Текст книги "Шерлок Холмс в Америке"

Глава четвертая
Рочестер знает

Когда мы наконец вышли из амбара на свежий воздух, было уже почти четыре часа. Утром ветерок казался неприятно сырым и холодным, а теперь приобрел замечательные тонизирующие свойства, поскольку зловонную атмосферу в амбаре я почти уже не мог выносить. Я сделал два глубоких вдоха и увидел последние солнечные лучи, пробивающиеся через толщу облаков, и в тот же момент ощутил себя самым счастливым человеком в мире. Такие простые радости были, однако, не знакомы Холмсу, который не обратил внимания на смену обстановки и был все так же погружен в собственные мысли, пока мы шли по территории фермы к дому Вальгрена. Толпа зевак увеличилась в размерах вдвое, а потому двор теперь напоминал ярмарку – мужики в рабочих комбинезонах и широкополых шляпах собрались поглазеть на загадочную жестокую смерть. Холмс осмотрел любопытных с раздражением на грани презрения.

– Что они надеются тут обнаружить? – спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Почему не разойдутся по домам и не займутся своими делами?

– Это естественное любопытство, – заметил я.

– Хорошо бы они проявляли свое любопытство где-нибудь в другом месте, – буркнул Холмс. – Убийство не должно быть развлечением.

Вернувшись в дом, мы обнаружили Джорджа Кенсингтона, гревшегося на кухне у печи, которую кто-то потрудился растопить.

– Готовы ехать обратно в город? – спросил он.

– Нет еще, – сказал Холмс. – А шериф все еще тут?

– Он вышел поговорить с одним парнем во дворе. Вернется в любую минуту.

– Хорошо, – кивнул Холмс и двинулся мимо Кенсингтона к двери, которая вела на главное крыльцо, бросив мне по пути: – Мистер Смит, свистните меня, если шериф объявится. Я определенно не хочу пропустить его возвращение.

– Разумеется, – сказал я, а Кенсингтон бросил на меня вопросительный взгляд.

– Вряд ли… – начал было он, но осекся, поскольку Холмса уже и след простыл.

– Все будет нормально, – сказал я, направляясь к двери, чтобы поискать шерифа. – Мистер Бейкер просто образец предусмотрительности. Уверен, он не причинит неприятностей.

Увильнув от продолжения беседы, я вышел на небольшое крылечко перед кухней, чтобы убедиться, что шериф Бем все еще занят там сбором показаний. Я понимал, что Холмсу, обладающему талантом стремительно проводить расследование, потребуется лишь пара минут, чтобы закончить осмотр. Именно столько времени у него и оказалось, поскольку вскоре я увидел, что Бем идет к дому. Я быстро вернулся и громко свистнул. Когда шериф вошел в дверь, Холмс уже сидел за кухонным столом и мило беседовал с Кенсингтоном.

– Ах, шериф, рад вас снова видеть, – сказал Холмс, поднимаясь со стула. – Мы с мистером Смитом лишь хотели пожелать вам хорошего дня и поблагодарить за помощь. Вы были так великодушны. Мы вскоре вернемся в Александрию, хотя сначала хотелось бы осмотреть место, где Вальгрен обнаружил камень. Надеюсь, вы не возражаете?

Бем, который, по-видимому, был занят чем-то другим, сказал, что он не против, хотя и просит не трогать ничего – забавное предостережение, учитывая толпу любопытных, рыскавших по ферме.

На улице Холмс поинтересовался у Кенсингтона, как далеко отсюда место находки камня.

– Не больше четверти мили, – ответил тот. – Это южный край фермы. Проще всего дойти туда пешком, если только вы, джентльмены, не возражаете против прогулки.

– Нет, вовсе нет, – сказал Холмс. – Прошу, показывайте дорогу!

Как и обещал Кенсингтон, нам пришлось пройтись через поля и пастбища, чтобы добраться до нужного места. Лесистый холм, где Вальгрен предположительно нашел невероятное сокровище, располагался рядом с небольшим прудиком, все еще подернутым льдом. К югу от пруда я увидел дом и амбар соседнего фермера, почти в таком же бедственном состоянии, как и у Вальгрена.

– Это ферма Нильса Фегельблада, – сказал Кенсингтон, словно прочитав мои мысли. – Нильс на самом деле живет куда ближе к тому месту, где нашли камень, чем Олаф.

– Возможно, нам стоит поговорить с этим мистером Фегельбладом, – предложил Холмс. – Может, он что-то видел или слышал вчера ночью.

– Вот и шериф так решил, – сказал Кенсингтон. – Проблема в том, что Нильса нет в городе с понедельника. Поехал к родственникам в Миннеаполис.

– Какая досада, – вздохнул Холмс, пока мы огибали пруд (ни мне, ни Холмсу не захотелось ступать на лед после того, что мы пережили на Миссисипи три года назад) и потом поднимались по узкой тропинке к тополям, которые курчавой шапкой венчали взгорок.

Холм был крутым, но не очень высоким, всего-то каких-то пятьдесят футов.

Обратив внимание, что земля тут совершенно не обработана, Холмс поинтересовался, пользовался ли Вальгрен ею вообще.

– Нет, он с ней ничего не мог сделать, – сказал Кенсингтон, который пыхтел, как старый охотничий пес, пока вел нас наверх. – Тут своего рода пустошь, слишком крутой обрыв, чтобы вспахать, и слишком лесистая местность для пастбища, но Вальгрен потихоньку выкорчевывал деревья, чтобы коровы могли пастись, вот так и наткнулся на камень.

Когда мы наконец поднялись на вершину, где сильный ветер трепал голые ветви тополей, я увидел сельский пейзаж, простиравшийся на мили к югу: бурые поля, черные остовы деревьев, заледеневшие пруды, и все это под низким синевато-серым небом. Вдалеке виднелось несколько ферм, но они казались какими-то маленькими и незначительными на фоне необъятных просторов. Мне подумалось, что это довольно унылая сцена, пока что не облагороженная рукой человека. Лондон с его вечной спешкой казался с вершины холма не просто далеким, а прямо-таки находящимся на другой планете. Не думаю, что Холмс испытывал те же чувства, поскольку отчасти своим гением он был обязан способности сосредотачиваться на насущной проблеме. Теперь его интересовал только камень, и великий детектив казался все более воодушевленным, по мере того как мы приближались к месту обнаружения артефакта. Я ожидал увидеть какой-то знак, который отмечал бы конкретную точку находки Вальгрена, но вместо этого нас ждала яма глубиной метра три и примерно столько же шириной.

– Вот тут, – объявил Кенсингтон, – причина всех бед. А так сразу и не скажешь, да?

Холмс уставился на яму, а потом, к моему удивлению, спрыгнул вниз и начал яростно копать землю руками.

– Боже, что вы делаете? – изумился я.

– Ищу корни, – бесстрастно ответил Холмс, а через несколько минут сообщил: – Ага, вот они. Думаю, я нашел один из боковых корней поменьше. Выглядит так, будто его перерубили пополам топором, но следов главного корня не вижу. Скажите, мистер Кенсингтон, а какого размера было дерево?

– Забавно, что вы это спросили. У нас тут разгорелся целый спор по этому предмету. Олаф утверждал, что это был большой тополь, может, шестидесяти– или семидесятилетний, но другие говорили, что дерево совсем молодое. Проблема в том, что тополя тут растут как сорняки, сразу и не поймешь их возраст, поскольку новые побеги так и прут.

– Понимаю. Вы знаете, что случилось с деревом?

– Не особо. Догадываюсь, что Олаф выкорчевал его и отволок куда-то. Господь его знает, куда именно.

– Жаль, – заметил Холмс, который протянул руку, чтобы я помог ему выбраться из ямы. Отряхнув брюки и длинный черный плащ, прославленный сыщик сказал: – Плохо, что к уликам в этом деле относятся так наплевательски, но, думаю, уже пора привыкнуть. Позвольте мне спросить, сэр, а Вальгрен выкорчевал тополь типичным для этих мест способом?

– Да, все здешние фермеры делают это примерно одинаково, – объяснил Кенсингтон. – Сначала выкапываете землю вокруг дерева, обрезаете все поверхностные корни, потом роете глубже, пока не дойдете до материнских корней, которые идут прямо вниз. Как только находите главные корни, то обрубаете их топором, а потом лебедкой вытягиваете все дерево. Та еще работка, могу вам сказать.

– Понятно. А где именно мистер Вальгрен обнаружил камень, когда занимался этой трудоемкой работой?

– Он был оплетен одним из главных корней, по крайней мере, так сказал Вальгрен. Причем так плотно, что Олаф вместе с обрубком корня вытащил и его.

– А свидетели есть? Кто-нибудь еще, кроме мистера Вальгрена, видел камень, запутавшийся в корнях?

– Фегельблад, насколько я понимаю. Когда Олаф увидел надписи на табличке, он сразу же позвал Нильса. Как вы видите, его дом всего лишь в паре сотен ярдов отсюда.

– Это я заметил, – сказал Холмс. – А кто-то, кроме Фегельблада, видел камень в том виде, как его нашли?

– То есть в корнях?

– Именно.

Кенсингтон несколько минут обдумывал вопрос, а потом ответил:

– Не думаю. Как я слышал, Олаф с помощью Нильса обрезал корни и высвободил камень. На самом деле на поверхности таблички даже осталась отметина там, где Олаф нечаянно попал по ней топором. По крайней мере, так мне рассказывали, когда находку выставили на всеобщее обозрение в городе в банке.

– А сколько артефакт пробыл в банке?

– М-м-м, дайте подумать. Как минимум пару недель, лежал прямо в холле. Магнус Ларссон, известный писатель, даже перевел то, что написано на камне. Разумеется, местные и так знали, о чем там.

– Вот как? – поднял бровь Холмс.

– Ну да, на следующий день после обнаружения камня на ферму к Олафу заглянул старый Эйнар Блеген и перевел текст прямо на месте.

– Я никогда не слышал о мистере Блегене. Кто он?

– О, Эйнар – это личность. Он раньше был священником, но потом стал слишком часто прикладываться к бутылке – во всяком случае, так говорят. Лично я никогда не видел его пьяным. Эйнар рассказывал, что в Швеции был профессором, наверное, тогда и узнал про руны.

– Судя по всему, он очень и очень интересный человек, – заметил Холмс. – Мне было бы полезно пообщаться с ним. Он живет где-то поблизости?

– В Холандберге. Его дом рядом с таверной, найдете без проблем, уверен.

Холмс кивнул и сказал:

– Спасибо за помощь, мистер Кенсингтон. Думаю, тут мы закончили. Уже поздно, я хотел бы вернуться в Александрию до темноты.

По пути в город Холмс спросил Кенсингтона, не можем ли мы прямо сегодня поговорить с Муни Вальгрен.

– К несчастью, она единственный оставшийся здесь член семьи и, может быть, скажет нам что-то про камень, – добавил мой друг.

Сначала Кенсингтон заупрямился, но Шерлоку Холмсу трудно сопротивляться. К тому моменту, как мы подъехали к Александрии, солнце село за горизонт, а Кенсингтон согласился позволить нам поговорить с девушкой и объяснил, как найти его дом. Мы должны были заглянуть в семь вечера.

– Но вы не должны давить на Муни или как-то иначе обижать ее, – предупредил Кенсингтон. Впервые в его голосе зазвучали строгие нотки. – Я этого не потерплю.

– Заверяю вас, что мы будем обращаться с ней с той добротой, какой она заслуживает, – пообещал Холмс.

Наш друг Джеймс Хилл зарезервировал для нас номера в «Дуглас-хаус», по отзывам самом лучшем отеле в Александрии, и именно там нас высадил Кенсингтон.

Мне очень понравился наш провожатый, как и Холмсу, который заплатил ему двадцать долларов сверху в знак особой признательности.

«Дуглас-хаус» занимал здание с кирпичной облицовкой на главной улице. Там же располагался еще и ресторан, очень неплохой по местным гастрономическим стандартам. Комнаты оказались маленькими, но вполне удобными. Освежившись и переодевшись, мы спустились поужинать.

Простой, но вместительный зал ресторана был практически пуст. Как заметил Холмс, здесь явно привыкли ужинать рано. Мы заняли большой стол у окна, откуда открывался вид на темную и в столь поздний час тихую главную улицу. Я проголодался, поскольку не ел с самого утра, и попросил официанта принести мне блюдо булочек.

– Да побыстрее, – велел Холмс с широкой улыбкой, – а не то, боюсь, мой друг скоро начнет обгладывать мебель.

Мы быстро заказали ужин посущественнее: свиные ребрышки с густой подливой с картофелем, спаржу в белом соусе, толстые ломти черного хлеба, которыми славилось данное заведение, и холодное легкое пиво, столь любимое американцами.

Съев несколько булочек и запив кружкой пива, я почувствовал, как силы ко мне вернулись. Я спросил Холмса, который не проявлял никаких признаков голода или усталости, нашел ли он что-то важное на ферме Вальгрена, поскольку по дороге в город он и словом не обмолвился о своих выводах.

– Да, кое-что интересное в амбаре я обнаружил, – протянул он, не объяснив, что конкретно это было. – Но гостиная в доме Вальгрена оказалась даже интереснее.

– То есть вы все-таки что-то отыскали?

– Да, Уотсон. Поскольку я понимал, что у меня мало времени на поиски, я решил сосредоточиться на той комнате, которая могла быть хоть как-то связана с руническим камнем. Мой взгляд упал на одну книжицу из полудюжины разрозненных изданий, что ютились на маленькой полке у дальней стены в гостиной.

– А что вас привлекло конкретно в этой книжке?

– Название. Эта труд Карла Розандера «Den kunskapsrike Skolmästaren»; если перевести его название, получится что-то вроде «Компетентный учитель». Так получилось, что я знаком с этой книгой: наткнулся на нее во время путешествия по Скандинавии. Это своего рода однотомная энциклопедия, Уотсон. Мне кажется, она впервые вышла в пятидесятых, а второе издание было в восьмидесятых. Очень популярная в Швеции книга, и, что еще важнее, в ней есть отличный раздел, посвященный рунам.

Теперь я начал понимать, почему издание так заинтересовало Холмса.

– Полагаю, вы сочли, что мистер Вальгрен мог воспользоваться сведениями из этого раздела, чтобы вырезать надписи.

– Занимательная теория, – ответил Холмс. – Однако некоторых рун, которые обнаружены на камне, в книге нет.

– Но, Холмс, как вы узнали? – Я не понимал, как можно было изучить книгу за то короткое время.

– Все просто, старина. Видите ли, я купил себе экземпляр «Компетентного учителя» несколько лет назад, когда увлекся изучением рун. Перед отъездом в Америку я просмотрел приведенные в нем древнескандинавские тексты, сличая их с надписью на артефакте, копию которой нам передал профессор Эман. Как минимум шесть рун с камня не обнаружились в энциклопедии мистера Розандера. Но в экземпляре Вальгрена полно было другой полезной информации, вроде вот этого… – Холмс вытащил сложенный лист бумаги из кармана пальто и протянул мне: – Полюбуйтесь, что я обнаружил между страницами в разделе про руны. Что вы об этом думаете, Уотсон?

Документ оказался юридическим соглашением, которое гласило: «За вознаграждение в 200 (двести) долларов мистер Олаф Вальгрен, проживающий неподалеку от города Холандберг в округе Дуглас, штат Миннесота, настоящим выражает готовность продать мистеру Магнусу Ларссону рунический камень, обнаруженный 15 ноября 1898 года на участке, находящемся в собственности мистера Вальгрена, и обе стороны подтверждают на этот счет свое согласие».

Под документом стояло три подписи: Магнус Ларссон, Олаф Вальгрен (совсем детские закорючки) и Эйнар Блеген (который именовал себя поверенным). На соглашении стояла дата: 30 января 1899 года.

Я перечитал документ еще раз, чтобы убедиться, что ничего не пропустил, и произнес:

– Должен признаться, это все очень странно. Если мистер Вальгрен уже продал рунический камень, то почему его убили?

– Отличный вопрос, Уотсон. Вот вам еще несколько: а где сейчас камень? На самом ли деле мистер Ларссон получил его? Или же сделка так и не завершилась? Ясное дело, нам нужно поскорее найти ответы на эти вопросы, но для начала есть еще кое-кто, кому следует уделить внимание.

– Вы говорите о дочке Вальгрена?

– И не только. Понимаете, я нашел в книге не только соглашение. Рядом лежал еще один документ. Уверен, вы сочтете его очень интригующим.

Холмс развернул маленький листок бумаги и положил передо мной на стол. Это была записка от руки: «Олаф, не забудь встретиться со мной 30 марта ровно в десять вечера, номер 208, отель „Дуглас-хаус“. Не опаздывай». Без подписи.

– Господи, это же сегодня! – ахнул я. – От кого она?

– Скоро узнаем, – сказал Холмс, который сунул записку обратно в карман без дальнейших объяснений.

А покамест мы отправились навестить Джорджа Кенсингтона. Он жил в маленьком белом домике почти в самом конце одной из широких и прямых улиц, которые шли параллельно главной магистрали Александрии. Поскольку дом находился меньше чем в полумиле от отеля, мы добрались туда пешком, наслаждаясь свежим вечерним воздухом и яркими звездами в небе над прерией – быстро движущийся холодный фронт разогнал все облака. Город был особенно тих. Пока мы шли мимо дремлющих домов с темными большими дворами и силуэтами деревьев, я ощутил спокойствие, которого никогда не испытывал среди шума и гама Лондона. Я не знал, что спокойствие это окажется столь коротким, ведь вскоре события начали развиваться неумолимо, а порой и пугающе быстро.

После того как Холмс, сверившись с часами, ровно в семь постучал в дверь, нас приветствовал у входа сам хозяин, Джордж Кенсингтон.

– Входите, джентльмены, – радушно предложил он. – Мы вас ждем.

Он взял у нас пальто и пригласил в небольшую гостиную, украшенную заурядными безделушками и необычно многочисленной коллекцией фотографий в рамочках, на большинстве из которых явно были запечатлены члены семьи Кенсингтона.

– Присаживайтесь, – сказал он. – Сейчас скажу жене, что вы пришли. Муни обмолвилась, что она будет рада вашему визиту.

– Приятно слышать. – Холмс уселся в деревянное кресло-качалку, а я устроился на кресле без подлокотников по соседству. – Мы тоже с нетерпением ждем встречи.

Кенсингтон вышел и тут же вернулся со своей супругой Элси, крупной дамой с веселым открытым лицом, ямочками на щеках и блестящими карими глазами. Он представил нас, после чего миссис Кенсингтон настояла, чтобы мы попробовали сахарное печенье, которое она принесла на подносе. Хотя Холмс, как показывает мой опыт, не особо любит сладкое, он с радостью взял печенье, с удовольствием откусил кусочек и тут же рассыпался в похвалах, прибавив:

– Что ж, миссис Кенсингтон, вынужден признаться, что ваше печенье куда вкуснее, чем то, что я пробовал в Лондоне или в Париже. Надо обязательно взять у вас рецепт!

Мой друг не был гурманом, поэтому подобная просьба показалась мне странной, но тут я увидел широкую улыбку на лице миссис Кенсингтон. Тут я вспомнил одно из наблюдений Холмса: когда имеешь дело с лицами женского пола, лесть не просто полезна, но и необходима. Обаяние проницательного сыщика возымело желаемый эффект, поскольку всего через пару минут бессодержательной беседы Кенсингтон расслабился и вскоре Холмсу удалось перевести разговор на тему Муни Вальгрен.

– Мне не терпится с ней встретиться, – заявил Холмс. – Судя по всему, она очень интересная девочка.

– Да, слово «интересная» лучше других подходит Муни, – признался Кенсингтон. – Тогда, думаю, нам стоит подняться к ней в мансарду. Но, прошу, будьте с ней полюбезнее.

– Разумеется, – кивнул Холмс.

Мы вслед за Кенсингтоном поднялись по узкой лестнице на второй этаж и очутились в вытянутой комнате с сильно скошенными стенами и парой окон в дальнем конце. Перед окнами горела керосиновая лампа, и в ее свете мы впервые увидели Муни Вальгрен, которая сидела, сгорбившись, за маленьким столиком и что-то рисовала на большом листе бумаги. Девочка была одета в ситцевое платье с пышными рукавами, а на длинной тонкой шейке поверх кружевного воротника висел маленький серебряный медальон.

При нашем приближении Муни подняла голову, и меня тут же потрясли ее черты, поскольку такое лицо, увидев однажды, уже никогда не забудешь. Не красавица, но и не дурнушка, она обладала своеобразной внешностью, иначе и не скажешь: высокие вытянутые скулы, широкий лоб, прямые светлые волосы, ниспадавшие на плечи, маленький рот с необычно пухлыми губами, острый нос, напоминавший птичий клюв, и огромные синие глаза, которые, казалось, смотрели сквозь нас, словно сконцентрировавшись на невидимом мире за пределами нашей вселенной.

– К тебе джентльмены из Англии, – мягко сказал Кенсингтон, когда мы остановились у стола.

Никогда не забуду первых слов Муни – она произнесла их деловым тоном, который показался мне смешным в сочетании с детской непосредственностью.

– Я бы хотела увидеть королеву, – сказала она. – Королева великая женщина.

Я даже не знал, как отвечать на такое странное замечание, но Холмс и глазом не моргнул:

– Уверен, в один прекрасный день королева увидится с тобой, Муни. Ты права, она великая женщина.

– Не такая великая, как мама, – продолжила девочка. – Мама была очень великая. Она умерла.

– Жаль слышать.

– Папа тоже умер. Вы мне сказали, – Муни взглянула на Кенсингтона. – Очень плохо.

Девочка не поинтересовалась нашими именами, поэтому Холмс не стал называть их, а вместо этого посмотрел на крайне затейливый рисунок Муни, на котором, как я догадался, был изображен рунический монолит. Сам камень был едва намечен тонкими карандашными штрихами, а вот надпись прочерчена с большим нажимом, в итоге руны с мастерски выполненными тенями казались словно вырезанными на бумаге. Мне подумалось, что это великолепная работа, которой вполне мог бы гордиться Джордж Крукшенк[8]8
  Английский иллюстратор и карикатурист.


[Закрыть] или Сидни Пэджет[9]9
  Первый иллюстратор рассказов о Шерлоке Холмсе.


[Закрыть]. Одно было странным в этом рисунке: на нем виднелась лишь часть надписи, поскольку последняя строка рун постепенно исчезала, словно кто-то пытался стереть ее.

– Вы прекрасная художница, Муни, – сказал Холмс, наклоняясь, чтобы получше рассмотреть рисунок. – Можно спросить, что тут изображено?

– Папин камень, – сказала она. – Очень красивый.

– Да, – согласился Холмс. – Это папа вырезал?

Девочка повернулась к Холмсу. По ее отсутствующему взгляду нельзя было догадаться, о чем она думает или что видит.

– А мне нравится камень, – наконец произнесла она. – Мне нравится небо. Вы когда-нибудь дотрагивались до неба?

– Нет. А ты, Муни?

– О да! Я трогаю его каждый день. Оно чистое и голубое. Мне нравится все чистое.

Интересно, подумалось мне, что теперь скажет Холмс, когда стало совершенно ясно, что девочка не просто «другая», как описывал ее Кенсингтон. Я даже усомнился, понимает ли она вообще, о чем ее спрашивают.

Однако мой друг явно увлекся беседой с девочкой. Он продолжил:

– Я тоже люблю все чистое. А папа любил чистое?

– Папа был грязным. Папа и тот, другой, они были грязные.

– Да, некоторые люди грязные, – согласился Холмс. – Это очень плохо. Люди должны быть чистыми.

Девочка кивнула, посмотрела на рисунок, потом снова на Холмса и проговорила:

– Я их поймала.

– Разумеется. Но куда ты дела их, Муни?

– В коробку. Я поймала их в коробку.

– Понятно. А что они делали, Муни? На чем ты их поймала?

– Я поймала их, – повторила она. – Рочестер знает.

– Конечно же знает, – поддакнул Холмс.

Девочка кивнула и добавила:

– Рочестер забрал коробку. Рочестер знает.

– А мог бы я поговорить с Рочестером? – спросил Холмс.

Девочка без предупреждения поднялась со словами:

– Я так устала. Спокойной ночи.

И тут, к моему удивлению, она начала прямо при нас расстегивать платье.

– Мы пойдем, – заторопился Кенсингтон, когда мы с Холмсом скромно отвели взгляды. – Спокойной ночи, Муни.

– Спокойной ночи, – сказала она нам вслед, когда мы уже спускались по лестнице, оставив Муни Вальгрен наедине с ее странными фантазиями.