Текст книги "Четверг пока необитаем"

Лариса Емельяновна Миллер
Четверг пока необитаем

Тетрадь первая
БЕССМЕРТНОЙ Я УЖЕ БЫЛА

«Зачем лета свои считать?..»

 
Зачем лета свои считать?
Уж лучше, как они, летать.
«Вам сколько?» – спросят. «Не считала.
Я просто, знай себе, летала
И у летящих лет крыла
Порою на прокат брала».
 

«И с каждым днём мне всё милее…»

 
И с каждым днём мне всё милее
Земная эта ахинея,
Где тьма деталей и примет
Пленительных, а смысла нет.
А смысла нет ни в том, ни в этом,
И мир блажит, и мы с приветом.
 

«На свет не рождённые, не торопитесь родиться…»

 
На свет не рождённые, не торопитесь родиться.
Вы лучше попробуйте небытием насладиться,
То бишь, бестелесностью, неуязвимостью дивной.
А жизнь подождёт. Что с ней делать – такой агрессивной?
«Покой, безмятежность» – в вещах замечательных этих
Она не сильна. Оставайтесь, пожалуйста, в нетях.
 

«Послушай, комарик, мы крови одной!..»

 
Послушай, комарик, мы крови одной!
Пока я спала, своего ты добился!
Ты крови моей до отвала напился,
И ты мне теперь ну совсем как родной,
А значит, как я, на лету, в кураже
Ты кровью, насыщенной адреналином,
Напишешь стихи о житье комарином.
Летаешь? Зудишь? Может, начал уже?
 

«То самолёта дикий гуд…»

 
То самолёта дикий гуд,
То электрички рёв свирепый.
Шаг безрассудный и нелепый
На лето поселиться тут.
Дрожат от гуда дом и сад.
Но, чу! Всё пролетит, проедет —
И обнаружишь: мир сей бредит
Всё тем же, чем века назад.
 

«Ну зачем мне вояж, дальний рейс, кругосветка?..»

 
Ну зачем мне вояж, дальний рейс, кругосветка?
Ну зачем это всё, если старая ветка,
Про которую я много раз говорила,
Меня снова вниманием нынче дарила?
То молчала со мной, то со мною шепталась.
Много ль верных друзей в этом мире осталось?
Да и если остались, то видимся редко.
То ли дело в окно мне глядящая ветка.
 

«Мы так любим друг друга…»

 
Мы так любим друг друга. Ну сделай для нас исключение:
Или сам помоги, или ангелам дай поручение,
Чтоб держали нас здесь, даже если все сроки пройдут.
Разве это такой уж для вас, небожителей, труд?
Мы ведь делаем то, что и вы: добавляем сердечности
И любви, что как воздух нужны и мгновенью, и вечности.
 

«Засыпай, как дитя, и, поспав, просыпайся легко…»

 
Засыпай, как дитя, и, поспав, просыпайся легко.
Лето круглые сутки. Не надо ходить далеко,
Чтоб увидеть, как ловко оно превращает в стихи
Ту житейскую прозу, в которой полно чепухи.
Как простой разговор превращает в хрустальную трель,
Как дежурный денёк, что похож на соседскую дрель,
Превращается в праздник, где ты средь почётных гостей
Как ценитель и как вдохновитель подобных затей.
 

«Мне важно, чтоб было понятно ежу…»

Диме Шеварову

 
Мне важно, чтоб было понятно ежу
Всё то, что ему я стихами скажу.
Мне важно, чтоб стихотворенье вертелось
У ёжика на языке, чтоб пыхтелось,
Свистелось оно, бормоталось легко,
Чтоб было воздушно и невелико
И чтобы комочек из серых колючек
Без всяких хлопот находил к нему ключик.
 

«Я всё время себя за свою приземлённость казню…»

 
Я всё время себя за свою приземлённость казню,
За свою неспособность, шутя, одолеть притяженье
Этой грустной земли. Вот и листья, терпя пораженье,
Опадают на землю. И, падая, нашу возню,
И обыденность нашу, и нашу земную тщету
Потихоньку возносят на сказочную высоту.
 

«Ну что ж, будем вёсла сушить…»

 
Ну что ж, будем вёсла сушить.
Нам некуда больше спешить.
Хоть путь, слава Богу, не весь,
Давай остановимся здесь.
Пусть лодочка тихо стоит,
Пусть что-то ещё предстоит.
 

«Мне время внушает…»

 
Мне время внушает: «Учись у меня.
С задачей своей я прекрасно справляюсь,
Я с кем захочу без труда расправляюсь,
Одной лишь неверности верность храня».
 
 
Мне время внушает: «Забудь о корнях,
И связях, и узах – взглянула и мимо.
Что-что – ты сказала, – тобою любимо?
Отлично, я с этим покончу на днях».
 

«Мальчишка милый, как люблю я…»

 
Мальчишка милый, как люблю я
Твой голубой, лучистый взгляд,
Твою улыбку озорную,
Когда ты в чём-то виноват.
Мне хочется бродить часами
С тобою рядом по Москве,
И губы почему-то сами
Всё улыбаются тебе.
. . . . . . . . . .
 
 
Хоть было всё наивно, зыбко,
Но нас не стёрли в порошок:
И живы память и улыбка
И недописанный стишок.
 

1958–2011

«Не спотыкаться о порог, не хлопать дверью…»

 
Не спотыкаться о порог, не хлопать дверью,
А лишь с доверьем ко всему – хвала доверью! —
Переходить из года в год, из суток в сутки
Так незаметно, будто служит ангел чуткий
Поводырём. А он-то знает – всё едино.
Куда ни ступишь – золотая середина.
 

«Спасобо тебе, что ты нас посетило…»

Е. Б. Ж. (Если буду жив)

Лев Толстой. Дневники

 
Спасибо тебе, что ты нас посетило,
И нас обласкало, и нам посветило.
Я тоже, о лето, тебе посвящу
Сто тысяч стихов, коль слова отыщу.
 
 
О, как ты сечёшь и в любви, и в надежде,
И в зыбкости их, и в нарядной одежде.
О, как же мне жаль, что уходишь уже.
Я жду тебя здесь через год, е. б. ж.
 

«Да можно ль под такими облаками…»

 
Да можно ль под такими облаками
Воздушными быть быдлом, бурлаками
И, тяжело ступая и сутулясь,
Тянуть канаты так, чтоб жилы вздулись?
 
 
Да можно ль быть всё время страстотерпцем
С надорванным кровоточащим сердцем?
Кому ж тогда предназначались эти
Нерукотворные картинки в цвете?
 

«Всё течёт, всё меняется…»

 
Всё течёт, всё меняется. Кто же тогда недвижим?
Ведь и мы, даже если стоим или тихо лежим,
Продолжаем упорно сдвигаться куда-то туда,
Как небесное облако или речная вода.
Не меняется только способность меняться и течь.
Это даже приятно, что можно спокойно прилечь
И при этом утечь и уплыть от себя за версту.
Вот бы смыло течением ту роковую черту,
Ту последнюю, крайнюю. Ту, что незрима для глаз,
За которой теченье продлится, но только без нас.
 

«Ах, стрекоза «большое коромысло»…»

 
Ах, стрекоза «большое коромысло»,
Не исчезай. Ведь ты мне вместо смысла.
Ты, как ответ на тот больной вопрос,
Какого не бывает у стрекоз:
Зачем? Зачем? Затем, чтоб чудный планер
На миг один в среде воздушной замер,
Присел, взлетел, вошёл в крутой вираж.
И если даже большего не дашь,
О Господи, я буду благодарна
За крылышко, что нынче светозарно.
 

«Чуть не забыла, что умру…»

 
Чуть не забыла, что умру.
Когда я всё же спохватилась,
Сейчас же за перо схватилась,
Нетленку гнать веля перу.
Ведь без нетленки мне – труба.
Я гнать обязана нетленку,
Пока меня через коленку
Ломает шалая судьба,
Стремясь разрушить, вызвать шок.
Ну как могу я быть инертной?
Ну как мне, маленькой и смертной,
Бессмертный не строчить стишок?
 

«А стихи уже есть, раз их можно мычать…»

 
А стихи уже есть, раз их можно мычать,
Раз их можно, как воздух, потрогать губами.
А стихи уже есть, хоть не стали словами,
Хоть я ведать не ведаю, как их начать.
 
 
Впрочем, я ни при чём. Я совсем ни при чём,
И не мной потаённый процесс этот начат.
Но стихи уже есть – улыбаются, плачут,
Хоть пока и скрывают, чему и о чём.
 

«Начиная стихи, слепо шаришь в молочном тумане…»

 
Начиная стихи, слепо шаришь в молочном тумане,
Сам не зная ты где – на подъёме, на спуске, на грани.
Нужной рифмы дождись, и она тебе карты раскроет,
И дорогу укажет, и мостик воздушный построит.
Но, едва ты пойдёшь по дороге, указанной ею,
Рифма новая скажет: «Нет-нет, не туда. Сожалею».
И потянет тебя за собой так упрямо и властно,
Что подумаешь ты про себя: «Наконец-то всё ясно.
Наконец-то сошлось, как в задачке, решенье с ответом».
Но последняя строчка отрежет: «Стихи не об этом.
Ты прислушайся к рифме и звучной, и точной, и дивной,
Что умеет прикинуться глупенькой, бедной, наивной».
 

«Себя искала, а нашла тебя…»

 
Себя искала, а нашла тебя.
О, чудо! О, великая удача!
Не будь тебя, жила б в долине плача.
А так живу, ликуя и любя,
Ликуя и любя, я, как в раю,
Живу в пропащем, горестном краю.
 

«Нынче в прениях дали мне слово опять…»

Ничего не поделаешь – вечность.

Ничего не поделаешь – дух.

Борис Чичибабин

 
Говорю, видно, чётко. Слова не глотаю.
Да к тому же регламент всегда соблюдаю.
Разрешат пять минут – уложусь ровно в пять.
Да хватило бы, думаю, даже и двух,
Если слово содержит в себе бесконечность
И бездонность. И после короткого «вечность»
Будет слово совсем уж короткое – «дух».
 

«Здравствуй, утро, ну как тебе нынче светалось?..»

 
Здравствуй, утро, ну как тебе нынче светалось?
Здравствуй, сойка, ну как тебе нынче леталось?
Мой любимый, ну как тебе нынче спалось?
Разве это не чудо? Всё снова сбылось:
Вновь на свете и лето, и утро, и сойка,
Деревянная лёгкая наша постройка.
 

«Тихо, пусто – подумала я по наивности…»

 
Тихо, пусто – подумала я по наивности.
Пригляделась – ого, сколько всяческой живности:
Муравьишек и мошек, жуков, червяков,
Разных крылышек, усиков, глаз, хоботков.
О, какое творится кругом копошение,
Что прямое имеет ко мне отношение.
Я ведь тоже, когда на земле завелась,
Устанавливать разные связи взялась.
Я ведь, стоило мне на земле поселиться,
Тоже стала тревожиться и шевелиться.
Я ведь тоже завишу невесть от кого
И не знаю последнего дня своего.
Так зачем же иду, ослеплённая далями,
И гублю своих ближних своими сандалями.
 

«Я так любила ночничок!..»

 
Я так любила ночничок!
Светился у совы зрачок,
И от зрачка шёл свет несильный.
Был под совой прибор чернильный:
Непроливайка с двух сторон
И пресс-папье. Был сладок сон,
Когда сова слегка светилась
В той комнате, где я ютилась,
Где мыши по углам скреблись.
О память, ты ещё приблизь
Картинку и держи поближе
К сове, а то я плохо вижу.
 

«Никто ведь не должен тебе ничего…»

 
Никто ведь не должен тебе ничего.
Ты праздника хочешь? Придумай его.
По песне тоскуешь? Так песню сложи
И всех окружающих приворожи.
По свету скучаешь? Чтоб радовал свет,
Ты сам излучай его. Выхода нет.
 

«А счастье – всего лишь несчастья отсутствие…»

 
А счастье – всего лишь несчастья отсутствие.
Отсутствие горя. Ну чем не напутствие
Дерзнувшим на тверди земной обитать?
Давайте же редкостным счастьем считать
Возможность дышать во Вселенной, что славится
Вещами, с какими немыслимо справиться.
 

«Надеюсь, я чувства ничьи не задела…»

 
Надеюсь, я чувства ничьи не задела,
Когда невесомое платье надела,
Когда, находясь в столь преклонных летах,
Надела воздушное платье в цветах.
Я знаю: не летом, так осенью где-то
Решит на меня наложить своё вето
Создатель, и нечет меняя на чёт,
Меня принимать перестанет в расчёт.
 
 
Но я не умею легко относиться
К такому исходу. И в платье из ситца,
В котором мне лет моих точно не дашь,
Упрямо пытаюсь вписаться в пейзаж,
Стать частью опушки иль частью поляны,
Чья гибель не входит в ближайшие планы
Создателя нашего. Что ж, полежу
На травушке мягкой. А там погляжу.
 

«Быть музыкой. Пусть даже чёрной ноткой…»

 
Быть музыкой. Пусть даже чёрной ноткой.
Пусть даже еле слышимой, короткой,
Одной из тех, которых целый рой.
Быть чёрной ноткой, хоть тридцать второй.
Быть чёрной ноткой с хвостиком на спинке.
Спроси: «Зачем?» Отвечу без запинки:
«Ведь даже в ней, мгновенной, даже в ней
Метётся тень мятущихся теней.
И в ней крупица волшебства таится,
И чудо без неё не состоится».
 

«Спасибо, что погода есть…»

 
Спасибо, что погода есть.
Она ведь есть у нас всё время.
То дождик капает на темя,
То сушь и впору в воду лезть.
 
 
Я в среду рада, что среда.
В субботу рада, что суббота.
Мне быть счастливой так охота,
Ну так охота, что беда.
 

«Молчишь, Боже мой, Ты молчишь…»

 
Молчишь, Боже мой, Ты молчишь.
Но так, что заслушалась тишь,
Но так, что заря заалела.
Но так, что душа заболела.
 

«Печальный месяц падающих звёзд…»

 
Печальный месяц падающих звёзд
И с тихим стуком падающих яблок.
Почти умолкли и щегол, и зяблик,
И происходит темноты прирост,
И плавно погружаюсь в темноту,
Но, слава Тебе Господи, не в ту.
 

«Утекайте отсюда скорее, несчастные реки…»

 
Утекайте отсюда скорее, несчастные реки.
Не найдёте вы здесь ни любви, ни заботы вовеки.
Не стремитесь сюда, перелётные, вольные птахи.
Ну зачем вам края, где живут в озлобленье и страхе?
Уходите отсюда деревья, хоть знаю – вам трудно
Вырвать корни из почвы. Но верьте —
                                               в отчизне подспудно
Зреет тёмное нечто. Ведь свойственно краю родному
Коль рубить – то под корень. Коль резать —
                                               то всласть, по живому.
 

«Вот если пройду по бордюру, с него не сойдя…»

В 1958-м

 
Вот если пройду по бордюру, с него не сойдя,
То будет всё так, как мечтаю, но чуть погодя.
И он позвонит даже, может быть, через часок,
Лишь надо стараться, чтоб пятки касался носок.
Как трудно держать равновесие и не сойти
С бордюра ни вправо, ни влево, не сбиться с пути,
С пути, на котором я счастье хочу обрести,
Не ведая, что до него мне расти и расти.
 

«Бессмертной я уже была…»

 
Бессмертной я уже была.
И не одна, а вместе с мамой
И вместе с той оконной рамой,
Что мама мыла добела.
 
 
А смерть – она случалась с тем,
Кто из парадного другого,
И отношенья никакого
К нам не имела, ну совсем.
 
 
Ну, разве что, прервав игру,
Глядели мы заворожённо,
Когда автобус похоронный
Неспешно ехал по двору.
 

«Всё очень просто объясняется…»

 
Всё очень просто объясняется —
Жасминный куст цвести стесняется.
Он знает – стоит расцвести,
Как тут же я начну нести
Свой вздор восторженный, рифмованный,
Начну в тетрадке разлинованной
Ему сравнения искать,
Словами нежными ласкать,
Перемежая вздохи стонами.
Вот я стою перед бутонами,
А он перед моим крыльцом
Стоит с потерянным лицом.
 

«Музыку жаль. Ведь она…»

 
Музыку жаль. Ведь она,
Если никто не играет,
Не напевает её,
От немоты умирает.
 
 
Музыку жаль. Ведь она
Столько сказать бы сумела,
Но до секретов её
Нет никому нынче дела.
 
 
Музыка, не умирай.
Необходимо дождаться
Тех, кому нужен твой рай,
Чтоб с этим адом сражаться.
 

«Мгновенье пресветлое в белой панамке…»

На 23 июня, когда световой день

сократился на одну минуту.

 
Мгновенье пресветлое в белой панамке,
О, как оказалось ты в траурной рамке?
Ведь ты – простодушное, точно дитя, —
Пленяло нас, личиком ясным светя.
О, как ты порадовать всех нас хотело!
Ну кто совершил это чёрное дело?
 

 
Жасмин осиянный, сверкающий, чуткий
Взял знамя из рук убиенной минутки.
Взял светлое знамя и гордо несёт
В надежде, что он нас от мрака спасёт.
Увы, он надежды свои похоронит,
Увянет, осыпется, знамя уронит.
 

«А если я вдруг пропаду, неужели не станут…»

 
А если я вдруг пропаду, неужели не станут
Меня здесь искать? Неужели к Нему не пристанут,
Не спросят: «О Боже, куда она запропастилась,
Ушла, испарилась и даже ни с кем не простилась?»
И если Господь им ответит, что годы, мол, косят,
Неужто, смирившись с ответом, искать меня бросят?
 

«Один хандрит, другой сорит…»

 
Один хандрит, другой сорит
Деньгами, третий всё кемарит.
А этот – знай себе – парит
И нас стихотвореньем дарит.
И я, как он, парить хочу.
Допью свой кофе и взлечу.
 

«Четверг пока необитаем…»

 
Четверг пока необитаем.
К нему мы только подлетаем,
И гаснет окон череда.
Это кончается среда.
И вот уже мы близко вроде
К чему-то, чего нет в природе.
 

«И если, эту круговерть любя…»

 
И если, эту круговерть любя,
Я всё-таки уйду, то лишь в себя.
То в тишину свою и глубину,
Закрыв глаза, отважно загляну.
Мне так виднее, право же, видней
Весь тайный смысл скоротечных дней.
 

«Всё ищешь опору?..»

 
Всё ищешь опору? Боишься пропасть?
Всё ищешь, к чему притулиться? Припасть?
Напрасно. Напрасно. Незыблемых нет.
Всё зыблемо: почва, и кровля, и свет.
 
 
Но знаешь, в чём всё-таки здесь благодать?
Что хрупким друг к другу дано припадать.
И знаешь, что надо, чтоб мир этот жил?
Чтоб хрупкому хрупкий опорой служил.
 

«Что делаем? Учимся быть…»

 
Что делаем? Учимся быть.
Что делаем? Учимся плыть.
Ведь наша стихия – не заводь.
Здесь надо умеючи плавать.
То вынырнем, то поднырнём —
До смерти уроки берём.
 

«А ты непременно себе заведи…»

Леночке Колат

 
А ты непременно себе заведи
Того, кто прижмёт тебя нежно к груди.
А если сие от тебя не зависит
И если тоска свою норму превысит,
Тогда заведи, пустоту не любя,
Котёнка, чтоб спал на груди у тебя.
 

«Зеркальным отражён стеклом…»

 
Зеркальным отражён стеклом
Под новым падает углом
Сегодня луч. И это значит,
Что счёт возможностям не начат,
И книг земных не истрепать,
И тайн земных не исчерпать.
 

«Наверное, в ущерб сюжету…»

 
Наверное, в ущерб сюжету
Лелею я минуту эту,
Не отпускаю от себя,
Сюжет волнующий губя.
Нет ни интриги, ни погони,
А лишь снежинка на ладони.
 

«Слава Богу, я снова в небесную рамку вместилась…»

 
Слава Богу, я снова в небесную рамку вместилась,
Хоть, увы, ближе к краю из центра картины сместилась.
Вот проснулась и вижу в окно лучезарную рамку,
Не затем ведь вписалась в неё, чтоб тянуть свою лямку.
А затем, чтоб летать и не ведать – отвесно ль, полого,
Лишь бы крылья расправить, что за ночь
                                                             помялись немного.
 

«Жемчужный снег, хрустальный воздух, птичка…»

 
Жемчужный снег, хрустальный воздух, птичка
В лесной кормушке. «Рай» – гласит табличка.
Перевернёшь табличку – слово «ад»
Прочтёшь, застыв у тех же самых врат.
Да-да, всё так: жемчужный и хрустальный,
Но и сиротство, и исход летальный.
 

«Но с течением времени, верю, с течением…»

 
Но с течением времени, верю, с течением
Этой снежной зимы я вздохну с облегчением.
Ожиданием дышит любая строка.
Даже странно, что нет облегченья пока.
Снег так нежен, что с ним беспокойство не вяжется.
Так и кажется – всё потихоньку уляжется.
 

«Как хорошо в летящем этом доме!..»

 
Как хорошо в летящем этом доме!
Он так летит сквозь время и простор,
Что кажется: оседлость – это вздор,
И много чем мы обладаем, кроме
Оседлости. Да и зачем она,
Когда и счастье, и беда – без дна.
 

«Рай какой – изумруд, бирюза!..»

 
Рай какой – изумруд, бирюза!
Ну а я – как коза-дереза,
Что один ухватила листочек,
Проходя через шаткий мосточек.
 
 
Мне всё мало. Я всё голодна.
Как услышу желанное: «На,
Для тебя здесь и листья, и травка»,
Отвечаю: «А будет добавка?»
 

«Держи меня крепко, сжимай мне запястье…»

 
Держи меня крепко, сжимай мне запястье.
Быть вместе – такое печальное счастье.
Быть вместе – такая счастливая грусть.
И пусть нам немного осталось, и пусть
Родимый наш край Божья длань не ласкала,
Но в этом краю я тебя отыскала.
 

«И чудится мне: не сейчас, так потом…»

 
И чудится мне: не сейчас, так потом
Мне что-то такое расскажут о том,
Чему нет названья, такое услышу
Про то, чем дышу, от чего я завишу,
Про дом, где знакома мне каждая щель,
Про будней и праздников всю канитель,
Такое услышу, что ночью бессонной
«Ах, вот оно что!» – прошепчу потрясённо.
 

«Пока не придумал Создатель, чем кончить всё это…»

 
Пока не придумал Создатель, чем кончить всё это
Мы будем блуждать в темноте или слепнуть от света,
По струнке ходить иль с пути то и дело сбиваться,
Года торопить, чтобы после по ним убиваться,
Хвалиться обновкой иль думать о перелицовке,
Покуда Творец не найдёт подходящей концовки.
 

«Как всё же печально дела обстоят!..»

 
Как всё же печально дела обстоят!
Те дни, что стояли, уже не стоят,
И улиц тех нет, по которым кружила,
И многих из тех, кем я так дорожила,
Не стало. И время сечёт, как картечь,
И не понимаю, как это пресечь.
 

«Окрестности эти и тот окоём…»

 
Окрестности эти и тот окоём
На срок неизвестный мне сдали внаём,
И я растерялась, всем этим владея
И не понимая, зачем я и где я.
И только теперь в эту даль, в эту высь
Я так влюблена, что хоть снова родись.
 

«Вот снег, вот полог голубой…»

 
Вот снег, вот полог голубой,
А дальше дело за тобой,
Теперь – твой ход, твоя подача,
Дай пожелать тебе удачи —
Чтоб соответствовал ты сам
Просторам снежным, небесам.
 

«А дело было летом в детсаду…»

 
А дело было летом в детсаду.
Я в мёртвый час спала на раскладушке.
Нет, не спала – смотрела на макушки
Деревьев в незапамятном году.
 
 
А на меня в тот тихий-тихий час
Смотрели небеса такой окраски
Невиданной. Мы спали на участке,
На воздухе укладывали нас.
 
 
И было столько звонких птичьих стай.
Всё расскажу. Мне только волю дай.
 

«Нет, послушай, когда я работала в школе…»

 
Нет, послушай, когда я работала в школе,
Я стишок задала второкласснику Коле
И забыла спросить. Ну а он весь урок
Повторял про себя эти несколько строк.
Повторял про себя и шептал их соседу.
Но не вспомнила я ни во вторник, ни в среду.
А однажды пришла ко мне Колина мать
И, смущаясь, сказала: «Не может он спать.
То ночами зубрит, то проснётся с рассветом».
Не приди она, я б не узнала об этом.
Боже, сколько же их – тех неведомых Коль,
Кому я причинила нечаянно боль.
 

«Нас в детстве учили…»

 
Нас в детстве учили: «Скажи, мол, волшебное слово,
Тогда и не будут с тобой обращаться сурово».
С той самой поры говорю, говорю, говорю,
Прошу очень ласково, вежливо благодарю,
Волшебное слово с таким же волшебным рифмую,
Пытаясь задобрить судьбу свою глухонемую.
 

«Только не говорите, не надо, что наше горючее…»

 
Только не говорите, не надо, что наше горючее,
Наше топливо – мука и боль, то тупая, то жгучая.
Только не говорите, что наше богатство – страдание.
Я-то верю, что я получила другое задание:
Отыскать все крупицы и зёрна веселья и радости
И ценить их, как в детстве военном ценила я сладости.
 

«А вдруг он приходил раскрыть секрет…»

 
А вдруг он приходил раскрыть секрет,
Поговорить об очень важном деле,
А вдруг он был особым днём недели,
Какой бывает только раз в сто лет.
Но было мне совсем не до того,
И я почти не слушала его.