Текст книги "А между тем"

Хорошо быть беглой гласной…

Хорошо быть беглой гласной

И, утратив облик ясный,

Неприсутствием блеснуть,

И, контекст покинув властный,

В нетях сладостных соснуть.

Хорошо бы в мире яром

Обладать чудесным даром

Беглой «Е» (ловец – ловца):

Постояла под ударом

И исчезла из словца.

Время пишет бегущей строкой…

Время пишет бегущей строкой,

Пишет тем, что найдет под рукой

Второпях, с одержимостью редкой –

Карандашным огрызком и веткой,

И крылом над текучей рекой.

Пишет густо и всё на ходу,

С нормативным письмом не в ладу.

И поди разбери его руку –

То ли это про смертную муку,

То ль о радостях в райском саду.

Пена дней, житейский мусор…

Пена дней, житейский мусор,

Хлам и пена всех времен.

Но какой-нибудь продюсер

Будет ими так пленен,

Что обычную рутину

С ежедневной маетой

Переплавит он в картину,

Фонд пополнив золотой.

Будут там такие сцены

И такой волшебный сдвиг,

Что прокатчик вздует цены,

Как на громкий боевик.

…Сотворил Господь однажды

Нет, не мир, а лишь сырец,

Чтоб, томим духовной жаждой,

Мир творил земной творец.

Пишу стихи, причем по-русски…

Легкий крест одиноких прогулок…

О. Мандельштам

Пишу стихи, причем по-русски,

И не хочу другой нагрузки,

Другого дела не хочу.

Вернее, мне не по плечу

Занятие иного рода.

Меня волнует время года,

Мгновенье риска, час души…

На них точу карандаши.

Карандаши. Не нож, не зубы.

Поют серебряные трубы

В соседнем жиденьком лесу,

Где я привычный крест несу

Своих лирических прогулок.

И полон каждый закоулок

Души томлением, тоской

По женской рифме и мужской.

Устаревшее – «сквозь слёз»…

Устаревшее – «сквозь слёз»,

Современное – «сквозь слёзы» –

Лишь одна метаморфоза

Среди тьмы метаморфоз.

Все меняется, течет.

Что такое «штука», «стольник»

Разумеет каждый школьник,

И детсадовец сечет.

Знают, что «тяжелый рок»

Это вовсе не судьбина,

А звучащая лавина,

Звуков бешеных поток.

От скрежещущих колес,

Вздутых цен и дутых акций, –

Обалдев от всех новаций,

Улыбаемся сквозь слёз.

Опять минуты роковые…

Опять минуты роковые.

Опять всей тяжестью на вые

Стоит История сама

И сводит смертного с ума.

И гнет деревья вековые.

И снова некогда дышать

И надо срочно поспешать

В необходимом направленьи,

Осуществляя становленье

И помогая разрушать.

А что до жизни до самой –

То до неё ли, милый мой?

И думать не моги об этом:

Мятеж весной, реформы – летом,

И перевыборы зимой.

Так и маемся на воле…

Так и маемся на воле,

Как бездомные,

То простые мучат боли,

То фантомные.

Ломит голову к ненастью,

В сердце колики…

Сядем, братья по несчастью,

Сдвинув столики.

Сдвинем столики и будем

Петь застольную,

Подарив себе и людям

Песню вольную,

Все болезненное, злое

И дремучее,

Переплавив в неземное

И певучее.

Кнутом и пряником. Кнутом…

Кнутом и пряником. Кнутом

И сладким пряником потом.

Кнутом и сдобною ватрушкой…

А ежели кнутом и сушкой,

Кнутом и корочкой сухой?

Но вариант совсем плохой,

Когда судьба по твари кроткой –

Кнутом и плеткой, плеткой, плеткой.

А я мечтаю только об одном…

А я мечтаю только об одном,

Чтоб больше не ходила ходуном

Земля, вернее, почва под ногами,

Чтоб не пришлось «другими берегами»

Назвать края, где жизнь моя и дом.

Если память жива, если память жива…

Если память жива, если память жива,

То на мамином платье светлы кружева,

И магнолия в рыжих её волосах,

И минувшее время на хрупких часах.

Меж холмами и морем летят поезда,

В южном небе вечернем пылает звезда,

Возле пенистой кромки под самой звездой

Я стою рядом с мамой моей молодой.

И ты попался на крючок…

И ты попался на крючок,

И неба светлого клочок

Сиял, пока крючок впивался

И ты бессильно извивался,

Стремясь на волю, дурачок.

Тебе осталось лишь гадать

Зачем вся эта благодать,

И для чего тебя вдруг взяли,

Из тьмы беспамятства изъяли,

Решив земное имя дать.

Живём себе, не ведаем…

Живём себе, не ведаем

В какую пропасть следуем

И в середине дня

Сидим себе, обедаем,

Тарелками звеня.

И правильно, без паники,

Ведь мы не на Титанике,

А значит, время есть

И чай допить и пряники

Медовые доесть.

Стремится жизнь моя к нулю…

Стремится жизнь моя к нулю,

Велю ей подождать,

Пока потоком слов залью

Всю эту благодать.

Стремится жизнь моя к концу,

Стремится в никуда,

Пока стекает по лицу

Небесная вода.

На белый лист текут слова

Туда же дождик льёт,

Смывая всё, чем я жива,

О чем душа поет.

А между тем, а между тем…

А между тем, а между тем,

А между воспаленных тем

И жарких слов о том, об этом

Струится свет. И вечным светом

Озарены и ты и я,

Пропитанные злобой дня.

1995–1999

Живем, а значит, длим попытку…

Живем, а значит, длим попытку

Вдеть ускользающую нитку

В иглу с невидимым ушком.

…Семь верст до неба – все пешком,

Все лесом, а дойти б не худо.

Стихов немыслимая груда –

Попытка навести мосты.

Как небо помыслы чисты

И связаны не с миром этим,

А с миром ТЕМ. ТУДА мы метим,

И рвется каждая строка

С листа бумаги в облака.

Ждали света, ждали лета…

Ждали света, ждали лета,

Ждали бурного расцвета

И благих метаморфоз,

Ждали ясного ответа

На мучительный вопрос.

Ждали сутки, ждали годы

То погоды, то свободы,

Ждали, веря в чудеса,

Что расступятся все воды

И дремучие леса…

А пока мы ждали рая,

Нас ждала земля сырая.

А пока из этой жизни нас не выбили…

А пока из этой жизни нас не выбили

Вижу иву, что согнулась в три погибели,

Вижу иву серебристую, плакучую,

Примоститься рядом с нею рада случаю,

Примоститься рядом с ивою над речкою,

Где плывут овечка следом за овечкою,

То есть облако пушистое за облаком –

Жизнь морочит нас своим смиренным обликом.

И гляжу я на неё глазами кроткими…

Что-то дни опять становятся короткими,

Но куда ни гляну – всюду злато чистое,

Исключение лишь ива серебристая.

Заполним форму: год рожденья…

Заполним форму: год рожденья –

То бишь начало наважденья,

Начало бреда или сна…

Задача, кажется, ясна.

А в той графе, что ниже даты,

Дадим свои координаты;

Левее – пол; каких кровей

Укажем ниже и правей,

И роспись. Что, теперь яснее

И жизнь и как справляться с нею?

Осыпается жасмин, осыпается…

Осыпается жасмин, осыпается…

Спит душа моя и не просыпается,

Видит белого жасмина цветение…

Впрочем, то ли это сон, то ли бдение,

То ли это сна и яви свидание…

Видит белых лепестков увядание,

Видит как они на землю – увядшие –

Опускаются, как ангелы падшие.

Все страньше жизнь моя и страньше…

Все страньше и страньше…

«Алиса в стране чудес»

Все страньше жизнь моя и страньше,

Ещё странней она, чем раньше,

Ещё причудливей, чудней,

Еще острей тоска по ней –

– Чудной и чудной. Что же дальше?

А дальше – тишина, стена…

Смотри-ка, лампа зажжена

В чужом окне, где жизнь чужая

Проходит, старый провожая

И привечая новый миг.

Попробуй не сорвись на крик

И не воскликни: «Стой, мгновенье,

Постой», но ветра дуновенье

Возможно ли остановить?

Сухие губы шепчут: «Пить».

А может, «Жить». Дадут напиться,

Но жажда вряд ли утолится.

И длится бег ночей и дней,

Чей тайный смысл все темней,

А видимый и чужд и странен…

Любой из нас смертельно ранен

И мучим жаждой без конца,

А из тяжелого свинца

Небесного все льют живые

Живые воды дождевые.

Откуда ты?..

Откуда ты?

Как все – из мамы,

Из темноты, из старой драмы,

Из счастья пополам с бедой,

Из анекдота с бородой.

Ну а куда?

Туда куда-то,

Где все свежо: цветы и дата,

И снег, и елка в Новый год,

И кровь, и боль, и анекдот.

Дождь идёт да идёт…

Дождь идёт да идёт

от зари до зари,

Дождь идет, а по лужам

снуют пузыри,

И с небес и с ветвей,

и с любого листа,

Дождик капает, будто бы

краска с холста.

Что за живопись. Бог мой,

и как не нова!

Кто не видел, как мокнет

под ливнем трава,

Кто здесь не был, и не жил,

не ведал страстей,

И в руках не сжимал

колонковых кистей.

Во влажные кусты жасмина…

Во влажные кусты жасмина

Лицом зарыться, в белый куст,

И ничего не знать помимо

Того, что день, как небо, пуст,

Как небо, пуст, как небо, светел.

«Ты кто?» – спросила я его, –

«Среда? Суббота?». Не ответил

Мне день тишайший ничего.

«Который час? Число какое?», –

Спросила. Он не отвечал,

И я оставила в покое

Его, чтоб он не осерчал.

А он сиял, сиял и длился,

Не зная рамок и тисков,

Пока однажды не пролился

Дождём бесшумных лепестков.

«Пространство певучее светлое…»

Эпитафия на смерть минуты.

22 июня

«Пространство певучее светлое,

Останься певучим и светлым», –

Твержу, хоть и знаю – заветное

Желанье является тщетным.

И стрелка, всегда неуёмная,

Всё движется, всё поспешает

И нас обрекает на тёмное,

И светлой минуты лишает.

О вечное усекновение

Июньского дня светового!

День кратче уже на мгновение.

Простимся же двадцать второго

С надеждой на свет нескончаемый –

Потеря не может не ранить –

Прощай, осиянный и чаямый

Миг радости. Светлая память.

Не вмещаю, Господи, не вмещаю…

Не вмещаю, Господи, не вмещаю.

Ты мне столько даришь. А я нищаю:

Не имею ёмкостей, нужной тары

Для даров твоих. Ожидаю кары

От тебя за то, что не стало мочи

Всё вместить. А дни мои всё короче

И летят стремительно, не давая

Разглядеть пленительный отблеск края

Небосвода дивного в час заката…

Виновата, Господи, виновата.

Идут по свету дяди, тёти…

Идут по свету дяди, тёти,

И все они в конечном счёте

Куда-нибудь придут.

Ну а душа – она в полёте,

Она ни там, ни тут,

Коль есть она. А если нету,

Придётся бедному поэту

Вот так писать в тиши:

«Людской поток течёт по свету,

Течёт – и ни души».

На земле-то жить нельзя…

На земле-то жить нельзя.

И недаром у Шагала

Пешеходов крайне мало,

Все живут, летя, скользя

Над поверхностью земной.

И фигуры Боттичелли

Не к земной стремятся цели,

А к какой-нибудь иной.

Все они удлинены,

Будто тянутся куда-то

К небесам, что в час заката

И зари воспалены…

На земле ведь жизни нет.

В этом каждый убедился:

Кто-нибудь – когда родился,

А другой – на склоне лет.

Урок английского

А будущее все невероятней,

Его уже почти что не осталось,

А прошлое – оно все необъятней,

/Жила-была, вернее, жить пыталась/,

Все тащим за собой его и тащим,

Все чаще повторяем «был», чем «буду»…

Не лучше ль толковать о настоящем:

Как убираю со стола посуду,

Хожу, гуляю, сплю, тружусь на ниве…

– На поле? – Нет, на ниве просвещенья:

Вот аглицкий глагол в инфинитиве –

– Скучает он и жаждет превращенья.

To stand – стоять. Глаголу не стоится,

Зеленая тоска стоять во фрунте,

Ему бы все меняться да струиться

Он улетит, ей-богу, только дуньте.

А вот и крылья – shall и will – глядите,

Вот подхватили и несут далеко…

Летите, окрыленные, летите,

Гляжу во след, с тоскою вперив око

В те дали, в то немыслимое фьюче,

Которого предельно не хватает…

Учу словцу, которое летуче,

И временам, что вечно улетают.

Разыгралась непогода…

Разыгралась непогода,

Все стонало и гудело,

В царстве полного разброда

Лишь разброд не знал предела,

Все стонало и кренилось

В этом хаосе дремучем…

На ветру бумажка билась –

Кто-то почерком летучим,

Обращаясь прямо к миру

Без затей и без загадок,

Написал: «Сниму квартиру.

Гарантирую порядок».

Дни тяжелы и неподъёмны…

Дни тяжелы и неподъёмны.

Казалось бы, светлы, бездонны,

Легки – и всё же тяжелы.

Столь ощутимы и объёмны,

А догорят – и горсть золы.

И как нести всю тяжесть эту:

Весомых дней, текущих в Лету,

Событий иллюзорный вес,

Покров небес, которых нету, –

Аквамариновых небес.

А что там над нами в дали голубой?..

А что там над нами в дали голубой?

Там ангел с крылами, там ангел с трубой,

Там в ангельском облике облако, о!

Такое текучее, так далеко,

Как прошлое наше, как наше «потом»,

Как дом самый давний, как будущий дом,

Верней, домовина. Откуда нам знать

Куда уплывает небесная рать,

Какими ветрами он будет разбит,

Тот ангел, который беззвучно трубит,

Тот ангел, который не ангел, а лишь

Сгущение воздуха, горняя тишь.

Пели «Yesterday», пели на длинных волнах…

«Oh, I believe in yesterday»

Beatles

Пели «Yesterday», пели на длинных волнах,

Пели «Yesterday», так упоительно пели,

И пылали лучи, что давно догорели,

Пели дивную песню о тех временах,

Полупризрачных тех, где всегда благодать,

Где пылают лучи, никогда не сгорая…

Да хранит наша память подобие рая,

Из которого нас невозможно изгнать.

Я опять за своё, а за чьё же, за чьё же?..

Я опять за своё, а за чьё же, за чьё же?

Ведь и Ты, Боже мой, повторяешься тоже,

И сюжеты Твои не новы,

И картинки Твои безнадёжно похожи:

Небо, морось, шуршанье травы…

Ты – своё, я – своё, да и как же иначе?

Дождь идёт – мы с Тобою сливаемся в плаче.

Мы совпали. И как не совпасть?

Я – подобье Твоё, и мои неудачи –

Лишь Твоих незаметная часть.

Не стоит жить иль все же стоит…

Не стоит жить иль все же стоит –

Неважно. Время яму роет,

Наняв тупого алкаша.

Летай, бессмертная душа,

Пока пропойца матом кроет

Лопату, глину, тяжкий труд

И самый факт, что люди мрут…

Летай душа, какое дело

Тебе во что оденут тело

И сколько алкашу дадут.

Летай, незримая, летай,

В полете вечность коротай,

В полете, в невесомом танце,

Прозрачнейшая из субстанций,

Не тай, летучая, не тай.

Всё вполне выносимо, но в общих чертах…

Всё вполне выносимо, но в общих чертах,

А в деталях… постылые эти детали!

Не от них ли мы так безнадёжно устали,

И особенно те, кто сегодня в летах.

Эти ритмы попсовые над головой,

Эта дрель за стеной, что проникла в печёнки,

Уголовного вида хозяин лавчонки,

Одинокой собаки полуночный вой,

Этот ключ, что, хоть тресни, не лезет в замок,

Полутёмный подъезд и орущие краны,

Тараканы и мыши, и вновь тараканы,

В жаркой схватке с которыми, всяк изнемог.

Бог деталей, я всё же не смею роптать.

То ли Ты мне шепнул, то ли выскочка – дьявол,

Что на тех, кто в мирском этом хаосе плавал

И тонул, – лишь на них снизойдёт Благодать.

Жизнь – исчезновение…

Жизнь – исчезновение

Каждого мгновения,

Всех до одного…

Ты другого мнения?

Выскажи его.

Говоришь – тягучая,

Долго длится, мучая

Особь ту и ту…

Вздор – она летучая,

Жизнь – она лету…

Made in Russia, in Russia, в России одной…

Made in Russia, in Russia, в России одной

Обходиться умеют без речи родной,

С матерком продираясь в тумане,

И, пускаясь в загул, не стоять за ценой,

Даже если негусто в кармане.

Made in Russia, in Russia, взгляните на швы,

Как они непрочны и небрежны, увы,

Да к тому же и нитки гнилые…

Ни приткнуться и ни приклонить головы –

Времена здесь всегда нежилые.

Наш родной неуют – навека, навека.

Хоть дрожит у хмельного умельца рука,

Когда тянет он жижу из склянки,

Он ещё молодец и при деле пока,

И не рухнул ещё со стремянки.

Когда сгину, Господи, когда сгину…

Когда сгину, Господи, когда сгину,

На кого покину я ту осину,

На ветру дрожащую, эти тропы,

Эти дни, скользящие, как синкопы,

На кого покину я птичью стаю,

Три сосны, в которых всегда блуждаю,

Эту золотистую листьев пену…

Подыщи же, Господи, мне замену.

Хоть бы памятку дали какую-то, что ли…

Хоть бы памятку дали какую-то, что ли,

Научили бы как принимать

Эту горькую жизнь и как в случае боли

Эту боль побыстрее снимать.

Хоть бы дали инструкцию как обращаться

С этой жизнью, как справиться с ней –

Беспощадной и нежной – и как с ней прощаться

На исходе отпущенных дней.

Где хорошо? Повсюду и нигде…

Где хорошо? Повсюду и нигде.

Всё разошлось кругами по воде

По тихой – разбежалось, разошлось…

Гляди-ка, тут погасло, там зажглось.

Там осень лист осиновый зажгла…

Послушай, не проводишь до угла?

Верней, до поворота, а верней

До тех дрожащих на ветру огней?

На линии огня, огня…

На линии огня, огня,

Где плавится остаток дня

И полыхает, полыхает

И постепенно затухает,

Всевышний, не щади меня!

Пускай сгорит в Твоём огне

Всё опостылевшее мне

Во мне самой. Но если что-то

Ещё пригодное для взлёта

Откроешь Ты на глубине

На самой… Но чего хочу?

Советую Тебе, учу…

II. Надышали и живём:
2000–2009 гг.

2000

Поверь, возможны варианты…

Поверь, возможны варианты,

Изменчивые дни – гаранты,

Того, что варианты есть,

Снежинки – крылышки, пуанты –

Парят и тают, их не счесть.

И мы из тающих, парящих,

Летящих, заживо горящих

В небесном и земном огне, –

Царящих и совсем пропащих

Невесть когда и где, зане

Мы не повязаны сюжетом,

Вольны мы и зимой, и летом

Менять событий быстрый ход

И что-то добавлять при этом

И делать всё наоборот,

Менять ремарку «обречённо»

На «весело» и, облегчённо

Вздохнув, играть свой вариант,

Чтоб сам Всевышний увлечённо

Следил, шепча: «Какой талант!»

– Поговорим о пустяках…

– Поговорим о пустяках,

О том, что не живёт в веках,

О том, чего – подуй – и нету,

О том, что испарится к лету,

К рассвету, к осени, к весне…

– О чём ты? Говори ясней.

– Я о пустячном, мимолётном,

О состоянии дремотном,

О том, как просыпаться лень,

Как тянет в беспросветный день

Забыв себя, стать первым встречным…

Постой, но это же о вечном.

Откуда всхлип и слабый вздох?..

Откуда всхлип и слабый вздох?

Из жизни, пойманной врасплох,

И смех оттуда,

И вешних птиц переполох,

И звон посуды,

И чей-то окрик: «Эй, Колян!»,

И сам Колян, который пьян

Зимой и летом,

И море тьмы и океан

Дневного света.

2001

Всё способно умереть…

Всё способно умереть,

Потому что живо, живо,

В час весеннего разлива

Силам – таять, птицам – петь.

Тают в небе облака,

Тает снежная одежда,

Лишь последняя надежда

Не растаяла пока.

Боже мой, какое счастье!..

Боже мой, какое счастье!

Всё без моего участья –

Ливень, ветер и трава,

И счастливые слова,

Что в загадочном порядке

Появляются в тетрадке.

Сил осталось – ноль…

Сил осталось – ноль, всё ушло в песок,

И кочует боль из виска в висок…

Всё ушло в песок золотой речной

Или стало в срок лишь золой печной.

Но не всё ль равно что куда ушло,

Коль не жжёт давно то, что прежде жгло.

Путь закрыт назад, и потерян ключ,

И горит закат, я иду на луч,

И другого нет у меня пути,

Кроме как на свет до конца идти.

Вторник, пятница, среда…

Вторник, пятница, среда…

Жить-то надо – вот беда,

Дни недели обилетить,

Проводить, потом приветить,

После снова проводить,

С ними есть и с ними пить,

В их дождях-лучах купаться,

В их подробностях копаться,

Их дарами дорожить…

Ну, короче, надо жить

От восхода до восхода

И в любое время года.

Вроде просто – дважды два…

Вроде просто – дважды два,

Щи да каша, баба с дедом.

А выходит, что едва

Мир не рухнул за обедом.

Вроде море, ветерок,

Сок в бокале с горстью льдинок.

А выходит – морок, рок

И кровавый поединок.

Вроде руку протяни –

Белый, белый куст жасмина.

Но прозрачнейшие дни

Вдруг взрываются, как мина.

Что на сердце, на уме?

Что пульсирует под кожей?

Что там вызрело во тьме?

Пощади нас, Святый Боже.

Очень трудно быть живой…

Очень трудно быть живой,

Жить, как транспорт гужевой

В век высоких технологий,

И, едва таская ноги,

Всё же всюду поспевать,

С энтропией воевать,

В завтра светлое тащиться

И ещё при этом тщиться

Сохранить задор юнца

До победного конца.

Неуютное местечко…

Неуютное местечко.

Здесь почти не греет печка,

Вымирают печники.

Ветер с поля и с реки

Студит нам жильё земное,

А тепло здесь наживное:

Вот проснулись стылым днём,

Надышали и живём.

Итак, не приходя в себя…

Итак, не приходя в себя,

Прийти в него, в неё, в тебя,

Прийти в кого-нибудь другого,

Не приходя в себя, чтоб ново,

И странно стало всё кругом –

Пейзаж и улица, и дом.

Забыть себя, свои ужимки,

Свой бледный вид на старом снимке,

Картинки новые плодя,

Зажить, в себя не приходя.

2002

Как под яблоней неспелый…

Как под яблоней неспелый,

Несъедобный плод лежит…

Видит Бог, хочу быть смелой,

А душа моя дрожит.

И чего она боится

Под неспелых яблок стук?

Страшно ей, что жизнь продлится,

Страшно, что прервётся вдруг.

Всё как с гуся вода, всё как с гуся вода…

Всё как с гуся вода, всё как с гуся вода,

И года – не года, и беда – не беда,

И беда – не беда, и труды – не труды,

Ничего, кроме чистой небесной воды.

И не вздох в тишине, и не плач за стеной,

И не груз на спине, а крыло за спиной.

Какое там сражение…

Какое там сражение,

Какой там вечный бой! –

Есть тихое кружение

Под тканью голубой.

Какое там борение,

Надсада и надлом! –

Есть тихое парение

С распластанным крылом.

Какое там смятение,

Метание в бреду! –

Есть тихое цветение

Кувшинки на пруду.

Окруженье кружевное…

Окруженье кружевное…

Счастье – дело наживное:

Ненадолго прикорнём –

И проснёмся летним днём,

И узрим такие вещи:

Лист дрожит и тень трепещет,

Тень трепещет, лист дрожит,

Тополиный пух кружит,

Лепесток цветочный кружит –

На земле в июне вьюжит.

Ах, июньская метель,

Летней жизни канитель:

Голосит над ухом птица,

Неведимка-кружевница

Кружева свои плетёт,

Луч сияет, куст цветёт,

Куст цветёт, лучи сияют,

А в пустотах, что зияют

Выше, ниже, там и тут –

Шёлка синего лоскут.

Жизнь легка, легка, легка…

Жизнь легка, легка, легка,

Легче не бывает,

Потому что свет пока

Только прибывает,

Потому что луг в росе

И ажурны тени,

Потому что тропы все

В крестиках сирени,

Потому что яркий свет

Ранним утром будит,

Потому что ночи нет

И, Бог даст, не будет.