Текст книги "А между тем"

Ритенуто, ритенуто…

Ритенуто, ритенуто,

Дли блаженные минуты,

Не сбивайся, не спеши.

Слушай шорохи в тиши.

Дольче, дольче, нежно, нежно…

Ты увидишь, жизнь безбрежна

И такая сладость в ней…

Но плавней, плавней, плавней.

Между облаком и ямой…

Между облаком и ямой,

Меж березой и осиной,

Между жизнью лучшей самой

И совсем невыносимой,

Под высоким небосводом

Непрестанные качели

Между босховским уродом

И весною Боттичелли.

Тончайшим сделаны пером…

Тончайшим сделаны пером

Судьбы картинки,

И виснут в воздухе сыром

На паутинке.

Летящим почерком своим

Дожди рисуют,

И ветер легкие, как дым,

Штрихи тасует.

…Рисуют, будто на бегу,

Почти небрежно.

Я тот рисунок сберегу,

Где смотришь нежно.

Живу, покорна и тиха.

И под сурдинку

Колеблет ветер два штриха

И паутинку.

Неслыханный случай. Неслыханный случай…

Неслыханный случай. Неслыханный случай:

Листва надо мной золотистою тучей.

Неслыханный случай. Чудес чудеса:

Сквозь желтые листья видны небеса.

Удача и праздник, и случай счастливый:

Струится река под плакучею ивой.

Неслыханный случай. Один на века:

Под ивой плакучей струится река.

Вот жили-были ты да я…

Вот жили-были ты да я…

Да будет меньше капли росной,

Да будет тоньше папиросной

Бумаги летопись моя!

Открытая чужим глазам,

Да поведёт без проволочки

С азов к последней самой точке!

Да будет сладко по азам

Блуждать, читая нараспев:

«Вот жили-были в оны лета…»

Да оборвётся притча эта,

Глазам наскучить не успев.

Есть удивительная брешь…

Есть удивительная брешь

В небытии, лазейка меж

Двумя ночами, тьмой и тьмой,

Пробоина, где снег зимой

И дождик осенью; пролом,

Куда влетел, шурша крылом,

Огромный аист как-то раз,

Неся завороженных нас.

Тихонько дни перетасую…

Тихонько дни перетасую

И тот найду, когда в косую

Линейку чистую тетрадь

Так сладко было открывать,

Когда, макнув перо в чернила,

Писала: «Мама Лушу мыла» –

Все буквы в домике косом.

А за окошком невесом

Кружился лист. Смотри и слушай:

Вот мать склоняется над Лушей,

Трет губкой маленькую дочь,

А ветер лист уносит прочь.

Давай поедем по кольцу…

Давай поедем по кольцу,

Чтоб от начала и к концу,

А может, от конца к началу.

И коль тебя не укачало,

Давай с тобой средь тех же мест

Кружить, пока не надоест.

Дорога, изгородь, скворешник,

Дорога, изгородь. Орешник

Роняет вешнюю пыльцу.

Давай поедем по кольцу.

Такие творятся на свете дела…

Такие творятся на свете дела,

Что я бы сбежала в чем мать родила.

Но как убегу, если кроме Содома

Нигде ни имею ни близких, ни дома.

В Содоме живу и не прячу лица.

А нынче приветила я беглеца.

«Откуда ты родом, скажи Бога ради?»,

Но сомкнуты губы и ужас во взгляде.

Одно смеётся над другим…

Одно смеётся над другим:

И над мгновеньем дорогим,

Далёким, точно дно колодца,

Мгновенье новое смеётся.

Смеётся небо над землёй,

Закат смеётся над зарёй,

Заря над тлением хохочет

И воскресение пророчит;

Над чистотой смеётся грех,

Над невезением успех,

Смеётся факт, не веря бредням…

Кто будет хохотать последним?

Плохо дело, плохо дело…

Плохо дело, плохо дело.

За ночь роща поредела,

И случившийся пробел

Дождик штопал, как умел.

Штопал жиденькою штопкой,

Нитью рвущейся и робкой.

Дождь, цепляясь за кору,

Штопал каждую дыру.

Мир со множеством отверстий

Ветер гладил против шерсти,

Супротив да супротив,

Ветви голые скрутив

До болезненного хруста…

Свято место нынче пусто,

И витают, где бело,

Только ветер да крыло.

Не больно тебе, неужели не больно…

Не больно тебе, неужели не больно

При мысли о том, что судьба своевольна?

Не мука, скажи, неужели не мука,

Что непредсказуема жизни излука,

Что память бездонна, мгновение кратко?..

Не сладко, скажи, неужели не сладко

Стоять над текучей осенней рекою,

К прохладной коре прижимаясь щекою.

Я не прощаюсь с тобой, не прощаюсь…

Маме

Я не прощаюсь с тобой, не прощаюсь,

Я то и дело к тебе возвращаюсь

Утром и вечером, днем, среди ночи,

Выбрав дорогу, какая короче.

Я говорю тебе что-то про внуков,

Глажу твою исхудавшую руку.

Ты говоришь, что ждала и скучала…

Наш разговор без конца и начала.

А чем здесь платят за постой…

А чем здесь платят за постой,

За небосвода цвет густой,

За этот свет, за этот воздух

И за ночное небо в звездах?

Все даром, говорят в ответ,

Здесь даром все: и тьма, и свет.

А впрочем, говорят устало,

Что ни отдай, все будет мало.

Пью этот воздух натощак…

Пью этот воздух натощак,

По капле на желудок тощий…

Он окружен прозрачной рощей,

Весенней рощей – мой очаг.

Глаза открою – птичий гам,

И по мгновениям летящим

Веду движением скользящим,

Как пальчиком по позвонкам.

Ни кистью, ни карандашом,

А только оголенным нервом

Соприкасаюсь с мигом первым,

Где тайна бродит нагишом.

Смертных можно ли стращать…

Смертных можно ли стращать

Их бы холить и прощать,

Потому, что время мчится

И придется разлучиться.

И тоски не избежать.

Смертных можно ль обижать,

Изводить сердечной мукой

Перед вечною разлукой?

Прости меня, что тает лёд…

Маме

Прости меня, что тает лёд.

Прости меня, что солнце льёт

На землю вешний свет, что птица

Поет. Прости, что время длится,

Что смех звучит, что вьется след

На той земле, где больше нет

Тебя. Что в середине мая

Все зацветет. Прости, родная.

Люби без памяти о том…

Люби без памяти о том,

Что годы движутся гуртом,

Что облака плывут и тают,

Что постепенно отцветают

Цветы на поле золотом.

Люби без памяти о том,

Что всё рассеется потом,

Уйдёт, разрушится и канет,

И отомрёт, и сил не станет

Подумать о пережитом.

Телячьи нежности. Позор…

Телячьи нежности. Позор

Все эти нежности телячьи,

Все эти выходки ребячьи,

От умиленья влажный взор.

Спешу на звук твоих шагов,

Лечу к тебе и поневоле

Смеюсь от счастья. Не смешно ли

Так выходить из берегов?

Неужто столь необорим

Порыв в разумном человеке?

…Но не стыдились чувства греки,

Стыдился чувств брутальный Рим,

Который так и не дорос

До той возвышенной морали,

Когда от счастья умирали,

Топили горе в море слёз.

То облава, то потрава…

То облава, то потрава.

Выжил только третий справа.

Фотография стара.

A на ней юнцов орава.

Довоенная пора.

Что ни имя, что ни дата –

Тень войны и каземата,

Каземата и войны.

Время тяжко виновато,

Что карало без вины,

Приговаривая к нетям.

Хорошо быть справа третьим,

Пережившим этот бред.

Но и он так смят столетьем,

Что живого места нет.

Жить сладко и мучительно…

Жить сладко и мучительно,

И крайне поучительно.

Взгляни на образец.

У века исключительно

Напористый резец,

Которым он обтачивал,

Врезался и вколачивал,

Врубался и долбил,

Живую кровь выкачивал,

Живую душу пил.

Перебрав столетий груду…

Перебрав столетий груду,

Ты в любом найдёшь Иуду,

Кровопийцу и творца,

И за истину борца.

И столетие иное

Станет близким, как родное:

Так же мало райских мест,

Те же гвозди, тот же крест.

Это всё до времени…

Это всё до времени,

До зари, до темени,

До зимы, до осени,

До небесной просини.

Вздумаешь отчаяться,

А оно кончается.

Вздумаешь надеяться,

А оно развеется.

В допотопные лета…

В допотопные лета

Мир держали три кита.

А потом они устали

И держать нас перестали

На натруженном хребте.

И в огромной пустоте

Держит мир с того мгновенья

Только сила вдохновенья.

1986–1989

Высота берётся слёту…

Высота берётся с лёту.

Не поможет ни на йоту,

Если ночи напролёт

До измоту и до поту

Репетировать полёт.

Высота берётся с ходу.

Подниматься к небосводу

Шаг за шагом день и ночь –

Всё равно, что в ступе воду

Добросовестно толочь.

Высота берётся сразу.

Не успев закончить фразу

И земных не кончив дел,

Ощутив полёта фазу,

Обнаружишь, что взлетел.

И через влажный сад, сбивая дождь с ветвей…

И через влажный сад, сбивая дождь с ветвей,

Через шумящий сад, где вспархивает птица,

Бежать вперед, назад, вперед, левей, правей,

Вслепую, наугад, чтоб с кем-то объясниться…

Что, кроме бедных слов, останется в строках?

Твержу: «Затменье, бред, безумие, затменье…»

Сладчайшая из чаш была в моих руках,

И ливня и ветров не прекращалось пенье.

Лишь тот меня поймет, кто околдован был,

В ком жив хотя бы слог той повести щемящей,

Кто помнит жар и лед, кто помнит, не забыл,

Как задохнуться мог среди листвы шумящей.

Идти на убыль не пора…

Идти на убыль не пора:

В смоле сосновая кора,

Сегодня солнечно и сухо,

И песнь, приятная для слуха,

Звучнее нынче, чем вчера;

И птица кончиком крыла

Черкнула на озёрной глади,

Что мы живём лишь Бога ради,

И взмыла в небо, как стрела.

Сколько напора и силы, и страсти…

Сколько напора и силы, и страсти

В малой пичуге невидимой масти,

Что распевает, над миром вися.

Слушает песню вселенная вся.

Слушает песню певца-одиночки,

Ту, что поют, уменьшаясь до точки,

Ту, что поют на дыханье одном,

На языке, для поющих родном,

Ту, что живет в голубом небосводе

И погибает в земном переводе.

Мелким шрифтом в восемь строк…

Мелким шрифтом в восемь строк

Про арест на долгий срок,

Про ежовщину и пытки,

Про побега две попытки,

Про поимку и битье,

Про дальнейшее житье

С позвоночником отбитым –

Сухо, коротко, петитом.

Так пахнет лесом и травой…

Так пахнет лесом и травой,

Травой и лесом…

Что делать с пеплом и золой,

С их легким весом?

Что делать с памятью живой

О тех, кто в нетях?

Так пахнет скошенной травой

Июньский ветер…

Так много неба и земли,

Земли и неба…

За белой церковью вдали

Бориса – Глеба…

Дни догорают, не спеша,

Как выйдут сроки…

Твердит по памяти душа

Все эти строки.

Идет безумное кино…

Идет безумное кино

И не кончается оно.

Творится бред многосерийный.

Откройте выход аварийный.

Хочу на воздух, чтоб вовне

С тишайшим снегом наравне

И с небесами, и с ветрами

Быть непричастной к этой драме,

Где все смешалось, хоть кричи,

Бок о бок жертвы, палачи

Лежат в одной и той же яме

И кое-как и штабелями.

И слышу окрик: «Ваш черед.

Эй, поколение, вперед.

Явите мощь свою, потомки.

Снимаем сцену новой ломки».

А я ещё живу, а я ещё дышу…

А я ещё живу, а я ещё дышу,

У вас, друзья мои, прощения прошу

За то, что не могу не обращаться к вам,

И вы опять должны внимать моим словам.

Прощения прошу у ночи и у дня

За то, что тьму и свет изводят на меня,

Прощения прошу у рек и берегов

За то, что им вовек не возвращу долгов.

О, Господи, опять спешу и обольщаюсь…

О, Господи, опять спешу и обольщаюсь

В короткий зимний день никак не умещаюсь,

И забегаю в те грядущие мгновенья,

Где ни души пока, ни ветра дуновенья,

Ни звука, ни звезды, ни утра полыханья,

Но где уже тепло от моего дыханья.

Предъявите своих мертвецов…

«Bring out your dead»

(«Выносите своих мертвецов»).

Клич могильщика во время эпидемии чумы. Англия, XIV век

Предъявите своих мертвецов:

Убиенных мужей и отцов.

Их сегодня хоронят прилюдно.

Бестелесных доставить нетрудно.

Тени движутся с разных концов.

Их убийца не смерч, не чума –

Диктатура сошедших с ума.

Их палач – не чума, не холера,

А неслыханно новая эра,

О которой писали тома.

Не бывает ненужных времён.

Но поведай мне, коли умён,

В чём достоинство, слава и сила

Той эпохи, что жгла и косила

Миллионы под шелест знамён.

О том и об этом, но только без глянца…

О том и об этом, но только без глянца,

Без грима и без ритуального танца.

О зле и добре, красоте и увечье…

Из нежных волокон душа человечья,

Из нежных волокон и грубого хлама…

Мы все прихожане снесённого храма,

Который, трудясь, воздвигали веками,

Чтоб после разрушить своими руками.

И проступает одно сквозь другое…

И проступает одно сквозь другое.

Злое и чуждое сквозь дорогое,

Гольная правда сквозь голый муляж,

Незащищенность сквозь грубый кураж;

Старый рисунок сквозь свежую краску,

Давняя горечь сквозь тихую ласку;

Сквозь безразличие жар и любовь,

Как сквозь повязку горячая кровь.

– Откуда ты родом…

– Откуда ты родом,

Идущий по водам

Дорогою вешней?

– Я – местный, я – здешний.

Я – здешний, я – местный,

Я – житель небесный,

Шагающий к дому

По небу седьмому.

Из пышного куста акации, сирени…

Из пышного куста акации, сирени,

Где круто сплетены и ветви и листва,

Из пышного куста, его глубокой тени

Возникли мы с тобой, не ведая родства.

Дышало всё вокруг акацией, сиренью,

Акацией, грозой, акацией, дождём…

Ступив на первый круг, поддавшись нетерпенью,

Пустились в дальний путь. Скорей. Чего мы ждём?

И каждый божий день – посул и обещанье.

И каждый божий день, и каждый новый шаг.

Откуда же теперь тоска и обнищанье,

Усталость и тоска, отчаянье и мрак?

А начиналось так: ветвей переплетенье,

И дышит всё вокруг сиренью и грозой,

И видя наш восторг, шумит листва в смятенье,

И плачет старый ствол смолистою слезой.

Неужто лишь затем порыв и ожиданье,

Чтоб душу извели потери без конца?

О, ливень проливной и под дождём свиданье,

О, счастье воду пить с любимого лица.

И в черные годы блестели снега…

И в черные годы блестели снега,

И в черные годы пестрели луга,

И птицы весенние пели,

И вешние страсти кипели.

Когда под конвоем невинных вели,

Деревья вишневые нежно цвели,

Качались озерные воды

В те черные, черные годы.

Но в хаосе надо за что-то держаться…

Но в хаосе надо за что-то держаться,

А пальцы устали и могут разжаться.

Держаться бы надо за вехи земные,

Которых не смыли дожди проливные,

За ежесекундный простой распорядок

С настольною лампой над кипой тетрадок,

С часами на стенке, поющими звонко,

За старое фото и руку ребенка.

Несовпадение, несовпадение…

Несовпадение, несовпадение.

О, как обширны земные владения,

О, как немыслима здесь благодать.

Как ненавязчиво Божье радение,

Сколько причин безутешно рыдать.

Жаждешь общения – время немотное.

Жаждешь полёта – погода нелётная.

Жаждешь ответа – глухая стена,

Воды стоячие, ряска болотная,

Да равнодушная чья-то спина.

Что ж остаётся? Смириться да маяться,

Поздно прозреть, с опозданьем раскаяться…

Вечный зазор меж тогда и теперь…

Кто-то к снесённому дому кидается,

Ищет в отчаянье старую дверь.

Шуршат осенние дожди…

Шуршат осенние дожди,

Целуя в темя.

Ещё немного подожди,

Коль терпит время.

Ещё немного поброди

Под серой тучей,

А вдруг и правда впереди

Счастливый случай,

И всё текущее не в счёт –

Сплошные нети.

А вдруг и не жил ты ещё

На белом свете,

Ещё и музыка твоя не зазвучала…

Надежду робкую тая,

Дождись начала.

1990–1994

Так хочется пожить без боли и без гнёта…

Так хочется пожить без боли и без гнёта,

Но жизнь – она и есть невольные тенёта.

Так хочется пожить без горечи и груза,

Но жизнь – она и есть сладчайшая обуза,

И горестная весть и вечное страданье.

Но жизнь – она и есть последнее свиданье,

Когда ни слов, ни сил. Лишь толчея вокзала.

И ты не то спросил. И я не то сказала.

Нельзя так серьёзно к себе относиться…

Нельзя так серьёзно к себе относиться,

Себя изводить и с собою носиться,

С собою вести нескончаемый бой,

И в оба глядеть за постылым собой,

Почти задохнувшись, как Рим при Нероне.

Забыть бы себя, как багаж на перроне.

Забыть, потерять на огромной земле

В сплошном многолюдьи, в тумане, во мгле.

Легко, невзначай обронить, как монету:

Вот был и не стало. Маячил и нету.

Неужели Россия, и впрямь подобрев…

Ренэ Герра, ставшему символом возвращения России в Россию

Неужели Россия, и впрямь подобрев,

Поклонилась могилам на Сент-Женевьев?

Неужели связует невидимый мост

С Соловецкой землёй эмигрантский погост?

На чужбине – часовня и крест, и плита,

А в Гулаге родном – немота, мерзлота,

Да коряги, да пни, да глухая тропа,

Где ни тронь, ни копни – черепа, черепа.

Спасибо тебе, государство…

Спасибо тебе, государство.

Спасибо тебе, благодарствуй

За то, что не всех погубило,

Не всякую плоть изрубило,

Растлило не каждую душу,

Не всю испоганило сушу,

Не все взбаламутило воды,

Не все твои дети – уроды.

Давайте в черный день подумаем о снеге…

Давайте в черный день подумаем о снеге,

О медленном его и неустанном беге.

Летучие снега раскидывают сети…

Давайте в черный день подумаем о свете,

О будущем светло и ясно о минувшем.

Огромное крыло над озером уснувшим

Отбрасывая тень, в безмолвии качнется,

И сгинет черный день, и белый день начнется.

Плывут неведомо куда по небу облака…

Плывут неведомо куда по небу облака.

Какое благо иногда начать издалека,

И знать, что времени у нас избыток, как небес,

Бездонен светлого запас, а черного в обрез.

Плывут по небу облака, по небу облака…

Об этом первая строка и пятая строка,

И надо медленно читать и утопать в строках,

И между строчками витать в тех самых облаках,

И жизнь не хочет вразумлять и звать на смертный бой,

А только тихо изумлять подробностью любой.

А ты в пути, а ты в бегах…

А ты в пути, а ты в бегах,

Ты переносишь на ногах

Любую боль и лихорадку,

И даже бездна в двух шагах

Есть повод вновь открыть тетрадку.

И близкой бездны чернота,

И неподъемные лета

Вдруг обнаруживают краски,

Оттенки, краски и цвета

И срочной требуют огласки.

И, Боже правый, тишь да гладь

Способны малого не дать

Душе гроша на пропитанье,

И дивной пищей может стать

В потемках нищее скитанье.

А листьям падать и кружить…

А листьям падать и кружить,

Им совершать обряд круженья.

Вчера писала: тяжко жить.

Сейчас пишу опроверженье.

Мне лист летит наперерез,

Легко пускаясь в путь далекий,

На приближение чудес

Ловлю прозрачные намеки.

И доказательств не прошу

Иных, чем слабый отблеск лета,

Листвы желтеющей шу-шу,

Живые краски бересклета.

Мы еще и не живем…

Мы еще и не живем

И не начали.

Только контуры углем

Обозначили.

Мы как будто бы во сне

Тихо кружимся

И никак проснуться не

Удосужимся.

Нам отпущен воздух весь,

Дни отмерены,

Но как будто кем-то здесь

Мы потеряны.

Нас забыли под дождем

Мы не пикнули,

Но как будто вечно ждем,

Чтоб окликнули.

Московское детство: Полянка, Ордынка…

Московское детство: Полянка, Ордынка,

Стакан варенца с Павелецкого рынка –

Стакан варенца с незабвенною пенкой,

Хронический кашель соседа за стенкой,

Подружка моя – белобрысая Галка.

Мне жалко тех улиц и города жалко,

Той полудеревни домашней, давнишней:

Котельных ее, палисадников с вишней,

Сирени в саду, и трамвая «букашки»,

И синих чернил, и простой промокашки,

И вздохов своих по соседскому Юрке,

И маминых бот, и ее чернобурки,

И муфты, и шляпы из тонкого фетра,

Что вечно слетала от сильного ветра.

Опять утрата и урон…

Памяти Юры Карабчиевского

Опять утрата и урон,

Опять прощанье,

И снова время похорон

И обнищанья.

От боли острой и тупой

Беззвучно вою,

И говорю не то с собой,

Не то с тобою.

Я говорю тебе: «Постой.

Постой, не надо.

Быть может, выход есть простой,

Без дозы яда»,

Ты мертвый узел разрубил

Единым махом,

В земле, которую любил,

Оставшись прахом.

На крыше – мох и шишки…

На крыше – мох и шишки,

Под ней – кусок коврижки

И чайник на плите…

Предпочитаю книжки

Извечной суете,

Продавленный диванчик,

Да в поле одуванчик,

Который поседел.

Набрасываю планчик

Своих насущных дел:

Полить из лейки грядку

И написать в тетрадку

Слова, строку вия,

И разгадать загадку

Земного бытия.

Эти поиски ключей…

Эти поиски ключей

В кошельке, в кармане, в сумке,

В искрометности речей

И на дне искристой рюмки,

В жаркий полдень у реки

И на пенной кромке моря,

И в пожатии руки,

И в сердечном разговоре,

И когда не спишь ночей,

Вдохновенно лист марая…

Эти поиски ключей

От потерянного рая.

Концы с концами я свожу…

Концы с концами я свожу

Путем рифмовки.

Над каждым словом ворожу,

Движеньем ловким

Приделав лёгкие крыла

К слогам конечным,

Чтоб вечно музыка была

В пространстве вечном.

И где грозили небеса

Концом летальным

Легко летают словеса

В наряде бальном.

Танцует смертная тоска –

Крылами машет,

И жизнь, что к гибели близка,

Поет и пляшет.

В ночной тиши гуляет ветер…

В ночной тиши гуляет ветер…

Господь грядущий день наметил

Вчерне, чтоб набело вот-вот

Пересоздать, и будет светел

Через минуту небосвод,

И вспыхнет он полоской алой…

Возможно ль жить без идеала,

Без абсолюта, без того

Неоспоримого начала –

Для всей вселенной одного,

Без веры, будто в мире этом

Безумном, горестном, отпетом

Должно каким-то светлым днем,

Как в детстве, все сойтись с ответом,

Что дан в задачнике моем.

Тьма никак не одолеет…

Тьма никак не одолеет.

Вечно что-нибудь белеет,

Теплится, живет,

Мельтешит, тихонько тлеет,

Манит и зовет.

Вечно что-нибудь маячит…

И душа, что горько плачет

В горестные дни,

В глубине улыбку прячет,

Как туман огни.

Слишком много и крови, и пота…

Слишком много и крови, и пота…

Не пора ли свести к анекдоту

Разговор о российском житье?

Чем растрачивать душу в нытье

И тянуть заунывную ноту,

И мусолить проклятый вопрос,

Лучше долго смеяться до слёз

Над собой, над своею бедою,

Что, попав в анекдот с бородою,

Принимал его слишком всерьёз.

В этой области скорби и плача…

В этой области скорби и плача,

Где эмблемою – череп и кол,

Мы привыкли, что наша задача

Наименьшее выбрать из зол.

Мы усвоили: только лишь крестный,

Крестный путь и достоин и свят,

В канцелярии нашей небесной

Канцелярские крысы сидят.

Ты спроси их: «Нельзя ли без муки?

Надоело, что вечно тоска».

Отмахнутся они от докуки,

Станут пальцем крутить у виска.