Текст книги "И он ее поцеловал"

С другой стороны, ее новая работа оказалась нелегкой, Эмме приходилось укладываться в сроки, а это было трудновато. Ее исследования должны отличаться тщательностью и скрупулезностью, а советы – благоразумием. А еще мистер Барринджер требовал сохранять секретность по поводу личности миссис Бартлби, что давалось особенно тяжело, ведь Эмма была по природе девушкой честной. Однако, как справедливо отметил Барринджер, таинственность подхлестывала интерес публики и способствовала успеху. И что гораздо важнее, она давала советы от лица матроны, а доверие к ней как к незамужней женщине резко пошатнулось бы. В конце концов, кому нужны поучения старой девы? Именно поэтому Эмма в свое время взяла псевдоним.

Она смирилась с необходимостью держаться в тени, но не понимала, как это сделать. Марлоу знал правду и мог в любой момент открыть ее, но когда она поделилась своими опасениями с Барринджером, тот как-то странно усмехнулся и заверил, что Марлоу – последний человек на земле, который выдаст ее тайну.

Уверенность графа озадачила Эмму, но она согласилась хранить молчание, и вскоре все ее знакомые пришли к выводу, что мисс Дав ушла от Марлоу и теперь работает секретарем знаменитой миссис Бартлби. Эмма чувствовала себя немного виноватой, но при воспоминании о пренебрежительных высказываниях Марлоу в адрес ее трудов чувство вины исчезало без следа.

С каждой неделей Эмме было все легче играть свою роль. По воскресеньям за полуденным чаем с другими квартирантками из ее дома она приноровилась ловко отбивать вопросы о горячо любимой писательнице, обходясь без откровенной лжи. И эти воскресные посиделки вознаграждались сторицей. Сидя в элегантной гостиной миссис Моррис с выцветшими обоями в розочках, папоротниками в горшках и мебелью красного дерева, Эмма слушала, как приятельницы обсуждают ее последнюю статью, и наблюдала за плодами своих усилий. Она обожала эти воскресные дни.

– Мистер Джонс сделал мне предложение.

Фарфоровые чашечки с нежным звоном опустились на блюдца, раздались пять удивленных возгласов, и все дружно посмотрели на дверь, у порога которой выросла мисс Беатрис Коул, в последнее время постоянно опаздывавшая на посиделки.

– О, моя дорогая Беатрис! – Миссис Моррис поставила чашку на стол и повернулась к молоденькой мисс Коул. – Какое счастье!

Беатрис заняла свое обычное место в потертом парчовом кресле. Личико ее сияло, отчасти от искренней любви, отчасти от того, что она смогла поднять столь редкую для незамужних подруг тему: жених с планами на будущее.

– И все благодаря миссис Бартлби. – Беатрис, поспешно стянула перчатки и показала подаренное по случаю помолвки колечко – серебряный филигранный ободок. – Если бы не она, я скорее всего так и умерла бы старой девой.

Мисс Пруденс Босуорт и мисс Мария Мартингейл передернулись, но горячо поздравили подружку, пытаясь скрыть вполне понятную зависть.

Миссис Моррис и миссис Инкберри, позабыв о чае, нахваливали колечко с восторгом, незамутненным низкими чувствами. В отличие от своих незамужних компаньонок у них не было причин волноваться о будущем. Миссис Моррис, вдова, унаследовала после смерти мужа дом с меблированными комнатами и преуспевала. Муж миссис Инкберри держал книжный магазин неподалеку от Флит-стрит, и хотя супругам приходилось ютиться в скромной квартирке над магазином, дом их отличался уютом, магазин процветал, и они благополучно подняли на ноги четырех дочерей. Несмотря на то что Эмма в свои тридцать уже имела мало шансов и давно оставила мысли о замужестве, зеленоглазое чудовище зависти не обошло стороной и ее. Но зависть, которую она почувствовала, услышав новости Беатрис, не шла ни в какое сравнение с удовлетворением – ведь это благодаря ей подруга светится от счастья.

– Беатрис, вы должны нам все объяснить, – сказала миссис Инкберри, отхлебнув чаю. – Как миссис Бартлби способствовала вашей помолвке?

– О да, вы же были в Йоркшире и ничего не знаете. – Беатрис приняла чашку из рук миссис Моррис и потянулась к подносу с пышками. – Вы читаете миссис Бартлби?

– Конечно! – кивнула миссис Инкберри. – Я стараюсь не пропускать ни одной ее колонки, но в Йоркшире трудно достать «Соушл газетт».

– Ну, – продолжила Беатрис, – мистер Джонс уже давно просил позволения проводить меня домой с работы, но миссис Моррис говорила, что гулять вдвоем нехорошо, ведь мы оба не состоим в браке. Люди могут всякое подумать.

– Вы абсолютно правы, Абигайль, дорогая, осторожность никому не повредит, – одобрила миссис Инкберри. – Молодой леди лучше перестраховаться в том, что капается противоположного пола. Она должна заботиться о своей репутации.

– Знаю, Жозефина, – ответила миссис Моррис, – но я ошибалась. Миссис Бартлби в своей колонке утверждает, что прогулка с молодым человеком вполне допустима для Беатрис.

– Правда? – ошарашенно уставилась на подруг миссис Инкберри. Собеседницы согласно закивали.

– Она, конечно же, не лично ко мне обращалась, – сказала Беатрис и разъяснила правило, о котором Эмма писала в статье шесть недель тому назад. – Вот видите, миссис Инкберри, все было в порядке. Я знаю мистера Джонса уже пять лет. То есть мы с ним практически каждый день видимся, я почти каждый вечер в шесть часов закрываю магазин за миссис Уилсон, а он в это же время выходит из адвокатской конторы, живем мы в двух улицах друг от друга и идем домой в одном направлении. Что касается порядочности, мистер Джонс, мне думается, обладает ею, он ведь помощник адвоката. И временами, когда мы стоим в очереди за ленчем у уличного лотка, я вижу, как он покупает два пирожка со свининой, чтобы один отдать бедной нищенке, которая частенько роется в мусорной куче на аллее. Это о многом говорит, не так ли?

Эмма была абсолютно согласна с ней. Дабы несчастная Беатрис могла пройтись до дома со своим кавалером, Эмма взялась за эту тему и немного ослабила правила. У миссис Моррис доброе сердце, но, по правде говоря, женщина она недалекая и чересчур щепетильна в таких вещах. Даже тетушка, долгие годы дружившая с миссис Моррис, считала ее слишком ограниченной.

– Ну, – протянула миссис Инкберри, – если миссис Бартлби уверена, что ничего страшного в этом нет, Беатрис, то вопрос решен.

– Я так обрадовалась, прочитав ту колонку, – мечтательно вздохнула Беатрис, – такое облегчение испытала! И немедля рассказала об этом мистеру Джонсу. Если миссис Бартлби пишет, что все в порядке, говорю я ему, то мы можем не сомневаться. С тех пор мы с ним каждый день ходили с работы домой, миссис Инкберри. И по воскресеньям в парке гуляли. Там он и сделал мне предложение час тому назад. – Она посмотрела на колечко и покрутила рукой, чтобы полуденное солнце заиграло на его гранях. – Мы поженимся перед Рождеством.

Эмма улыбнулась и сделала глоток чаю. Да, решила она, ее новая жизнь действительно хороша.

Ощущение счастья еще не покинуло Эмму, когда в четверг посыльный из «Соушл газетт» пришел забрать ее статью. Она пребывала на седьмом небе, несмотря на четырехдневный ступор, называемый «творческим кризисом». И вот теперь, когда мистер Хоббс уже стучался в дверь, она лихорадочно допечатывала заключительный абзац.

– Подождите секундочку, Хоббс, – крикнула она, вытягивая из машинки последнюю страницу. – Я сейчас.

Она сложила листочки, сунула их в конверт и запечатала края, в спешке закапав весь стол воском. Подбежала к двери, распахнула ее и со вздохом облегчения вручила концерт посыльному:

– Держите, мистер Хоббс.

К ее удивлению, он не взял конверт, а лишь покачал половой.

– Меня просили передать, чтобы вы сами принесли статью в «Газетт». Я пришел за вами.

– Но… – Эмма озадаченно нахмурила брови. Такого поворота событий она никак не ожидала, но Хоббс, похоже, ничего больше не знал. Она взяла шляпку, надела перчатки, опустила конверт в карман юбки и отправилась с посыльным в контору «Соушл газетт» на Бувери-стрит.

За порогом двери посыльный исчез, а служащий с озабоченным выражением лица проводил ее в кабинет Барринджера. Эмма еще больше удивилась, когда застала секретаря графа, мистера Эша, за сбором вещей.

– Добрый день, мистер Эш, – поздоровалась она. – Что это вы делаете?

Секретарь положил серебряную чернильницу в стоявший на столе деревянный ящик и только потом ответил:

– Лорд Барринджер продал газету. Мне предложили место секретаря у нового владельца, но я слишком долго работал с лордом Барринджером и предпочитаю остаться у него. Поэтому, как видите, пакую вещи.

– «Соушл газетт» продана? Кому?

– Мне, мисс Дав.

Голос за спиной оказался до боли знакомым. Она на мгновение прикрыла глаза, моля Господа об ошибке, но стоило открыть их снова и повернуться, и Эмма поняла – никакой ошибки быть не может. В дверях, привалившись плечом к косяку и сложив руки на груди, стоял ее бывший хозяин.

Эмма молча взирала на Марлоу, внутри у нее похолодело от ужаса – новой прекрасной жизни пришел конец.

Глава 7

С женщиной можно создать вполне удовлетворительный взаимовыгодный союз. Но если только в этот момент вы не стоите рядом с ней перед алтарем.

Лорд Марлоу «Руководство для холостяков», 1893 г.

– Лорд Барринджер уступил «Газета» вам? Это… – Эмма помолчала, собираясь с силами. – Это очень неожиданно.

– Мы с Барринджером несколько месяцев кряду обсуждали возможную продажу. На прошлой неделе пришли к соглашению, а вчера подписали договор. – Он выпрямился и махнул рукой в сторону кабинета. – Мне хотелось бы обсудить с вами создавшееся положение.

Эмма прошла за ним в бывший кабинет Барринджера. Мебель осталась прежней, но все личные вещи графа исчезли. Книжная полка пуста, элегантный стол девственно чист, картины покинули свои крючки на стенах, и ковра на деревянном полу тоже не наблюдалось.

Марлоу закрыл дверь и встал позади стола, который теперь стал его собственностью.

– Прошу садиться, – указал он на кресло напротив.

Эмме вовсе не хотелось садиться. Ей хотелось побыстрее закончить все это и уйти. Она извлекла из кармана свою последнюю статью:

– Для следующего выпуска.

Она протянула ему конверт, ожидая, что Марлоу отвергнет ее труд. Ее глаза впились в его зрачки, призывая Гарри сказать, что глупая колонка миссис Бартлби аннулирована и Эмма осталась без работы.

Ну и ладно. Она все равно не стала бы писать для Марлоу, будь он последним издателем на земле. Кроме того, за два предыдущих месяца она добилась ошеламительного успеха и ей наверняка не составит труда найти себе другое место.

Немного приободрившись, Эмма заговорила:

– Не хотите брать? Господи, о чем я только спрашиваю! Конечно, нет. Это же о столовых приборах. О раздаточных ложках, рыбных ножах и тому подобном. Скука смертная. Кто станет это читать?

Она собралась было отправить конверт обратно в карман, но, к ее изумлению, Марлоу протянул руку. Эмма отдала ему статью, он положил ее на край стола и снова показал на кресло.

– Мисс Дав, мне хотелось бы поговорить с вами в более приятной обстановке, но, как джентльмен, я не могу сидеть в вашем присутствии. Этикет, знаете ли.

Эмма скептически приподняла брови, выражая недоверие к его познаниям в данной области.

– Мне и в самом деле не чужды хорошие манеры. – На его губах заиграла печальная улыбка, и тонкие морщинки разбежались от уголков глаз. – Хотя кто-то недавно намекнул мне, что я мог бы пользоваться своими знаниями и почаще.

Эмма напомнила себе, что очаровательно умалять собственные достоинства – один из его талантов, с помощью которого виконту не раз удавалось задобрить ее, и не улыбнулась в ответ. Она вздохнула и решила, что не стоит безропотно ждать удара топора. Поэтому села в предложенное кресло и взяла инициативу в свои руки.

– Милорд, я прекрасно знаю ваше отношение к тому, что пишет миссис Бартлби. Вы имели возможность недвусмысленно высказаться по этому поводу. Кроме того, я нисколько не сомневаюсь в вашем желании поставить «Соушл газетт» на новые рельсы.

– Это правда, но…

– И, – поспешно добавила она, – яснее ясного, что глупым мелочам, о которых я пишу, не место в вашем обновленном издании.

– Напро…

– Если вы пожелаете опубликовать мою последнюю статью, я буду вам очень признательна. Обещаю, вам больше никогда не придется видеться со мной, читать мои сочинения и выслушивать от меня лекции о хороших манерах.

Она начала подниматься, но его ироничный голос остановил ее:

– Мисс Дав, я только что признал, что не всегда следую хорошим манерам, но несколько основных правил поведения я все же усвоил. К примеру, перебивать людей крайне невежливо, правда?

Кровь бросилась Эмме в лицо, но она постаралась не подать виду.

– Я не заметила, – проговорила она. – Мои… мои извинения.

– Извинения приняты. – Гарри произнес это очень важно, но уголки его губ подозрительно подрагивали, и Эмма напряглась.

Он, должно быть, заметил это, и все его веселье как ветром сдуло.

– Я не смеялся над вами. Ну, может, немного, – сознался он. – Просто вы всегда относились к этикету слишком серьезно.

– А вы, как нам обоим известно, нет.

– Единственная вещь, которую я воспринимаю всерьез, – работа, но даже в ней есть место радости, иначе ею не стоило бы заниматься. – Он достал из ящика экземпляр «Соушл газетт», разложил его на столе, открыл на третьей полосе, где размещалась колонка Эммы, и продолжил: – Я восхищаюсь вашей проницательностью в отношении моих намерений. Я действительно собираюсь внести в это издание некоторые изменения. Я бы даже сказал, кардинальные.

Эмме не терпелось покончить с мучением.

– Если вы упраздняете мою колонку, так и скажите.

– Я не намерен упразднять ее.

– Хотите оставить? – Конечно, леди не пристало выказывать свое удивление, но Эмма не смогла совладать с собой. Может, она просто ослышалась? – Но вы же ненавидите мою писанину.

– Ненавижу – слишком сильно сказано.

– Вы называли ее чушью. – Эмма сложила руки на груди и с вызовом взглянула на него. – Вы говорили, что в ней нет смысла.

– Я таких слов не произносил.

– Давайте не будем придираться к мелочам. Вы так думали.

Он не стал спорить. Вместо этого с любопытством посмотрел на нее.

– Вас так сильно волнует моя точка зрения?

– Волновала, когда я работала на вас. Я уважала ваше мнение. Я доверила вам самое дорогое – свои произведения – в надежде на то, что однажды вы сочтете их достойными печатного станка. А вы даже не потрудились ознакомиться с ними, что уж тут говорить о справедливой критике.

– Кое-что я и в самом деле прочел и не собираюсь снова объясняться с вами по этому поводу. Как и менять свое мнение. – Гарри помолчал, вглядываясь в ее лицо. – Мисс Дав, – он подался вперед, – я отверг ваши труды, поскольку искренне считал их непривлекательными для публики. Но я ошибся. Я не сумел объективно посмотреть на ваши творения.

– Раз вам не понравилось, вы не могли представить, что другие сочтут их интересными.

– В точку. Вы назвали меня узколобым, и со временем и понял – по крайней мере в том, что касается ваших трудов, эти обвинения небеспочвенны.

Эмма чуточку смягчилась.

– И теперь вы хотите печатать их?

– Да. – Он поднял руки, сдаваясь, – Мне действительно невдомек, что может быть притягательного в украшении квартиры или разработке меню для свадебного приема. – Он опустил руки и откинулся на спинку кресла. – Но, принимая во внимание ваш успех, я был бы полным идиотом, если бы не признал существования такого рода притягательности и не нашел бы способа извлечь из нее прибыль. Вы открыли незаполненную нишу, мисс Дав, потребность, которой я не замечал. А там, где есть потребность, есть и возможность сделать деньги. Мне не нужно любить ваши произведения, чтобы печатать их.

– Хотите сказать, теперь, когда я доказала свою способность делать деньги, вы желаете нажиться на том, что раньше забраковали и над чем потешались? – Эмма встала. – Нет. Я отнесу свою статью другому издателю, тому, кто будет уважать мой труд и ценить его.

Она думала, что Марлоу посмеется над ее тирадой, но он не улыбнулся.

– Вы, конечно же, вольны отдать свои труды кому пожелаете, – сказал он ей вслед. – Но если вы уйдете, то упустите шанс превратить колонку в целую рубрику.

Она замерла, потом медленно повернулась:

– Прошу прощения?

– Я подумывал посвятить целую рубрику в «Соушл газет» этикету и моде. – Он покачал головой. – Какая возможность потеряна! Очень жаль.

Она нахмурилась, пытаясь обнаружить на его лице признаки неискренности, но не нашла и намека на фальшь.

– Вы это серьезно?

– Я же говорил вам, я всегда серьезно отношусь к работе.

Эмма с трудом сглотнула. И снова села.

– Как вы это себе представляете?

– На ваше усмотрение. Этикет, советы, рецепты, умные идеи. Решать вам, и только вам, поскольку вы будете целиком и полностью отвечать за содержание. Можете проводить интервью, давать советы, отвечать на вопросы читателей, делиться кулинарными рецептами. Просто поддерживайте интерес публики. Это все, о чем я прошу.

По телу Эммы пробежала волна возбуждения, дыхание перехватило.

– Я знаю, что Барринджер скрывал вашу личность, – говорил Гарри, – и хотя мне неприятно хвалить этого человека, в данном случае я должен согласиться с ним. Доверие к вам будет подорвано, узнай широкая общественность о вашей биографии. К тому же таинственность добавляет вам привлекательности.

Эмма не ответила. Интересные идеи уже роились в ее голове, и она не могла ни на чем сосредоточиться.

– Прежде чем примете решение, мисс Дав, считаю необходимым предупредить вас, что собираюсь принимать в данном проекте самое непосредственное участие – я всегда так поступаю, начиная новое дело. Поскольку я меняю стиль «Соушл газетт» на более современный и добавляю ей свежести, и поскольку я заплатил за нее Барринджеру весьма приличную сумму, в обозримом будущем я буду лично контролировать весь процесс обновления, включая и вашу рубрику. Вы будете отчитываться мне напрямую, и я сам буду редактировать ваши статьи.

С последними словами энтузиазм Эммы угас, и она пришла в себя.

– Я не стану работать.

– Почему?

– Потому что вы мне не нравитесь. – Едва договорив, Эмма прижала ладошку к губам, ужаснувшись своей бестактности. Тетя Лидия в обморок бы упала.

Однако, к ее изумлению, Марлоу расхохотался:

– Страшно подумать, как мало денег я бы заработал, если бы имел дело только с теми людьми, которым я нравлюсь, мисс Дав.

Она опустила руку.

– Простите за грубость. Я не должна была так говорить.

– Но вы ведь были честны. – Улыбка поблекла, он склонил голову набок, изучая ее. На лице появилось задумчивое выражение.

Эмма заерзала под его пронзительным взглядом. Она не знала, что сказать. Она и так уже довольно наговорила.

– Несмотря на недавние разногласия, я всегда полагал, что мы с вами неплохо уживаемся, – пробормотал он. – Я был не прав?

Она вздохнула, понимая, что непоправимый урон уже нанесен.

– Нет. Но мы уживались только потому, что я никогда не задавала вам лишних вопросов. Я была вашим секретарем, которому платят за то, чтобы он строго следовал указаниям. Мои обязанности не имели никакого отношения к моему субъективному мнению о вас или о вашем образе жизни. Высказываться в ваш адрес было непозволительно.

– Теперь у вас таких препятствий не возникает. – Он снова рассмеялся, но как-то не слишком весело. – Многие, с кем я веду дела, меня недолюбливают, но мне и в голову не приходило, что вы тоже питаете ко мне неприязнь.

Она и сама этого не знала, пока слова не полились из нее рекой.

– Это не неприязнь, скорее отсутствие точек соприкосновения, – начала она, пытаясь объяснить то, о чем сама имела весьма смутное представление.

– Никогда не отрекайтесь от честно высказанного мнения в угоду вежливости.

– Я и не отрекаюсь. Просто мы с вами очень разные люди, вы и я, и смотрим на вещи с разных позиций. Вы считаете мои сочинения глупыми и бессмысленными, но отчасти из-за того, что вы пэр. Пэры могут позволить себе быть резкими, и никто не решится перечить им. Пэры могут вносить изменения в правила, иногда даже преступать их. Люди моего уровня не смеют вести себя подобным образом. И в особенности женщины. Мой отец был очень строгим человеком. Он был сержантом в отставке, и у меня… – У Эммы сжалось горло.

– Что у вас? – поторопил он, когда она замолчала.

Очень трудно говорить о личных делах с посторонними, особенно о жизни с отцом, но она обязана объясниться с Марлоу. Так будет честнее.

Эмма заставила себя продолжить.

– У меня было, как вы бы сказали, довольно… суровое детство. Никакие шутки в доме отца не приветствовались. Поэтому вы и кажетесь мне легкомысленным, дерзким и неискренним. Все для вас игра, и мне трудно понять, когда вы серьезны, а когда дразните. По-моему, вас мало заботят другие люди, вы не покупаете подарки сами, постоянно опаздываете и так далее. И ваша жизнь, вы уж меня простите, пример распущенности… неприятие брака, связи с танцовщицами и другими женщинами, не отягощенными моралью.

Он опять рассмеялся:

– Ну, связи с женщинами, отягощенными моралью, не достигли бы желаемой цели.

Должно быть, это его очередная шутка, решила для себя Эмма.

Он перестал улыбаться и кашлянул.

– Ну да, значит, вы не одобряете мою персону. Я не только лжив и хитер, но еще и легкомысленный, дерзкий, непочтительный, непунктуальный распутник. Я ничего не забыл?

В его изложении это прозвучало более чем грубо. Эмма не стремилась оскорбить его, но, с другой стороны, она не привыкла критиковать людей.

– Вы тоже обо мне не слишком высокого мнения, – встала она на свою защиту. – Я знаю, что вы считаете меня сухарем, лишенным чувства юмора.

– Вряд ли меня можно винить за это Вы никогда не смеетесь над моими шутками.

Губы ее дрогнули в улыбке.

– Может, потому, что они не смешные?

– Да-да, хорошо. Я ведь открыт для критики, не так ли? – Она посерьезнела.

– Дело в том, что я уже не сумею вернуться к такого рода… неравным отношениям. Для нормальной работы я должна буду свободно высказывать свое мнение, а вы – уважать его. – С каждым словом Эмма все больше падала духом. – Нам придется смотреть друг на друга по-новому. Не как хозяин и его секретарь, не как лорд и дочь армейского сержанта, а как два человека, чьи мнения и идеи одинаково важны и ценны. Нам придется относиться друг к другу со взаимным уважением и учтивостью.

– Вы полагаете, это невозможно?

Эмма припомнила все то время, когда он принимал как должное ее смирение и послушание. Когда она и рта не смела раскрыть.

– Да.

Последовала долгая пауза и кивок.

– Думаю, вы правы. Я не нравлюсь вам, мне не нравится то, что вы пишете, одним словом, дело безнадежное. – Он указал на дверь: – Я провожу вас вниз.

Они молча спустились в холл и остановились у парадного входа.

– Я иду на другую сторону улицы в свою контору, – сказал он, – но могу вызвать для вас экипаж, вас отвезут домой.

– В этом нет нужды. Уверена, под вашим руководством «Соушл газетт» будет процветать. По крайней мере надеюсь на это, – добавила Эмма от души.

– Спасибо. А я уверен, что вы без труда найдете другого издателя для своей колонки. – Он открыл одну створку двери, выпустил Эмму и вышел следом. – Я позабочусь о гонораре за сегодняшнюю статью. Желаю успехов, мисс Дав. – Он поклонился ей. – До свидания.

Эмма стояла и смотрела в широкую спину Марлоу, удаляющуюся от нее, грудь сдавило. Эмма убеждала себя, что приняла разумное решение. Согласись она писать для него и позволь ему редактировать свои сочинения, это обернулось бы настоящей катастрофой, ведь у них нет ничего общего. Им никогда не договориться. Она поступила разумно, отказав ему.

Вот оно. Опять то же жуткое слово: «Разумно».

– Подождите! – закричала она и бросилась вдогонку. Он остановился на углу и повернулся, ожидая, когда она подойдет.

– Если я соглашусь, каков будет мой гонорар?

Он удивленно приподнял бровь, но не спросил, в здравом ли она уме.

– Десять процентов от рекламы, размещенной на вашей полосе, – ответил он.

Эмма вспомнила, как уговаривала торговцев скинуть цену до разумного предела, и подумала, что сейчас та же ситуация. Следует попросить столько, сколько ее работа действительно стоит.

– Пятьдесят будет справедливо.

– Справедливость тут ни при чем. Весь риск лежит на мне.

– Не вы ли говорили – чем выше риск, тем больше возможная награда. Вы любите рисковать. Риск – ваша стихия, вы им живете. К тому же популярность «Газетт» выросла из-за моей колонки, я заслуживаю достойного вознаграждения.

– Поверьте мне, я уже сполна расплатился за эту популярность, а ведь слава – штука зыбкая. Публика с ума сходит по вашим статьям, это верно, но все может измениться. Сегодня вы в фаворе, а завтра о вас и не вспомнят. Если публика от вас отвернется, именно я потеряю тысячи фунтов. Даю вам двадцать процентов.

– Сорок, – отрезала она. – Я сумею надолго удержать интерес публики.

«Эх, была не была, Эмма!»

– Раз уж мы ведем переговоры, – выпалила она, – я хочу кое-что прояснить – несмотря на мое мнение или ваше, несмотря на нашу прошлую жизнь, с этого самого момента вы будете обращаться со мной как с ровней. Я не стану варить вам кофе, покупать от вашего имени подарки, я не в ответе за ваше расписание и своевременное появление на встречах, в том числе и на наших с вами. Что касается редакторского дела, вы должны доверять моим инстинктам, а не своим.

– Я обещаю быть открытым, но если почувствую, что вы слишком зациклились на скатерках или послеполуденных приемах на дому, я без зазрений совести выскажу вам это. Я никогда не критиковал ваши сочинения как редактор, но впредь ожидайте детальной и честной разборки. Может, я и кажусь вам несерьезным, но, когда требуется, я могу быть жестким, даже жестоким, так что научитесь держать удар, мисс Дав. Если сумеете, я дам вам двадцать пять процентов. Договорились?

Она посмотрела на его протянутую ладонь, крупную, с длинными сильными пальцами. Она может не любить этого человека, не одобрять его образа жизни, считать добрую половину сказанного им полнейшим бредом, но одно Эмма знала точно: когда Марлоу ударяет по рукам, он держит свое слово. Она взялась за его руку и вместе с тем ухватилась за шанс, о котором и мечтать боялась.

– Договорились.

Его пожатие было ободряющим, но у Эммы голова шла кругом. Все случилось настолько быстро, что в ее мозгу это не укладывалось.

Он отпустил ее руку.

– Дату публикации оставим прежней – суббота. От вас требуется четыре полные страницы каждую неделю. Справитесь?

– Справлюсь. – Возбуждение, охватившее Эмму в самом начале разговора, нахлынуло на нее с новой силой. – Мне только с одной вещью трудно справиться – не могу поверить, что все происходит на самом деле.

– А вы поверьте, мисс Дав. Я планирую выпустить обновленную «Соушл газетт» через три недели. Одна ваша колонка уже в печати, следующую вы мне предоставили, значит, нужна еще одна обычная статья для переходного периода. – Дождавшись ее кивка, он продолжил: – К понедельнику я жду набросок статей для первого выпуска. После одобрения с моей стороны у вас будет неделя для их написания. Мне потребуется два дня, чтобы ознакомиться с материалом, поэтому встречаемся в среду для обсуждения замечаний. В четверг вечером вы приносите доработанный вариант моему секретарю. На следующий день я подтверждаю его и даю в печать. А в следующий понедельник все сначала. Разумно?

Она кивнула.

– Хорошо. Таким образом, мы будем встречаться два раза в неделю: по понедельникам вы предоставляете мне свои идеи, в среду мы их обсуждаем. Надеюсь, вас это устраивает? – Он не стал дожидаться ответа. – Начало рубрики мы обсудим через неделю. У меня пока еще ничего на это время не назначено. – Его брови сошлись у переносицы. – По крайней мере я так думаю. С моим нынешним секретарем ни в чем нельзя быть уверенным.

– Где встречаемся и во сколько?

– В девять утра. В моем кабинете.

– Не опаздывайте, – рассмеялась она.

– Без вас я везде опаздываю. – Он посмотрел направо, потом налево, высматривая промежуток в потоке экипажей, чтобы перейти дорогу. – Но постараюсь, хотя бы ради того, чтобы улучшить ваше мнение обо мне.

Они попрощались, но не успела она сделать и дюжины шагов по тротуару, как он окликнул ее:

– Мисс Дав!

Эмма оглянулась и увидела, что он улыбается.

– Если бы вы не сдались, – сказал он – я дал бы вам пятьдесят процентов.

– А если бы вы не сдались, – усмехнулась она, – то расстались бы лишь с десятью.

Гарри расхохотался. Господь вседержитель, у мисс Дав есть мозги! Кто бы мог подумать! Он смотрел ей вслед и думал – вот еще одна грань ее характера, о которой он не подозревал.

Она точно подметила его прежнее отношение к ней. Гарри действительно считал ее лишенным чувства юмора сухарем, но сказанные напоследок слова и сопровождавшая их усмешка ясно показали, что и здесь он ошибся. Как в притягательности ее трудов. На самом деле он много чего не усмотрел.

Он всегда считал Эмму простушкой, во всяком случае, до ее увольнения, тогда он открыл для себя рыжие отблески в ее волосах и золотые искорки в глазах. Он вспомнил, какой она предстала перед ним несколько минут назад – запыхавшаяся, со смехом просящая его не опаздывать, – и вдруг понял, что ни разу не видел ее смеющейся. Очень жаль, потому что когда смех озарял ее личико, оно уже не казалось невзрачным.

Ясно одно. Он ей не нравится. Это задело его, и сильно. Обычно Гарри нравился женщинам. Он просто знал это, не предаваясь чрезмерному тщеславию. Но мисс Дав дала ему повод усомниться во многих вещах, в которых прежде он был абсолютно уверен.

Видимо, за годы работы с ним она составила для себя четкое мнение о своем хозяине – и о его недостатках в особенности, а Гарри об этом и не подозревал. Она не одобряла его поступков, но все же проработала с ним пять лет. Почему?

Заинтригованный Гарри стоял, разглядывая ее стройную, исчезающую в толпе спинку, и ему вдруг пришло в голову, что в новых равноправных отношениях он, несомненно, проигрывает. Она знает его куда лучше, чем он ее. Придется сравнять счет и провести собственное расследование. Его взгляд скользнул вниз, к ее округлым бедрам. Все во имя равенства, конечно же.