Текст книги "Летящая на пламя"
Автор книги: Лаура Кинсейл
Жанр: Зарубежные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)
«О Господи!» – подумала Олимпия, испытывая ужас и одновременно блаженство.
Шеридан выпрямился.
– Ну вот, – упрекнул он сам себя за несдержанность, – этот поцелуй навсегда испортил мою репутацию в глазах женщин близлежащих кварталов.
Их каюта на борту судна «Джон Кэпбелл» была совсем крохотной. Шеридан за время своей службы на флоте привык к более просторным помещениям, хотя и скромно обставленным. Нагнув голову, чтобы не задеть потолок, Шеридан прошел по узкому коридору и, распахнув дверь каюты, пропустил Олимпию вперед.
Он не мог войти вслед за ней, а должен был дожидаться, пока она не заберется на единственную койку и не освободит место для него у порога, Шеридан постоял немного в коридоре, видя, какой ужас отразился на лице Олимпии, и пряча улыбку.
Она бросила взгляд вокруг и застыла в растерянности. Одетая в смешную шляпу, нахлобученную на лоб, и старый изношенный свитер, Олимпия имела сейчас очень забавный вид.
– Здесь так тесно…
– Зато здесь есть иллюминатор, – бодро заявил Шеридан. – Посмотрите, какой вид открывается нашему взору!
Олимпия хмуро взглянула на грязное круглое окно с зеленоватым стеклом.
– А ваша каюта находится рядом?
Он не стал сразу же сообщать ей неприятную новость, решив немного подготовить девушку. На пороге он подхватил ее за талию и посадил на койку. Девушка была довольно тяжелой, закутанной в толстую шерстяную одежду, сквозь которую ее тело даже не прощупывалось. Шеридан почувствовал сильное искушение потрогать ее еще раз и выяснить, насколько верно было его первое впечатление, но не решился это делать. Встав вплотную рядом с койкой, он с трудом закрыл за собой дверь.
– Моя каюта здесь! – сообщил он наконец.
– Здесь? Но этого не может быть.
– Почему же?
Она взглянула на него с ужасом.
– Я не могу оставаться здесь с вами, – возмущенно сказала Олимпия – Вам же негде спать, кроме как…
Она замолчала, охнула и закрыла лицо руками.
– Вы должны потерпеть всего лишь одну ночь, – сказал он, обращаясь к ее шляпе, поля которой скрывали лицо девушки. – Завтра мы прибудем в Рамсгейт. Думаю, что принцесса, решившаяся на такой дерзкий побег, должна уметь смиряться со многими неудобствами.
Олимпия сжала руки.
– Ах, если бы только я могла попрощаться с Фишем! Ее голос дрожал. Шеридан знал два способа, как обращаться с плачущими женщинами, причем первый из них не годился, поскольку ее высочество была своеобразной девушкой и Шеридану представлялось чертовски затруднительным прямо сейчас перейти к ее обольщению.
Поэтому он приготовился бежать в коридор. Отступив на шаг, он наткнулся спиной на дверь каюты.
– Вы написали письмо? – спросил Шеридан.
Она кивнула и засопела, доставая его из-под свитера. Не глядя на капитана Дрейка, Олимпия протянула ему объемистый пакет. Шеридан вскрыл его, заметив, что принцесса даже не запечатала пакет как следует. Какая небрежность! Ему захотелось обругать ее последними словами. Ведь в пакете, кроме письма, лежали драгоценности. Однако он сдержал себя, рассудив, что недипломатично поступать подобным образом сейчас, на столь ранней стадии их знакомства.
Вынув письмо, Шеридан бросил пакет на колени Олимпии. По кровати рассыпались жемчужные серьги, броши, усыпанные сапфирами, браслеты с бриллиантами и золотые кольца. Шеридан даже не взглянул в их сторону, как будто они его вовсе не интересовали.
– Мы отплывем, когда начнется прилив, – сказал Шеридан. – Около полуночи. А сейчас мне нужно немедленно отправить это письмо.
Олимпия кивнула, не поднимая головы.
– Не выходите из каюты, – приказал он.
Она немного замялась, а затем снова кивнула. Шеридан прищурился, заметив эту заминку.
– Я знаю, о чем вы думаете, – сказал он. – Но вы не должны пытаться разыскать Фиша. Вы не должны выходить на палубу. Вы не должны открывать дверь каюты. – Он резким движением поднял ее лицо за подбородок. – Даже если этот чертов корабль начнет тонуть. Вы меня хорошо поняли?
У нее был испуганный вид, и это понравилось Шеридану. Он стиснул пальцами ее подбородок, ожидая ответа. Олимпия быстро-быстро заморгала и попыталась кивнуть.
– Вот и прекрасно, – удовлетворенно сказал Шеридан. – И смотрите, ведите себя хорошо, иначе мне придется всыпать вам по вашей королевской заднице.
Олимпия потупила взор и залилась краской.
– Я только хотела попрощаться с Фишем.
– Ну хорошо. Вы свободны. Можете отправляться на все четыре стороны: возвращайтесь в таверну к своему другу. Он скорее всего все еще торчит там и рыдает над кружкой эля, проклиная себя за то, что пошел у вас на поводу. – Шеридан взглянул в ее широко распахнутые зеленые глаза. – Возвращайтесь вместе с Фишем домой. Ваше высокоблагородное высочество. Вы ведь все равно отказываетесь провести со мной ночь в этой каюте.
Губы Олимпии дрожали. Она устремила на Шеридана жалкий взгляд, в ее глазах блестели слезы; на ее перепачканном круглом лице все еще выделялись красные отпечатки от его пальцев. Внезапно Шеридан испытал желание обнять ее и прижать к груди, но поборол в себе эту слабость.
– Господи! – только и вымолвил он, толкнув дверь плечом. – Да делайте вы что хотите!
И с этими словами Шеридан вышел, раздраженно хлопнув дверью. Когда он дошел до почтовой станции, расположенной на набережной, он все еще пребывал в отвратительном расположении духа. Вместо того чтобы войти в здание почты, Шеридан толкнул соседнюю дверь, ведущую в таверну, и уселся там за столик, с тоской размышляя о том, что будет делать, если, вернувшись на корабль, обнаружит, что Олимпия ушла.
От подобной мысли ему стало нехорошо. Он вдруг заметил, что оставил сгоряча все драгоценности в каюте, у принцессы, – от этого действительно с ума можно было сойти. И главное, он теперь не мог отправить письма – не мог, потому что не знал, что именно предпримет Олимпия, и не вернется ли она домой. Этот угрюмый старый олух Фиш Стовелл отвезет принцессу в Уисбич по первому ее требованию. Он наверняка ждет сейчас, надеясь, что она передумает, старый сентиментальный дурак! Он прекрасно справился с заданием, строго следуя указаниям Шеридана, изложенным в письме к нему. Однако в конце устроенного ими в таверне спектакля в голосе Фиша капитан уловил чертовски странные нотки.
«Ну и пусть уходит», – угрюмо подумал Шеридан. Если она уже через два часа после отъезда соскучилась по дому, что будет дальше? Принцесса превратится в страшную обузу для него в этом трудном путешествии. Ему следовало бы заранее предвидеть, что она испугается его и убежит. Ну что ж, если она хочет попрощаться с другом, в добрый час! Он не смеет ее задерживать! Проклятые бабы… Шеридан не выносил их сантиментов. А для принцессы, намеревающейся начать в своей стране гражданскую войну, подобное поведение было просто смешным.
Шеридан внимательно осмотрел со всех сторон запечатанное письмо Олимпии, адресованное папе римскому. Достаточно было подержать его над паром, поднимающимся от подогретого эля, и печать отклеилась от бумаги. Пробежав глазами содержание письма, Шеридан убедился, что оно было написано очень эмоционально и изображало Клода Николя таким негодяем, чудовищные деяния которого достойны сатаны. Шеридан вновь запечатал послание и проверил письма, написанные им самим Палмерстону и злодею принцу Клоду Николя. Они лежали во внутреннем кармане пальто, дожидаясь своего часа. Шеридан погрузился в глубокую задумчивость, грызя фалангу пальца, которая скоро начала кровоточить.
Эта проклятая принцесса разрушила все его планы! Шеридан так тщательно все продумал, чтобы избежать риска, сделав свой излюбленный тактический ход. Но он не может отослать письма, пока не узнает, что на уме у этой маленькой вздорной девчонки. Он не стал вынимать письма из кармана, а решил как следует напиться и вернуться на корабль. Шеридан потратил на выпивку свои последние деньги, которые выручил от продажи золотой цепочки Олимпии. Эти же деньги пошли на билеты до Рамсгейта и на выкуп Олимпии у вербовщика – этот спектакль необходимо было разыграть для того, чтобы сбить Джулию со следа. Сам бриллиантовый кулон находился сейчас у Мустафы, который выехал вперед и должен был встретить их в Рамсгейте. В том, что изворотливый Мустафа сумеет сохранить бриллиант, Шеридан не сомневался.
Но даже от этой мысли настроение Шеридана ничуть не улучшилось. Между тем на улице стемнело. Шеридану ужасно не хотелось возвращаться на корабль, и он тянул время, пока не заметил, что, во-первых, у него кончились деньги, а во-вторых, он вполне может опоздать к отплытию судна. Если Олимпия вернулась домой, а сам он не доберется до Рамсгейта, где его ждет бриллиант, то это будет для него катастрофой. Он окажется на мели.
Шеридан поспешил, чуть покачиваясь, к пристани по безлюдным улицам спящего города. Вахтенный на борту «Джона Кэмпбелла» уже готовился к отплытию вниз по реке, так как вода быстро прибывала. Шеридан взошел по трапу, который не успели убрать, и с облегчением, словно пьяный, благополучно добравшийся до дома, встал у поручней, слушая тихие голоса и поскрипывание снастей и глядя на медленно текущую прозрачную воду, игравшую бликами отражающихся огней. Шеридан потер свои холодные щеки и вдохнул полной грудью морозный зимний воздух, начиная трезветь. Где-то на нижней палубе тишину нарушали приглушенные звуки губной гармоники, на которой— какой-то бездарь, лишенный всяких музыкальных способностей, старательно выводил незамысловатый мотивчик.
Шеридан спустился вниз и остановился у дверей своей каюты; из-за нее, оказывается, и неслись эти душераздирающие звуки, которые трудно было назвать музыкой. Шеридан распахнул дверь. Звуки сразу же утихли. Шеридан постоял еще немного в проходе, пока его глаза не привыкли к темноте.
– Я думала, что вы не вернетесь, – прошептала Олимпия. Шеридан прислонился к косяку. Он не мог разглядеть ее в темноте и видел только лишь темный силуэт девушки.
– Прошу вас, встаньте, – попросил он и тут же услышал шорох: она встала с койки и прижалась к стене, давая ему возможность войти. Шеридан проскользнул мимо, идя на ощупь, пока не нашел сетку гамака, висящего высоко над койкой.
Он с большим трудом погрузился в гамак и удобно устроился в нем. Сетка сразу же сильно провисла под тяжестью его тела. Шеридан заметил, что его голову отделяет от потолка всего лишь четыре дюйма, и постарался это запомнить – поскольку утром, когда он будет вставать, это наблюдение может ему очень пригодиться. Затем он накрылся одеялом и промолвил, обращаясь к Олимпии:
– Все в порядке. Вы можете ложиться спать.
Впотьмах Олимпия наткнулась головой на гамак, провисший над ее койкой, и Шеридан начал раскачиваться, чтобы дать ей возможность сориентироваться. Она ощупала его руку, лежавшую вдоль тела, и поняла, что он находится в гамаке.
– О, – изумилась Олимпия, – да это же гамак!
– Гм.
– Вы удобно устроились?
– О, очень удобно! – заверил он ее и услышал, как принцесса устраивается внизу на своей койке. Нечаянно задев его, она раз семь извинилась и наконец затихла. В установившейся тишине слышались только поскрипывание палубы да плеск воды. Шеридан скрестил руки на груди и начал слегка раскачиваться.
Олимпия, лежа на койке внизу, не могла заснуть, она обкусывала ногти, устремив взор вверх, в непроглядную тьму.
– Сэр Шеридан? Он хмыкнул.
– Я ведь так и не пошла назад в таверну, чтобы простится с Фишем.
Он снова хмыкнул, выражая тем самым полное безразличие к ее образу действий.
Олимпия беспокойно заерзала.
– Фиш отдал мне свою гармонику. Вы не будете возражать, если я немного поиграю на ней?
– О Господи!
– Только несколько минут. Я пытаюсь научиться играть. Вы не будете возражать?
Шеридан заворочался в своем гамаке, так что потолочные балки громко заскрипели.
– Валяйте, я заткну уши.
Олимпия привстала на локтях и поднесла инструмент к губам. Тесное пространство каюты наполнилось жалобными звуками, чуть дрожащими в ночной тишине, – нежными и печальными. Так играл Фиш, сидя в дождливый день у костра. Воспроизводя мелодию, Олимпия чувствовала близость своего друга, как будто никогда с ним и не расставалась. Затем она попыталась сыграть любимую песню Фиша и начала пробовать одну ноту за другой, однако у нее ничего не получалось. Она снова и снова старалась подобрать мотив, но все было тщетно. В конце концов у Олимпии что-то начало получаться, но это была скорее пародия на ту песню, которую обычно играл Фиш.
– Дайте мне эту чертову штуковину, – сказал вдруг сэр Шеридан и, опустив руки, пошарил в темноте, задев Олимпию.
Она прижала гармонику к груди.
– Не надо. Я больше не буду играть.
– Дайте мне ее, – повторил он настойчиво. В его голосе слышались железные нотки, которые она уже научилась распознавать. Поэтому, пусть неохотно, она разрешила ему взять гармонику из своих рук.
Шеридан продул инструмент, а затем послышался перелив гаммы. Олимпия замерла, готовая в любую минуту потребовать, чтобы он вернул ей назад подарок Фиша.
Но тут Шеридан заиграл. Тихая сладкая мелодия «Гринсливз» поплыла в воздухе. Шеридан украшал незатейливый мотив трелями и переливами. Это было так необычно для Олимпии, что она затаила дыхание: Фиш не умел извлекать такие ласкающие слух звуки из своего инструмента. Изумленная Олимпия слушала музыку, глядя в темноту. Звуки казались неземными, воздушными, необычными, это был не сам мотив, а его мастерские вариации, звучавшие, словно легкий веселый разговор двух задушевных друзей.
Шеридан закончил играть песню «Гринсливз» и начал выводить другую мелодию, которую Олимпия никогда прежде не слышала. В ней ощущался четкий ритм, так что девушке захотелось отстукивать его такт. Шеридан все играл и играл, одна мелодия сменяла другую.
Здесь были старинные, хорошо знакомые песни, а также необычные композиции, в которых подчас слышался диссонанс, – но вся эта музыка свободно и широко лилась, украшая и согревая холодную зимнюю ночь. Призрачные звуки, казалось, возникали ниоткуда. Олимпия не могла видеть Шеридана, хотя знала, что он здесь, рядом, – герой, спасший адмирала и флагманский корабль; капитан, однажды поцеловавший ее так страстно; человек, исполнявший настоящую музыку, в то время как она сама не смогла сыграть на том же инструменте ничего, кроме незатейливого мотива. И главное, музыка, которую он играл, была его собственной, необычной по ритму и композиции. Ее невозможно было повторить.
Слушая Шеридана, Олимпия пришла к заключению, что волшебство музыки было ей самой недоступно, оно существовало вне ее. Она никогда не смогла бы научиться так играть, как это делал Шеридан, потому что просто не способна была извлекать такие необычные, невесомые звуки из этого маленького музыкального инструмента, сделанного из тростника и металла. Ей не помогли бы годы учебы. Более того, она и не хотела учиться. Она хотела только слушать и слушать. Вечно слушать эту прекрасную музыку.
Глава 6
Из Рамсгейта они отплыли на судне почтового ведомства, державшем курс на Мадейру и Гибралтар. Проведя две недели в обществе сэра Шеридана, Олимпия не могла не изумиться его осторожности и предусмотрительности. Она сама уже с трудом узнавала себя в краснощеком подростке, которого разыгрывала на людях. Поэтому девушка просто не верила, что кто-то мог проследить весь их путь во время скитаний по Рамсгейту, где они несколько раз меняли имена и переезжали с квартиры на квартиру в самых бедных кварталах.
И вот наконец в одночасье они превратились из бедняков, одетых в старую поношенную одежду, в состоятельную пару – путешествующего по свету джентльмена и его сестру-калеку, которую он будто бы вез на лечение. Вскоре к ним присоединился Мустафа, неизвестно откуда взявшийся и исполнявший роль слуги, повара и мальчика на побегушках. Он везде успевал, и поэтому нанятая Шериданом для Олимпии служанка лишь помогала ей одеваться, не имея других забот. Что само по себе, по мнению Олимпии, было неплохо, поскольку девица отличалась удивительной ленью и готова была спать целыми сутками. Олимпия не имела ни малейшего желания жаловаться на нее. Днем она сидела на палубе в кресле, втиснутом в узкое пространство между мачтой и канатом, свернутым кольцом. Ее единственной собеседницей была чахоточная леди, отдыхавшая в соседнем кресле. Время от времени к Олимпии подходил сэр Шеридан, чтобы поинтересоваться ее самочувствием; Мустафа поправлял плед, и оба вновь исчезали с поразительной быстротой по каким-то своим мужским делам, в которые Олимпия не была посвящена.
Девушка сидела, глядя на море и размышляя с беспокойством, а порой и отчаянием, о том обороте, который приняли события. Отправляясь в это путешествие, она ждала от него всего чего угодно, но только не скуки. Последние две недели она провела взаперти, с тоской глядя на изношенные вылинявшие занавески, облупленные тазы и грязные окна дешевых квартир, которые они снимали. Ей было запрещено выходить на улицу, разговаривать с людьми, а кроме того, она почти не видела своего отважного защитника, который целыми днями был занят, готовясь к отъезду, а ночи проводил неизвестно где.
Когда она однажды осмелилась спросить его, где он бывает по ночам, Шеридан ответил, что это не ее дело и ей не следует повсюду совать нос.
Олимпия живо представила себе тайные встречи с членами нелегальных организаций, явки и пароли, письма, подписанные вымышленными именами руководителей подпольных групп, и ее охватил трепет восторга, несмотря на легкое раздражение от того, что Шеридан ничего не хотел ей об этом рассказывать.
После обеда на верхнюю палубу поднимался старший сын чахоточной леди и уводил ее в каюту, чтобы она могла вздремнуть там часок-другой. А за Олимпией никто не приходил, и ей становилось обидно. Она вынуждена была долгие часы просиживать в одиночестве на палубе, поскольку якобы не могла самостоятельно спуститься в свою каюту, будучи «калекой».
Однажды к Олимпии, сидевшей в полном одиночестве, подошел матрос с ведром дегтя в руках. Он робко кивнул девушке, и его песочного цвета косичка чуть дернулась в такт движению головы. Матрос присел на корточки около ее кресла и начал замазывать дегтем трещины в палубе рядом с мачтой. Работая, он беспрестанно зевал.
– Вас, должно быть, клонит в сон, – сказала Олимпия, пытаясь завязать разговор.
Парень вздрогнул и, повернувшись к Олимпии, с изумлением посмотрел на нее.
– Мэм?
– Я сказала, что вас, должно быть, клонит в сон. Вы зевнули три раза подряд.
– А-а! – протянул он и пожал плечами. – Это оттого, мэм, что мы все здесь мало спим. Четыре часа отдыха, и снова заступай на вахту.
– Четыре часа? – удивилась Олимпия. – Но почему так мало?
– Таков приказ капитана, мэм. И простите, мэм, но нам запрещено разговаривать во время вахты, тем более с пассажирами.
– Но почему? – возмущенно спросила она. Парень снова пожал плечами.
– Не могу знать, мэм, – сказал он и многозначительно взглянул на Олимпию. – Так приказал капитан.
Олимпия помолчала, а матрос снова принялся за работу. Задумавшись, она начала, как всегда, покусывать нижнюю губу, но когда парень нагнулся совсем рядом с ее креслом, она снова заговорила с ним шепотом:
– Капитан, наверное, жестоко с вами обращается? Матрос замер, а затем оглянулся по сторонам и, не сказав ни слова, продолжил свою работу. Не поднимая головы, он промолвил, понизив голос:
– Да, он очень крут. Работаешь целыми днями без выходных и даже словом не можешь ни с кем перемолвиться. Нас кормят хуже, чем собак. Тухлой солониной.
– Тухлой! А вы говорили ему об этом?
Матрос бросил на нее быстрый взгляд и снова опустил голову.
– Простой матрос не имеет права разговаривать с капитаном, мэм. Это не положено. Капитан отдает приказы, а мы их выполняем. Мы не смеем жаловаться, мэм.
– Но тогда чем же вы отличаетесь от рабов? Неужели у вас нет никаких прав?
Парень не ответил ей. Олимпия кипела от негодования, чувствуя, как бешено бьется сердце у нее в груди.
– Сэр, – горячо зашептала она, – я думаю… я полагаю, что смогу помочь вам.
Парень бросил на нее удивленный взгляд.
– Я прекрасно сумею справиться с этим делом, – убежденно заявила она. – Я точно знаю, как облегчить вашу участь и сделать так, чтобы справедливость восторжествовала.
Говоря это, Олимпия имела в виду те многочисленные политические памфлеты и трактаты, которые успела прочитать за свою жизнь и которые содержали подстрекательские идеи общественного преобразования на якобы справедливый лад. Однако, видя по выражению лица, что матрос не верит ей, Олимпия не удержалась и выпалила:
– Вы, наверное, думаете, что я всего лишь слабая женщина, но, уверяю вас… – Она осеклась, вовремя спохватившись. Парень глядел на нее во все глаза. Придя в сильное смущение, Олимпия продолжала: – Вы можете полностью доверять мне. Я должна сказать вам по секрету – только это строго конфиденциально, – что я путешествую инкогнито с… – Олимпия закусила губу, – …с братом. Возможно, вы не узнали его, но это капитан Шеридан Дрейк. Только прошу вас, никому об этом не говорите! Будучи сторонниками демократии, мы с ним направляемся сейчас… в одно место, где вскоре произойдет революция.
Матрос открыл рот от изумления.
– О Боже! – выдохнул он. – На борту этой посудины сам капитан Дрейк? Настоящий герой?
Олимпия кивнула.
– Вы все верно поняли, но только никому ни слова об этом.
Парень облизал пересохшие от волнения губы и замотал головой. Олимпия улыбнулась.
– Теперь вы понимаете, что я действительно могу помочь вам, если вы будете делать то, что я скажу. Вы согласны?
Он вытер губы рукавом. Олимпия увидела, как на его загорелом горле заходил кадык.
– О Боже! – повторил матрос. – Можете рассчитывать на меня, мэм, я с вами!
Олимпия скрыла от него охвативший ее восторг. Все происходило так, как она и представляла себе: одного дуновения свежего ветра свободы достаточно для того, чтобы несчастный угнетенный человек расправил плечи. Лицо матроса просветлело, оно дышало теперь радостью и благоговением. Сердце Олимпии трепетало в груди от сознания того, что источником этой светлой радости была она сама.
Нет, она не подведет этого несчастного. Олимпия явственно слышала зов судьбы.
– Я все знаю! – воскликнул Шеридан, с громким стуком закрывая за собой дверь, и привалился плечом к косяку. Он грозно взглянул на Олимпию. – Мне следовало привязать вас к койке!
Олимпия слегка оправилась от неожиданности и облегченно вздохнула.
– Вы напугали меня! – сказала она и вновь устремила взгляд на широкую доску, лежавшую у нее на коленях. На ней были разложены письменные принадлежности. – Я чуть не посадила кляксу на текст петиции. Но все равно я рада, что вы пришли. Знаете, как плохо питаются матросы на этом судне? Какие у них жалкие порции? Им дают тухлую солонину! Клянусь вам, что это так! А галеты? В них уже черви завелись! – Олимпия содрогнулась от ужаса. – Я вскрыла одну пачку и сама смогла убедиться в этом. Такая еда не годится даже для животных. А капитан к тому же приказал команде заступать на вахту через каждые четыре часа, сделав из одного рабочего дня целых два. Это просто не укладывается в голове. И вот я хочу спросить, как вы думаете, два фунта сливового пирога в день на человека укрепит здоровье матросов?
– Угомонитесь! Да, теперь я понимаю, что должен был посадить вас в мешок и утопить. Дайте мне эту бумагу. – Он выхватил ее из рук Олимпии, пробежал глазами, поморщился и, смяв в кулаке, бросил на пол. Бумажный шарик подкатился к ногам Олимпии, а затем снова к двери, так как корабль сильно качало.
– Я что-то сделала не так? – тревожно спросила Олимпия.
Шеридан бросил на нее испепеляющий взгляд. Он был мрачнее тучи. В тишине до слуха Олимпии донеслись ставшие за десять дней плавания привычными звуки: скрип деревянных снастей, шум вздымающихся волн, завывание ветра.
Олимпия провела кончиком языка по пересохшим губам.
– Я что-то сделала не так, да?
– Вы – моя сестра-калека, – отрезал он. – Мы направляемся в Италию, где вы сможете поправить здоровье.
Олимпия с готовностью кивнула.
– Так почему же, – спросил Шеридан со скрытой угрозой в голосе, – вдруг выясняется, что вся команда ждет начала восстания на борту судна, целью которого является защита прав человека? – Шеридан зло сощурил глаза. – И почему, черт возьми, матросы думают, что… именно я его возглавлю?
Олимпия откинулась назад и прислонилась спиной к стене каюты.
– Нет-нет, я никогда открыто не утверждала, что…
– И почему, – перебил ее Шеридан, – один из матросов пригрозил первому помощнику, обозлившись на то, что не получил дополнительной порции рома?
– О… вы не должны неправильно истолковывать мои поступки. Эти бедняги, в сущности, умирают от голода, имея столь скудный рацион. А тот матрос наверняка не собирался пускать в ход нож. Он хотел только подчеркнуть…
– «Подчеркнуть»! Ради Бога, мэм. Это был нож, нож! Опасное холодное оружие, которым матрос угрожал офицеру! Этот ублюдок должен благодарить Господа Бога за то, что родился под счастливой звездой и этим кораблем командую не я!
– А что бы сделали вы на месте капитана? – в замешательстве спросила Олимпия. – Неужели застрелили бы беднягу?
– Я сделал бы так, что ему самому захотелось бы, чтобы его пристрелили. – Сэр Шеридан наклонился к Олимпии, опершись руками о край койки. – Послушайте, черт бы вас побрал, неужели вы думаете, что команде на этом корабле действительно приходится туго? Что их на самом деле кто-то обижает? Нет, они живут вполне нормально. Черви в галетах – это чепуха, я ел пищу намного хуже и могу вам рассказать, что такое настоящая обида и беда. Беда – это когда матрос должен работать, а у него от цинги так набухли десны, что он дышать не может, захлебываясь кровью. Беда – это когда офицер забивает насмерть матроса за то, что тот забыл поднять сигнальный флажок. Беда – это когда капитан, спятивший параноик, приказавший соблюдать на борту полное молчание на протяжении всего плавания, вдруг лишает двести матросов их порции питьевой воды за то, что его приказ нарушен. – Губы Шеридана скривились. – И как вы думаете, почему? Потому что он услышал, как один из офицеров хмыкнул, хмыкнул, хотя на корабле вот уже месяц стояла гробовая тишина! – Шеридан наклонился над Олимпией. – Я знаю, что такое беда. Ваши подстрекательские речи ведут не к восстановлению справедливости, а к бессмысленному бунту на корабле.
Олимпии удалось выдержать его тяжелый взгляд.
– Не понимаю. Я думала, что вы захотите мне помочь.
– Я не помогаю идиотам.
Презрение, слышавшееся в его голосе, было столь же оскорбительным, как пощечина. Олимпия негромко вскрикнула от обиды и разочарования; некоторое время она не могла произнести ни слова, чувствуя, что в горле стоит комок.
– Почему я должен помогать вам? – продолжал Шеридан, заглушая голосом громкий скрип корабельных снастей. – Если бы я вдруг захотел, чтобы меня расстреляли завтра на рассвете, я, пожалуй, действительно совершил бы какое-нибудь дерзкое преступление, но, уверяю вас, более занимательное, чем заговор с целью мятежа в союзе с такой витающей в облаках идиоткой, как вы.
Олимпия открыла было рот, чтобы ответить, но ничего не могла сказать, а только тяжело вздохнула. Близость Шеридана сковывала ее; она чувствовала себя на этой койке как будто в тюрьме и боялась пошевелиться. Корабль качало, и при каждом толчке она чуть не сталкивалась нос к носу с Шериданом.
– Но ведь это все во имя дела свободы и демократии! – чуть не плача воскликнула Олимпия.
– О Боже! – Шеридан отпрянул от нее. – Из-за вас я, пожалуй, лишусь обеда!
– У вас есть по крайней мере обед, которого вы можете лишиться!
– Ну и что? У меня его очень часто не было, поэтому меня всегда радует возможность хорошо поесть. – И Шеридан уцепился за потолочную балку, чувствуя, как неожиданно корабль резко накренился. – А вы, что вы, черт возьми, знаете о голоде? Вы в жизни никогда не пропустили обеда, судя по вашему упитанному виду!
Олимпия зажала рот рукой, стараясь не заплакать. Ведь мужественный человек не должен плакать или отворачиваться от истины, пусть даже беспощадной и глубоко ранящей душу.
– Вставайте! – приказал Шеридан. – Я буду последним дураком, если оставлю вас здесь дописывать проклятые петиции, за которые меня, быть может, вздернут на рее. Если уж кто-то и должен за все это поплатиться, то этим человеком, несомненно, будете вы и, надеюсь, с радостью вызоветесь пострадать за дело свободы.
Олимпия, чувствуя стальные нотки в его голосе, молча повиновалась, хотя ноги не слушались ее. Она старалась идти с высоко поднятой головой, но из-за качки и железной хватки Шеридана, вцепившегося ей в плечо, двигалась довольно неловко. Олимпия споткнулась на ступеньках трапа и чуть не упала. Шеридан подхватил ее за талию и поднял на палубу.
Девушка прищурилась от яркого солнечного света, бьющего в глаза. Шеридан, поддерживая ее под руку, увлек в сторону юта, где работали матросы. Заметив их, Олимпия огляделась вокруг в поисках путей к отступлению, но Шеридан крепко держал ее за руку.
Матросы, занятые каждый своим делом, тоже увидели ее и начали переговариваться между собой. Послышалось шарканье ног, и на ют поднялось еще несколько членов экипажа. Один из матросов кивнул Олимпии. Это был парень с косичкой песочного цвета, который помогал ей составлять петицию. Мало-помалу матросы побросали свою работу и уставились на Олимпию. Она взглянула на капитанский мостик и увидела, что стоявший у рулевого колеса офицер наклонился и тронул за плечо капитана, высокого худощавого человека с большими неловкими руками. Тот моментально повернулся и взглянул на столпившихся на юте матросов.
– Что, черт возьми, все это значит? – рявкнул капитан. Олимпия вдруг почувствовала, что Шеридан отпустил ее руку. Она повернулась и с ужасом заметила, что он бесследно исчез, оставив ее один на один с командой. Олимпию охватила паника. Матросов становилось все больше и больше, они подтягивались к капитанскому мостику, увлекая за собой девушку. Ее колени подкосились, и она чуть не упала, но тут один из матросов с ухмылкой поддержал ее. Олимпия увидела, что у многих из них в руках поблескивают ножи и железные заточки.
– Стойте! – потребовал капитан. – Ни с места.
Но никто не обратил на его слова ни малейшего внимания. Толпа, шаркая ногами по деревянной палубе, медленно надвигалась, не выпуская Олимпию из своих цепких объятий. Дойдя до ступенек трапа, ведущего на капитанский мостик, матросы как будто по молчаливому уговору остановились. И сразу же все голоса смолкли, слышны были лишь шум ветра и волн да поскрипывание снастей. Капитан с бесстрастным выражением лица следил за действиями команды, вынув пистолет и держа его наготове.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.