Текст книги "На арфах ангелы играли (сборник)"

Он снова нахмурился и посмотрел в распахнутое настежь окно. Светлая полоска неба над ближним лесом сделалась шире и прозрачнее.

– Свет идет, тьма уходит, ночка пролетела, как птаха быстрокрылая. Однако – заболтался я что-то. Ладно, ладненько… брезжит… Утро скоро…

Он открыл дверцу шкафа и достал оттуда синюю тетрадь.

– Вот, возьми, Солнышку твоему передай. Нашел около калитки на другой день после вашего отъезда…

– Сонина тетрадь? – радостно воскликнула Наталья Васильевна. – А мы её обыскались. Она всегда лежала за иконками, а потом вдруг исчезла. Думали, пропала навсегда.

– Хорошие рассказы. Прочел – и на душе полегчало. Светлое дитё. Помогай ей, господи!

Наталья Васильевна положила тетрадь в широкий карман куртки, попрощалась с Борисом Алексеичем за руку и хотела уже уходить, но он задержал её, видно, давно собираясь и никак не решаясь ей что-то сказать. Потом безнадежно махнул рукой – иди, мол…

Она вышла, осторожно прикрыла за собой дверь и ещё долго чувствовала этот его тяжелый взгляд в спину.

Соника крепко спала, подложив руку под щеку. Во сне она улыбнулась и что-то бормотала. Потом повернулась набок и спала так, тихо и бездвижно, до самого утра, пока голодный рев идущих на луга коров, свободно проникавший в дом через закрытые только полиэтиленом окна, не разбудил её.

Наталья Васильевна и вообще не ложилась спать в эту ночь.

Серый рассвет всё бойчее пробивался сквозь тонкий полиэтилен. Синяя, затертая тетрадь с котенком на обложке, заветная тетрадь, в которой и были записаны рассказы Соники, утерянная и так неожиданно найденная, напомнила ей то невозможно чудесное время, когда девочка так легко, словно вдруг научилась читать и писать, а, едва научившись, тут же принялась записывать сочиненные ею в то лето истории и рассказы в синюю, с котенком на обложке, тетрадь. Девочку так увлекла эта новая, ещё мало знакомая ей деятельность, что она ничего не замечала вокруг себя и трудилась над этой своей первой рукописью, совершенно счастливая, до полного изнеможения. С таким упорством она раскрасила в один присест весь букварь – от первой до последней страницы, в свои собственные цвета…

Тогда ей было два года.

Наталья Васильевна принялась за чтение. Младенчески обнаженный, открывшийся перед ней мир, теперь казался принесенным с другой, несуществующей ныне планеты. Неужели это было всего четыре года назад?

Он, этот призрачный мир слова, сотворенный пятилетним ребенком, легко касался самого затаенного в душе, пробуждал чувство благодарности к самому явлению бытия, подавлял жажду мстительности, рожденную множеством обид и поражений на путях и тропках жизни. Он просто и ненавязчиво предлагал иную высоту взгляда, звал в тень новой или давно забытой большой идеи забвения всех человеческих грехов и всепрощения… Простой радости бытия пятилетнего ребенка ещё не суждено было омрачиться надвигавшимся опытом жизни…

Наталья Васильевна искоса взглянула на лицо спящей девочки – едва проступившая россыпь веснушек дрогнула на щеках.

– Ах ты, баловница, не спишь, значит? – засмеялась она, поправляя сбившееся на девочке одеяло.

– Только что проснулась, – сонно улыбаясь, сказала девочка. – Ты читаешь мои рассказы? Или это мне снится?

– Да, читаю. Тетрадь твоя нашлась.

– Вот здорово! Я хотела ещё раз написать про то лето, но ничего у меня не получалось. Получалось что-то совсем другое, а так, как тогда, не выходило… Давай читать вместе.

– Давай. Только ты пока лежи в постели, ещё очень рано. Ладно? Потом и я лягу. Спать все-таки надо.

– Ладно, ладно, – промурлыкала девочка и закрыла глаза. – Ну, читай же!

– Слушай.

Наталья Васильевна начала читать.

Сонины рассказы

Вася сидел на телеге и улыбался. Он очень маленького роста и у него четверо детей. И ещё он всегда улыбается.

Я подошла к самой калитке и посмотрела на него. Вася спросил:

– Любишь бабушку?

– Люблю, – сказала я.

– Я тоже люблю бабушку, – сказал Вася.

– А мамку любишь?

– Люблю, – сказала я.

– А папку?

– Тоже люблю.

– А в какой класс ходишь?

– В первый пойду.

– А брат у тебя младший?

Я засмеялась, потому что Арсению уже девять лет.

– Нет, старший.

Больше Вася ничего не спрашивал, а просто сидел на лошади и смотрел на своих детей.

Потом лошадь сама поехала, наверное, хорошо знала дорогу домой. Или её закусала мошка.

Тетя Рая уходила из церкви последняя.

– Заждалси, поди, – сказала она Тузику.

Тузик – тёти Раина собака, он всегда ждет хозяйку на паперти, пока церковная служба не закончится.

Тузик рыжий, и у него короткие лапки. И лает он очень звонко.

– Скоро Казанская, – сказала ему тётя Рая, – уборка в храме большая. Вот и задержалась маленько. Ну, пошли что ли…

– Гав-гав, – согласно ответил Тузик и весело побежал впереди. Тётя Рая сняла с головы платок, накинула его на плечи и пошла по селу простоволосая, как ходят молодые женщины.

– Всё дождя просили, молебны служили, а где тот дождь? – сказала она Тузику. Всё в гароде погорело. Э-эх…

На следующую службу Рая не пришла. Она вообще не стала ходить в церковь.

– Плохо без Раи, – сказал батюшка, когда его новая помощница снова что-то перепутала.

– Болеет, причаститься желает, – сказала тёти Раина соседка Зоя.

– Ну, не помирать же она собралась, – сердито сказал батюшка, но после службы пошел её причащать.

Тетя Рая выздоровела, но не сразу. Она болела долго. Лежала она в доме у своей подруги Зои, и её на целый день Зоя запирала на замок. В палисаднике стояла лестница, и мы с Нотой по ней залезли в окно. У нас в руках была иконка Серафима Саровского, мы её освятили в церкви после службы в честь святого. Тетя Рая взяла у нас иконку и молча отвернулась к стенке. Мы ещё немного посидели у неё, а потом опять вылезли в окно и пошли домой.

Через три дня тетя Рая пришла в церковь и снова стала старостой. Скоро она поправилась и болезнь её прошла совсем. Наверно, помог Серафим Саровский, он ведь из этих же мест.

Так и осталась жить моя луковая кукла Лукерья. Мне её Нота сделала на день рождения из большой луковицы с перьями. Получилось это случайно. Когда Нота чистила лук, часть шелухи отвалилась и получилось так, будто луковица – это головка в платочке. Зеленые перья были как платье, а сверху мы надели на куклу из лука тряпичную юбочку. На шею повесили на нитке медальончик из кожи, а корни заплели в косичку и затянули её резинкой. Глаза, нос и рот сделали из ягод смородины и приклеили их сиропом.

А ночью из-под печки вылезла большая крыса и съела всю Лукерьину красу.

С ударением на «о».

Мне её очень жалко, когда она так поёт.

Новая космогония.

Солнце было всегда!

От Солнца возникла туча. Туча родила Бога. А Бог потом сделал первого человека, свинью, корову, курицу и лошадку. А от них потом родились все остальные.

Так они и жили все вместе, а Бог им помогал.

7

Спали они в тот день до полудня. А когда проснулись, то услышали вой собаки под окнами. Или проснулись оттого, что собака выла. Это была Тайга, овчарка библиотекарши. Тайга гостила когда-то у них всё лето, отдать её навсегда хозяйка не согласилась, потом были свои собаки, Тайга всё поняла и заглядывала к ним лишь изредка. Случай особенный – Тайга не просто заглянула. Она выла! Выла под окнами!

Наталья Васильевна вышла во двор. Сидя у калитки, Тайга подняла морду и выла с таким сасозабвением, словно уже год собиралась это сделать. Потом к ней присоединились ещё две собаки.

– Плохо дело, – сказала Наталья Васильевна соседке Зое, которая как раз шла от ручья с ведрами на коромысле.

– Покойника чуют, теперь их не угомонишь, – сказала соседка Зоя, поправляя коромысло на плечах.

– А кто… Кто умер? – спросила шёпотом испуганная Наталья Васильевна.

– Да Лексеич скончался, сказала Зоя и плеснула водой из ведра.

– Как скончался?

– Так и скончался, помер значить, – сказала Зоя и пошла домой.

Всё ещё не веря этим словам, Наталья Васильевна спешно двинулась вперед, к дому своего вчерашнего гостя. Вот и то место, где они его вчера встретили. Покойник лежал у себя во дворе, там уже толпился народ, но пока не велено было ничего трогать.

Что человек мертв, а не мертвецки пьян и просто спит, было понятно сразу. У него была разбита голова, и глаза его глядели прямо в небо. Собрав всю силу духа, она подошла поближе.

– Что тут? – спросила она так, словно сама убила этого человека и теперь не знает, как это самой себе объяснить, не говоря уже об окружающих.

– Успокойся, – сказал ей молодой мужчина, видно, приехавший из райцентра. – Ты его не убивала, это ясно.

– За что? За что его убили? – глупо спросила Наталья Васильевна неизвестно у кого.

– За то, что копался, где ни надо, – ответили сзади. Наталья Васильевна обернулась.

– В милицию-то кто сообщил?

– Дед Пихто и бабка с пистолетом. Позвонили – и скажите спасибо. А то лежал бы здесь, пока не сопрел. Жара стоит вон какая!

Ко двору уже сбежалось пол села. Другая половина была занята работой на своих участках.

Издали завыла милицейская машина – подъехал патруль. Раскудахтались всполошенные куры.

Молодой мужчина, следователь, с каменным выражением лица рассказывал представителям власти о своих наблюдениях.

– На кой черт поперся среди ночи, леший его задери! – ругалась толстая баба в душегрейке.

– Радуйся, – сказали ей, – таперича дом твой будет.

Она была троюродной тёткой Бориса Алексеича и его единственной наследницей.

– На кой! – сказала она, выпятив губу. – Церкви отпишу, да и дело с концом.

Ну и хорошо, – ответили ей. – Батюшке ближе будет ездить.

Милицейская собака взяла след и привела к избушке в лесу, а оттуда – к автобусной остановке.

Следователь сказал, что убили Бориса Алексеича камнем, случилось это около пяти утра.

– К тому шло, – снова завела разговор женщина в душегрейке. – Уже давно ни с кем не зналси, просто шлялси по селу, да по лесам, да по кладбищу. Вот и набрел на свою… долю.

– Чаво искал, таво и нашёл.

– А ты что знаешь по этому делу? – обратился уже лично к ней следователь.

– Я чаво? – напряглась женщина. – Ничаво я не знаю. Просто говорю, и всё.

– Может припомнишь что по делу, а? – снова спросил следователь, пристально глядя ей в переносицу.

По лицу её было видно, что она осознает всю возлагавшуюся на неё ответственность и честно пытается что-нибудь конкретное вспомнить. Брови её нахмурились, а глаза закрылись. Постояв так, она, с облегчением вздохнув, искренне сказала:

– Нет, ни с чем он у меня не ассоциируется.

– Ладно, – безнадежно махнул рукой следователь и пошел к милицейской машине, в которой уже поджидали его другие члены следственной бригады.

– За что купила, за то и продаю! – крикнула им вслед женщина. – Только помер он не от того, от чего ты думаешь!

Просто от старости. Упал и об камень убился. Вот чаво. Никто яво не убивал!

Машина, подняв пыль, быстро уехала.

– У нас тут, считай, к кажном дворе хоть один мужик да убился. Вон у Пронькина деверя свояк на неделе повесился. И никакого следствия никто не проводил, – сказал мужичок в серой рубахе навыпуск и большой коричневой кепке.

– Отчего же он повесился? – спросила Наталья Васильевна.

– От скуки или от людей, отчаво ж ещё вешаться, – сердито ответила женщина и пошла к сельсовету, обсудить последнюю новость.

8

Схоронили Бориса Алексеича вскладчину, батюшка отпевал на траве, перед входом в церковь. Не причащался, а потому и нельзя в церкви. На силу согласился вообще отпевать.

Борис Алексеич лежал кротко и смирно, словно спал – глубоким спокойным сном.

После похорон в селе установилось какое-то странное затишье. Всё-таки ещё много жителей оставалось в некогда богатом, процветающем, с семью магазинами – в том числе, двумя книжными и одной бархатной лавкой, заводском, некогда построенном по указу Петра, селе.

Но тишина, которая всё чаще и все длительней господствовала там, скрывала их истинное число.

Своей торговли уже почти не было, а вместо бывших некогда магазинов стояли лавки на колесах – частная торговля, принадлежавшая, по слухам, Шишку. Был ещё один «источник жизни» – привозной «базар» по вторникам и пятницам.

Никто больше не собирался по вечерам на площади, перед храмом, хвастаться ловкостью и силой в разных видах борьбы и просто сельских затеях.

А приходит ближе к ночи молодежь и подростки из соседних сёл за клуб, на разломанную танцплощадку, чтобы подраться да побуянить, распив бутыль самогона…

В такие ночи селяне пугливо прислушиваются к шумам и шорохам за окном, не лезут ли к ним непрошеные гости.

Свет в домах гасят рано, а засыпают к утру, когда на улицах села смолкнут, наконец, пьяные вопли…

А с утра уже отворен храм – похоже, батюшка не снимает риз, свечи не угасают перед образами, фимиам беспрестанно курится в кадилах, молебное пение не умолкает на клиросах, однако народ не спешит в церковь толпами, многолюдно здесь только на большие праздники – Рождество, Пасху, Троицу да Илью.

Народ бывает ещё и на Казанскую.

Люди, встречаясь на улицах, смотрят слепым взглядом, словно не видят друг друга…

Соника не выходила со двора уже неделю – Наталья Васильевна опасалась всего. Вдруг конюх погонит табун через село, а это он стал проделывать частенько! Или гонки на мотоциклах затеют «байкеры» из соседнего села… Да мало ли что!

Вот и сидела она «в усадьбе» и развлекалась тем, что сама придумывала. В кладовке, среди всякого старого хлама, оставленного ещё прежними хозяевами в незапамятные времена, она нашла какую-то занятную игрушку – нажала сбоку на пружинку, валик завертелся, молоточки быстро застучали, колокольчики задребезжали…

– Нота, ты слышишь, это же музыкальная шкатулка! Смотри, что я здесь нашла!

– Ну-ка, покажи, что это такое?

– Музыкальная шкатулка. А вот и Царевна-пружинка торчит.

– Интересно… Может, Федор починит? Надо его попросить.

– Попроси! Она же самая настоящая!

– Ладно, встречу Федора, обязательно попрошу. А пока давай-ка вот что с тобой сделаем.

– Что?

– Печку в порядок маленько приведем. Я её подмазала кое-как глиной да забелила. Но получилось не очень красиво. А давай мы с тобой печку разукрасим?

– Нарисуем на ней что-нибудь, да?

– Да. Именно это я и хочу тебе предложить.

– А что рисовать?

– А что хочешь. Где достанешь, там и рисуй. Полная воля.

Через три дня обе печки – голланка и русская – были разрисованы самым тщательным образом: здесь и колобок с колобчихой, здесь и ежик в тумане, и зайцы, и цветы, и баба-яга в ступе и с метлой…

Был ещё и злой волк, но Соника его почему-то замазала густой серой краской – получилось большое пятно.

– А где же твой волк? – спросила Наталья Васильевна.

– Сильно струсил и убежал, когда я ему сказала, что здесь будет ещё и медведь. Видишь, он закрыл морду лапой и смеётся… Говорит, что злой волк прямо околел от страха…. Эй, вы, перестаньте пищать, вас никто не тронет. Правда, Миша? – сказала Соника, обращаясь к зайчатам в лубяной избушке. – Как мне интересно с ними!

– Вот и хорошо, что интересно. А у меня для тебя хорошая новость – приходила с почты девушка. Сказала, что нам звонили. Просили передать, что завтра будет машина – привезут собак.

– Гердуса и Анютика?

– Да.

– Ой, как здорово! Надо для них место готовить! Где они будут спать?

– Где сами захотят. Они ведь уже не маленькие. А можно, Анютик со мной будет спать?

– Тольько если ты обещаещь каждый вечер мыть Анютику лапы и брюшко. И не под одеялом, разумеется.

– Обещаю, обещаю! В ногах, на подстилочке, но только на моей кровати! А Гердус пусть у тебя спит.

– Пусть спит, я непротив.

– Нет, ты не подумай, что я Гердуса меньше люблю, просто Анютика надо больше жалеть, Анютик младше и много перенес на своём веку. Помнишь, как Анюту три больших собаки в Москве чуть не разорвали на три части? Тот сумасшедший человек, хозяин, не смог их удержать, и собаки набросились на Анютика… Их никто не мог отогнать, и тогда подбежала одна женщина с бутылкой в руке, ударила несколько раз собак, всех подряд, по головам, и собаки отпустили Анюту… Ты схватила Анюту на руки, а она была в шоке и подумала, что это её снова схватили собаки, и укусила тебя за плечо. И на плече был огромный синяк.

– Да, было такое. Хорошо, шуба спасла. А то плохо пришлось бы моему плечу.

– Анюта из-за шубы тебя и укусила – подумала, что это мех собаки.

– Наверное, так она и подумала, если вообще могла думать в тот момент.

– А помнишь, когда нас обманул её хозяин? Ну, тот, который нам её продал? Сказал, что у неё перхоть от волнения, что её продают, а на самом деле, это был врожденный демитекоз, и у неё через месяц вся спина облезла? И мы её лечили крапивным супом? Помнишь?

– Конечно, помню.

– Ой, как хорошо, что собаки завтра приедут! А им понравятся мои рисунки?

– Думаю, что понравятся. Обязательно понравятся. Особенно печка с пирогами.

– А мы испечем для них оладий? Как в прошлый раз, на день рождения Гердуса?

– Конечно, испечем.

– А давай тесто ставить! Можно, я буду размешивать?

– Можно. Кстати, можно и нам крапивных щей сварить, за баней растет молодая. Пойду-ка я соберу букетик. А там к нам кто-то идет…

На крыльце затопали – это сигнал, означающий приход вежливых гостей. Иные идут безо всякого оповещения.

Пришел Гадалыч, электрик и телефонист, а также всё остальное. В общем, мастер на все руки.

– Что, так без света и сидите? – спросил он, оглядывая помещение.

– Да нам свет как бы и не нужен, сейчас долго светло, а по ночам мы не сидим.

– А телевизор?

– Да мы не смотрим летом телевизор.

– Как это? Нельзя без телевизора. Телевизор – это самый дешевый и доступный способ изменить жизнь к лучшему. Включил – и забыл про все свои печали. У нас теперь пять программ принимает. Нет, без света нельзя. А готовить как, на печке что ли?

– На печке.

– Да на печке у нас ни одна бабка уже не готовит! – засмеялся Гадалыч.

– А нам ничего, – сказала Наталья Васильевна. – И еда вкуснее получается.

– Да хватит вам чудить, живите как все люди! – увещевал Гадалыч, уже раскладывая свои инструменты.

– Спасибо – нет, – непреклонно сказала хозяйка дома. Помня о прошлогоднем случае, когда Гадалыч пришел затемно в день их приезда и «подключил» их «к свету» так, что едва не устроил пожар из-за короткого замыкания.

– Э-э-эх! – произнес он с таким выражением, будто хотел излить всю, накопленную за долгую жизнь горечь. – Пойду, что ли.

– Что так спешно? – едва скрывая радость, спросила Наталья Васильевна.

– Да у меня делов-то не то, что у вас – по лицам собак гонять.

– Да уж… – кивнула головой Наталья Васильевна.

– Ой, не ехидничай, мать, не хорошо это. Попроще будь – дело советую.

– Это ты мне – советы давать? – уже без смеха спросила Наталья Васильевна.

– Ни боже мой! – замахал руками Гадалыч уже из-за калитки. – Куда уж нам – в лаптях за мотоциклом!

Гадалыч был моложавым человеком преклонных годов, с громким голосом и вечно блуждающей улыбкой на круглом морщинистом лице. Некогда жесткие темные волосы густо поседели, и на затылке сделались жалостливо редкими. Его широкий утиный нос явно не дотягивал до курносого.

Чаще его видели на велосипеде. Он умудрился даже стол на нем перевезти.

Гадалыч ушел очень недовольный. Ещё долго было слышно по селу, как он во весь голос делился с окружающим пространством своей досадой.

9

На рассвете у дома остановилась «газель». Наталья Васильевна, так и не сомкнувшая глаз в эту ночь, прислушалась – водитель, похоже, не спешил выходить из машины.

– Эй, привет! – сказала Наталья Васильевна, подходя к боковому окну машины.

– Привет.

За рулем сидел незнакомый шофер, а не тот, который обычно их отвозил за двести баксов в деревню.

– А …где собаки? – растерянно спросила она, заглядывая в машину.

– Вот, – сказал шофер и открыл дверцу.

Выскочила, неловко ударившись боком о дверцу, Анюта и побежала в дом, отчаянно виляя хвостом.

– Привет, Анютик! – закричала Соника, обнимая собаку и валяясь с ней по крыльцу.

– А Герда? Герда где же? Герду привези? – спрашивала Наталья Васильевна, оглядываясь на Анюту. – Соника, дай ей воды, она пить наверно хочет.

Шофер, не спеша, выбрался из машины и остановился у калитки, закуривая сигарету.

– Герду собака покусала.

– Какая… собака?

– Овчарка. Дочкина.

– Как? Как это случилось?

– Да у собачки вашей течка была, а Джоди к ней полез, она взбрыкнула, ну он её и погрыз.

– Она жива?

– Да.

– Где же она?

– Да вон, в машине.

Герда лежала на полу кабинки, вся в бинтах. Глаза её были закрыты, бока поднимались часто и неравномерно, в такт прерывистому дыханию.

– Гердусик, Гердочка, ты слышишь меня?

Герда радостно завиляла хвостом. Однако глаза её оставались закрытыми.

– Ну, куда её? – спросил шофер, выбрасывая окурок.

– Пожалуйста, не бросайте окурки на землю. Может случиться пожар, сушь стоит какая! Я вам дам жестянку для этих целей. А ещё лучше, если вы будете курить в доме.

– В доме курить? – засмеялся шофер. – У нас из дома на площадку курить выгоняют. А у вас тут всё наоборот.

– В деревне не курят на воздухе. Ветром может унести искру, трава сейчас сухая, а загорится где-нибудь, пойдет носить огонь ветром по всему селу. В прошлом году так целая сторона выгорела, никак не могли огонь остановить.

– Ну ладно, я аккуратно буду. Не беспокойтесь. Собаку-то из машины убирать будем или куда отвезти?

– Куда?

– В лес куда-нибудь.

– Да вы что! С ума сошли! Она – живая! Гердусик, Гердочка! Она взяла собаку на руки и понесла в дом.

– Нота, тебе помочь? – спросила шепотом испуганная Соника, прижимая к себе Анюту.

– Да нет, не надо. Подержи занавеску, вот так. Герда легкая стала, видишь, как она похудела? Кожа да кости. Положи рядом с моей кроватью голубое одеяльце. Вот так.

Она положила Герду на подстилку, присела рядом с ней на корточки. Собака сделала попытку встать, она помогла ей, поддерживая за бока.

– Пить! Пить ей надо дать! – сказала Соника, подставляя миску с водой к самой морде собаки, под широкие брыли её. – Смотри, пьёт!

– Налей ей ещё, там уже одна муть осталась.

– Сейчас.

Герда пила жадно и шумно, забрасывая большим широким языком воду в пасть.

Когда она напилась и, закачавшись на слабых ногах, снова легла на подстилку, Наталья Васильевна вытерла полотенцем Гердину морду и стал гладить её на голове. На каждое прикосновение собака отвечала легким повиливанием хвоста. Потом она заснула, всё так же сопя, прерывисто и часто.

Соника сидела рядом и плакала.

– Сходи, побегай с Анютиком у речки, – сказала Наталья Васильевна сдавленно и глухо. – А потом покорми творогом, собаки в прошлом году его хорошо ели.

– Ну… это… – подал голос шофёр. – Если вы её оставляете, то вот ваша дочка передала лекарства. Надо колоть уколы и промывать раны шприцом. А я пойду порыбачу, поеду завтра с утреца.

– Простите, а вы откуда. Что-то я вас не припоминаю. Вы работаете в том же учреждении, что и моя дочь?

– Нет, я у Вована работаю. Это его «газель». Так я пошел?

– А покушать вам не надо разве?

– Да я привез из Москвы батон колбасы и два батона хлеба. Пива схожу куплю, где тут у вас лавка что ли?

– Лавка вон она, рядом, только откроют после девяти. Пока попейте простокваши, если хотите.

– Это можно.

Он стал пить прямо из банки, гулко и мощно глотая.

Наталья Васильевна разглядывала содержимое пакета с лекарствами, присланного дочерью. Бинты и тампоны отложила отдельно, всё остальное убрала на полку, под занавеску.

Шофер ушел на рыбалку, прихватив вынутый из машины спининг, банку с мормышкой и ведерко для улова.

– Пусть поспит пока, – сказала она Сонике, которая всё ещё находилась в доме. – А ты, малышка, может, со мной пойдешь, раз никто тебя не ведет гулять? – обратилась она к Анюте, лежавшей на полу, вытянув коротенькие и тонкие лапки и закинув большую морщинистую морду назад.

– Мы выходили с Анютой в сад, но она не хочет гулять, сразу бежит в дом, – оправдывалась Соника. – Только сделала свои дела и тут же побежала назад.

– Ну, пусть сидит дома, раз не хочет гулять. Она устала, наверное, в пути.

– А ты куда?

– А я пойду за молоком. Может, Герда попьёт парного.

Маша долго не открывала, когда же, наконец, вышла, сонно протирая глаза и грозно покрикивая на кур (Ать, вашу Бога душу мать!), которые опять залезли в грядки и разрыли посадки, и встала у калитки, закрыв пространство входа своим большим телом и не думая, судя по всему, пропускать Наталью Васильевну во двор, стало ясно, что всё это не спроста.

– Ты чаво? – сказала она наконец, перестав кричать на кур.

– Да за молочком, – смущенно ответила Наталья Васильевна.

– Я думала, что ты и не придешь сегодня. Поздно уже, – сказала она, посмотрев на солнце. – День.

– Прости, Маша, я сегодня с опозданием, машина из Москвы приехала…

– Сами прибыли или прислали кого? – оживилась Маша, вытирая руки фартуком.

– Собак шофер привез. Одна болеет. Маша, к тебе большая просьба. Если можно, передай через кого-нибудь ветеринару, ты же с ним в родстве, пусть придет к нам собаку посмотреть.

– Мы из райцентра вызываем врача, если что, – сказала Маша неторопливо. – Этот наш не шибко толковый.

– Это на первое время, поможет мне сделать перевязку, больше ничего от него не требуется. А завтра я попрошу матушку позвонить в ветлечебницу, сделать вызов хирурга на дом. Они часто у нашего дома останавливаются, когда едут после службы к себе.

– Валяй, – как-то странно сказала Маша. – А мы вот завтра повезем корову сдавать.

– Куда – сдавать? – удивилась Наталья Васильевна.

– Куды сдавать? Да на кудыкины горы. На бойню чай… Она отвернулась и высморкалась на траву.

– Что с коровой, Маша? Да что у вас случилось такое? – теребила хозяйку Наталья Васильевна.

– А то, – грубо ответила Маша, отстраняя её руку. – Вчера сбили нашу коровушку машиной. Аккурат на мосту. Вымя всё разбито. А так ходит. Да толку что!

Она отвернулась от Натальи Васильевны и утерла кулаком глаза.

– Кто сбил корову? Как это случилось?

– Шишок. Его машину видели. И ехал один, без свидетелей.

– Так надо в суд! Ты заявила в милицию?

– У них в суде свой работает. Да у нас никто показывать на него не пойдет! Бестолку всё это. Так что молочка больше не будет. Хотя банку пожалуй дам. Вчера доила, в холодильнике стояло, не скисло чай… Постой, сейчас вынесу.

Она прошла в дом и вскоре вынесла литровую банку, завернутую в черный полиэтиленовый пакет.

– Спасибо, мне собаке надо. Болеет.

– Собаку молоком моим поить? Вон чаво! Знала, не стала бы давать. Собак мы вовсе не кормим. Сами добычу в дом носят. Вон у Михая псина весной целого теленка притащила, щенков кормить. Вот это собака. А то молоком поить… Вон чаво придумала!

И Маша, не прощаясь и продолжая ворчать, закрыла калитку и ушла в дом.

Уже из окна, когда Наталья Васильевна, упаковав банку, хотела идти к себе, крикнула:

– В сельсовет зайди, там про Бориса говорят кой-чаво! Слухи ходят всякие…

– Спасибо, зайду.