Текст книги "Велесова ночь"

– Бабьи наговоры, – махнула рукой Анна, – стоит ли обращать внимание на всех этих сплетниц и их глупости!? Языком стену не выстроишь!

– Силу сплетен никогда не надо недооценивать! Стену язком может быть и не выстроишь, а вот подвигнуть на ее разрушение очень даже легко. Московиты меня не любят, я для них чужестранка, а от чужестранки до ведьмы – один шаг. Один из убитых: Борис Холмогоров работал в столе Лыкова. Есть ли связь между его убийством и местом, где он работал, не знаю, но ты это заодно и выяснишь!

– Что могу, то узнаю, – осторожно ответила Анна.

– Ну да ладно об этом, ты все расшифровала? – было видно, что наконец Софья спросила о том, что занимало все ее помыслы.

– Почти, – коротко ответила Анна, – только мне понадобится время.

– Почему? – зрачки Зои расширись от ярости.

Анна спокойно встретила пылающий взгляд великой княгини.

– Мне нужен переводчик с персидского. Искать знатока здесь опасно, да и вряд ли найдешь, только ненужные подозрения вызовешь. Вы знаете, что нам нужно быть осторожными. В Московии может быть и нет инквизиции, зато дыба и виселица существуют и вполне успешно действуют.

Софья склонила голову в знак согласия.

– Хорошо, действуй как знаешь и помни, что надежда у меня только на тебя. Иван Молодой растет, а Патрикеев с Курицыным на него прочно лапу наложили. Молодой князь им в рот смотрит и все как «Отче наш» повторяет. Случись что с Великим князем, нам темницы не миновать. В лучшем случае в монастырь постригут, а если… – княгиня не продолжила, только с усилием сглотнула ставшей внезапно вязкой слюну.

– Почему ты так не уверена в отношении к тебе Великого князя, государыня? – пожала плечами Анна, – после всего того, что ты сделала для Московии, князь тебе стольким обязан!

– Это ты так думаешь, – возразила Софья, – князь же никогда не вспомнит ни о моих советах, ни о моей помощи! Единственное, что имеет значение – это наследник. Иначе я – никто! Ты забыла, что женщина – существо низкое, она должна внимать мужу в безмолвии со полной покорностью.

– Не для всех! – упрямо возразила верховная боярыня.

– Для большинства женщина – порождение дьявола, без души и без разума, и не нам с этим сражаться. Единственное, что может придать мне силы и власти, – это сын. И ты мне должна в этом помочь, – спокойно и твердо ответила Софья, – у меня просто нет другого выхода. Иван любит нашу дочь, но она для него – забава. Елена никогда не сможет стать наследницей, будь она даже семи пядей во лбу, никогда женщина не сможет взойти на русский престол. Мне нужен сын!

Анна хотела возразить, что не может заменить Бога, но прекрасно зная легковоспламеняющийся характер государыни, предпочла промолчать. Была ей известна и страсть Софьи к магии. Еще в Ватикане будущая Великая княгиня московская регулярно посещала известного алхимика Веронезе, обращалась к целому сонму гадалок и предсказательниц, не чураясь даже черной магии. Даже вера в свое великое предназначение ей была предсказана гадалками, и она свято верила всему сказанному.

И еще одно. Анна прекрасно понимала положение Софьи. Слишком часто участь всех королев и знатных дам сводилась к единственному: бесконечному, изнуряющему деторождению, когда королева превращалась в постоянно брюхатую самку. Только самые сильные и выносливые могли утвердиться и укрепить свое влияние на государя. И, конечно, самое заветное место – вдовы и королевы-матери, когда, наконец, как зрелое яблочко упадет в руки долгожданная, зачастую ничем не ограниченная, власть. Как знать, может и Софья в глубине души своей чаяла именно этого. В любом случае Софья готова была на все, чтобы родить сына и возвести его на престол. Вопрос о средствах в данном случае не стоял.

* * *

Лыков вышел из дворцовых покоев в полной растерянности. Не знал, огорчаться ему или радоваться. Принять иноземцев, отчего же не принять. Авось не объедят, да только к чему это все? Что ж, хоромы у него такие, что и заморских гостей принимать не зазорно. Только бы не попасть впросак! Да и как понимать все это – как почет или ловушку? И чем им их житье у Беклемишевых не понравилось? Так и вернулся домой озадаченный. Рассказал все свое беспокойство жене. Та дворянина утешила, даже обрадовалась.

– Нечего тут голову ломать, время научит, что делать, – уверенным голосом заявила Прасковья, – да и всякому дню своя забота. Самое главное теперь придумать, как гостям Великой княгини угодить. А там все само собой образуется, и довольные иноземцы сами за Васеньку слово замолвят!

Засуетились, забегали в доме Лыковых. Ключница Варвара, высокая и дородная женщина лет сорока, руководила приготовлениями к приезду государевых гостей. После недолгого обсуждения решили отвести иноземцам лучший терем усадьбы. Поставлен он был в верхней связи боярских хором, в пол-яруса выше главной залы. Так гостям будет спокойнее и от домовой суеты подальше, рассудили Прасковья Игнатьевна и ключница. С утра дворовые девки вымели и выскоблили пол, застелили персидскими коврами, а в центр стол с блюдами из серебра и кубками из венецианского стекла поставили. Следом розового масла в светильники для хорошего духа подлили, в углах вышитые мешочки с чабрецом и полынью повесили, лучшие стулья с подушками из шелка принесли, а во второй половине две кровати с перинами и подушками из гусиного пуха разместили. Красота, да и только, так и царей принимать не зазорно!

На следующий день появились иноземцы: двое господ и слуга. Итальянцы оказались людьми приветливыми, хотя немного заносчивыми. Но к этому в Москве уже привыкли. Так уж повелось, что всяк со своим законом да норовом приходил. Вот и итальянцы: во-первых, второй стол потребовали, ковры убрали, якобы только пыль от них, чабрец и полынь своими снадобьями для хорошего духа заменили. Про слугу сказали, что не с челядью внизу, а с ними спать будет. Варвара удивилась, но слова поперек говорить не стала. Тем более, палаты иноземцам понравились. Даже на слово приветливое разорились: мол, и усадьба в порядке, и дворовые чистые да приветливые, и вообще для души приятственно им будет в таком месте располагаться. А от вида, открывавшегося из окон терема, так вообще в восторг пришли. Шутка ли сказать, весь Кремль белокаменный с церквями да Москва-река как на ладони!

Людьми они оказались негромкими и нешумными. Спускались только к трапезе, а так все в своей светлице сидели. На столах свитки да холсты огромные разложили. На стенах рисунки странные и инструменты диковинные повесили. Варвара, на всякий случай, боярыне пожаловалась, мол, не бесовское ли какое дело. Но та только прикрикнула на служанку, мол, одним топором белокаменную церковь не выстроишь. Для этого людей всяким наукам научают, и нечего в учении одно дьявольское наущение видеть. Варвара губы сжала в ниточку, но боярыне возражать не стала, хотя сама про себя решила тайно за чужеземцами понаблюдать. Всякое может быть, лишний пригляд никогда не помешает.

Глава 3

С утра Анна закрутилась в вихре неотложных дел. Сначала надо было выбрать, каким путем отправить послание Паоло. Задача была не из простых, учитывая, что с одной стороны носить все это должно было вид самый невинный, но с другой, дойти достаточно быстро до адресата. Решила отправить с посольством воеводы Дорогомилова. Воевода был был заклятым врагом Софьи. Поэтому вряд ли ему придет в голову, что с его помощью переправляют нечто крамольное. С письмом отправила пару редких рукописей с описанием растений Московии, в которые и вписала нужные слова на персидском, обозначив значком. Об интересе Паоло к естествознанию знали все окружающие. Даже если люди Дорогомилова и поинтересуются, то ничего предосудительного не найдут. В конце концов, верховная боярыня княгини Софьи имела право отправить своему другу редкие рукописи в подарок.

Первая гора с плеч верховной боярыни свалилась, и Анна сразу почувствовала облегчение. Следующей задачей было навестить братьев Альбинони. Нужно было убедиться, что дорогие Софье гости размещены со всеми удобствами и нужды ни в чем не испытывают. А заодно и присмотреться повнимательнее к Лыкову. Анна была уверена, что ничего интересного про убийство Бориса Холмогорова не узнает, но попытаться все-таки стоило. Быстрым шагом боярыня вышла из дворца и направилась к себе. Правда, зайдя в отведенные им с Василисой палаты, сморщилась и сразу же заткнула уши. У ее преданной служанки, по всей видимости, было лирическое настроение.

Надо сказать, что несмотря на преданность и исключительную ловкость карлицы, у нее все-таки было несколько слабостей, доставлявших некоторые неудобства ее хозяйке. Первым пристрастием была беззаветная любовь Василисы к музыке. Проблема была в том, что любовь была настолько же беззаветная, насколько безответная. Музыкальный слух у маленькой женщины не просто отсутствовал начисто, а находился где-то в отрицательных величинах. То есть, если про неспособного к музыке человека говорят, что ему медведь на ухо наступил, то по Василисиным ушам протопталась целая стая экзотических животных, называемых слонами. Но это никак не помешало упрямой карлице вбить себе в голову, что ей подвластны любые музыкальные инструменты.

"Естественно, подвластны, – думала с оттенком безнадежности Анна, – тем более, что ни у лютни, ни у виолы, ни у свирели выбора совершенно не было". Поэтому в минуты лирического настроения карлицы всем оставалось только зажимать уши и исчезать под любым удобным предлогом из покоев. Гусли издавали дребезжание плошек и чашек, свирель выводила кладбищенские вопли, музыка лютни напоминала артель жестянщиков в разгаре рабочего дня, ну а виола производила такой набор звуков, словно кто-то тянул за хвосты целую дюжину облезлых уличных котов.

Следующей страстью было пение. Поэтому в особо грустные минуты, а надо сказать, что по характеру она была скорее не шутихой, а трагической актрисой, Василиса пела, подыгрывая себе на лютне. В такие минуты, а то и часы, из дома можно было выносить не только святых, но все, что под руку попадется. Голос у Василисы отличался такой пронзительностью, и пела она настолько фальшиво, что даже кремлевские палачи, к воплям, понятное дело, привыкшие, не выдерживали и бежали куда глаза глядят.

Правда, нужно было отдать должное ее самокритичности. Василиса признавала, что петь не умеет. И подвергала этой пытке свою госпожу только в самых крайних случаях зеленой тоски. Хотя у этой страсти были определенные плюсы. Им отвели покои в самом дальнем уголке раскиданных как попало дворцовых построек. Анну это вполне устраивало. Находиться непосредственно под оком Софии ей нравилось все меньше и меньше.

Боярыня все-таки нашла в себе мужество разжать уши и решительным шагом зашла внутрь помещения. Времени спасаться бегством у нее не было. На этот раз Василиса терзала свирель. По всей видимости, воображала себя пастушкой в окружении преданных фавнов. Буколическую картину дополнял подвывавший музыке приблудившийся неизвестно откуда пес. По его вдохновенной морде было понятно, что все это ему очень даже нравится.

– Василиса, нам нужно уходить, я же тебя предупредила! – нарушила идиллию Анна. – Нужно проверить, как устроился Альбинони у Лыковых.

Кладбищенское завывание прекратилось, пес обиделся и залаял на верховную боярыню. Но пришедшая в себя Василиса пнула товарища с наслаждением ногой и вытащила его за загривок во двор. Потом также деловито накинула легкую душегрейку и повела барыню к Лыковым.

Привычная Василиса, изучившая все улочки и закоулки Москвы как свои пять пальцев, катилась шариком впереди. Анна еле поспевала за карлицей. К счастью, дворянин Государева двора жил недалеко от Кремля, и большая часть дороги проходила по деревянным мостовым. Правда, часть досок прогнила, и зазевавшие прохожие частенько проваливались в грязь. Дожди в октябре были обильные, а морозы еще не подоспели, поэтому коричневую глинистую почву основательно развезло. Анне приходилось быть вдвойне осторожной. Там, где легкая как перышко Василиса проходила без помех, Анна вполне могла завязнуть по колено.

Наконец показались окруженные частоколом хоромы дворянина Лыкова. Ворота отворились бесшумно, во дворе царила обычная для больших дворов суета, на их приход никто не обратил особого внимания. Только одна девка мельком взглянула на пришедших и нырнула куда-то в погреб. Оттуда тут же выскочила дородная женщина, занимавшая, судя по всему, особое место в поместье, следом показался высокий мужчина того же возраста, скорее всего тиун (управляющий – прим. автора), во всяком случае одет он был в хорошо скроенный кафтан и держался с достоинством. Они вопросительно посмотрели на пришедших, оценили богатую одежду Анны и поклонились. Первой заговорила женщина.

– О ком прикажете доложить, госпожа?

– Скажи, что верховная боярыня княгини Софьи Анна Рикарди пришла проведать итальянских гостей.

Женщина с еще большим почтением поклонилась и с неожиданной легкостью взлетела по высокой лестнице на крыльцо с искусно вырезанными из дерева витыми колоннами. Мужчина за ней следовать не стал, поклонился в свою очередь и удалился. Пока докладывали о ее визите, Анна с интересом огляделась. Внутренний двор был мощен досками и чисто выметен, никаких следов ни бурьяна, ни птицы, путавшейся под ногами, не было. Дворовые постройки были хорошо организованы, а не разбросаны как попало, как это водилось по обыкновению в большинстве дворянских или более богатых боярских дворов. Клети для припасов располагались по левую сторону от дома, конюшня по правую, а коровник и птичник были убраны на задний двор. Сам дом был двухэтажным, украшенным богатой резьбой, с окнами из венецианского стекла и высокой крышей. Не привыкшая к такой аккуратности Анна порадовалась за итальянцев. Хозяева были людьми богатыми и рачительными. Внутри дома была также чисто, как и снаружи. Пол был устелен цветными коврами. Двери были дубовыми с изящной резьбой. Стены покрыты богато вышитыми покрывалами. Ну что ж, за итальянцев она могла не переживать. Варвара оставила Анну со служанкой в трапезной. Впрочем, хозяева долго себя ждать не заставили. Лыков прибыл сразу же, не заставляя гостий ждать больше положенного. За ним еле поспевала его жена Прасковья Игнатьевна – ширококостная женщина лет сорока, с густо, по московской моде подведенными бровями и неумело нарумяненными щеками. На ней была парадная шелковая рубаха и два платья, одно шерстяное, другой парчовое. Явно старалась, но результат оставлял желать лучшего. Московской модницей жена Лыкова не была, в миру появлялась редко и больше всего была озабочена судьбой единственного сына, в котором души не чаяла. Лыков же старался всячески быть на виду, благо дело сравнительно недавно заработанное состояние позволяло. Своим столом заправлял ловко, умел так дело справить, что и купцам подати были под силу, и царская казна пополнялась, ну и про собственный карман не забывал. Всеми этими сведениями Анну снабдила вездесущая Василиса.

Пока Анна вежливо поддерживала обязательный в этих случаях обмен учтивостями, Василиса исчезла. Маленькая служанка прекрасно знала свою часть задачи: разговорить дворню, попытаться войти в доверие к стряпухе, истопнику, конюху, ключнице и прочим важным людям, которым жизнь поместья зачастую была известна лучше хозяев. И кто, как не Василиса, обладал счастливой способностью налаживать мосты и обретать связи в рекордно короткие сроки в любом месте и с любыми людьми. Наконец, пришло время отвести верховную боярыню к братьям Альбинони. Разместили итальянцев в тереме, располагавшемся в верхней части боярских хором. Сначала ее провели по просторным и теплым сеням, связывавшими терем с остальной частью дома. Потом она уже одна поднялась по дубовой лестнице с богатой резьбой и постучала в дверь. Итальянцы, предупрежденные слугами, уже ждали гостью.

– Проходите, боярыня Анна, – учтиво пригласил ее Луиджи, старший из братьев, и вежливо поклонился.

Анна уже встречала братьев во дворце, но первый раз ей представилась возможность увидеть соотечественников за работой. Она с интересом огляделась. Взгляд сам собой остановился на рисунке, развернутом на огромном обеденном столе рядом с небрежно свернутыми свитками. Снедаемая любопытством, она сократила обмен учтивостями, второпях расспросила братьев, довольны ли они жизнью у Лыковых, и попросила разрешения рассмотреть проект повнимательнее. Пухленький Луиджи только улыбнулся в ответ на такое неофициальное поведение Верховной боярыни и провел молодую женщину к столу.

Анна взглянула на рисунок и потрясенная замерла. Церковь была небольшая, но все ее части находились в такой гармонии, что, казалось, были нарисованы нечеловеческой рукой. Высокий расписной шатер дополнял картину. Ничего подобного она ни разу в жизни не видела. Талантом архитектора старший Альбинони сплел воедино и восточную узорчатость, и изысканность простого белого камня, и радостную песню позолоты.

– Разве возможно все это выстроить? – изумилась она.

– Лоренцо все рассчитал. А я привык полагаться на моего брата как на самого себя, – уверенно ответил Луиджи, развертывая перед боярыней густо испещренные странными формулами свитки, а Лоренцо, скрестив на груди руки, спокойно наблюдал за сценой, время от времени вставляя небольшие замечания. Голос Луиджи был хрипловатым и словно немного надтреснутым. Лоренцо же щебетал маленькой птичкой. Да и внешне походил на птицу: маленький, с остреньким, словно всегда готовым клюнуть, носиком, таким же остреньким безбородым подбородком и маленьким ротиком. Старший же брат был более степенным, неторопливым, говорил размеренно, складывая пухлые, почти женские ручки на кругленьком животе. И в который раз Анна изумилась таланту братьев Альбинони. Если один был артистом, то другой – настоящим ученым и изобретателем.

Теперь верховная боярыня лучше понимала значение, которое придавала Софья деятельности двух итальянцев. Если проект воплотится в жизнь, то Москва единственная в мире будет обладать невиданным сокровищем. Во всяком случае, ничего подобного она никогда не видела. Гармония, простота и изящество форм стали самим воплощением молитвы, вознесенной к небу, словно все надежды неприкаянной человеческой души воплотились в едином порыве архитектурного гения Луиджи Альбинони.

– Это настоящее чудо!

Искреннее восхищение Анны доставляло видимое удовольствие Луиджи. Он волновался, словно ученик перед учителем, описывая внутреннее и внешнее убранство и в конце добавил:

– Это храм Богородицы. У нас с братом особенное отношение к Пресвятой Деве. Для нас она стала настоящим светом, покровительницей и заступницей! Я всю жизнь мечтал построить посвященный ей храм, и вот, благодаря вашей княгине, наконец, моя мечта исполнится… – тут голос его дрогнул, и он заморгал часто-часто, безуспешно пытаясь скрыть набежавшие слезы. И словно спала маска степенности и неторопливости, которая скрывала истинные чувства Луиджи Альбинони. Анна перевела взгляд на набухшие и воспаленные от усталости глаза младшего брата и только в этот момент отдала себе отчет, что, несмотря на внешнюю беззаботность, итальянцы работали день и ночь как проклятые, вкладывая весь свой талант и отдавая все силы тому, что было для них настолько важно.

В едином порыве ей захотелось помочь.

– Может быть, я смогу вам найти более подходящее место для работы? Все-таки у Беклемишевых было гораздо более просторно… – и неожиданно для самой себя спросила, – а почему вы решили съехать от Беклемишевых?

– У них все было слишком церемонно, а мы люди непритязательные, больше привыкли к простоте, и здесь нам очень нравится, и дворянин с женой очень стараются, так что не беспокойтесь, боярыня Анна, – с деланной легкостью ответил старший Альбинони, но младший долгим испытывающим взглядом посмотрел на молодую женщину.

Такой ответ показался Анне по меньшей мере странным, и изящество одежды ее соотечественников говорило скорее о противоположном, но продолжать дальше она не стала. Почувствовав внезапную холодность своих соотечественников, боярыня предпочла раскланяться, оставив гостей обживать отведенные им покои. Она развернулась и только в этот момент заметила, что в комнате находится еще кто-то. Высокий худой мужчина с глазами преданной собаки терпеливо стоял в стороне. По всей видимости это и был слуга братьев – Марчелло, с которым Альбинони не расставались ни на миг. Он с обожанием смотрел на своих господ и ждал приказаний.

– Марчелло, проводи боярыню, – не приказал, а скорее попросил Луиджи.

Марчелло, вежливо поклонившись, открыл дверь. Анна вышла, слуга двинулся за ней. Она улыбнулась про себя. Марчелло мог дать фору Василисе, насколько карлица умела передвигаться неслышно, настолько Марчелло производил шума не больше маленькой мышки. У Анны почему-то возникло сравнение с привидением. Даже дрожь прошла по телу от такого сравнения. И еще почему-то в голову пришла мысль, что аскетичный слуга прятал под своим одеянием власяницу. Настолько он казался отрешенным от всего мирского. Намотанные на левую рук четки-розарий только дополняли сравнение с монахом. Во всяком случае, видеть слуг с четками ей приходилось нечасто. Не был ли Марчелло в прошлом послушником или монахом-расстригой? Но если и был, то поменял служение богу на служение братьям Альбинони. Одна-единственная забота наполняла его существование – это комфорт, покой и довольство его господ. Иметь такого преданного слугу… Братьям можно было только позавидовать.

Отослав Марчелло, Анна отправилась вниз. В главных покоях Анну поджидала хозяйка дома.

– Пожалуйте, боярыня, к ужину. Откушаете с нами, чем бог послал, не обидьте, от всей души просим, и служанку вашу тоже приглашаем, – распевно произнесла Прасковья Лыкова и поклонилась зачем-то чуть не в пояс.

Непривыкшая к таким почестям Анна поспешила согласиться. Ей было неловко. Она предпочитала всегда находиться в тени и хотя называлась верховной боярыней, но никакого особенного решпекта к себе не требовала.

– Останемся, с удовольствием останемся, – ответила она.

– Спасибо за честь, – расплылась в улыбке Прасковья.

– Пока я, с вашего разрешения, пожалуй, выйду во двор, прогуляюсь. Если увидите служанку мою, Василису, то отправьте ко мне.

– Конечно, конечно, – закивала головой Лыкова.

Во дворе Анна присела под начинавшей желтеть липой и задумалась. Мыслями возвращалась к оставшейся на столе рукописи и спрашивала себя в который раз: стоила ли игра свеч? Не попалась ли она на выдумки очередного шарлатана. Даже если и жил врачеватель много веков назад, от древности шарлатан не становился целителем. Мысли перескочили на смерть Бориса Холмогорова. Софья желала, чтобы она попыталась узнать побольше. Хорошо бы расспросить тех, кто работал с молодым писарем. От размышлений ее отвлек давешний мужчина, которого она видела в самом начале. Недолго думая, подошла.

– Вы тиун Лыковых? – прямо, без церемоний, спросила она.

– Нет, я здесь, как и вы, с визитом. Иван Мельников, подъячий приказа Большой казны, – поклонился мужчина.

Анна удивилась, на ловца и зверь бежал. Только подумала расспросить тех, кто работал с Холмогоровым, как судьба ей послала ближайшего помощника Лыкова.

– Анна Рикарди, – представилась она, – служу великой княгине.

– Ну кто же вас, дама Анна, не знает, вы всем на Москве как наипервейшая помощница цесаревны Софьи известны! – улыбнулся подъячий. – Пришли гостей царевниных проведать?

– Да, и не только, – подтвердила она. – А вы с делами к Михаилу Степановичу?

– Конечно, конечно, – торопливо закивал Мельников, – хорошо устроились ваши гости?

– Лучше быть не может, – похвалила Анна Лыковское гостеприимство и, не откладывая в долгий ящик, спросила, – кстати, раз вы в приказе работаете, тогда Бориса Холмогорова должны были хорошо знать?

Тень промелькнула по лицу Мельникова, он побледнел и торопливо перекрестился.

– Не дай Господи, никому смерть такую лютую принять!

Анну что-то насторожило, но она не могла понять, что, поэтому подъячего решила не отпускать.

– Вы товарищами были?

– Какими товарищами мы могли быть?! Он меня на два десятка лет моложе, знал так себе, его недавно в приказ взяли, Бориску-то, по Михаила Степановича пожеланию.

– Дворянин Государева двора с отцом его воевал, не так ли?

– Точно.

– И как Борис работал, с кем в вашем приказе дружил?

– Трудился, как на духу, боярыня, скажу, так себе, но о мертвых или хорошо говорить надо, или ничего, поэтому ничего говорить не буду, грех это.

– В правде греха нет, – возразила Анна.

– А зачем вам Бориска сдался? Или ваша княгиня в смерти Холмогорова решила разобраться?

– А хоть бы и решила, – заявила Анна, решившая вокруг да около не ходить, – расскажите-ка мне все, что вам известно. Вы когда его в последний раз видели?

– Так вечером и видел, он должен был бумаги переписать, а ничего не переписал, сказал, что мол, завтра перепишет, потому как встреча у него важная, торопился.

– Он волновался, тревожился?

– Да нет, как завсегда был, я ему пенять стал, мол, опять работу не выполнил, а он мне: «Ты мне, Ванька, не указ, знай свое место! Думаешь, если из холопов выслужился, так боярскому сыну указывать можешь! Не бывать такому!» Так и ушел, больно высоковыйный Бориска был, все своим родом кичился, а за душой-то ни гроша, сапоги дырявые. Правда недавно сафьяновые сапожки себе приобрел да кафтан новый, рубашки стал шелковые носить, в общем приоделся…

– То есть у него деньги появились?

– Появились, – подтвердил Мельников.

– Откуда?

– А шут его знает, вроде жалованье ему никто не повысил, и для просителей он не старался, в нашем деле так бывает, грамоту правильную торговому или ремесленному человеку выправишь, он тебе хорошо заплатит. А Бориска никогда перед купцом шапку бы ломать не стал! Гордый больно и ленивый в придачу! Да и, если уж совсем честно, так и в грамоте не больно силен был Бориска, я ему завсегда самые легкие дела давал, в которых важности никакой.

– Может быть, наследство получил?

– Об этом бы Михаилу Степановичу известно бы стало.

– Воровал? Вы немаленькими деньгами ворочаете.

– Чтобы у нас под носом! Не бывать этому! У нас копейку не умыкнешь!

Анна подумала про себя, что Лыков вполне успешно умыкал, и не только копейку, но вслух произнесла другое.

– Значит, откуда у Холмогорова появились деньги, вам неизвестно?

– Нет, поклясться могу!

– Ну а Глеба Добровольского знаете?

– Борискиного дружка-то? Как не знать, они как два пальца одной руки были, особенно если глупость какую сотворить да по красным девицам пошляться! – с презрением выговорил Мельников, на этот раз правилом – о мертвых хорошо или ничего – не утруждался.

– Тогда, может быть, деньгами Холмогорова Добровольский снабжал?

– Глебка, конечно, не такая голь перекатная, как Бориска, батюшка его разрядным дьяком был, семье немалое состояние оставил, и пару деревенек в кормление государь ему за службу выделил, но год как преставился, а семья большая, так что не до жиру, чтобы еще Глебкиному дружку сапожки сафьяновые покупать! – убежденно произнес подъячий.

– Хорошо, если что-то вспомните, знаете, как меня найти.

– Знаю, боярыня, а теперь разрешите откланяться.

С этими словами подъячий скрылся за воротами. Анна, довольная новыми сведениями, поднялась в господские покои.

Ужин начался с нескольких чарочек удивительно вкусного меда. Пища была хорошей, обильной и очень вкусной: молочный поросенок с гречневой кашей, утка с яблоками, запеченые белые грибы, блины с вареньями и моченой ягодой. Ели молча, только итальянцы изредка обменивались короткими фразами, да Прасковья Игнатьевна уговаривала гостей не стесняться и отведать то или иное кушание. Анна исподтишка разглядывала участников обеда. Грацией хозяин дома не отличался, а напоминал скорее ярмарочного медведя, грузный, неповоротливый, густые кустистые брови нависли над небольшими глазками болотного цвета, широкий нос и длинная каштановая борода дополняли картину. Особая приветливость ему тоже не грозила, на гостей поглядывал неодобрительно, зато аппетитом обладал отменным. Огромные куски исчезали с серебряного блюда с необыкновенной скоростью. Прасковья Игнатьевна была потоньше и явно хитрее собственного мужа. Гостям старалась угодить, а Анне понравиться. Боярыня уже была в курсе попыток Лыкова выправить чин сыну Василию. По словам Софьи, отрок был представлен молодцем и умницей. Оказался же долговязым нескладным юношей с прыщавым лицом и робкой улыбкой. Красоты особой не было и в помине, как, впрочем, и широкого размаха в плечах. Правда, улыбка Анне понравилась, искренняя, хорошая улыбка.

– Давно я так вкусно не ела! – с чувством произнесла верховная боярыня.

– Спасибо на добром слове, – расцвела Прасковья Игнатьевна. – Степанида наша – наипервейшая московская стряпуха. Мы далековато от Кремля живем, вот и перестали с княжеского стола кормиться. А что, так удобнее, хоть и расходов больше, да никому не в обузу.

– Степанида, конечно, заморским яствам не обучена, вы уж извините, – с ложной скромностью заявил Лыков.

– Если хотите, Марчелло вашу стряпуху новым блюдам научит? – с невинным видом заявил Лоренцо.

– Конечно, конечно, – несколько растерянно закивала головой Прасковья Игнатьевна.

– А нам и так подходит! – зыркнул на жену Лыков и побагровел.

Лоренцо улыбнулся, ему похоже нравилось подначивать хозяина, но Луиджи тут же произнес примиряющим тоном:

– Степанида – замечательная кухарка, мы так вкусно и за княжеским столом не едали!

Анна пришла на помощь Луиджи и перевела разговор на другую тему.

– Я только что с вашим помощником, Иваном Мельниковым, познакомилась. Расторопный у вас подъячий.

– Вы Ваньку в приказе видели?

– Нет, у вас, разве он не к вам с докладом приходил?

– Ко мне? – удивился Лыков, – Прасковья, ты Ивана видела?

– Видела, – успокоительным тоном произнесла жена, – он тебя не застал, а как боярыню увидел, решил, что тебе не до него.

– И правда не до него, – согласился дворянин Государева двора.

Вечер опустился быстро, ужин закончился, соотечественники Анны распрощались со всеми и отправились к себе. Анна осталась, выбирая момент для ухода. Слово за слово заговорили о будущем Василия. Тут Прасковья Игнатьевна не удержалась и поклонилась гостье.

– Вы бы, боярыня, слово за Васеньку нашего замолвили во дворце. Все знают, как вас князь с княгиней жалуют! А мы уж вам так благодарны будем, век не расплатимся! Единственный у нас Васенька, сыночек, одна кровиночка! Помогите, боярыня!

Василий зарделся и насупился, а Анна согласно закивала.

– Конечно, замолвлю, слово-то как не замолвить, а тебе, Василий, какое дело во дворце по душе?