидату на престижную вакансию, – «Мы вам позвоним», – и ответила:

– Вячеслав Александрович, я не против, конечно. Но…

– Никаких «но», – вдруг заявил он, посадил меня в машину и отвез домой. – Я позвоню на неделе, – сказал он на прощание.

А я пришла домой, посмотрела на себя в зеркало и подумала:

«Нет, Вячеслав Александрович, мы с вами из разных песочниц. И одного свидания хватило, чтобы это понять». Я упала на диван и расплакалась. Мне было стыдно и обидно за себя. Я была уверена, что он не перезвонит.

Так и случилось, пока не перезвонил. «Не в свои сани не садись», – гласит народная мудрость, и я очень хорошо поняла ее значение только сейчас.

Туман

Туман… туман застилал все вокруг густой мохнатой пеленой. Сквозь него робко пробивался свет фонарей, ничего не освещая, но указывая дорогу. По этому блеклому свету, идя все время прямо, можно дойти до станции метро.

Виктор шел медленно, стараясь не задевать прохожих. Спешить ему было некуда, да и незачем. Он остался один в этой вязкой туманной жиже, в которую теперь превратилась его жизнь. Элеонора ушла, его любимая, единственная женщина на свете ушла, сказав на прощание одно лишь слово «прости», которое до сих пор царапало его душу, как гвоздем.

Прости… За что? За то, что жизнь кончилась? За то, что рухнули мечты? За то, что накрылось свадебное путешествие на Бали? За то, что его престарелые родители прилетают к ним на свадьбу через неделю? За что простить?

Виктор непроизвольно сжал скулы, и от этого ему стало легче, будто стержень внутри появился, даже плечи расправились, но уверенности это не придавало.

А вот и зияющая пасть подземки. Сейчас он спустится туда, сядет в самый угол вагона, обхватит плечи руками и закроет глаза. Так он будет ездить по кольцевой час или полтора, может, сделает пару ненужных пересадок. А потом побредет по ночной туманной улице в пустой холодный дом, эту ненавистную квартиру, в которую он вбухал все свои сбережения, чтобы им с Элеонорой было где начать вить свое семейное гнездо.

Зачем она, эта чертова жилплощадь, теперь ему одному? Без нее. Родители приедут, будет где остановиться, конечно. Но это и все? А как они с ней мечтали о собственном доме, присматривали мебель, шторы, ковры. И всего-то неделю назад! Не-де-лю!

А ему и не нужны были все эти удобства. Он прекрасно чувствовал себя на огромном матрасе на полу, лишь бы с ней рядом! Ощущать ее нежный, тонкий аромат, гладить атласную кожу и шелковистые волосы, обнимать, целовать и обладать этим сокровищем на правах ее единственного возлюбленного!

Да, неделю назад это было именно так, а сейчас… Что изменилось, спросите вы? Она ушла от него, ушла к своему бывшему мужу. И эти слова вновь так резко хлестнули по самолюбию Виктора, что он застонал от душевной боли и ускорил шаг, почти побежал.

Зайдя в свой новый двор, он сразу почувствовал неладное. В конце двора, в самой дальней его части, была драка. Виктор заспешил к своему подъезду, но вдруг услышал женский крик, доносящийся оттуда, где дрались. И вдруг какая-то ярость, злоба накатили на него, и он бросился на помощь.

Три тщедушных подонка, пьяные и обкуренные, пытались сладить с совсем юной девчушкой, которая отбивалась от них по мере своих сил, но не сдавалась. Виктор растащил в стороны еле стоящих на ногах отморозков, дал каждому хорошего пинка, отчего они вмиг испарились, и помог девчушке подняться.

Рядом он заметил небольшой чемоданчик и сумку, содержимое которой выпало и валялось вокруг, втоптанное в грязь. Он помог ей все собрать, затем успокоил немного, усадив на лавочку, и спросил, куда это она направляется в такую позднюю пору.

Дрожащими руками девушка вынула из кармана пальто чудом уцелевший мобильник, нашла запись с адресом и протянула ему. Он глянул и оторопел: это был его адрес. Особенно впечатлил номер квартиры.

– А вы к кому? – осведомился Виктор?

– К маме, – ответила девушка. – Она недавно переехала сюда со своим будущим мужем. У них свадьба через неделю. Я приехала пораньше, чтобы познакомиться… А мамин телефон не отвечает, как заблокирован.

Виктор не верил своим ушам. Бред какой-то! Элеоноре было чуть за тридцать, да и не говорила она никогда ни про какую дочь! Но долго раздумывать он не стал. Подхватил чемоданчик и сказал:

– Пошли. Мне как раз туда.

– Так вы Виктор! – восторженно выкрикнула девчушка и побежала следом.

Так и раскрылась еще одна темная сторона жизни его любимой женщины. И про бывшего мужа он не знал, тот свалился как снег на голову откуда-то из-за границы. А уж про дочку, которую она родила в шестнадцать лет и оставила у бабушки с дедом, и подавно.

Девчушку звали Инна, ей было шестнадцать, и жила она где-то под Питером, куда Элеонора иногда наведывалась под видом каких-то командировок.

Виктор не стал ничего скрывать, рассказал все как есть. Они расстались перед самой свадьбой. Где искать Элеонору, он не знает, нового номера ее мобильного у него тоже нет. Инна взгрустнула, но не расстроилась. Пожила у него два дня в надежде, что мама сама ей позвонит, да так и уехала ни с чем. Виктор сам отвез ее на вокзал.

А на прощание Инна сказала:

– Не переживайте. Это хорошо, что вы на маме не женились. Она сама мне сказала, что поживет с вами с годик, отдохнет и двинется дальше. Такая уж она у нас.

Виктор вернулся домой, оглядел пустую квартиру и в первый раз за долгое время не пожалел, что он в ней один, без Элеоноры. Его наконец отпустило, туман рассеялся.

Не навреди себе смолоду

То, что произошло с Борисом в старом приволжском городке, не дает ему покоя по сей день. Он решил поделиться, чтобы и самому легче стало, и другим неповадно было. Хотя навредил он не только себе.

Совсем маленьким мальчиком он жил с мамой именно в этом городке, но почти не помнил его. Да и был он здесь всего два раза за эти годы. Этот приезд третий и самый значительный. Борису исполнилось тридцать пять, он был счастливо женат, имел хорошую крепкую семью, маму и папу. Но с детства знал, что родители не родные. Его усыновили, когда ему исполнилось уже двенадцать.

А свою настоящую маму он помнил плохо, можно сказать, совсем не помнил. В памяти возникало какое-то жалкое зрелище: женщина на кровати всегда лицом вниз, и больше ничего. Он хотел ее найти, узнать, что с ней, но у него не получалось. Никто ничего рассказать не мог, а дома или адреса своего он и не знал. Так и бродил по улицам бесцельно, пытаясь хоть что-то вспомнить.

Первый раз он приехал сюда с друзьями из колледжа. У одного из них в пригородном поселке жил дед, и парни решили нагрянуть к нему, порыбачить, подурить, душу отвести после окончания учебы. Сначала приехали в городок, Борис рассказал свою историю. Все вместе обошли улицы и закоулки, ничего вспомнить не удалось, поэтому отправились в поселок. Там гульнули хорошо. У деда своя бражка имелась, закуски полный погреб. Встретил он ребят радушно.

Ночью шумной ватагой на реку отправились, купались, дурачились. Весело им было так, что домой уж за полночь шли, хотя в поселке старались не шуметь: спят люди. Вдруг видят, в одной избе окошко настежь открыто. Друг и говорит, что, мол, деваха там живет одна, его бывшая одноклассница. Подкрались к окошку тихонечко, лампа горит, а в комнате никого. И решили подшутить. Руки Борису вымазали сажей, он запрыгнул в окно и юркнул под кровать.

Минут через пятнадцать заходит девушка, Борис видел только ее ноги в розовых тапочках. Легла на кровать, с книжкой, видимо. А тут и он: ручищи свои черные из-под кровати протягивает медленно и рычит злобно. Девушка закричала так, что в соседних домах свет зажегся. Она в истерике выбежала из комнаты, Борис выпрыгнул в окно, сам испугавшись, и наутек. Спрятались они за соседним сараем, переждали, пока все угомонится, а потом к деду тихонечко прокрались.

На следующий день уехали, бурно обсуждая свой «веселый» досуг. Только Борису было невесело. С тех пор прошли годы, а выходка не давала ему покоя, хотя и старался он про нее забыть. Сейчас уже сам женат, дочка у него, и как представит, что какой-нибудь негодяй посмеет так напугать ее, ему самому и страшно становится, и злоба закипает.

Второй раз он прибыл в город своего раннего детства один. И снова безрезультатно. Жена, правда, посоветовала перед отъездом, чтобы он в церковь зашел, с батюшкой поговорил, рассказал о своем детстве, может, тот вспомнит чего. Но батюшка был молодой, перекрестил его и сказал: «Смирись, сын мой». И он решил поговорить с женщиной, которая свечи и иконки продавала.

Звали ее Ниной, приветливая такая, не старая, его возраста примерно. Но она тут недавно совсем, никого почти не знает, в церкви этой год с небольшим. Нищенкам помогает, а их тут много, особенно в последнее время.

Так и уехал Борис опять ни с чем. Но что-то не давало ему покоя, что-то тревожило и бередило душу так, что он знал: не успокоится, пока мать не найдет или не узнает, что с ней стало или уж где могилка ее.

В третий раз они поехали в этот город с женой, оставив дочку с бабушкой. Она искренне хотела помочь, и они решили не возвращаться, пока всего не разузнают. Сразу же пришли к Нине в церковь, чтобы расспросить о самых старых и пожилых прихожанах. Она узнала Бориса и охотно вышла на разговор.

– Я познакомлю вас со старожилами, – пообещала она. – Вижу, как ты маешься, грехи у тебя на душе, видать.

Говорила она спокойно, только заикалась слегка, поэтому речь была с расстановками, словно ручей журчит и бежит по камушкам.

– Да нет у меня больших грехов, – сказал было Борис и осекся слегка.

– У всех они есть, – ответила она невесело.

– А почему вы в церкви служите? – спросила жена. – Сильно верующая? Или тоже грехи…

И тут Нина рассказала, что и она грех замаливает. Прокляла она монстра какого-то, который в юности так напугал ее, что сделал заикой на всю жизнь. Заикание лечила долго, нервная болезнь не отпускала, ночами кошмары мучили так, что с криком просыпалась.

Пока в церковь не пришла, тогда все немного успокоилось и в ее душе, и в жизни. Она рассказала про тот самый случай, а кто уж это был, человек ли, нечистая ли сила, она до сих пор не знает.

Борису стало жутко. На всякий случай он уточнил, из каких она мест, и убедился, что это и есть та самая девушка, над которой он так злобно подшутил. Но на этом история не закончилась.

Нина познакомила Бориса со старичком, которому уже под девяносто. Многих он в этом городке знал, и лучше него никто ему не поможет. И старичок вспомнил, что жила у них лет тридцать назад одна пьянчужка, у которой сына отобрали и увезли отсюда. А сама она, говорят, жива, что ей сделается. Нищенствует, у церкви сидит частенько. Порасспрашивал у старушек, да и подвел к одной: не твоя ли мать?

Та прослезилась, глаза какой-то тряпицей промокает, но про сына ничего не говорит: не помню, мол. Может, и был мальчонка, да уж сколько лет прошло. Делся куда-то.

Борису стало горько и страшно. Что же жизнь с людьми делает?! И неужели это его мать? Но этого ему выяснить не удалось. Откупился он деньгами за свое детство нерадостное. Старуха аж в ноги ему кинулась. И церкви пожертвование сделал через Нину. Много денег дал. Только искупится ли его грех деньгами за испорченную жизнь этой женщины?

Как он посмел загнать себя в такую кабалу, чтобы мучиться потом всю жизнь? Одно несчастье в его жизни наложилось на другое. И он еще долго переживал все, что с ним произошло в детстве и юности. Хорошо, хоть жена поддерживала морально. Правда, она думала, что он из-за матери так переживает, но его страдание было намного сильнее и горше.

Шкатулка

Сколько я себя помнил, бабушка Ираида Евгеньевна всегда считалась чуть ли не главной в семье. Конечно, были мама с папой, они главнее, но бабушка всегда незримо присутствовала в доме, о ней часто вспоминали, говорили, и мама звонила ей каждый день.

А вот я, ее внук Володя, разговаривал с бабушкой редко, только по праздникам и в ее дни рождения. Поздравлял по просьбе мамы. Но бабушка отделывалась лишь кратким «спасибо, Владимир», и на этом наше общение, как правило, заканчивалось.

На мой день рождения бабушка никогда не звонила сама, но мама обязательно набирала ее номер и звала меня:

– На, поговори с бабушкой. Она хочет тебя поздравить.

Так шли годы. Дедушку я совсем не знал, бабушка Ираида была вдовой и жила одна в соседнем городе, куда мы с родителями иногда наведывались. Сама же она никогда к нам в гости не приезжала, даже не знала толком, где мы живем.

Когда я был маленький, то не задумывался об отношениях со своей единственной бабушкой. У папы родителей не было, он был «детдомовский». И со временем, став постарше, я понял, что бабушка недолюбливает его, мягко говоря. Она считает, что он недостойный муж и зять.

Не для того она учила маму музыке и танцам, чтобы она, выйдя замуж за «кого попало», вынуждена была работать с девяти до пяти, дабы содержать семью наравне с мужем, не умеющем толком заработать.

Да и я был ей не в радость, так как мое внезапное появление на свет и явилось причиной того, что мама и папа вынуждены были пожениться.

Бабушка Ираида до сих пор не простила маму и тем более папу за легкомысленное поведение, а меня за то, что я все-таки родился, хотя этого можно было бы и избежать.

* * *

Когда мне было восемь лет, бабушке исполнилось шестьдесят. Это было большое событие в нашей семье. Мы все собрались и поехали к ней в гости. Мама с папой купили в подарок хрустальную вазу, а я решил смастерить что-нибудь сам. Но не простую безделушку, а что-то такое, чем она смогла бы пользоваться, что-то полезное.

И я сделал ей шкатулку из толстого картона, которую обклеил самыми красивыми открытками, которые только нашел в доме с маминой помощью.

Сейчас я понимаю, что получилась она, наверное, не очень. Но тогда мне казалось, что это просто «шедевр». Мама помогла мне обшить ее на стыках и завернуть в бумагу. Подарок был готов.

Помню, как мне не терпелось вручить ее бабушке! И вот этот миг настал. Я торжественно протянул ей сверток, внимательно наблюдая за ее реакцией.

Бабушка Ираида разорвала бумагу, взглянула на шкатулку с забавным котенком на открытке и поставила ее на тумбочку.

– Спасибо, Владимир, – произнесла она своим обычным тоном, а я подумал, что она ей не понравилась.

Больше я ее ни разу не видел в бабушкином доме. Зато хрустальная ваза родителей красовалась в серванте на видном месте, но она ей, похоже, никогда не пользовалась.

Шли годы. Я рос и взрослел. В нашей семье все было хорошо, жили мы дружно. Даже сейчас я понимаю, что на жизнь нам вполне хватало, у родителей была машина, в доме достаток. Как говорят, звезд с небес не хватали, но никогда не бедствовали.

Я окончил школу, поступил в институт, отучился и нашел хорошую работу. У соседа была своя фирма, и он взял меня к себе. Как-то сразу все сложилось, мне просто повезло.

А через несколько лет я потерял родителей. Они поехали к бабушке, а я не смог. Был страшный гололед. Неожиданно им навстречу вылетел джип с нетрезвым водителем. Папа резко дал в сторону, но машину занесло и вынесло с проезжей части. Она перевернулась, и мамы с папой не стало.

Это был удар такой силы, что я даже не знаю, как и справился с ним. Тогда бабушка Ираида первый раз приехала в наш дом, помогла с похоронами, а после этого сдала.

Я долго не звонил ей, она позвонила сама примерно через полгода и слабым голосом сказала, что ей нужна помощь. Я тут же собрался и отправился к ней. Еле узнал. От былой статной и благородной пожилой дамы не осталось и следа. Она померкла и состарилась так, что я удивился до глубины души.

Оказалось, что у нее проблемы с сердцем, давление, слабость. Так на нее повлияла потеря «единственного родного человека – дочери», как она сама выразилась.

Обслуживать себя она была не в состоянии и попросила меня переехать к ней. Но я не мог. Это означало потерять работу, где я, надо сказать, преуспевал, отъезд из родного города, где у меня была невеста… да и вообще это была бы полная перемена жизни, к чему я был попросту не готов. Пришлось предложить ей переехать ко мне.

Ираида Евгеньевна поджала губы, из глаз выкатились слезинки, а худенькие плечики стали подрагивать.

– Я не смогу жить в квартире, где проживала моя дочь, неужели вы этого не понимаете, Владимир? – резко перейдя на вы, спросила она дрожащим голосом.

Я приобнял ее и сказал, что жить мы будем у меня, в новой квартире, где ничто не будет напоминать ей о несчастье. Выхода у старушки не было. Она вынуждена была согласиться, и мы стали собираться в дорогу.

Пришлось забраться на антресоли, чтобы достать оттуда внушительный чемодан. Нужно было и летнюю, и зимнюю одежду собрать, чтобы не ездить лишний раз. И вот тут мне под руки попался громоздкий пакет, который я извлек, спустил на пол и открыл.

В нем хранился всякий хлам, старые журналы, какие-то письма, некоторые даже не распечатанные, пожелтевшие газеты и… моя шкатулка. Я держал ее в руках, а на меня взирал своими глазами-бусинами славный котенок, который как бы вопрошал: «Зачем я тут, почему меня упрятали?»

Непроизвольный комок сжался в горле. Я вспомнил, как мы с мамой бережно и с интересом выбирали открытки, как радовались, когда закончили мастерить подарок для бабушки.

Детство… мама, папа, семья, родной дом, бабушка Ираида.

Я быстро спрятал шкатулку в свою сумку, пока бабушка не видела, и помог собрать ее вещи. Проверил квартиру: окна, газ, отключил воду. И мы уехали.

Я понимал, что для бабушки Ираиды это, скорее всего, путешествие в один конец. И слезы так и просились наружу. Но я держался из последних сил. Не до сантиментов перед дальней дорогой.

Зато Ираида Евгеньевна мирно дремала рядышком, надежно пристегнутая ремнем безопасности, и ни один мускул не дрогнул на ее лице, когда она покидала родное жилище, в котором прожила большую часть своей одинокой жизни.

Пока старушка жива, тихая, безобидная, молчаливая. Между нами нет большой любви, но есть нечто большее, что связывает нас крепкими узами: память о прошлом, о моей любимой маме, которая, несмотря ни на что, дорога бабушке Ираиде так же, как и мне самому.