Текст книги "Шерлок Холмс в Америке"

Глава третья
Так кто вы такие будете?

– Ну, – спросил я, услышав ужасную новость, – что мы теперь будем делать?

– Мистер Смит, я удивлен, что вы задали такой вопрос, – ответил Холмс с неподходящей случаю ухмылкой. – Мы должны немедленно отправиться посмотреть, не можем ли мы чем-то помочь властям. Мистер Кенсингтон, далеко ли отсюда ферма Олафа Вальгрена?

– Меньше десяти миль.

– Тогда давайте любой ценой доберемся туда как можно скорее. Время уходит.

– Как хотите, – сказал Кенсингтон и привел в движение упряжку чалых лошадей, тряхнув поводьями.

Всего за пару минут за спиной остались довольно немногочисленные красоты Александрии, и мы добрались до открытой сельской местности к югу от города. Среди многочисленных небольших болот повсюду торчали невысокие крутые холмы. Фермеры разбили поля везде, где только возможно, но их усилия выглядели тяжелыми и бесперспективными, поскольку каменистая почва не походила на сельскохозяйственный рай. Я поделился своим наблюдением с Кенсингтоном, который тут же согласился:

– Вы правы, сэр. Б́ольшая часть земель по соседству годится скорее для выпаса коров, а не для выращивания кукурузы или пшеницы, но это не мешает шведам, немцам и им подобным продолжать попытки собрать урожай. Однако все они умрут в нищете, если вам интересно мое мнение.

– А как насчет мистера Вальгрена? – спросил Холмс. – Он тоже из тех бедных фермеров, которых вы упомянули?

– Ну, сэр, мне не хочется говорить плохо о покойниках… – начал было Кенсингтон.

Холмс перебил его:

– Мертвые, как и живые, заслуживают нашей честности, мистер Кенсингтон. Так что говорите все, что думаете, без утайки, поскольку мистер Вальгрен, без сомнения, сейчас в лучшем мире, где людское мнение, будь оно доброжелательным или суровым, ничего уже не значит.

– Можно и так сказать, сэр, и, боюсь, вы угадали, – кивнул Кенсингтон. – Скажу вам так: Олаф был умнее большинства, насколько я могу судить, но все-таки недостаточно умен, чтобы отхватить нормальный кусок земли. Эта его ферма – худший участок во всем округе. Сплошь каменистые холмы да болота. Впрочем, не его вина, что он опоздал к обеденному столу и получил остатки.

– Очень интересно, – пробормотал Холмс, хотя я не понимал, отчего его так заинтересовало оставлявшее желать лучшего состояние фермы Вальгрена. – А когда именно мистер Вальгрен появился в окрестностях Холандберга?

Кенсингтон почесал затылок, потом энергично потер подбородок, словно размышлял над запутанной задачей в высших сферах дифференциальных исчислений, и наконец сказал:

– Лет восемь-девять назад, насколько я помню. Секретарь отдела по землепользованию сможет назвать точную дату, уверен, но где-то в районе тысяча восемьсот девяностого года. Б́ольшую часть самых лучших земель в округе раздали к восьмидесятому году, ну к восемьдесят пятому уж точно, так что Олафу пришлось довольствоваться тем, что он смог получить.

– Понятно. Если я все верно понял, то ферма не была особо успешным предприятием.

Услышав этот комментарий, Кенсингтон фыркнул:

– Куда уж вернее. Сказать по правде, это место всегда скорее служило свинарником. А если учесть, что свиней надо еще и выращивать по четыре месяца, сложно прокормить семью.

– То есть Вальгрен был женатым человеком? Остались жена и дети?

– Дети, – отозвался Кенсингтон. – А жена – боже, такая чудесная женщина! – умерла лет шесть назад от воспаления легких. А потом прошлой осенью, вскоре после того как Олаф выкопал этот камень, его сын Олаф-младший в один прекрасный день собрал вещички и был таков. Думаю, он просто не выдержал жизни на ферме, и я не могу его винить. Последнее, что я слышал о нем, будто бы он направился куда-то на запад. Так что с Вальгреном осталась только его дочка Муни.

– Какое странное имя, – заметил я.

– Это скорее прозвище, – объяснил Кенсингтон извиняющимся тоном. – При рождении ей дали имя Мойра, но все кличут ее Муни.

– А почему? – спросил Холмс.

– Думаю, если вы когда-нибудь познакомитесь с ней, то поймете. Она милая девочка, и мы с женой ее очень любим. Просто она немножко отличается от нас, вот и все. Те, кто ее не знает, считают Муни пришибленной, но они заблуждаются. Как я уже говорил, она просто другая.

– Ясно, – кивнул Холмс. – Скажите, а сколько ей лет?

– Шестнадцать. Знаете, мы организовали чудесный праздник по случаю ее дня рождения у нас дома всего лишь на прошлой неделе.

Последнее замечание явно заинтриговало Холмса, поскольку он на минуту задумался, а потом спросил:

– А сейчас юная Муни на ферме, как вы думаете?

Вопрос, по-видимому, удивил Кенсингтона:

– Нет! Разве я не сказал? Она живет с Элси – это моя жена – и со мной. Уже несколько месяцев. Думаю, мы теперь ее семья. Бедное дитя.

– А как она оказалась у вас, могу я поинтересоваться?

Впервые Кенсингтон проявил скрытность. Он уставился прямо перед собой поверх голов лошадей, словно изучал горизонт в поисках ответа, а потом наконец сказал:

– Мне не хотелось бы говорить об этом. Просто у нее были проблемы с отцом. По моим представлениям, он с ней дурно обращался, и, когда она пришла к нам, мы ее забрали. Теперь она счастлива, и это главное.

– Но она, как я понял, в курсе, что отец мертв?

– Я ей сообщил, – коротко ответил Кенсингтон, и по голосу стало ясно, что он не желает больше обсуждать дочь Олафа Вальгрена.

Холмс тут же уловил его настроение и сменил тему. Накинув нам на колени толстые шерстяные одеяла, которые хоть как-то защищали от холода, он спросил:

– Скажите, мистер Кенсингтон, а что местные жители думают о руническом камне? Они верят, что он настоящий, или считают подделкой, которую состряпал мистер Вальгрен ради наживы?

– Хороший вопрос, сэр, очень хороший. Я бы сказал, что мнения разделились. Кое-кто полагает, что Олаф пытался всех облапошить, тут не поспоришь; но многие рады поверить, что он совершил великое открытие. Особенно шведы настроены считать камень настоящим. С другой стороны, местные норвежцы, считай, против всего, за что выступают шведы. Немцам, насколько я вижу, нет дела до обоих. Но споры идут оживленные, и конца им не будет, как я полагаю.

– А вы, мистер Кенсингтон? На чьей вы стороне в этом великом противостоянии?

Кенсингтон обернулся и хитро подмигнул Холмсу:

– Это, сэр, зависит от того, где я нахожусь. Если я со шведами, то я за камень, ну а если я в городе среди скептиков, то я такой же сомневающийся, как и они. Понимаете, нет никакой пользы от всех этих споров о подлинности камня, совсем никакой, поскольку все равно никого не переубедишь. Это как религия для местных: с таким же успехом можно примыкать к католикам или к лютеранам. По крайней мере, я так это вижу.

– Мистер Кенсингтон, очевидно, что вы умный человек, – признал Холмс. – Аплодирую вашей мудрости, но мне интересно вот что. Вы ранее упомянули, что череп незадачливого мистера Вальгрена, как вы ярко выразились, «был расколот, словно зрелый арбуз». Значит ли это, что вы видели труп бедняги?

– Разумеется, – ответил Кенсингтон, пошарил под сиденьем и вытащил черный цилиндр, который немедля водрузил на голову. – Думаю, вы и не догадываетесь, джентльмены, что я единственный владелец похоронного бюро в округе Дуглас, не говоря уже о том, что я также являюсь главой местного исторического общества и членом городского совета. Я отвез тело покойного в город незадолго до нашей встречи.

Это неожиданное открытие было сродни манне небесной для Холмса, который тут же зас́ыпал Кенсингтона разнообразными вопросами касательно убийства Олафа Вальгрена. В течение следующего часа, пока мы ехали к ферме жертвы по дорогам, становившимся все более ухабистыми, Кенсингтон смог поделиться с нами самыми существенными деталями дела.

Он сообщил, что тело Вальгрена обнаружили около семи утра в его же амбаре.

– Один из соседей, фермер по имени Ларс Олсон, пришел одолжить какой-то инструмент. Дверь дома никто не открыл, поэтому Ларс решил дойти до амбара, решив, что найдет там Олафа. Представьте его шок, когда он увидел тело. Ни у кого из соседей нет телефонов, так что Ларс пулей побежал в Холандберг и поднял городского констебля, который позвонил шерифу Бему в Александрию.

– И во сколько же шериф прибыл на место преступления? – уточнил Холмс.

– Ровно в половину девятого. Я точно знаю, поскольку приехал вместе с ним, как и пара других парней из города. Мы обнаружили тело лежащим в навозной куче в дальнем углу амбара. Не оставалось никаких вопросов о том, что именно послужило причиной смерти. Череп был расколот на две почти ровные половинки окровавленным топором, который валялся у двери. Вас, может быть, заинтересует тот факт, что мы также обнаружили рядом с телом Олафа дробовик.

– Правда? А из него стреляли недавно?

– Порохом не пахло. Но он был заряжен, это я знаю.

Дальше Холмс задал довольно много вопросов о том, что представляла собой рана на голове Вальгрена. Он узнал, что кровь уже запеклась к приезду шерифа, и это позволило Кенсингтону, имеющему кое-какой опыт в таких делах, прийти к выводу, что смерть наступила, должно быть, за несколько часов до этого.

– А шериф – кажется, вы сказали, что его фамилия Бем, – обыскал амбар на предмет улик?

– А то как же, – подтвердил Кенсингтон. – Гус Бем малый не промах. Он прошерстил весь амбар, дом и прилегающие постройки с частым гребнем. Но не обнаружил ничего подозрительного. Разумеется, рунический камень мы тоже не нашли.

– А где камень хранился до исчезновения?

– Ну, вообще-то, никто понятия не имеет, куда Олаф дел камень, поэтому, как я понимаю, нельзя наверняка утверждать, что он украден. Но скажу так: вряд ли у бедолаги Олафа было еще хоть что-то, ради чего стоило бы убивать.

– А какого размера камень? – спросил Холмс.

– Внушительного. Я бы сказал, около двух с половиной футов в высоту и примерно полфута в ширину, а в толщину где-то от четырех до шести дюймов.

– Сколько весит камень такого размера?

– Ну, уж точно немало, – ответил Кенсингтон. – Думаю, как минимум пару сотен фунтов.

– Спасибо. Прошу вас, продолжайте.

Далее Кенсингтон рассказал о том, что предварительное расследование шерифа на ферме не принесло никаких особых улик, кроме окровавленного топора. В результате Кенсингтона попросили в начале одиннадцатого перевезти тело Вальгрена в Александрию, где окружной коронер проведет вскрытие. Холмс собирался было задать еще какой-то вопрос, но тут мы переехали через небольшую горку и увидели впереди ферму. Во дворе стояло несколько повозок и как минимум один экипаж, и целая толпа народу кружила вокруг.

– Вот мы и прибыли, – сказал Кенсингтон, подстегнув лошадей. – Такое впечатление, что ферма Олафа стала местной достопримечательностью.

Пока мы выезжали на узкую дорожку, ведущую к дому, я убедился, что Кенсингтон вовсе не преувеличивал, описывая плачевное состояние фермы Вальгрена, которая, несмотря на свой короткий век, выглядела совершенно обветшавшей. Самым большим строением был деревянный амбар без следов краски, покосившийся на один бок, так что первый же порыв сильного ветра мог бы его опрокинуть. По соседству грохотали в воздухе ржавые лопасти высокой металлической мельницы, и мне стало интересно, как вообще Вальгрен выдерживал этот постоянный шум. Маленький дом фермера стоял примерно в сотне ярдов по диагонали от амбара и выглядел таким же ветхим и заброшенным: краска сильно облупилась, а один угол покосившегося крыльца подпирала длинная деревянная балка. Во дворе между двумя убогими строениями валялись инструменты, отчего территория больше всего походила на музей под открытым небом, посвященный ржавчине на всех стадиях ее развития. Мелкие кучи всякого деревянного мусора – досок, планок, кусков старых стоек – усугубляли атмосферу разрухи и упадка, как и косой забор из стальной проволоки вокруг пастбища к югу от амбара.

– Да, ферма мистера Вальгрена – слабая реклама прелестей сельской жизни, – заметил Холмс, когда мы выбрались из экипажа, который Кенсингтону пришлось припарковать за домом из-за обилия повозок, загораживающих нам путь.

– Это еще мягко сказано, – проворчал Кенсингтон. – Как бы то ни было, я познакомлю вас с шерифом; полагаю, он все еще тут.

– Было бы очень кстати, – потер руки Холмс, которому, ясное дело, не терпелось самому осмотреть место преступления.

Но ни о какой чистоте расследования, которую так ценил Холмс, не могло быть и речи: с десяток людей бродили без определенной цели среди пасторального хаоса двора фермы Вальгрена.

Пока мы шли к дому, я с удивлением обнаружил, что никто не попросил наших удостоверений личности и даже не поинтересовался, что мы тут делаем. Холмса тоже это поразило, и он сказал Кенсингтону:

– Странно, что полиция не оцепила ферму, чтобы как-то защитить улики, если таковые имеются.

Кенсингтон в ответ пожал плечами:

– У меня тоже нет объяснений. Гус обычно внимателен к таким вещам. Но, думаю, таких убийств раньше в округе Дуглас и не случалось.

– Тогда, возможно, мы могли бы помочь шерифу, – сказал Холмс. – Я раньше не говорил вам, из уважения к скромности моего друга, но так случилось, что мистер Смит работал несколько лет в Скотленд-Ярде, перед тем как поступить на службу в музей.

Я не ожидал, что Холмс придумает мне такую биографию, – видимо, он решил сыграть в одну из своих проклятых игр за мой счет.

Кенсингтон смерил меня довольно скептическим взглядом:

– Неужели? Определенно я не прочь бы узнать, мистер Смит, какие действия в подобном случае предпринял бы Скотленд-Ярд.

Вообще-то кое-какие представления на этот счет у меня имелись, и я собирался было ответить, но тут Холмс, который порой бывает невыразимо груб, перебил:

– Я уверен, мистер Смит хотел сказать, что первым делом они осмотрели бы место преступления в поисках мельчайших деталей. Правда, мистер Смит?

Раз уж Холмс наделил меня новыми полномочиями, я решил использовать их:

– Нет, мистер Бейкер, первым делом мы познакомились бы с шерифом и выяснили, какими сведениями он располагает. А теперь, мистер Кенсингтон, будьте так любезны, проводите нас к шерифу, мы с мистером Бейкером будем премного вам благодарны.

Не могу достаточно ярко описать тот взгляд, которым одарил меня Холмс, но подобным образом он с тем же успехом мог бы смотреть на особо крупную и ядовитую змею. В ответ я лишь улыбнулся.

Мы обнаружили шерифа Густава Бема в доме, где он, сидя за крошечным столиком на кухне, рылся в кипе бумаг, судя по всему разнообразных расписок и счетов.

– Боже, что за хаос, – процедил он, не обратив на нас никакого внимания и окидывая взглядом кухню, где и правда царил жуткий беспорядок.

Кругом высились груды немытой посуды, а по обшарпанному деревянному полу было раскидано всякое ненужное барахло – старый совок для мусора, затянутый паутиной, стопка пожелтевших газет, отвертка с поломанной ручкой.

– Все шведские фермеры одинаковые, – посетовал Бем вслух, все еще игнорируя нас. – Купят пару свиней, а потом и сами живут как свиньи.

Автор этого довольно-таки оскорбительного заявления был, к моему удивлению, поразительно красив: копна длинных вьющихся русых волос, ухоженные усы над тонкими губами, стройное рельефное тело, как это часто бывает у военных. Шериф оказался очень молодым: я бы сказал, чуть за сорок. Когда наконец он посмотрел на нас, то в карих глазах блеснуло любопытство, смешанное с раздражением, и Бем произнес монотонным баритоном:

– Кого это ты притащил, Джордж. Выглядят как пара туристов.

– Полагаю, нас можно так назвать, – любезно отозвался Холмс, – но мы путешествуем по особому маршруту. Понимаете ли, мы приехали из Англии изучить знаменитый рунический камень. Но, боюсь, миссия может оказаться труднее, чем мы ожидали.

– Правильно боитесь, – хмыкнул шериф, – если только у вас нет с собой волшебной палочки, чтобы показать, где Олаф спрятал эту штуковину. Так кто вы такие будете?

Холмс представил нас, сделав акцент на якобы имеющиеся письма, подтверждающие, что мы два крупных специалиста по руническому письму.

Бем воспринял информацию без видимого энтузиазма, переводя взгляд карих глаз с Холмса на меня и обратно, словно пытался запомнить, как мы выглядим, а потом заявил:

– Не думаю, что здесь для вас что-то есть.

– Может, и нет, – сказал Холмс, все еще в очень дружелюбной манере. – Но если вы не возражаете, мы с мистером Смитом хотели бы побродить здесь. В конце концов, мы проделали огромный путь, чтобы увидеть эту самую ферму. Тут и так гуляет множество зевак, вряд ли мы кому-то помешаем.

Шериф тут же обдумал просьбу и ответил:

– Хорошо, идите и удовлетворите свое любопытство. Но ничего не трогайте во избежание моего недовольства. Уверяю, со мной шутки плохи. Понимаете?

– Отлично, – сказал Холмс, – мы будем предельно аккуратны.

Когда мы вышли на улицу, Холмс заметил, обращаясь к Кенсингтону:

– Шериф кажется довольно энергичным человеком.

– Да уж, – согласился Кенсингтон. – Некоторые считают его даже чересчур энергичным. Но на будущий год ему конец.

– Что вы имеете в виду? – уточнил я.

– Я имею в виду, что его ни за что не переизберут. Гус нажил себе кучу врагов. Такое впечатление, что он иногда чрезмерно увлекается властью, а шведы в особенности не любят слишком бесцеремонных парней. Кроме того, я слыхал, что он задолжал чуть не всей округе. Он все время играет в покер, но когда проигрывает, то платить не торопится.

Теперь мы обратили внимание на толпу, шатающуюся по ферме. В основном она состояла из мужчин в комбинезонах, которые сбивались в маленькие кучки и разговаривали полушепотом. Те слова, которые я сумел расслышать, скорее всего, были на шведском.

– И что это за бравые ребята, которые активно уничтожают все улики, которые мог оставить убийца? – поинтересовался Холмс.

– В основном местные, – ответил Кенсингтон. – Такое же раз в жизни случается, вот всем и любопытно. Думаю, народ будет подходить весь день, раз уж Гус позволил. Это дело прогремит в округе Дуглас на долгие годы!

– Очень плохо, что зеваки не могут поговорить в каком-то другом месте, – пробормотал Холмс, а потом обратился ко мне: – Мистер Смит, нам нужно ваше экспертное мнение. Как вы считаете, мы можем взглянуть на амбар, где все произошло?

– Отличная идея! Почему бы вам не отвести нас, мистер Кенсингтон?

Амбар, построенный из неструганых досок и увенчанный высокой двускатной крышей по датской модели, был меньше, чем виденные нами в округе, что еще раз без сомнения подтверждало бедность Вальгрена. Перед открытой дверью никто не дежурил, так что мы беспрепятственно вошли внутрь. Там оказалось прохладно и темно; единственным источником света служила открытая дверь да ряд маленьких окошек по обе стороны. В нос мне тут же шибанул сильный запах – смесь сена, навоза и запахов животных, что напомнило мне лето, которое я в юности провел в Беркшире. У Холмса, однако, не было времени на приятные воспоминания, а потому он перешел сразу к делу и принялся изучать место, где Олаф Вальгрен встретил свой страшный конец. Б́ольшую часть амбара занимали стойла, в которых Вальгрен держал обозных лошадей и несколько молочных коров, которых, видимо, выпустили на пастбище. Имелась также небольшая комнатка, где хранилась упряжь и другое снаряжение для лошадей. Рядом стоял верстак, над которым на стене висели на крюках различные инструменты. Холмс исследовал их, особенно несколько стамесок, которыми можно было работать по камню. В центре амбара стояла лестница, ведущая на сеновал, и Холмс залез даже туда, чтобы изучить обстановку.

Спустившись, он велел Кенсингтону:

– Покажите мне, где нашли тело, и будьте как можно точнее.

Кенсингтон повел нас вглубь амбара, где освещение было особенно тусклым, и показал на пятно на грязном полу:

– Вот тут он и лежал, бедняга.

Место оказалось в паре метров от навозной ямы, от которой разило так, что мне пришлось закрыть нос платком. Навоз небольшими кучками валялся вокруг полупустой и удивительно глубокой ямы. Однако ни Холмса, ни Кенсингтона вонь, по-видимому, не пугала. Холмс раздобыл и зажег керосиновую лампу и быстро изучил сначала навозную яму, видимо на предмет следов крови, а потом склонился над местом обнаружения трупа Вальгрена.

При свете лампы мы увидели большую темно-красную лужу на полу и еще цепочку бурых пятен поменьше.

– Ну, мистер Смит, что вы можете сказать об этом? – спросил Холмс довольно высокомерным тоном.

– Я бы сказал, что мистера Вальгрена убили здесь. Большое пятно – место, где он упал и где кровь вытекала из раны на голове. Другие пятна крови образовались, когда он получил смертельный удар.

Холмс поднял бровь и изрек:

– Ваш опыт в Скотленд-Ярде сослужил вам добрую службу, мистер Смит. Не сомневаюсь, вы правы.

Великий сыщик еще несколько минут изучал кровавые пятна, а потом поднялся и сказал Кенсингтону:

– Скажите, сэр, насколько вы можете судить, в этой части амбара что-то трогали, после того как вы впервые увидели тело утром?

Кенсингтон медленно огляделся и ответил:

– Нет, не думаю, разве что дробовик.

– Вы говорите о дробовике, обнаруженном возле Вальгрена?

– Да.

– И где он?

– Шериф переместил его вон туда, – Кенсингтон указал на двуствольный дробовик, который стоял дулом вверх возле ближайшего стойла. – Но не думаю, что вам следует его трогать. Вы ж помните, что сказал Гус.

– Помню, – кивнул Холмс. – Но иногда ведь можно и рискнуть, не правда ли?

Не говоря больше ни слова, Холмс пошел изучать оружие – отделил стволы и обнюхал, чтобы понять, не стреляли ли из них недавно, а потом вернул на место со словами:

– Согласен с вашим выводом, мистер Кенсингтон. Не похоже, чтобы у мистера Вальгрена был шанс использовать дробовик для самозащиты.

– Это и шериф понял, – подтвердил Кенсингтон. – Олаф, должно быть, услышал что-то в амбаре, достал дробовик и пошел посмотреть, что там такое.

– Такое впечатление, что да, – согласился Холмс. – Хотя может показаться, что у человека с дробовиком есть преимущество против убийцы с топором, если только…

– Если только что? – спросил я.

– Если только не произошло кое-что еще. – Холмс, как обычно, отвечал в своей излюбленной загадочной манере, а потом снова обратился к Кенсингтону: – А что насчет многочисленных следов на грязном полу? Они были и утром?

Кенсингтон недоуменно уставился на пол и ответил:

– Не могу сказать, сэр. Но тут с тех пор побывала куча народу, думаю, они-то и оставили большинство следов.

– Какая незадача, – нахмурился Холмс, издав звук, очень похожий на вздох.

– Ну, ничего уже не поделаешь, – отозвался Кенсингтон.