Текст книги "Ласковые имена"

Она была исключительно умным ребенком, и в ней был силен дух мести. Если выходило не так, как она хотела, она была готова приложить все усилия, чтобы никто другой также не поступил бы по-своему, при этом, чтобы сбить людей с толку, она бессовестно использовала свое очарование, а если и это не действовало, то немедленно показывала свой характер.

Будучи в Хьюстоне, она оказывала явное предпочтение Рози и Вернону, которые надышаться на нее не могли. С генералом Скоттом она обращалась довольно пренебрежительно, хотя ей нравилось тыкать в его кадык и ее сочень интересовало, почему у генерала такой хриплый голос. Он ей сказал, что у него в горле сидит лягушка, и, поверив ему, Милэни всегда требовала, чтобы он заставил ее выпрыгнуть. К бабушке она отнеслась довольно прохладно, правда иногда они принимались заниматься любовной потасовкой. Аврора сразу же заявила, что Милэни ужасно избалована. Она особенно стала настаивать на этом, когда девочка отвергла ее попытки избаловать ее еще больше. Она часами скакала на коленях у Вернона, но как только бабушка брала ее на руки, начинала извиваться, как червяк. Что ей нравилось в бабушке, так это ее украшения, и она все время снимала с Авроры серьги или старалась уговорить ее разрешить ей поносить бусы. Когда обе были настроены дружелюбно, Милэни с бабушкой садились на ее кровать, где девочка надевала все украшения из шкатулки. Аврору забавляло, что ее златокудрая внучка увешивает себя всеми украшениями, которые ей удалось скопить, останки былых страстей и собственных причуд, скорее последних, так как она часто сокрушалась о том, что ни один из ее любовников не имел таланта на подарки.

– Дай, надену, – с этими словами Милэни тянулась к любой вещи, которую видела на Авроре. Больше всего ей нравилось янтарное ожерелье с серебряной отделкой; и всякий раз, когда ей разрешалось его надеть, она разгуливала, не смущаясь, что оно свисает у нее ниже колен. Гуляла она по большей части по пятам за Рози, которую безмерно обожала.

– Боже, у меня сердце разрывается, когда я думаю, что этот ребенок растет в штате Небраска! – воскликнула Рози, наблюдая, как девочка запихивает себе в рот овсяную кашу.

– А у меня оно разрывается при мысли об участи мужчин, которые окажутся рядом с ней, когда она вырастет, – отвечала Аврора.

– Она не будет с ними обращаться жестче, чем вы, – сказала Рози.

– Возможно, но в мои времена мужчины были несговорчивее. Их учили быть готовыми к преодолению возможных трудностей.

– Не разговаривай, – сказала Милэни, указывая своей ложкой на Рози. От нее не ускользнуло, что люди все время обращаются к ее бабушке, и это ей не нравилось.

– Поговори со мной, – попросила она через несколько секунд, подставляя свою тарелку, чтобы ей положили еще каши.

– Какие беды могут угрожать ребенку, у которого такой аппетит? – радостно воскликнула Рози, спеша к кухонной плите.

Аврора намазала маслом рогалик, и Милэни тут же потянулась за ним.

– Хватит, – сказала Аврора, принимаясь за рогалик сама.

После рождения Милэни Эмма некоторое время чувствовала себя свободной. В чем-то она оказалась права, или ей так казалось, но она с некоторым удовлетворением наблюдала, как девочка собирала их семью воедино. Были моменты, когда она даже вновь чувствовала общность интересов с Флэпом, но это быстро проходило. Во-первых, Милэни являла собой в некотором отношении некую завершенность. Эмме казалось, что она принесла в этот мир все, что могла. Через несколько месяцев она начала ощущать себя потерянной. В ней жила упорная уверенность, что ей больше нечего делать, хотя она и убеждала себя в том, что глупо думать так в тридцать пять лет. Ей казалось, что все, что в будущем ей предстоит, лишь повторение пройденного, а повторять она не любила.

Иногда ей приходила в голову мысль, что если бы она жила счастливо, все равно она бы сделалась несчастной, чтобы жить в Кирни. Эмма привыкла к Среднему Западу. Люди там были неизменно учтивы, и она уже смирилась с ними, с их тяжеловесностью и отсутствием воображения. Все это каким-то образом соответствовало местному пейзажу, но она до известной степени не могла переступить пределы простой учтивости и по-настоящему подружиться с кем-либо. Казалось, сам пейзаж располагал к одиночеству. Она уходила на длительные прогулки по берегам Плэтте, где дул холодный пронзительный ветер, который, как ей показалось, господствовал над этой местностью и был постоянным. Он заменял этим равнинам отмели, волны, морские приливы и отливы. Когда она поселилась в Небраске, ветер стал ее океаном, и она его полюбила, хотя местные жители постоянно на него жаловались. Она почти могла к нему прислониться. Ей нравилось слушать его вздохи и свист по ночам, когда не спала только она. Эмма ничего не имела против ветра. Но она не любила летнее, а иногда и зимнее безветрие. В этой неподвижности она ощущала отсутствие душевного равновесия. Когда ветер умирал, она ощущала себя падающей, только падение происходило не во сне.

В Кирни Флэп влюбился. Это была процветающая провинция, к тому же она была гораздо дальше от двадцатого века, чем Де-Мойн. Студентки потихоньку влюблялись в него, но дойти с ним до постели ему было нелегко. Город для этого был слишком мал, а девушки были чересчур неопытными. Если бы какая-нибудь из них забеременела, Флэпу пришлось бы распрощаться со своей должностью.

Чтобы избежать этого, он стал встречаться с молодой женщиной, которая была моложе его всего на десять лет и преподавала рисование. Для Кирни она была достаточно свободна от предрассудков: она училась в Сан-Франциско, была замужем и разошлась. Она происходила из местной хорошей семьи, точнее, из лучшей семьи в городе, и общественное мнение давно даровало ей право на умеренную богемность.

Она занималась живописью и преподавала. Она и Флэп вместе входили в три факультетских комитета, что открывало широкие возможности для встреч. Она была серьезна, немногословна, в течение шести месяцев не давала ему согласия. Она изучала современные танцы и вела занятия в группе йоги, имела чудесную фигуру и прекрасно двигалась. Не звали Дженис. Если бы Флэпу потребовалось оставить Эмму для того, чтобы спать с Дженис, он бы сделал это. Дженис на этом не настаивала, но ей было нужно, чтобы он был в нее влюблен. Он сказал ей, что любит ее уже год, что было и правдой, и неправдой. За три недели их связи он так в нее влюбился, что признался в этом Эмме. В этот момент Милэни сидела у него на коленях, рисуя его ручкой на скатерти синие кружочки.

– Почему ты мне это говоришь? – спокойно спросила Эмма.

– Но ты же все равно это должна знать. Разве ты не замечаешь этого по тому, как я себя веду?

– Пожалуйста, не разрешай ей рисовать на скатерти, – попросила Эмма. – Ты всегда позволяешь ей портить скатерть.

– Я говорю серьезно. Ты заметила это по моему поведению?

– Если это тебе необходимо, я тебе скажу. Нет. Я только замечаю, что ты меня не любишь. Вовсе не обязательно, что это как-то настраивает меня против тебя. Возможно, что ты меня любил, сколько мог, не знаю. Но понимать, что ты не любишь меня, и знать, что ты любишь кого-то другого, – не одно и то же. Это болит по-разному, – добавила она, отбирая у Милэни ручку, когда она снова потянулась к скатерти.

Милэни мрачно посмотрела на мать. Просто удивительно, как мрачнел ее взгляд, когда она сердилась. Она не заревела, так как усвоила, что рев на маму не действует. Ей был присущ талант бабушки: уметь смолчать, и, спрыгнув с коленей отца, молча пошла прочь. Флэп был слишком погружен в свои мысли и не заметил этого.

– Ладно, – махнул он рукой. Флэп отращивал усы, чтобы доставить удовольствие Дженис, что заставляло Эмму еще больше презирать ее вкус. С усами, в своей плохой одежде он выглядел особенно потрепанным.

– Скажи мне, чего ты хочешь. Если тебе нужен развод, можешь разводиться. Я не собираюсь становиться на пути чьей-то страсти. Если желаешь, иди и живи с ней. Только скажи, чего ты добиваешься?

– Я не знаю, – признался Флэп.

Эмма встала и начала готовить гамбургеры. Скоро должны были прийти домой мальчики.

– Ну хорошо, ты мне скажешь, когда примешь решение? – спросила она.

– Если я смогу что-нибудь решить, – сказал он.

– Лучше уж решай. Мне не хотелось бы тебя возненавидеть, но это может случиться. Я думаю, мне нужно твое решение.

Но Флэп его так и не принял. По правде говоря, он боялся Дженис больше, чем Эммы. Она была способна на истерики, чего не было у Эммы, а он ошибочно принимал ее истерики за убеждение. Когда она кричала, что убьет себя или его, если он перестанет с ней встречаться, Флэп ей верил, впрочем, у него никогда не было намерения отказаться от этих встреч. Дженис это достаточно хорошо знала, но ей нравилось устраивать сцены. Она не была влюблена во Флэпа и не очень желала, чтобы он оставил свою жену, но ей требовалось соблюсти весь ритуал страсти, и поэтому она находила сцены необходимыми. Со временем их страсть стала зависеть от ее приступов.

В отличие от нее Эмма отступилась. Она ожидала, что муж оставит ее; через несколько месяцев даже стала надеяться на это. В этом случае, по крайней мере, будет больше места в гардеробной. Но потом она поняла, что Флэп не уйдет до тех пор, пока она или Дженис не вынудит его к этому. Он был очень любезен и не раскачивал лодку. Тогда Эмма махнула рукой. Она допускала его в дом к детям. Он не хотел ее, но это не проблема. Она и прежде обычно засыпала на кушетке после просмотра поздних телепрограмм. Сцен она не устраивала, ибо от них очень расстраивалась. Да к тому же не находилось повода для ссор. То, что когда-то было браком, больше не существовало. И то, что двое людей были связаны друг с другом длительное время, мало что значило.

Она знала, что, вероятно, следовало заставить его уйти, но он был таким инертным, так привязан к детям, так зависел от своих привычек, что совершение этого шага потребовало бы громадных усилий и ярости. Она устала обманываться еще в Де-Мойне. Поведение Флэпа казалось малодушным, но таков он был на самом деле. От него она уже больше ничего не ожидала, а втягивать себя в это она не хотела.

Она полностью отошла от всякой университетской жизни: отвечала отказом на все приглашения, уклонялась от всех приемов, отвергла всех факультетских жен. Поскольку Флэп заведовал кафедрой, а она была его женой, он оказывался в затруднительном положении, но Эмме было все равно. Когда в университет приезжали лекторы, она не ходила их слушать, если устраивались чаепития, она не посещала их.

– Играй в эти игры со своей любовницей, – говорила она. – Твои колени ощутят приятное возбуждение. Одному Богу ведомо, как я там нужна. Я надеюсь, что никогда в жизни больше не увижу чертова цыпленка с макаронами.

– При чем тут это? – хотел знать Флэп.

– При чем? Но это же главный продукт вашей светской жизни. Ты забыл? Это дешевое вино, дешевые ткани, старомодная мебель, скучный разговор, скучные люди, душная одежда да еще цыпленок с макаронами.

– Что ты говоришь? – спросил он.

– Что двенадцать лет быть факультетской женой мне достаточно. Дальше тебе придется лидировать без меня.

В таком расположении духа она совершила большую ошибку. У Флэпа был коллега, который, казалось, ненавидел ученых не меньше нее. Его звали Хью, он был моложав, не старше сорока лет, циничен, любил Джойса. Он недавно развелся, и Флэп время от времени приглашал его к себе. Он любил выпить и поговорить о кино, а Эмма вдруг обнаружила, что и она тоже любит выпить и поболтать о кино. У него был едкий ум, и его убийственные замечания о коллегах ученых и университетской жизни звучали весело. Когда приходил Хью, Эмма могла вдоволь насмеяться, и тогда у нее исчезало то, что терзало ее душу. И она испытывала огромное облегчение. Голубые глаза Хью холодно блестели, а нижняя губа кривилась. Однажды он явился, когда Милэни спала, – он сам был отцом и хорошо представлял себе режим дня, – и соблазнил Эмму на кроватке Тедди. Эмма подозревала, что это должно было произойти, но была не готова к последствиям. Хью хладнокровно сообщил ей, что она его не удовлетворила.

Эмма была поражена.

– Совсем? – спросила она.

– Да. Мне кажется, ты забыла, как трахаться. – Он сказал это приятным голосом, зашнуровывая свои теннисные туфли. – Давай попьем чая, – спокойно прибавил он.

Вместо того, чтобы выкинуть его из дома, Эмма прониклась к нему интересом. Она приняла его критику близко к сердцу. В конце концов, сколько времени прошло с тех пор, как она обращала на секс серьезное внимание? Флэп был к ней равнодушен много лет, а Сэм Бернс был слишком влюблен, и ему не требовалось особых тонкостей. Кроме того, она давно привыкла сдерживать как свои надежды, так и физические ощущения, от этого зависела ее домашняя жизнь.

Однако критика поразила ее и очень взволновала.

– Не беспокойся, – мило заметил Хью. – У тебя все на месте. Этому можно научиться.

Учеба происходила в его доме, расположенном всего через три квартала от ее дома, и на прогулках, маршруты которых выбирались очень разумно. Его жена сбежала на восток. Со временем, весьма скоро, Эмма поняла, почему. Холодный блеск в глазах Хью не исчезал. Эмме хотелось уйти, едва она входила, но некоторое время она чувствовала себя привязанной. Вскоре она поняла, что презрение Хью к университету было лишь позой. Он был там совершенно на месте. Подлинным предметом исследований у него был секс, а университет представлял для этого обширные возможности. Его спальня была разновидностью классной комнаты. Он тренировал Эмму разборчиво, как балерину. Некоторое время она воздавала ему должное: признавая свою неопытность, она сделалась его прилежной ученицей. Потом благодарность прошла, она ощутила, что ее подавляют. Его оргазмы были подобны сильным ударам. Хью часто звонили какие-то люди, с которыми он разговаривал грубо. Он не хотел, чтобы Эмма слушала его разговоры, и не любил, когда она у него задерживалась дольше определенного часа. Она начала испытывать стыд. Понимая, что надо быть мазохисткой, чтобы иметь связь с человеком, не испытывавшим к ней привязанности, она все же продолжала с ним встречаться. Позднее ей стало казаться, что ее чувство – это, скорее, форма ненависти, а не форма любви. Хью превращал удовольствие в унижение. Она не понимала, как ему это удается, и не знала, как от него уйти.

Она осторожно попыталась поговорить об этом с матерью.

– Ах, Эмма, – сказала Аврора, – как я жалею, что ты вышла замуж за Томаса. Он тебе не пара. Конечно, мои любовники были далеко не гении, но все они, во всяком случае, желали мне добра. Кто этот мужчина?

– Просто человек. Преподаватель.

– Ты знаешь, тебе надо растить детей. Как хочешь, избавляйся от этого. Когда дела по-настоящему плохи, лучше они не станут. Единственный способ что-либо прекратить – сделать это немедленно. Если ты решила покончить с чем-то в следующем месяце, это значит, что ты не решила ничего. Почему бы тебе не приехать с детьми сюда?

– Мама, у мальчиков школа, я пока не могу приезжать.

Аврора сдержалась, но с трудом.

– Эмма, ты неуравновешенная. Ты всегда была склонна к саморазрушению. Мне кажется, тебе из этого не выбраться. Может быть, мне стоит приехать к тебе?

– Зачем? Чтобы сказать этому человеку, чтобы он перестал со мной встречаться?

– Я вполне могу сказать ему и это.

Эмма поняла, что мать способна так поступить.

– Нет уж, оставайся дома. Я справлюсь.

Эмма действительно избавилась от своей связи, но на это ушло еще три месяца. Она разрушила ее, когда достигла его уровня сексуальности и стала использовать его же козыри. Он не был заинтересован в партнерше равной ему; когда в голове у Эммы прояснилось и к ней вернулась ее уверенность в себе, она стала ощущать все меньше желание доставлять ему удовольствие. Он стал относиться к ней все злобнее, все пренебрежительнее. Хью поддерживал себя в отличной форме, у него было полно витаминов и всякой здоровой еды, и он презирал Эмму за то, что у нее этого не было. Вначале он выбрал самую простую мишень для своей критики – фигуру Эммы. Он стал ей напоминать, что зад у нее слишком большой, а грудь слишком маленькая, а бедра чересчур вялые. Эмма просто пожала плечами.

– В отличие от тебя я не склонна к нарциссизму, – сказала она. – Даже если бы я стала делать упражнения по десять часов в день, моя фигура осталась бы к этому безразлична.

Зная, что он старается унижать ее, она спокойно и с облегчением предоставила ему действовать. Она понимала, что он собирается как-нибудь ее обидеть – и была начеку. В его глазах она видела готовность оставить на ней шрам. Однажды, когда они одевались, она сказала что-то про детей.

– Боже, какие у тебя безобразные отпрыски, – заметил Хью.

Эмма наклонилась, как раз у нее под рукой лежала его большая теннисная туфля. Она размахнулась и изо всех сил ударила ею Хью по лицу. Она разбила ему нос, и кровь сразу же потекла по его бороде, закапала на грудь. Потом она отбросила туфлю. Хью не мог поверить, что она способна на такое.

– Ты, сумасшедшая язва, ты разбила мне нос. Что тебе нужно?

Эмма ничего не ответила.

– Ты разбила мне нос, – повторил он. Кровь капала на пол. – Мне преподавать сегодня вечером. Что, по-твоему, могут подумать люди?

– А ты скажи им, что твоя девушка ударила тебя по носу теннисной туфлей и у тебя было небольшое кровотечение, – посоветовала Эмма. – И никогда больше не говори гадости про моих детей.

Хью начал ее бить, и она выбралась на улицу вся в крови, которая, правда, преимущественно была его. Ей пришлось уйти босиком, но, к счастью, удалось проскользнуть в ванную так, чтобы дети ее не видели. Приняв ванну, она смыла с себя всю свою связь. Ей было приятно вспоминать, как она ударила его туфлей.

Несколько недель после ссоры она сохраняла трезвый взгляд на вещи. На некоторое время она словно очистилась. Эмма сознавала, что от Флэпа для нее теперь не было никакой пользы. Он был слишком вялым, чтобы изменить положение, а Дженис не могла без него обойтись. Ему никогда не удастся набраться сил, чтобы прекратить их связь, да Эмма этого от него и не хотела. Он принудил ее отдалиться, что она и сделала. Она без всякого желания готовила ему завтрак и следила за его одеждой, это было проще, чем снимать с него нагар эмоциональности. И Эмма с удовольствием предоставила это Дженис. С Флэпом не будет никаких проблем, если Дженис почему-либо не решит его оставить.

Некоторое время Хью был несносен. Он ненавидел Эмму за свой разбитый нос, а больше – за их разбитую связь. Он уже приготовился избавиться от нее, но вышло, что, пожалуй, она бросила его первой, что было невыносимо. Было похоже, что его отвергли, а отказа он не терпел. Чтобы оставить ее как полагается, требовалось, чтобы она вернулась. Он стал названивать и вырастал у нее на пороге в неурочное время. Эмма не желала его пускать, но он преследовал ее. По телефону он говорил ей гадости, чтобы, если представится возможность, обидеть ее. Была середина зимы, и от мрачной настойчивости Хью у Эммы развилась клаустрофобия. По наитию ей удалось убедить Флэпа, что ей необходимо уехать, и не в гости к матери, а для того, чтобы навестить свою подругу Пэтси, которая, очевидно, была совершенно счастлива во втором браке. Ее муж был преуспевающий архитектор.

Флэп согласился, и Эмма уехала. Пэтси теперь звали миссис Фэйрчайлд. Ее муж был, по-видимому, очень приятным человеком, и к тому же необыкновенно красивым. Он был высокий, напряженный, трудолюбивый и остроумный – в тех редких случаях, когда начинал говорить. У Пэтси остался одиннадцатилетний сын от первого мужа и были две очаровательных дочери от второго. Сама она выглядела великолепно и имела чудесный современный дом в Беверли Хиллз.

– Я знала, что так получится, – сказала Эмма. – Как первой отметила моя мать, в твоей жизни есть все, чего нет в моей.

Бросив взгляд на свою бесформенную и безвкусно одетую подругу, Пэтси не сочла нужным это отрицать.

– Да, мне здесь нравится, – сказала она. – Всем, что я имею, я обязана Джо Перси, помнишь того сценариста? Однажды он пригласил меня выйти в свет, когда у меня было плохое настроение, помнишь, я еще тогда отрезала волосы? Именно тогда я встретила Тони.

Они проговорили почти всю ночь, расположившись в прекрасной комнате с покатым потолком. Внизу сверкал огнями Лос-Анджелес.

Вообще-то они проговорили три дня, все это время Пэтси возила подругу по городу. Она брала ее с собой на пляжи, на побережье Сен-Симеон; а накануне отъезда устроила, как и подобает, в ее честь вечеринку, великолепие которой довершалось присутствием кинозвезд. Некоторым из них Энтони Фэйрчайлд построил дома. В вечерних нарядах Фэйрчайлды были блестящей парой, выглядевшей шикарнее некоторых звезд. Среди собравшихся были Райан О'Нил и Апи Макгроу, и муж Апи Макгроу. Несколько гостей пришло в пивайсах, по-видимому это были администраторы. Еще там оказались миниатюрный французский актер и какой-то мужчина, видимо сосед. Они с Энтони Фэйрчайлдом говорили о политике, в то время как остальные хохотали над своими шутками. Эмма никогда прежде так остро не ощущала, что она безвкусно одета, и поэтому старалась вести себя незаметнее, что было нетрудно. За исключением простой вежливости, с какой обходились с Эммой, присутствующие все решили, что она ничего собой не представляет, и перестали обращать на нее внимание.

Поздно приехали Питер Богданович и Сибил Шепхерд, а сценарист Джо Перси, старинный приятель Пэтси, напился в самом начале вечера и заснул, устроившись в уголке одной широкой софы.

Когда гости разошлись, Пэтси принесла одеяло и накрыла его. Он что-то забормотал, и она, присев рядом, обняла его.

– Не помню, чтобы у него раньше были такие мешки под глазами, – заметила Эмма.

– Не было. Он не знает меры. Женщины его погубили. Знаешь, у него здесь есть комната. Собственно говоря, дом для гостей. И только гордость заставляет его иногда на время покидать его. Мы составляем друг другу компанию. Ты же видела, что Тони все время работает.

В самолете, возвращаясь домой, Эмма пыталась представить себя на месте Пэтси: в роскошном доме, где всегда чисто, с детьми, выглядевшими так, будто их растили на мыле и зубной пасте. Она подумала о Хью, но он перестал ее беспокоить. Он завел себе новую подругу. Это было проще, чем связываться с Эммой, которая могла, в конце концов, снова отвергнуть его из упрямства.

– Как выглядит Пэтси? – спросил Флэп. Он всегда был ее горячим поклонником.

– Лучше, чем все мы пятеро вместе взятые, – сообщила Эмма, рассматривая свое потрепанное семейство, имевшее типичный вид жителей маленького городка. Ясно было одно: в том, что касалось внешнего вида, только Милэни предстояло достичь класса Пэтси.

Когда с проблемой Хью было покончено, Эмма почувствовала небывалую ясность мысли. К величайшему счастью, возможно, самому большому в ее жизни, у ее дверей возникло очень милое существо в лице молодого ассистента Флэпа, выпускника университета; это был долговязый ласковый парень по имени Ричард. Он был из Вайоминга, не особенно умный, зато чрезвычайно приятный. Еще он был очень застенчив и почтителен; Эмме потребовалось несколько месяцев, чтобы заставить его влюбиться в нее. Ричарду трудно было поверить, что такая взрослая леди вдруг захотела с ним спать, а еще тяжелее было смириться с мыслью, что он может спать с чьей-либо женой. Это было ужасным грехопадением, а поскольку Эмма была женой доктора Гортона, он был уверен, что ему в результате не удастся получить свою магистерскую степень, что очень бы огорчило его родителей.

Эмма его не торопила. С исключительной осторожностью она пережидала его многочисленные колебания и отступления. Если на свете был человек, которому она не хотела бы причинить вреда, то это прежде всего Ричард. Он казался не намного старше или взрослее ее мальчиков, собственно говоря, по начитанности Томми, возможно, его перегонял, и она с болью понимала, что ей самой бы не понравилось, если бы какого-нибудь из ее сыновей прибрала к рукам женщина старше него.

Тем не менее, впервые со времен Сэма Бернса, она сразу же ощутила в себе уверенность, что может принести кому-то пользу. Ричард планировал стать учителем в Вайоминге. Казалось, в жизни он не испытывал к себе особого внимания и не приучился от кого-то его ожидать; естественно, что он Откликался на него всей душой. Она очаровала его так, что он перестал перед ней робеть и научила поддаваться порывам. Вскоре, чтобы порадовать ее, он был готов покончить с учебой или совершить любой другой шаг. Они никогда не ссорились – им не о чем было спорить. В отношениях с ней он сохранял некоторую покорность, даже после года их любви. Эта покорность была проявлением его уважения, а Эмма воспринимала ее как напоминание о своем возрасте. У него была застенчивая улыбка, лишенные цинизма глаза, длинные стройные ноги. Ричард был полон огня и привносил юношескую свежесть в любой поступок. Он никогда не сталкивался с серьезными разочарованиями, не был настроен критически и не имел оснований не любить самого себя. Он казался Эмме свежим как роса, а он никогда не видел в ней той обрюзгшей, изношенной женщины, которой она себя чувствовала.

Ей было так хорошо и легко с Ричардом, что она даже стала жалеть своего измотанного мужа, который выглядел еще потасканнее и неопрятнее, чем обычно. Он мог найти себе милую впечатлительную девочку, которая видела бы в нем незаурядную личность, а вместо этого связался с женщиной, подверженной неврозу больше, чем его жена.

Флэп смутно догадывался, что у его жены должен быть любовник, но не чувствовал за собой права задавать ей вопросы. Не в силах справиться с Дженис, он вновь стал разговаривать с Эммой и даже почувствовал интерес к детям, что было для него своего рода убежищем. У него появилось смутное подозрение, что у Дженис есть любовник, но понимал, что ему не справиться с двумя изменами, даже с одной.

Литература производила на Ричарда не меньшее впечатление, чем секс, и он почти каждую неделю открывал по великому писателю. Эмма не могла удержаться от того, чтобы не поучить его, и у него улучшились оценки. Как всегда, на недостатки ее нового положения указала ей мать.

– Я уверена, что он отличный парень, – сказала Аврора. – Но, дорогая, какая ты непрактичная. Не забудь, что для него это первая любовь. И что ты будешь делать, когда он захочет отвезти тебя в какой-нибудь очень холодный город в Вайоминге? Ты несчастлива будучи женой профессора университета, что тогда можно сказать о положении жены школьного учителя? С этим ведь придется что-то решать.

– По-моему, ты советуешь мне сделать то, что никогда не удавалось тебе. Что и когда ты решала?

– Не груби, Эмма. Меня брак просто не интересовал, вот и все.

– Меня он тоже интересует все меньше и меньше.

– Дело в том, что мужчины в нем заинтересованы, – заметила Аврора. – Мои уже чересчур стары, чтобы слишком суетиться, что бы я ни сделала. А молодые легко расстраиваются.

– Я больше не хочу об этом говорить. – Эту фразу она стала произносить все чаще и чаще. Иллюзия, что от разговора может что-нибудь перемениться, оставила ее, и когда она разговаривала о будущем слишком много или оптимистично, у нее становилось тревожно на душе.

Но ей повезло, что в Кирни она нашла себе подругу. Она чувствовала себя оторванной от жизни университета, отчасти из-за романа Флэпа, отчасти из-за своей несклонности к общению, и даже не предполагала, что может с кем-нибудь подружиться. У нее были Ричард и ее дети, и она намеревалась много читать. Но потом однажды она познакомилась с высокой застенчивой девушкой, родом из Небраски, по имени Мелба, которая была замужем за школьным тренером по баскетболу. Мелба вся состояла из зубов и локтей, но при этом была очень дружелюбной; женщины быстро увлеклись друг другом. Казалось, что Мелба, несмотря на то, что имела пятерых мальчиков в возрасте менее двенадцати лет, переполнена неизрасходованной энергией. У нее было много нервозных привычек, одна из которых состояла в том, что, сидя на кухне у Эммы, она беспрерывно помешивала кофе. Она выпускала ложку из рук только для того, чтобы сделать глоток. В ней была какая-то нордическая медлительность. По-своему она испытывала такое же восхищение двухэтажным домом Эммы, какое у Эммы вызвал особняк Пэтси в Беверли Хиллз. Ей казалось, что у Эммы романтическое существование, поскольку ее муж преподает в университете; на нее завораживающе действовало, что дети Эммы читают книжки, а не гоняют целыми днями мяч, как делали ее мальчишки.

Эмму, в свою очередь, заинтриговал тот факт, что у кого-то семейная жизнь может оказаться хуже, чем ее собственная. Дик, муж Мелбы, не интересовался ничем, кроме выпивки, охоты и спорта – рядом с его полным пренебрежением к Мелбе Флэп казался заботливым до надоедливости. Эмме часто хотелось объяснить Мелбе, что все это относительно, но для Мелбы это было бы чересчур сложно. Эмма вскоре почувствовала, что ей ужасно хочется подразнить подругу, и призналась ей, что у нее роман, хотя это было и рискованно.

– Ты говоришь, с молодым парнем? – переспросила Мелба, морща свой большой лоб от старания это вообразить. Она попыталась поставить себя на место Эммы, представить себе, что спит не с Диком, а с кем-то другим, но это не получалось. Она смогла только представить, как Дик убил бы ее, если бы узнал. Ее смутно беспокоило, что Эмма связалась с молодым парнем, но это было так далеко от того, на что была способна она сама, что ее воображение так и не смогло окончательно охватить это обстоятельство. Она знала одно: если Эмма такое делает, это должно быть очень романтично. С тех пор она стала в разговорах называть Ричарда «твой Дик».

– Ричард, – не уставала поправлять ее Эмма. – Я зову его Ричард. – Но Мелба так и не смогла переключиться. В ее мире все Ричарды звались Диками.

Но это была единственная трещина между ними, ибо не было на свете существа добродушнее Мелбы. Трудность состояла в том, чтобы заставить поладить мальчиков, так как сыновья Эммы считали ребят Мелбы серой деревенщиной – и Эмма в душе соглашалась с этим суждением. С Милэни Мелба робела. Она, очевидно, считала девочку исключительно утонченным созданием.

– Этот ребенок не нежнее грузовика, – говорила Эмма, но это ничего не значило. Милэни решила, что вряд ли стоит тратить на Мелбу обаяние. Как казалось Эмме, вся жизнь Мелбы состояла из надежды, что цены в супермаркете не будут расти. Если продукты подорожают, муж будет ее ругать, что она тратит деньги, а надо же им что-то есть. Она была ходячим клейким ценником. Не успев зайти к Эмме на кухню, Мелба объявляла: