Текст книги "Летящая на пламя"

Олимпия затрепетала от ужаса, дуло пистолета, казалось, было направлено прямо на нее, стоящую у самого мостика. Она ничего не видела вокруг, кроме этого страшного оружия; ничего не чувствовала, кроме дыхания напирающих сзади матросов и нижней ступеньки трапа, впившейся ей в лодыжку. В ушах Олимпии шумела кровь, сердце бешено колотилось.

– Мэм, – обратился к ней капитан, и его голос показался Олимпии странно далеким. – Я не могу в это поверить! Вам и вашему брату должно быть стыдно за подобные поступки!

Олимпия судорожно сглотнула и подняла глаза на капитана. Выражение его лица все еще было непроницаемым, но его палец поглаживал курок пистолета. Рисуя в своем воображении этот решающий момент, Олимпия всегда представляла рядом с собой сэра Шеридана; ей слышался его твердый, требовательный голос, зачитывающий жалобы матросов, голос, которому не может не внять любой разумный человек. Теперь же, оставшись одна и пытаясь подыскать нужные слова, Олимпия с ужасом заметила, что у нее кружится голова и она близка к обмороку. Образ отважного сэра Шеридана, решительно выступающего на защиту прав человека, растаял в воздухе – сейчас в этой суровой реальности у ног капитана стояло съежившееся трусливое существо, способное в любую минуту грохнуться в обморок.

– Чего ты хочешь? – Капитан устремил гневный взгляд на стоявшего рядом с Олимпией матроса. – Говори, а то пожалеешь!

Толпа загудела.

– Мы хотим Дрейка, – сказал матрос, и на Олимпию пахнуло перегаром. – Мы хотим, чтобы капитаном у нас был порядочный человек. Мы хотим Дрейка.

Олимпия с удивлением повернулась к нему.

– Нет! – воскликнула она и ухватилась за его руку, так как корабль снова резко качнуло. – Вы хотите вовсе не этого!

Матрос вырвал у нее свою руку и, перекрывая громким голосом гул взбудораженной толпы, продолжал:

– Именно этого мы хотим! Мы все знаем капитана Дрейка, знаем, что он совершил! Мы знаем, что он будет относиться к нам по справедливости! Он даст нам столько рома, сколько мы захотим, потому что он всегда давал своей команде много рома!

– Нет-нет, вы неправильно поняли! – воскликнула Олимпия, слыша громкие одобрительные возгласы моряков. – При чем тут ром? Вы же хотите предъявить свои справедливые требования: улучшение питания, отдых…

– Дрейк! Мы требуем Дрейка! – скандировала толпа, заглушая ее слова; матросы потрясали в такт своим возгласам ножами и заточками. – Дрейка… Дрейка… Дрейка…

Олимпия оглянулась по сторонам. Между тем капитан и два его помощника, вооруженные пистолетами, прицелились в толпу. Капитан грозно поглядывал на Олимпию. Скандирование становилось все более громким и настойчивым. Олимпия почувствовала, как ее толкают в спину напирающие сзади матросы, пытающиеся пробраться к трапу. В этот момент она увидела, как капитан навел дуло своего пистолета прямо на нее. Но тут он покачнулся, сбившись с прицела, и громко выругался, а затем вновь напел пистолет на Олимпию и тех, кто стоял у трапа. «Нет, он не сделает этого», – думала девушка, с ужасом глядя на пистолет. Внезапно ее снова сильно толкнули в спину, она зашаталась, послышался громкий треск, что-то ударилось ей в плечо, раздался выстрел…

«Он застрелил меня», – мелькнуло в голове Олимпии, и она рухнула на колени. Ошеломленная толпа на мгновение замерла. Олимпия подняла голову, ее плечо жгло огнем. Она взглянула на капитана и увидела, что его пистолет поднят дулом вверх – он стрелял в небо. Плечо не кровоточило, и Олимпия поняла, что это не огнестрельная рана – ее, по-видимому, ударили сзади железным болтом.

От сильной боли у нее кружилась голова, перед глазами шли круги, шум в ушах усилился, а все остальные звуки доносились теперь приглушенно. Усилием воли Олимпия подавила приступ тошноты, и ее голова безвольно упала на ступеньку трапа, о которую она опиралась руками.

Подняв через несколько мгновений лицо, Олимпия увидела сэра Шеридана, который стоял, прислонившись спиной к борту, скрестив руки на груди, и наблюдал за всем происходящим с насмешливой улыбкой, как, наверное, поглядывал бы падший ангел на собрание благочестивых святых. Олимпия почувствовала облегчение: он здесь! Он прекратит это безобразие! Сэр Шеридан поставит все на свои места!

Но Шеридан не стал произносить зажигательных речей или взывать к разуму собравшихся. Подождав, пока шум стихнет, он сказал:

– Оставьте свою сумасбродную затею! Надеюсь, что вы, пьяные шалопаи, не считаете меня круглым идиотом, который захочет стать вашим капитаном? – Его губы скривились в усмешке. – Да я скорее возьму под свое начало полдюжины приходских священников и буду с ними плавать на речной барже!

Озадаченные такой речью, матросы смущенно молчали.

– Они лучше справились бы со своей работой, чем вы, – добавил он.

– Он шутит! – крикнул кто-то.

– Шучу? – Шеридан обвел собравшихся презрительным взглядом. – Да будь я вашим капитаном, я бы перевешал половину из вас; судно еле двигается, а я вовсе не хочу состариться здесь, на борту вашей посудины, отрастив седую бороду, прежде чем мы дотащимся до Рима. Вон та французская галоша, которая плывет за нами по правому борту, скоро обгонит нас, к вашему стыду.

Олимпия в отчаянии опустила глаза. Она наконец поняла, что сэр Шеридан, несмотря на свое боевое прошлое и пережитые тяготы жизни, не захотел встать на защиту интересов этих обездоленных матросов, оставшись безучастным к ним. Из толпы между тем раздались обиженные и возмущенные возгласы. Некоторые матросы, повернув головы, смотрели в сторону французского корабля, плывущего за ними по правому борту.

Сэр Шеридан начал насвистывать «Марсельезу». Его холодное презрение задело за живое даже капитана, который вопреки всем ожиданиям начал защищать свою команду.

– Они прекрасно справлялись со своей работой, – резко возразил он, – пока вы не посеяли смуту и не отвлекли их от выполнения своих прямых обязанностей.

– Правда? – Сэр Шеридан грустно покачал головой, словно не веря капитану. – Ставлю пятьдесят гиней за то, что французский бриг обгонит нас к тому времени, когда ударит восемь склянок.

– Ставлю сто против! – взревел капитан.

Сэр Шеридан бросил оценивающий взгляд в сторону французского судна и криво усмехнулся.

– Как я могу упустить столь выгодное пари? По рукам!

Матросы разразились грубыми криками, свистом и гиканьем. Но Шеридан не обратил на это никакого внимания, он был явно доволен собой. Капитан начал отдавать отрывистые команды, а матросы бросились по своим местам, работая с остервенением. Олимпия осталась одна. Она сидела у ступеней трапа, ведущего на капитанский мостик, и не могла понять, что же произошло. Как будто и не было пистолетного выстрела, не было попытки мятежа и петиции обездоленных матросов…

Сэр Шеридан выиграл пари, несмотря на все старания капитана и его экипажа. Через некоторое время весть об этом облетела весь корабль, о ней узнали даже пассажиры. Вскоре на корме столпились взволнованные болельщики, вцепившись руками в поручни. Их не пугали даже высокие волны, от брызг которых многие вымокли за несколько часов до нитки. Даже молчаливая пара кареглазых евреев-ювелиров вышла на верхнюю палубу, чтобы понаблюдать за состязанием. Но когда пробило восемь склянок, крики и свист умолкли, сменившись мрачным молчанием. Французский бриг был далеко впереди.

Сэр Шеридан проводил Олимпию в каюту. Там он зажег лампу, поскольку уже сгустились сумерки. В этот момент он показался ем усталым и чем-то опечаленным, а вовсе не сердитым, чего она очень боялась. Олимпия непроизвольно придвинулась ближе к нему. Но Шеридан следил за ней боковым зрением, и прежде чем она успела дотронуться рукой до его плеча, он взглянул на нее с мрачной усмешкой.

– Ну что, – резко спросил он, – вам понравился бунт, мэм? Может быть, устроим еще один подобный в скором времени?

Ошарашенная, Олимпия отпрянула от него. Усевшись на свою койку, она потупила взор.

– Я все испортила.

– «Испортила» – это не то слово. Вас чуть не застрелили, а меня могли бы запросто линчевать; теперь нас наверняка высадят на Мадейре. Все это ужасно. Но все же этот парень так и не смог снести выстрелом половину черепа такой благородной леди, как вы. Духу не хватило.

Олимпия в ужасе замерла.

– Я не верю, что капитан мог выстрелить в меня, – промолвила она неуверенным тоном.

– Конечно, нет. Именно поэтому я и позаботился, чтобы его мишенью стали вы, а не я.

Девушка открыла рот от изумления, а затем нахмурилась.

– Неужели вы заранее знали, что капитан вытащит пистолет?

Шеридан поставил лампу в закрепленную на столе медную колбу. Мигающий от сильной качки язычок пламени отбрасывал на стены тесной каюты причудливые отсветы.

– Матросы были вооружены холодным оружием, моя дорогая. Я не думаю, что в такой ситуации капитан стал бы петь церковные гимны.

– Значит, вы намеренно оставили меня одну?

– Кто-то ведь должен был испить эту чашу до дна. Я здраво рассудил, что этим человеком должны быть именно вы.

– Но ведь я… – начала было Олимпия, но тут же осеклась и покраснела.

– Принцесса, хотите вы сказать? Леди? Начинающая анархистка? Конечно, все эти бунты и восстания – грязное дело. И вы наверняка полагали, что самую черную работу за вас сделают мужчины.

Олимпия закусила губу.

– Нет, это неправда. Я только думала, что они прислушаются к вашим словам с большей готовностью.

– Нет, – вкрадчиво сказал он. – Они меня застрелили бы с большей готовностью, чем вас, в этом вся разница. Меня тут же застрелили бы, мадам, и потому-то мне сразу же не понравилось это дело. Вот я и подставил вас вместо себя, поскольку вся эта чертова затея в первую очередь принадлежала вам. Я знал, что капитан – джентльмен и вряд ли выстрелит в женщину, тем более в пассажирку. – Шеридан помолчал и снова усмехнулся, поглядывая на Олимпию. – Ей-богу, вряд ли он стал бы стрелять. Олимпия вскинула голову.

– Я готова встретить лицом к лицу смертельную опасность во имя свободы.

– Ну конечно, вы же крепки, как скала, и могли бы оказать достойное сопротивление этому парню, капитану.

– Да! – воскликнула Олимпия. – Я должна быть сильной и отважной!

Шеридан засмеялся.

– Ну что ж, смейтесь! – Олимпия задохнулась от возмущения. – Вы можете смеяться надо мной, сколько хотите. Да, я не такая, как вы; мне не хватает мужества. Но я стараюсь научиться быть мужественной и отважной. Вы можете возразить мне, заявив, что я не мужчина, у меня нет боевого опыта и поэтому ничего не получится. Вы можете заявить, что мне следует сидеть, не высовываясь, в каком-нибудь безопасном месте и заниматься рукоделием, но, уверяю вас, что в этом мое призвание! Я знаю свой долг. Как бы я хотела родиться мужчиной, таким, как вы, который не мучается нелепыми страхами. Но Бог не дал мне подобного преимущества, и поэтому я должна сама на практике научиться мужеству и отваге. Сегодня я потерпела поражение, не смогла выдавить из себя ни слова, в то время как мне следовало обратиться к людям с убедительной речью. А вместо этого я испугалась какого-то пистолета. В следующий раз…

– В следующий раз?! – изумленно воскликнул Шеридан и прислонился плечом к дверному косяку. – Да вы действительно сумасшедшая.

– Нет, я не сумасшедшая, мне просто не хватает опыта, – упрямо сказала Олимпия, – вы могли бы научить меня, если бы захотели.

Шеридан поморщился.

– Научить – чему?

– Быть мужественной и отважной, – ответила Олимпия и, взглянув на Шеридана восхищенным взглядом, продолжала: – Я видела, как вы сегодня заставили людей забыть свои намерения. Вы не дрогнули перед лицом опасности, не сплоховали. Я хочу быть такой же, как вы.

Шеридан сердито взглянул на нее. Глупая девчонка, почему она вбила себе в голову, будто он – Господь всемогущий?

– Вы не знаете и знать не можете, какой я на самом деле.

Но на Олимпию его слова не произвели ни малейшего впечатления. Она не сводила с него своих серьезных, огромных зеленых глаз, глядевших с немым обожанием. Чувство горечи шевельнулось в душе Шеридана. Конечно, она ничего не подозревала о его тайных мыслях и сокровенных желаниях. Не знала о том положении, в котором он находился, о сумятице его чувств, о том, с каким ужасом он взирал сегодня на капитана, нацелившего на нее пистолет, а затем опустившего его. В этот момент сердце в груди Шеридана, казалось, окаменело. Если бы с Олимпией что-нибудь случилось, он вряд ли сумел бы объяснить Палмерстону или Клоду Николя, что с принцессой расправились при попытке поднять бунт на корабле.

Да и сам он не был в восторге от такой перспективы. За три недели совместного путешествия он успел хорошо присмотреться к ней и изучил каждый изгиб ее нежного тела, каждый его контур, плавную линию щек и изящную форму ее ушей. Ему следовало держаться подальше от нее, если он хотел избежать ненужных мучений. Так он и поступал. На свою беду, Шеридан очень скоро обнаружил, что нанятая им для Олимпии служанка скрывает под своими пышными юбками и ватными накладками плоское, как доска, тело. Шеридан терпеть не мог худосочных женщин. И как ни пытался заставить себя пойти на компромисс, не мог пересилить свое отвращение, хотя девица была не прочь поразвлечься с ним. Шеридан устал разыгрывать из себя героя. Эта игра до последней степени опостылела ему.

– Принцесса, – сказал он, стараясь быть искренним, – мужеству нельзя научиться, и вы прекрасно это знаете.

Она потупила взор.

– Я думала… я надеялась, что смогу, что для этого есть свои правила, которые можно выучить и повторять, как заповедь, когда испытываешь страх.

Шеридан не мог удержаться от смеха.

– Что-то вроде «Чур меня, чур!». – Он присел рядом с ней на край кровати. – Как раз это заклинание я твержу постоянно, когда мне становится невмоготу.

Олимпия вздохнула.

– Вы опять смеетесь надо мной. Но я уверена, что вы никогда не испытываете страха.

Шеридан робко погладил ее по руке и, видя, что она не возражает, начал нежно ласкать ее ладонь и запястье. Олимпия опустила взгляд на свои руки, а затем взглянула на него, кусая от смущения губы.

– Принцесса, – пробормотал Шеридан, глядя ей в глаза, и поднес руку Олимпии к своим губам.

Это было так просто! Он хорошо видел, что она млеет от его прикосновений, он чувствовал, как трепещут ее пальцы. Олимпия взглянула на него затуманенным взором, в котором светилось такое восхищение, как будто он был небесным видением, а не человеком из плоти и крови.

– Сэр Шеридан, я… – И она быстро провела розовым язычком по губам, как будто дразня его. Шеридан сильнее сжал ее руку. – Сэр Шеридан, я хотела сказать вам… то, что вы сделали сегодня… вы были просто великолепны… Вы были…

Он остановил поток ее слов, прижав палец к ее губам.

– Не надо, – пробормотал он. – Замолчите.

– Но я только хотела сказать, что вы самый мужественный, самый доблестный…

– Замолчите, – повторил он и поцеловал ее.

Его поцелуй не был нежным, хотя Шеридану так хотелось быть с ней ласковым и предупредительным. Но на этот раз она не на шутку рассердила его, и он решил дать ей понять, что он вовсе не вымышленный принц, герой ее девичьих грез, а, черт возьми, живой мужчина.

Он обнял ее за талию и чуть не застонал от радости, поняв, что у него под руками не корсет из китового уса, а самая настоящая женская плоть, мягкая, нежная, теплая. Его ладони невольно заскользили по ее телу. Их поцелуй был долгим. Шеридан попытался опрокинуть Олимпию на кровать, и она действительно упала на спину под тяжестью его тела, ошеломленная тем, как он обращался с ней. Она тихо застонала, испытывая незнакомые ощущения, пугавшие ее. Ей не хватало воздуха, и она начала задыхаться. Руки Шеридана еще крепче обхватили ее за талию и внезапно начали скользить по груди Олимпии.

Ощущения от прикосновения его рук были столь ошеломляющими, что Олимпия начала извиваться, стараясь прервать затянувшийся поцелуй. Но Шеридан не выпускал ее из своих сильных рук, вновь и вновь поглаживая сосок. Дрожь возбуждения пробежала по всему телу Олимпии, и она вновь тихо застонала от пронзившей все ее существо сладкой муки. Шеридан понял, что она сейчас испытывает, улыбнулся и вновь начал целовать ее, лаская руками тело девушки и пытаясь разжечь в ней огонь сладострастия. Он хотел взять ее прямо здесь и прямо сейчас. Она сводила его с ума долгое время – такая близкая и такая недоступная. Поэтому, как в душный летний зной, Шеридан жаждал сейчас освежительной грозы, за которой, он знал, последуют умиротворение и покой.

Несмотря на свои пышные формы, Олимпия была по сравнению с Шериданом мала ростом. Она казалась ему такой мягкой и нежной, словно пушистый игрушечный птенец или новорожденный ягненок. Он перестал целовать девушку и, зарывшись лицом в ее волосы, положил голову ей на теплое плечо, не выпуская ее из объятий. Она слабо сопротивлялась.

– Сэр Шеридан, прошу вас, не надо!

Он не обращал внимания на ее лепет; женщины всегда несут всякий вздор, уцепившись при этом мертвой хваткой за шею мужчины. Конечно, Олимпия не цеплялась за его шею, а, напротив, отталкивала его от себя, и поэтому Шеридан перехватил ее руки и крепко прижал к койке, а затем начал ласкать языком маленькое, изящной формы ушко Олимпии, ощущая солоноватый вкус и аромат пахнущего лимоном мыла. Он сам купил это мыло для нее, походив по магазинам Рамсгейта в поисках того, что, как он считал, необходимо женщине в дороге. В выборе покупок он ориентировался на свой собственный вкус и поэтому купил Олимпии лимонное мыло, белые атласные перчатки и пару ботиночек на изящных невысоких каблучках с жемчужными пуговичками. Такие ботиночки были совершенно не нужны в плавании, но, стоя в магазине и разглядывая их, Шеридан представлял себе, с каким наслаждением он будет расстегивать их, открывая нежные лодыжки Олимпии. У него перехватило горло от этой картины, и он тут же выложил за ботиночки десять гиней. В конце концов, Олимпия была принцессой!

– Прошу вас, – шептала она, задыхаясь, ему в ухо, – прошу вас, не надо, вы же не хотите этого делать!

– Именно этого я и хочу! – решительно сказал он, взяв загорелой рукой ее за нежный молочно-белый подбородок. Поцеловав Олимпию в обе румяные пухлые щечки, он повторил: – Я хочу этого, принцесса!

– О… нет… – прошептала она. Ее била мелкая дрожь. Шеридан снова коснулся губами ее губ и улыбнулся ей, он находил неискушенность и наивность девушки ужасно обольстительными и не мог преодолеть соблазн. Вообще-то у Шеридана не было никакого опыта в общении с девственницами. Он обычно заявлял, что такие девицы ему не по карману, они чертовски дорого ценят себя. Но сейчас Шеридан не в силах был сопротивляться своему чувству, все другие ощущения отошли на задний план – страх перед Палмерстоном и Клодом Николя, страх смерти и нищеты. Он чувствовал только ее легкое дыхание на своей щеке и нежную шелковистую кожу. Он так страстно хотел ее. И прежде чем Олимпия вновь заговорила, Шеридан начал осыпать ее губы быстрыми поцелуями, шепча после каждого:

– Моя глупая… нежная… прекрасная… принцесса…

– Нет, не надо! – В ее голосе зазвучали нотки отчаяния. – Это невеликодушно, я знаю, вы не хотите быть жестоким со мной!

Он начал легонько покусывать ее нижнюю губу. Тогда Олимпия, словно попавший в силки заяц, принялась изо всех сил вырываться, отталкивая Шеридана локтями и коленями. Но Шеридан находился в более выгодном положении и сумел воспользоваться им. Ему не доставляло особого труда поймать ее руки и не дать ей вырваться. Скользнув рукой по нижней части ее тела, Шеридан обнаружил, что в пылу борьбы у Олимпии незаметно для нее самой задрался подол платья, открыв ноги. Когда Шеридан дотронулся до ее обнаженного бедра, он совсем потерял голову, отбросив всякие церемонии и боязнь лишить ее королевское высочество чистоты и невинности.

Олимпия вскрикнула, протестуя против подобной дерзости, но Шеридан закрыл ей рот поцелуем и начал ласкать ее мягкий живот, чувствуя, как его охватывает возбуждение.

– Вы так прекрасны, принцесса, – шептал он, не узнавая собственный голос, ставший вдруг хрипловатым и неестественно напряженным. Сила охватившей страсти испугала его самого. – Вы чертовски прекрасны, принцесса!

– Нет! – закричала Олимпия и рванулась что было сил, ударив Шеридана в висок.

Он взревел и растерянно заморгал – перед его глазами поплыли радужные круги. Когда же он снова пришел в себя, то увидел, что Олимпия сидит, сжавшись в комок, в углу койки, натянув подол юбки на ноги, и рыдает.

– Как вы могли? – причитала она сквозь слезы. – Как вы только могли? Я знаю, что рассердила вас, но издеваться надо мной – ниже вашего достоинства!

Шеридан потер ушибленный висок и ошарашенно уставился на нее, ничего не понимая.

– Я знаю, что я некрасива! Зачем вы смеетесь надо мной?

– Смеюсь? Смеюсь… – пробормотал он, собираясь с мыслями.

– Я уверена, что вы не хотели ничего такого, – продолжала она, всхлипывая. – Я вообще не могла себе представить, что вы вдруг… Я имею в виду, что вы так добры и благородны; вам на долю досталось столько переживаний из-за меня сегодня, я ведь отлично понимаю, что вы спасли нас всех от кровопролития. Теперь я хорошо вижу, что все испортила, сама во всем виновата. – Олимпия понурила голову. – Но все же если я и заслуживаю наказания, то я предпочла бы публичную порку, но не подобные издевательства!

Шеридан бросил на Олимпию недовольный взгляд и сел.

– Первый раз в жизни слышу такой вздор, – заявил он и, схватив ее за руки, продолжал: – Слушайте, прекратите ныть и слушайте. Вы слышите, что там происходит?

У Олимпии перехватило горло от волнения. Сквозь привычные шумы она явственно расслышала крики и вопли людей, едва доносившиеся сюда.

– Слышали? – грозно спросил Шеридан. – Если вы действительно хотите, чтобы вас выпороли, поднимитесь на палубу. Там вас свяжут и высекут, как и всех остальных матросов.

Олимпия оцепенела от ужаса.

– О Боже, – еле слышно прошептала она. Шеридан отпустил ее и откинулся на спинку койки.

– Отправляйтесь туда! Не бойтесь, капитан не тронет вас, он слишком сентиментален для этого. Но вы сможете облегчить муки несчастных, перевязав их кровоточащие спины.

Олимпия сжала руки так, что костяшки пальцев побелели, и уставилась на дверь. Шеридан видел, как дрожит ее подбородок. Золотистые волосы рассыпались по спине.

– Что, боитесь, что вас стошнит при виде этой сцены? – спросил он. – А я думал, что вы готовы преодолеть все трудности во имя дела свободы!

Олимпия выпрямилась и вытерла слезы. Но через мгновение, закрыв рот рукой и вновь разрыдавшись, она в отчаянии замотала головой.

– Понимаю. Вы не можете, – фыркнул Шеридан. – Как-нибудь в другой раз, да?

Олимпия закрыла руками лицо и отвернулась от него. Жалкое, нелепое создание. Шеридан смотрел на нее, размышляя над тем, какая это наивная, глупая и возвышенно мыслящая девица. Именно такие люди, ратующие за общественное благополучие, но ни черта не смыслящие в жизни, разжигают войны своими подстрекательскими речами и глупым философствованием на пустом месте, хотя их самих пугает даже вид заряженной пушки. А такие, как он сам, капитан Дрейк, должны за все расплачиваться.

Да, вся эта затея закончится как нельзя более печально. Путешествовать с этой дамой так же безопасно, как пройти по горящему дому с бочонком пороха в руках. Шеридан с горькой иронией подумал о том, что оказал бы большую услугу Ориенсу и всему остальному миру, если бы незаметно выбросил эту безумную девицу за борт.

Некоторое время он пристально смотрел на нее. А затем вдруг, не давая себе отчета в том, что делает, погладил ее по голове. Она вздрогнула от неожиданности и взглянула на него широко распахнутыми, несчастными глазами. Шеридан увидел перед собой лесную чащу во время дождя: глубина глаз стала темно-зеленой от туманящих ее слез, а длинные мокрые ресницы слиплись и торчали, словно черные иголки.

Шеридан подавил вздох и прижал Олимпию к груди, дав ей возможность поплакать вволю над своими глупыми разбившимися мечтами. В этот момент он подумал о том, что у него самого наверняка тоже когда-то были мечты, хотя он не мог вспомнить, в чем же, черт возьми, они заключались.