Текст книги "Краткая история крестовых походов"

Глава 4
Долгий переход

Если им хочется сражаться сегодня,

пусть идут, как и подобает мужчинам.

Боэмунд I[53]53
    Джеймс Брандейдж. Крестовые походы: документальная история. Милуоки, штат Висконсин: Marquette University Press, 1962. С. 49–51.


[Закрыть]

Войско крестоносцев, собравшееся на восточном берегу Босфора, наверняка было весьма колоритным. О количестве людей в средневековых армиях мы осведомлены, что называется, весьма приблизительно. Однако «число Х», вероятно, состояло из тридцати тысяч кавалеристов, пяти тысяч рыцарей и примерно такого же количества вспомогательного состава, не принимающего непосредственного участия в боевых действиях. Организовано оно было лучше пестрой толпы Петра Пустынника, но лагерем все равно встало как попало – шатры жались к палаткам принцев или дворян помельче. И только византийский контингент – в качестве своего советника Алексий послал с небольшим отрядом генерала по имени Татикий – знал, что такое дисциплина, и методично нес тяжелые осадные орудия в том же порядке, к которому много веков прибегали римляне.

Невзирая на хаотичные меры, на противостояние самолюбивых характеров предводителей, на противоборствующие интересы крестоносцев и имперских войск, разногласий по поводу того, что делать дальше теперь, когда войска наконец-то оказались в Азии, больше не было. Дабы лелеять надежду когда-либо добраться до Иерусалима, требовалось расчистить дороги Малой Азии, а это, в свою очередь, подразумевало захват Никеи.

Эта турецкая столица, обнесенная внушительными оборонительными укреплениями, располагалась на одной из ключевых византийских военных дорог, на озере недалеко от Мраморного моря – не самого большого водоема, отделяющего Европу от Азии. Город с IV века играл очень важную роль в общественной жизни, поэтому византийцы, а затем и турки в роли их преемников, добросовестно поддерживали в отличном состоянии крепостные стены протяженностью в четыре мили. Поскольку он стоял на берегу, взять его в осаду без флота не представлялось возможным, но о том, чтобы оставить город в руках врага, нельзя было даже помыслить. В этом случае крестоносцы просто отрезали бы себя от любой помощи.

В начале лета войско крестоносцев выступило из прибрежного лагеря и направилось в Никею. В пути им без конца попадались на глаза жуткие следы Народного крестового похода – например, выбеленные человеческие кости. Их вид действовал отрезвляюще, напоминая и об опасностях, с которыми им предстояло столкнуться, и о цене поражения. Именно об этом крестоносцы, должно быть, и думали, вставая лагерем, чтобы взять Никею в осаду.

Но им способствовал не столько точный расчет времени, сколько удача. Все усилия турецкий султан Кылыч-Арслан тратил на расширение своих территорий на востоке и отказываться от этих намерений не собирался. Об армии крестоносцев он конечно же знал, но не желал воспринимать ее всерьез. Столкновения с толпой, которую привел с собой Петр, убедили его в том, что западных европейцев нельзя считать реальной угрозой, а то обстоятельство, что Пустынник и сам присоединился к нынешнему походу, еще больше укрепило его в этой мысли. В знак уверенности султан оставил в Никее жену, детей и казну.

Первые дни осады, казалось, стали для крестоносцев добрым предзнаменованием. Хотя единого лидера и не было, принцы и их византийские союзники действовали согласованно, для чего был образован правящий совет, определивший тактику, ни у кого не вызвавшую серьезных возражений. Турецкий гарнизон, который по-прежнему мог получать водным путем (по озеру) припасы, направил султану отчаянное послание, призывая его без промедления вернуться домой. Кылыч-Арслан довольно поздно понял, что просчитался и ринулся с армией назад, но к моменту прибытия боевой дух уже был подорван и достиг опасно низкого уровня.

Мучительное осознание того, до какой степени он недооценил противника, пришло 21 мая 1097 года. В яростной стычке, продолжавшейся большую часть дня, крестоносцы смогли уверенно постоять за себя, а к ночи Кылыч-Арслан бежал в горы, бросив Никею на произвол судьбы вместе с женой и детьми.

К своему восторгу, среди руин лагеря султана крестоносцы обнаружили веревки, которыми Кылыч-Арслан надеялся связывать пленников-христиан, и принялись ими же вязать своих пленников-турок. А чтобы деморализовать гарнизон, стали зашвыривать через стены отрубленные головы убитых врагов.

Однако воины гарнизона проявили куда большую стойкость, нежели их султан. Когда крестоносцы предприняли попытку сокрушить одну из башен, с помощью подкопа устроив колоссальный пожар, турки за одну ночь устранили все повреждения. Проснувшись на следующее утро, крестоносцы увидели перед собой удручающее зрелище – все их труды пошли насмарку. До крестоносцев-принцев стало постепенно доходить, что без подмоги им не обойтись. Еды и воды в гарнизоне хватит на несколько месяцев, а если не перекрыть ему доступ к озеру, то осада может длиться бесконечно. Поэтому, если византийский флот не встанет у никейских ворот, в обозримом будущем крестоносцам сделать с городом ничего не удастся.

К Алексию отправили делегацию, и тот незамедлительно[54]54
    Во время этой осады Алексий затеял собственную игру. Прекрасно зная, что гарнизон получает припасы благодаря водному пути, он мог послать флот и устроить блокаду с самого начала. Вероятнее всего, он просто решил подождать, чтобы принцы – хоть и присягнувшие ему, но все же с большой неохотой – убедились, что без него им не обойтись.


[Закрыть] отправил в поход по озеру флотилию, дабы перекрыть Никее доступ к внешнему миру. Через несколько дней назначили общий штурм.

Увидев на озере имперские стяги, турки поняли: дальнейшее сопротивление бесполезно. Вопрос для них теперь заключался только в том, чтобы не допустить полного разрушения города, поэтому они тайком вступили с византийцами в переговоры. В обмен на гарантию сохранения жизни и имущества жителей, а также заверения в том, что ни одного крестоносца в город не допустят, гарнизон сдался императору. Той же ночью имперский отряд впустили через врата со стороны озера, а гарнизон ушел.

Император снова обрел стратегически важнейший город, не нанеся ему ущерба и не слишком настроив против себя турецких соседей. Но каким бы благоразумным ни был такой ход – а ведь именно по этой причине он первым делом и вырвал у принцев клятву, – он укрепил общую уверенность предводителей крестоносцев в том, что византийцы народ скользкий. На следующее утро, в тот самый день, на который был намечен общий штурм, они, проснувшись, с изумлением увидели развевавшийся над городом имперский стяг с изображением орла. Представители Алексия поспешили поблагодарить крестоносцев за помощь и щедро вознаградили принцев, но рядовые солдаты роптали, ощущая, что их обманули. После захвата города им традиционно давалось три дня на его разграбление. В глазах тех, кто победил в осаде, это было главным преимуществом, отказ же от подобного вознаграждения означал, что все усилия по взятию города были напрасны.

Отношение императора к турецким пленникам еще больше повысило напряженность, возникающую при общении с крестоносцами. Придворным чиновникам и богатым гражданам города разрешили заплатить за свою свободу, а жену султана с почетом приняли в Константинополе. Ее поселили в королевском дворце, а потом вместе с детьми без всякого выкупа возвратили супругу.

Для Византии это была мудрая политика. Иметь дело с мусульманскими соседями Алексию предстояло и по окончании крестового похода, поэтому если бы он стал тыкать их носом, напоминая о поражении, это привело бы лишь к ненужному ухудшению отношений с ними. Однако для крестоносцев, прибывших громить врагов Христа, подобное поведение служило еще одним доказательством двуличия греков.

Но, со всеми оговорками и сомнениями, в воздухе все равно витал некоторый дух уверенности. Первое сражение было позади, крестовый поход складывался удачно. Впереди золотым обещанием маячил Иерусалим. Вот как в так называемом приступе оптимизма написал жене Стефан де Блуа, один из второстепенных лидеров похода: «Через пять недель мы будем в Иерусалиме, если, конечно, не задержимся в Антиохии».

Переход через Анатолию

Из Никеи в Иерусалим вели две дороги: одна – вдоль побережья, вторая, прямая, – сквозь самое сердце опаленной солнцем пустыни. Алексий советовал крестоносцам двигаться по берегу, чтобы имперский флот мог без труда пополнять припасы, но в глубь территории, по пустыне, было быстрее. Итак, через неделю после падения Никеи крестоносцы отправились в путь. Совет византийцев отвергли, посчитав, что экспедиция уже и без того затянулась, и приняли решение разделиться на две части.

В вопросе, кому командовать, со временем остались только два кандидата – Боэмунд и Раймонд де Тулуз. Первый прекрасно ладил с византийскими проводниками и опасался, что в пути им не удастся найти достаточного количества припасов, поэтому предложил разделиться. Раймонд, которого порядком бесил этот кичливый задавака, с превеликой радостью согласился.

Примерно день две колонны прошагали порознь, в подчеркнуто небрежной манере, не утруждая себя попытками поддерживать друг с другом связь. Но удача, опять же, была на их стороне. Кылыч-Арслан, не на шутку обеспокоенный потерей столицы, в это время перестраивал армию и заключал договоры для борьбы с новой угрозой. Зная, какой дорогой пошли крестоносцы, он тщательно подготовил засаду и атаковал Боэмунда, полагая, что в его ловушку попались все крестоносцы.

Избежать сокрушительной катастрофы удалось лишь благодаря сообразительности Боэмунда. Пока рыцари спешивались, чтобы встать вокруг него кольцом и защитить, он отправил гонцов, наказав им отыскать группировку Раймонда. О том, где искать вторую половину армии, у тех было лишь самое смутное представление, однако пять часов спустя им все же удалось ее найти. Турки тем временем так и не смогли добиться значительного прогресса. Несмотря на огромное численное превосходство, преодолевать сопротивление облаченных в доспехи рыцарей им удавалось с большим трудом. Армия Арслана в основном состояла из легковооруженных лучников. Кроме небольшого отряда крестоносцев, получивших опрометчивый приказ перейти в контрнаступление, войско Боэмунда успешно противостояло соблазну нарушить строй, что привело бы его к гибели.

Поэтому появление Раймонда с его группировкой застало Арслана врасплох. Устроенная им ловушка теперь обернулась против него самого – теперь его грозили раздавить два фланга армии крестоносцев. В последовавшей далее сумятице большинство турок погибло, а выжившие бежали, бросив обозы и остатки султановой казны.

Победа – а ее можно отнести в равной степени на счет как Раймонда, так и Боэмунда – сломила боевой дух турок-сельджуков. Арслан пришел к выводу: крестовый поход слишком силен, чтобы его остановить, поэтому вывез из деревень все припасы и приложил все усилия для того, чтобы дистанцироваться от происходящего. Отдохнув несколько дней, армия крестоносцев снова тронулась в путь на юго-восток по самой унылой и бесплодной равнине, тянущейся вдоль Таврского хребта.

В последующие четыре месяца крестоносцы едва тащились по этой угрюмой местности, все больше понимая, каким безумием была попытка в самый разгар лета пересечь пышущие жаром анатолийские равнины. Все оставшееся продовольствие забрали турки, воды не хватало, если она конечно же была вообще. Хуже всего был палящий зной, усугублявшийся тем неудобством, что крестоносцам приходилось постоянно носить с собой доспехи на случай засады. Когда же стали издыхать вьючные животные, под ружье поставили коз, свиней и собак, которых взяли в поход. Многим рыцарям, дабы щадить коней, пришлось идти пешком, а некоторых раненых по дороге оставляли выздоравливать[55]55
    В том числе и Годфри де Буйон, раненый медведем, на которого он устроил охоту.


[Закрыть].

Боевой дух поддерживали единственно зримые свидетельства так называемой милости Всевышнего в виде непрекращающихся побед. Когда войско вышло к перевалам Таврских гор, отряд не подконтрольных Кылыч-Арслану турок попытался остановить их на подходах к ущельям. Боэмунд чуть ли не единолично их сокрушил, набросившись прямо на эмира и вызвав его на бой один на один. Турки передумали вступать в ожесточенную схватку и бежали, больше не предпринимая серьезных попыток остановить крестовый поход.

Главным бенефициаром этой победы стал Боэмунд, медленно, но верно выигрывавший состязание с Раймондом. Той же ночью его подвиги в борьбе с турками неожиданно увенчала пролетевшая комета, которую посчитали признаком возвышения Боэмунда. Чувствуя, что появилась возможность ковать железо, пока горячо, он отделил от главного войска отряд, поручил командовать им своему племяннику Танкреду и нескольким мелким дворянам, приказал освободить ряд окрестных городов, а потом без лишнего шума передал эти населенные пункты Алексию в качестве доказательства своей честности и весьма откровенного намека на то, что ему все еще можно присвоить титул Великого слуги.

Вдохновленный его примером, брат Годфри Балдуин тоже откололся от основных сил, по-видимому, желая заручиться поддержкой живших по соседству крещеных армян. Но вместо того, чтобы запасаться провизией, он воспользовался выгодами сложившейся ситуации с целью создания платформы для реализации собственных политических амбиций.

В Эдессе, столице Великой Армении, расположенной на востоке нынешней Турции, Балдуину и его людям оказали самый теплый прием. Ее пожилой правитель Торос был вассалом окружавших его со всех сторон турок и страстно желал обрести независимость. Поскольку наследника у него не было, он предложил усыновить Балдуина и сделать его своим преемником, взамен попросив задействовать западных рыцарей для восстановления его пошатнувшейся популярности. Балдуин с огромной радостью принял его предложение: неудивительно, что несколько недель спустя несчастного Тороса свергли с трона в результате дворцового переворота. Балдуин основал независимое государство, назвав его Эдесским графством – первым из четырех крупных форпостов христианства на Среднем Востоке, известных под общим названием «государств крестоносцев».

Все эти маневры привлекли внимание других принцев-крестоносцев, но в первую очередь Боэмунда. Сам Балдуин не пользовался особой популярностью – большинство презирали его за нарушение присяги крестовому походу, – но он сделал ровно то, что намеревался сделать норманн. Хотя взоры Боэмунда были неизменно обращены на Антиохию.

Глава 5
Антиохия

Боэмунд и Танкред, подобно всем другим, смертные;

только вот Бог любит их больше, чем остальных…

Деяния франков[56]56
    Август Ч. Крей. Первый крестовый поход: свидетельства очевидцев и участников. Принстон, 1921. С. 163–168.


[Закрыть]

Антиохия представляла собой так называемый реликт Древнего мира. Основанная в IV веке одним из генералов Александра Великого, она задумывалась как город королей, входила в организованную систему поселений между великой рекой Оронт и рвущимися ввысь вершинами горы Сильпий; в свое время была нервным центром огромного царства, простиравшегося до Индии. Располагаясь в самом центре паутины путей, по которым доставлялись пряности и шелк, город когда-то фантастически разбогател, озолотившись на торговле между Востоком и Западом. «Размаха выставленных напоказ роскоши и богатства, – писал во II веке до н. э. греческий историк Полибий, – вполне хватало, чтобы затмить чувства[57]57
    URL: http://penelope.uchicago.edu/Thayer/e/roman/texts/polybius/31*.html.


[Закрыть]».

Включение в римский мир еще больше повысило его престиж. Когда Август взошел на престол, Антиохия была третьим по величине городом империи. Ее удостоили проводить священные Олимпийские игры, покровителями которых выступала элита римского общества, в том числе Юлий и Август Цезари. В городе стояли памятники, воздвигнутые самыми разными правителями, – от Ирода Великого до Адриана.

Однако в глазах христиан Антиохия обладала особым значением. В некоторых кругах ее по-прежнему называли «колыбелью христианства», потому как именно здесь последователей Христа впервые назвали «христианами». Не менее впечатляла и тамошняя церковь, основанная якобы самим святым Петром и в этом качестве способная оспорить притязания Рима.

Вместе с Александрией, Константинополем, Иерусалимом и Римом Антиохия была одной из пяти великих патриархий христианской церкви. Если время город и не очень пощадило – торговые пути, придававшие ему такую важность и значимость, пролегли дальше к югу, – он все равно оставался самым грозным оплотом на пути в Иерусалим. За много веков Антиохия выдержала великое множество нападений и только предательство в конечном итоге позволило туркам завоевать ее в 1084 году, за тринадцать лет до описываемых событий.

Одних только невероятных размеров города с лихвой хватало, чтобы обескуражить даже самого ретивого крестоносца. Когда осенью 1097 года к нему подошла христианская армия, многие тут же пришли к выводу, что крепость неприступна. Город, расположившийся на площади порядка трех с половиной квадратных миль вдоль так называемого ложа долины, со всех сторон окружали массивные стены, выстроенные по приказу императора Юстиниана пять веков назад. Над этими кирпичными фортификационными сооружениями возвышались четыре сотни башенок, предоставляя защитникам многочисленные позиции для того, чтобы поливать осаждающих огнем. Внутри этого кольца стен возвышались скалы горы Сильпий, на вершине которой, на высоте тысячи футов, припала к земле укрепленная цитадель.

Безотлагательная разведка подтвердила удручающие подозрения. Из-за гористой местности подойти к городу с юга, востока и запада было чрезвычайно трудно, а крестоносцев было не так много, чтобы полностью окружить крепостные стены. Иными словами, о полномасштабной осаде не могло быть и речи.

Раймонд, до которого дошли слухи о том, что гарнизон города куда-то на время ушел, предложил немедленно пойти на штурм, однако Боэмунд отказался, опасаясь, что лавры за победу достанутся сопернику. Преподанный норманну в Никее урок не пропал даром. Как только Алексий установил там свою власть, крестоносцам не осталось ничего другого, кроме как недовольно ворчать. Если бы император так не поступил, Никею, скорее всего, полностью бы разграбили и, не исключено, разделили бы между победителями. В Антиохии подобного допустить было нельзя. Боэмунд намеревался взять великий город себе, а добиться этого можно было только одним способом – заставить врага сдаться лично ему. Поэтому согласиться на общее наступление, особенно предложенное Раймондом, он не мог до тех пор, пока у него не было плана.

Масштаб оборонительных сооружений и сложность стоявшей перед ними задачи качнули чашу весов в их конфликте в пользу Боэмунда. Крестоносцы после похода выбились из сил и подозревали, что столь скоропалительный штурм может обернуться самоубийством. К тому же Алексий пообещал прислать им в подкрепление свою армию. Отсрочка позволила бы войскам отдохнуть и предоставила бы императору возможность с помощью его изумительных осадных орудий значительно повысить их шансы на успех. В итоге штурм общим голосованием отклонили в пользу осады, а Раймонду пришлось стерпеть еще один унизительный удар по самолюбию.

Впоследствии у многих появились самые веские причины сожалеть об этом решении. Осада, неудивительно, оказалась совершенно неэффективной. Турецкий правитель Яги-Сиан уже несколько недель знал о продвижении армии крестоносцев и проделал поистине изумительную работу, дабы защитить город. Поскольку в турецких руках тот не находился еще даже десяти лет, большинство его населения составляли христиане. Полагаться на их преданность Яги-Сиан, разумеется, не мог, поэтому первым делом бросил в тюрьму патриарха, а большинство влиятельных настоятелей местных церквей прогнал. Тех же, кто остался, запугал, осквернив главные храмы – например, в соборе Святого Петра оборудовал конюшню для своих лошадей. Из окрестных деревень систематически изымались съестные припасы, большинство колодцев отравили. Наконец, он послал к соседним эмирам гонцов с просьбой о помощи. Ответ пришел ободряющий. Пока он укреплял местными силами свой гарнизон, ему пообещал поддержку атабек Мосула, самая могущественная фигура во всей Верхней Месопотамии, а также султаны Багдада и Персии.

Крестоносцы тем временем терпели неудачу. Зима конца 1097 года выдалась невероятно суровой и уничтожила жалкие крохи оптимизма, который еще теплился после мучительного перехода через Анатолийское плато. В дополнение к снежным буранам произошло еще и несколько землетрясений, а появление северного сияния, казалось, являлось знамением гнева небес.

Решить, что Всевышний оставил крестоносцев, не составляло никакого труда. В городе было полно съестных припасов, а благодаря протекавшей через его центр реке Оронт он еще и обладал неограниченными запасами питьевой воды. У крестоносцев, с другой стороны, заканчивалось и то и другое. Та провизия, которая еще оставалась в окрестностях, быстро истощилась, не выдержав дополнительной нагрузки в сорок тысяч человек, заставляя крестоносцев отъезжать все дальше от лагеря в поисках новой пищи. Но самое неприятное было в том, что осаждающие не могли полностью взять Антиохию в кольцо, летучие отряды защитников, знавших округу как свои пять пальцев, могли выскальзывать из крепости и устраивать засаду на христиан в тех местах, где они пытались отыскать что-то съестное.

Вскоре понять, кто же кого, собственно, осаждает, уже не представлялось возможным. Принцы-крестоносцы занимались не столько обеспечением непробиваемой блокады, сколько поисками еды, их положение приобретало все более критический характер. Рыцари, не потерявшие лошадей во время изнурительного перехода через Анатолию, были вынуждены убивать выживших животных и пускать их на мясо. Из-за повсеместной нехватки дров оно было настолько недожаренным, что его едва можно было есть, но это все же было лучше того, чем питалась остальная армия. Менее удачливые рыцари и пешие солдаты пытались ловить крыс, собак или же вьючных животных, приправляя их травой или чертополохом. Некоторые даже пытались употреблять в пищу выброшенные шкуры или копаться в навозе, чтобы найти непереваренные злаки.

К весне каждый седьмой крестоносец умирал от голода, что привело к массовому дезертирству. Когда же поползли слухи о каннибализме, принцы-крестоносцы приказали соорудить из оставшегося дерева три огромные осадные башни. Организовали несколько отчаянных атак, но все они закончились прискорбным поражением. В довершение всех бед крестоносцам стало известно о приближении огромной армии – мусульманского подкрепления под командованием могущественного Кербоги Мосульского.

О более скверных новостях нельзя было даже помыслить! Из всех соседних исламских государств Мосул был самым влиятельным, а в последнее время стал даже еще сильнее. В первые дни 1098 года, когда крестовый поход увяз под Антиохией, египетские Фатимиды успешно вышвырнули турок из Иерусалима. В Мосул хлынули беженцы, еще больше укрепив армию атабека. В дополнение к этим войскам Кербога заставил эмиров соседних территорий прислать ему в подмогу подчинявшиеся им соединения, таким образом собрав самую грозную мусульманскую армию к северу от Иерусалима.

Ее приближение посеяло в рядах крестоносцев панику, еще больше усугубив дезертирство. Самым скандальным стало бегство Петра Пустынника, который струсил и улизнул посреди ночи. Племянник Боэмунда Танкред без труда поймал его и, унизив, вернул обратно в лагерь, где тот стал молить о прощении. Он имел достаточно большое влияние на простых солдатов, чтобы его приняли обратно, но моральный ущерб тем не менее был нанесен.