Текст книги "Госпожа моего сердца"

– И вы не требовали от нее остаться дома, чтобы хранить очаг семейной жизни?

Рук чувствовал стыд и позор от того, что не смог заставить ее остаться дома, что он, муж, не смог приказать своей собственной жене.

– Ее видения призывают ее, – сказал он в отчаянии. – Она слуга самому Господу.

Его слова замерли, и воцарилась абсолютная тишина. Он чувствовал, что в душе все смеялись над ним, над его странными объяснениями.

– И вы дали ей торжественную клятву целомудрия пять недель назад по дороге в Реймс?

Рук беспомощно смотрел на епископа.

– Повинуясь видениям этой женщины, – настойчиво повторил епископ, – вы храните целомудрие в вашем браке?

Рук опустил голову:

– Да, – пролепетал он, глядя на яркие кафельные плиты пола. – Да, мой господин.

– О! Не думаю, – произнес веселый женский голос. – Он совсем не целомудрен. Наоборот, он готов к прелюбодеянию и даже совершает его.

Потрясенный Рук застыл, не веря своим ушам.

– Нет, я никогда не… – слова застряли у него в горле, когда он, повернувшись, понял, кто обвинял его. Это была та самая дама с соколом. Сейчас она стояла в одном роде (5, 03 метра) от него.

Она шагнула вперед, бросила взгляд на него через плечо и сделала реверанс епископу. Ее глаза, окруженные длинными черными ресницами, были светло-голубыми. Не чисто голубыми, а отливающими сиреневым оттенком ее платья. Ее возраст трудно было определить. С одинаковым успехом она могла оказаться юной, как Изабелла, или старой, как вечность. На клобучке ее сокола сияли изумруды.

Рук почувствовал, что его лицо запылало.

– Я не прелюбодействовал, – сказал он хрипло.

– А разве мысль не такой же грех, как деяние? – спросила она, обращаясь к епископу, но глядя на Рука. Ее чистый голос резонировал в зале.

– Это справедливо. Но если у вас нет иных свидетельств, то это дело касается отпущения грехов на исповеди.

– Конечно, – она улыбнулась равнодушной и спокойной улыбкой и, приподняв свои юбки, стала отступать. – Боюсь, что я зашла слишком далеко в своих предположениях. Я просто лишь хотела уберечь ваше святейшество от оскорбления слышать такие заявления о целомудрии от такого человека. Он слишком смело на меня смотрел вчера, смутив меня.

Слабый звук протеста вырвался у Рука, но он не мог отрицать этого, ведь он и вправду смотрел. Значит, он совершил прелюбодействие в своем сердце. Он возжелал ее – смертный грех! Его глаза встретились с ее взглядом, и он почувствовал, что она насквозь видела его и осознала, что и он догадался об этом.

– Мне жаль, что вы были обеспокоены в святом месте, моя госпожа, – произнес прелат. Однако его тон не выказывал особого беспокойства или недовольства.

– Скромность в манере поведения и в платье, дочь моя, умерит храбрость недостойных мужчин. Но ваше замечание весьма ценно. Сир Руадрик, вы можете поклясться в том, что вы чисты не только в действиях, но и в мыслях?

Рук подумал, что, видно, сам Господь Бог пожелал подвергнуть его этому унижению и страданию. Зачем бы еще нужно было присутствие такого большого количества людей. Ведь он был никем и ничем для них всех.

Он не мог себя заставить отвечать здесь, перед всеми и перед ней. Ведь, может быть, она – посланец Божьей истины, хотя, по правде говоря, ему казалось, что ей подходит больше роль посланца дьявола, чтобы смущать мужчин.

Молчание висело в зале, как приговор. Рук посмотрел на даму, затем на влажное от слез лицо Изабеллы, закрыл глаза и покачал головой:

– Нет.

– Сир Руадрик, – жестко молвил епископ. – Своим признанием того, что вы нечисты, клятва, данная вашей жене, не может считаться верной.

Когда переводчик закончил перевод, Изабелла зарыдала, причитая…

– Молчание! – прогремел епископ, и даже Изабелла умолкла, захваченная врасплох. В возникшей тишине он продолжил: – Вам нужно исповедаться, сир Руадрик. Пусть там отпустят вам ваш грех. В отношении же другого… – Он посмотрел на Изабеллу, которая успела подползти к нему и теперь лежала у его ног, моляще ухватившись за подол его мантии. – Обычно один супруг не может принять клятву целомудрия, если другой не согласен поклясться в том же. Само согласие недостаточно, поскольку без утешения подвергнуть свое тело такому ограничению за благо быть ближе к Богу, соблазны плоти могут оказаться слишком великими. – Он посмотрел на Рука. – В отсутствии настоящей преданности слову, вы понимаете разумность таких требований, сир Руадрик?

Рук весь горел. Он кивнул. Епископ поднял руку.

– Тем не менее, эта женщина кажется мне особым случаем. И я позволю ей вступить в монашество и жить в согласии с его законами без клятвы мужа. После того, как я проверю истинность ее суждений и глубину веры и при условии удачного исхода испытаний, ей может быть дарована возможность служения Богу.

Когда Изабелла услышала этот перевод, она стала целовать низ одежды епископа, явно собираясь впасть в экстаз. Епископ сделал знак рукой, и Рука подхватили и повели к двери. Он вырвал руку из объятий клирика и повернулся назад, но толпа уже двинулась и отгородила его. Уже в коридоре он увидел, как дама с соколом, досадливо морщась, с лицом, полным страдания, зажимала себе уши, в то время как Изабелла кричала во весь голос. Дверь затворилась.

Какой-то церковный служитель обратился к нему, заявив, что он должен сделать взнос в тридцать семь золотых флоринов, который пообещала Изабелла, и проинформировал, что этот взнос должен быть уплачен сразу же.

Тридцать семь золотых флоринов – это были все его деньги, которые он сумел накопить, получив выкуп за двух французских рыцарей, плененных им в битве при Пуатье. Служащий взял их, тщательно пересчитал и проверил, пробуя каждую монету на зуб, прежде чем бросить ее в святой кошелек.

Рук шагал на свой постоялый двор точно во сне. Там он вначале отправился в конюшню, чтобы удостовериться хотя бы в реальном существовании своего коня и меча, когда все остальное, казалось, изменилось и исчезло.

– Уже забрали, – сказал хозяин постоялого двора.

Рук схватил его за горло, отшвырнув метлу, которую тот держал.

– Клянусь небом, я заплатил тебе сполна! – Он оттолкнул хозяина, и тот грохнулся спиной о стену. – Где они?

– Священник! – крикнул тот, быстренько отползая на безопасное расстояние. – Священник приходил сюда, чтобы забрать их, сир! Ваша добрая жена… – Он поднялся на ноги. – Она разве не собирается стать монахиней? У него же была печать епископа! Дар церкви, от ее имени. Он сказал, что вы не возражали. Печать епископа, мой добрый господин. Иначе бы я не позволил им забрать все это. Ни за что на свете!

Рук чувствовал себя так, словно его ударили секирой – все еще на ногах, но голова уже идет кругом.

– Они забрали моего коня? – спросил он чужим голосом.

– Оружие и доспехи тоже. – Стоя на безопасном расстоянии, владелец постоялого двора позволил себе усмехнуться. – Кровопийцы! Они еще заставили меня сбегать наверх, чтобы я им принес вашу кольчугу и шлем.

Изабелла оставила его безоружным.

Тридцать семь золотых флоринов. Как раз столько, сколько, как ей было известно, было у него в кошельке. И еще коня. Меч. Доспехи.

Он обхватил голову руками и поднял лицо к небу. Тяжелый стон вырвался у него из груди, жуткое рычание, которое эхом отразилось от стен каменных построек, как крик раненного зверя. Слезы бессильной ярости навернулись на глаза Рука. Он прислонился спиной к стене и медленно опустился на землю. Там, в грязи, он сидел не замечая времени, обхватив голову руками.

– Вы можете подать на них прошение в суд. И если они были не правы, вам все вернут, – любезно продолжал хозяин постоялого двора.

Рук только зло рассмеялся в ответ:

– Сколько все это может продлиться?

– А кто знает? Пару лет, наверное.

– Да, и стоить это будет столько, что хватит на двенадцать кобыл.

– Это верно, – с готовностью согласился тот.

Рук продолжал сидеть на земле в том же положении. Он слышал, как хозяин ушел, слышал, как какие-то люди говорили, проходя мимо. Он не хотел двигаться. Ему некуда было идти. У него больше не было ни жены, ни денег. Ничего. Он все еще никак не мог осмыслить всю чудовищность случившегося.

По его плечу кто-то тихонько похлопал, но даже от этого слабого прикосновения он чуть было не упал. Он отнял от лица руки. Он не знал, сколько прошло времени, но, видно, немало, так как тени на улице стали заметно длиннее.

По плечу снова постучали, и он, не думая, схватил с проклятием чью-то руку. Перед ним стоял тот самый немой горбун, которому он дал деньги, и первой его мыслью было потребовать деньги назад.

Попрошайка протянул ему мешок. Рук зло посмотрел ему в лицо. Горбун потряс мешочек и протянул его ближе к Руку. Он ждал, с надеждой глядя, как тот взял его.

В нем оказалась свернутая бумага и мелкая монета. Нищий все еще стоял рядом и ждал. Рук подержал монету в руке и, повинуясь гордости или тщеславию, швырнул ее нищему. Тот широко улыбнулся и, зашаркав прочь, жестами поблагодарил его.

Рук грустно смотрел, как удаляется его обед и ночлег в постоялом дворе. Удаляется по узкой улице с горбатым попрошайкой. Затем он развернул бумажку и подскочил от изумления – ему в глаза ударил сноп зеленого пламени.

«Я нанимаю тебя на службу. Возьми это сейчас в виде оплаты. И не подведи меня в этом.»

Он смотрел на письмо и на два изумруда в своей ладони. Один был маленьким – не больше глаза у стрекозы. Зато другой оказался таких размеров, что на него можно было купить коня, оружие и доспехи, да еще оплатить услуги одного оруженосца за целый год. По размеру это было похоже на изумруд, украшавший горделивую грудку сокола.

Он сжал камни в руке и стал смотреть, как в них вспыхивают и мигают лучи. Он знал, что ему бы сейчас следовало направиться в ее дворец и бросить их ей в лицо. Добрый, благочестивый человек так бы и поступил. Благочестивый человек не стал бы связываться с такой, как она.

Он отдал свою жену Богу.

И еще своего коня, доспехи, деньги.

Рук сжал в ладони ее камни и произнес клятву о том, что посвящает себя служению этой дочери архидьявола.

 
Год уходит и не возвращается больше,
Унося все с собой, но не закончив дела.
Миновал вновь июль, пролетит и оставшийся срок,
И сезоны последуют снова один за другим.
 
 
Так уходят вчера, обращаясь в ушедшее время,
И зима наступает опять.
 

«Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь».

Глава 2

– Скажи мне, – сказала Меланта по-итальянски. – Ты задумал какую-то хитрость?

Аллегрето Навона опирался на изгиб стены у вьющейся лестницы, уходящей вверх. Сейчас он стоял, сложив руки на груди, и с высоты своего положения, со второй ступеньки, улыбался ей. Последние лучи заходящего солнца, с трудом пробивавшиеся сквозь узкую бойницу в стене, осветили его.

– Зеленый Рыцарь непобедим, моя госпожа, – прошептал он, наклонившись к ней и опасливо посмотрела на сокола. – Вашему распрекрасному герцогу Ланкастерскому завтра укоротят хвост.

– Да? После того, как сегодня они уже набрали половину всех имеющихся у них в наличии рыцарей против моего бедного чемпиона! – Она рассмеялась: – Мне ведь, наверное, так его теперь надо называть?

– Да нет же, вы недооцениваете своего рыцаря, моя госпожа. У него есть очень интересное прозвище. Его все зовут здесь Берсека, или что-то в этом роде. – Он жеманно повел плечами. – Мне объяснили, что это имя северного дикаря в одежде из медвежьих шкур. Воина, который готов убивать, пока дышит.

– Берсека, – повторила Меланта, задумчиво глядя на Аллегрето. – У тебя очень хороший слух, раз ты так много услышал о нем. Где же ты отыскал этого доблестного воина?

– Да где же еще? Конечно, в конюшне, когда он вплетал в гриву своего зеленого коня серебряные украшения для завтрашнего турнира. Очень честный и обходительный рыцарь, которого любят в войсках. Говорят, он держится уединенно, регулярно посещает церковь, избегает женское общество и часто общается с пехотинцами. Но когда ему приказали предстать на пиру единорогом из-за цвета его доспехов, я решил отвести его в сторону и поговорить, ваша светлость. О вашем предложении.

– Моем предложении? – Ее брови поползли вверх.

– Ну да. Вы изъявили желание одарить его своим призом.

На лице Аллегрето появилась ангельская улыбка.

– А что, разве нет? Но он об этом и слышать ничего не хотел, пока мы вместе с ним не промимо зала. Он случайно взглянул на вас и дева Мария, жаль, что вы не видели его лица в этот момент.

– И что же такое было на его лице? – резким голосом потребовала она ответа.

Аллегрето откинул голову и прислонил ее к стене.

– Сначала безразличие. А затем… – Он сделал паузу. – А, собственно, какое это имеет значение? Он же всего-навсего варвар-англичанин. Она погладила грудку Гринголета. Кречет сжал и разжал несколько раз свои когти на нашесте. Аллеегрето не изменил своей ленивой позы, но отодвинулся подальше.

– Безразличие, моя госпожа, – ответил он, теперь уже менее развязно. – Пока не увидел вас. Как только он вас хорошенько рассмотрел, он превратился в безумного влюбленного, которого можно было легко использовать, чтобы отделаться от герцога. Правда, внешне он это хорошо скрывал.

– Ты ведь не сделал ему никаких обещаний? – ответила она холодно.

– Госпожа, один ваш вид таит в себе бездну обещаний для мужчины, – пробормотал Аллегрето – Я ничего не обещал. Но за то, что в груди доблестного кавалера не теснятся сладостные надежды, поручиться не могу. Она долго смотрела на него. Он был молод и смел, а еще дьявольски красив. Гринголет расправил свои абсолютно белые перья. Он мельком взглянул на кречета. Аллегрето не боялся ничего на свете, кроме трех вещей: сокола, чумы и своего отца. И поскольку у нее не было возможностей управлять чумой и еще меньше – его отцом, то Гринголет оставался ее единственной защитой против Аллегрето. И, надо сказать, надежной защитой.

Принц Лигурио дель Монтеверде вот уже три месяца как был мертв. Но перед тем, как он испустил свой последний вздох, Лигурио многие годы щедро делился властью и влиянием Монтеверде с Мелантой. Со временем, когда болезни и старость стали подтачивать его здоровье, обрекая на старческую немощь, она одна стала править их владениями, охраняя и защищая своего мужа при помощи тех же методов борьбы, которым он ее в свое время научил. Именно он учил ее острожно-сти, он давал ей советы и заботился о воспитании с тех самых пор, когда ей минуло двенадцать лет и когда Меланта, до смерти напуганная и совсем еще ребенок, была увезена из ее дома в Англии, чтобы стать женой человека намного старше ее. У них было тридцать лет разницы. Он научил ее обращаться с кланом Риаты, мучить обещанием любви Джиана Навону. Потому что треугольник всегда более устойчив и безопасен и потому что три этих клана, три семьи, три дома будут всегда: Риата, Навона и Монтеверде. Три хищника, три волка, готовые в любую минуту вцепиться друг в друга зубами из-за дичи, которая должна принадлежать только каждому в отдельности.

Сейчас принца Лигурио не стало. Треугольник власти зашатался, и Меланта со своей властью и богатством Монтеверде оказалась между двумя волками.

И она решила отступиться. Она не хотела наследовать права Монтеверде, но отказаться от власти и имущества Монтеверде было не менее опасно, чем заявить свои претензии на наследство. Подобно лисе, спасающейся от погони, ей пришлось метаться, путать следы, обманывать и скрывать свои намерения. И все время озираться, опасаясь погони, идущей по ее следам.

Она заключила договор с Риатой, что уйдет в Англии в монастырь, пожертвовав им свои права на наследство Монтеверде. За это ей обещали сохранить жизнь по пути в Англию. Она также заключила договор с отцом Аллегрето: она обещала стать его женой, но вначале съездить в Англию, чтобы подтвердить права на наследие и там, таким образом, сделать подарок. Конечно, своему будущему мужу, о брачном ложе с которым она будто бы так мечтала.

Обещания, обещания, обещания. Обман за обманом. Чтобы предать и выжить.

Она собиралась быть верной только в одном. Она направлялась домой. В Англию, в Боулэнд. Лиса выбиралась из западни.

– Я недовольна твоим вмешательством, – промолвила она наконец. – Ты не понимаешь англичан. Если ты вознамерился обескуражить герцога, то знай, что вызов на поединок только подстегнет его. Он теперь будет должен доказать свою приверженность мне. Так что завтра мне снова придется придумывать, как отвергнуть его.

– Увы, я кое-что уже узнал о нравах этих диких людей, которые лезут с ухаживаниями к даме, не получая от нее поощрения или просто знаков внимания.

– Оставь свое возмущение для дураков, копающихся в амурных делах своих любовниц. У меня в связи с Ланкастером есть свои планы.

Аллегрето всего лишь улыбнулся, услышав этот упрек.

– Не в связи же с замужеством, надеюсь?

– Если только он сам доведет себя до такого состояния, чтобы сделать мне предложение. Сама-то я не могу этого сделать, не так ли?

– А он сделает. Обязательно сделает. – Аллегрето сделал шутливый поклон. – Но, надеюсь, моя госпожа не нарушит данного слова и не разобьет любящего сердца моего родителя, молча страдающего от неудовлетворяемой надежды.

Меланта вернула ему поклон с мягкой улыбкой на лице.

– Я не хочу Ланкастера ни в каком виде. Но, Аллегрето, любовь моя, когда ты будешь писать своему отцу, скажи Джиану, что я считаю тебя таким славным и милым, что иногда задумываюсь, а не взять ли мне тебя своим мужем вместо него.

У Аллегрето ничего не изменилось в лице. Тот же приятный изгиб губ, то же выражение глубоких темных глаз.

– Я не настолько глуп, моя госпожа. Я уже сполна расплатился за это.

Меланта отвернулась. Ей стало стыдно, что она пошутила так неудачно. Она вспомнила, к каким ужасным мерам прибег Джиан Навона, чтобы гарантировать невинность их совместных ночей со своим незаконнорожденным сыном во время путешествия в Англию и обратно. То, что он сделал с Аллегрето, было выше ее понимания и вне прощения.

– Пошли. – Она приподняла юбку, шагнула по лестнице, но он вдруг тихо прошипел что-то, предостерегающе подняв палец, и, не дожидаясь пока она пройдет мимо, сам пошел впереди нее. Он ступал мягко и острожно, совсем неслышно.

У Меланты забилось сердце. Это было ее слабостью, такой же, как страх Аллегрето к соколу. Ей никак не удавалось умерить сердцебиение, когда это было необходимо, когда ее мозг работал на полную мощь и его нельзя было отвлекать. В ушах отдавались удары сердца и мешали слушать. Она оглянулась и затем достаточно громко произнесла в пустоту:

– Давай, поцелуй меня на прощанье, Аллегрето, и разойдемся.

Она ничего не услышала, только шумно билось ее сердце, и кровь пульсировала в висках. Немного подождав, она тихо двинулась вверх по лестнице, вслед за скрывшимся Аллегрето. Ее рука легла на рукоятку кинжала, глаза устремились к изгибам стены. Винтовая лестница вела из часовни, находившейся внизу, к помещениям верхней части замка. Примерно посередине лестницы имелась дверь в стене, которая позволяла попасть в узкий каменный коридор, ведший к ее покоям. Ей сразу же не понравилось расположение ее комнаты, как только она приехала сюда. Сейчас же дорога к себе казалась ей просто опасной.

Дверь в коридор осталась открытой. Там было темно, и она медлила, оценивая степень опасности и примеряясь к ней. Гринголет сидел смирно, но, с другой стороны, сокол все-таки не собака, чтобы чуять опасность на расстоянии. Меланта вынула кинжал из ножен и выставила клинок. Приподняв Гринголета, она приготовилась в случае атаки немедленно освободить его.

– Идите, госпожа.

Приглушенный, точно из загробного мира, голос Аллегрето донесся до нее из коридора. Она затаила дыхание и шагнула в тьму за дверью. Там оказалось сумрачно, но не так темно, как казалось. Аллегрето стоял на коленях над чем-то. Ей показалось, что она видит светлое пятно – раскрытую ладонь. Затем она разглядела руку и наконец разобрала очертания лежащего на полу человека. Это был убийца от Риаты, и он был мертв.

Крови не было. Она видела, как он отрабатывал этот страшный удар на свиньях – удар, который сразу останавливает всю деятельность организма, и после которого вся кровь попадает не наружу, а в легкие жертвы. Так он объяснял ей тогда, улыбаясь от счастья, что обладает таким искусством и мастерством. Сейчас он не улыбался, а быстро и умело занимался делом, сдирая и срезая с трупа ливрею.

Она плотно сжала зубы.

– В мою уборную, – прошептала она. – Я отошлю Кару и всех других.

Он кивнул. Меланта скользнула быстро вниз по ступеням лестницы в часовню, откуда она ранее вышла, и притворилась, что молится. Затем она снова вышла, но теперь направилась в свои апартаменты уже по центральной лестнице. У себя она удалилась в отдельную комнату, потребовав, чтобы ей приготовили вина с душистыми цветами и розами, и не шумели, дав покой ее утомленной голове. Прислуга слишком хорошо знала, что это означало, и все мигом исчезли, вознамерившись как можно дольше не возвращаться, чтобы не попадаться ей на глаза.

Когда Меланта убедилась, что осталась одна, она отворила дверь в коридорчик. Аллегрето ждал в темноте. У его ног лежал уже совсем обнаженный труп его жертвы. Он взвалил тело себе на плечо. И это вышло у него очень ловко и умело, хотя, сделав шаг, он покачнулся – груз был слишком тяжел.

– Толстая свинья Риаты, – пробормотал он, улыбаясь из-под бледных ног, свисавших у него перед лицом.

Она ответила укоряющим взглядом, от чего он только развеселился еще больше. Что это: бравада юнца или настоящее наслаждение от убийства?

Она накажет его за это убийство, потому что ранее приказала ему воздержатсья от прямых столкновений. И все же, какое облегчение, триумф, чувство покоя, пусть и временного. Радость даже от того, что все свершилось.

Он потащил убитого впереди нее. У мертвого болтались руки, и было ужасно смотреть на это. Но худшее еще предстояло сделать в уборной. Это была холодная каменная комната с холодной каменной скамьей. Здесь Аллегрето пришлось потрудиться, засовывая тело головой вниз в узкое отверстие колодца, чтобы оно не застряло при падении. Наконец ему это удалось. Он поднял тело на ноги, которые белыми пятнами выделялись на фоне стен, и стал засовывать его в колодец. Это получилось не сразу. Но когда наконец тело ушло по пояс, сопротивление исчезло, и он отпустил ноги.

Мгновение – и они исчезли. Потом долго ничего не было слышно. Затем откуда-то снизу долетел звук – это труп упал в воду протекавшей под замком реки. Звук был страшный – не всплеск, который она ожидала услышать, а глухой удар, который бывает при выстреле из катапульты: камнем в сталь. Он все гремел и гремел, отражаясь эхом от стен колодца.

Аллегрето перекрестился и встал перед ней на колени.

– Умоляю простить меня, – сказал он скромно, – я знаю, я разгневал вас. Но я был вынужден прибегнуть к этому ради вашей же жизни.

Принцесса Меланта приняла его в своих покоях среди восточных шелков, экзотических слуг и запахов курящихся благовоний.

Она, конечно, не помнила его. Да ведь и Рук не сразу узнал ее там, в зале на расстоянии. Правда, он был несколько обескуражен неожиданным повелением герцога появиться на пиру в полном боевом облачении для удовольствия высокородной дамы. И еще его отвлекал этот странный юноша-иностранец, который повсюду следовал за ним буквально по пятам. Его раздражала настойчивость этого щенка, который убеждал его посмотреть на свою даму. Что же, он посмотрел на нее из дверей зала. Он увидел тогда на подиуме утомленную черноволосую даму, которой изрядно наскучил мир. Но вот она повернула голову, обратив взгляд холодного сарказма на самого Ланкастера. Вот Ланкастер поднял руку, чтобы осторожно погладить грудку ее сокола. Вот он заметил ее цвета – серебряный и зеленый. И тут на него обрушился поток воспоминаний.

Теперь он никак не мог понять, почему не узнал ее сразу. Как он мог вот так не распознать даму своего сердца, женщину своей мечты. Она была именно такой, какой хранили его воспоминания, и какой она виделась все это время ему в мечтах. А сколько их было за эти тринадцать лет, в течение которых он оставался верен и предан ей. Пожалуй, все-таки ему казалось, что ее волосы были слегка светлее, а глаза – чуть-чуть бледнее.

Она была красива: восхитительно, соблазнительно красива, против чего никто не решился бы возразить. Ее красота была слишком смелой и вызывающей, из-за чего не могла не порождать ненависти женщин . Ее камергер провогласил: «Зеленый Рыцарь, ваше величество». Она даже не подумала повернуть голову, продолжая рассматривать бриллиантовое колье, которое держала перед ней одна из ее фрейлин.

Он прошел дальше и встал. Гибкий юноша, который передал ему то повеление биться на турнире за нее, совсем не выказывал ей такого уважения, как Рук. Юноша расположился около накрытого ковром стола. Он был облачен в разноцветные чулки. Одна его нога была зеленой, а другая – голубой. Краем глаза он заметил, что этот щенок наблюдает за ним.

Она успела сменить свое платье. Теперь это было не открытое платье из зеленого шелка, в котором она появилась на пиру, а приталенное, плотно обегающее фигуру платье из золотистой парчи с длинными рукавами, отороченное черным, со шнурками по бокам. Приглядевшись, он понял, что под ним ничего не надето – достаточно ясно просматривалась белая кожа.

Он попытался сохранить невозмутимость, стараясь даже не мигать. Ему было жарко, и он потел. После того, как она выбрала ожерелье и пояс цвета черного золота с черной эмалью, юноша, который был сбоку от него, сдвинулся с места, подошел к ней и взял украшения из ее рук.

Она наклонила голову, он защелкнул цепочку ожерелья у нее на шее и разгладил ее. Ему было лет шестнадцать, а может быть и меньше, почти вдвое меньше, чем ей или Руку. Он гладил кожу ее шеи так, как это бы делал любовник. Затем нагнулся, чтобы застегуть ей ремень, поцеловав при этом ее плечо.

Она подняла голову, отказавшись взглянуть в зеркало, поднесенное молодой девушкой. Юноша наблюдал за Руком из-под прикрытых век.

– Позвольте мне расчесать ваши волосы, – сказал он.

Его пальцы коснулись ее заплетенных волос. Он снял ее заколку и распустил их. Затем, прижав к губам один локон, безмолвно засмеялся сквозь него, глядя на Рука.

– Посмотрите, моя любовь, – сказал он достаточно громко, хотя и делая вид, будто шепчет ей на ухо. – Зеленый человек хочет вас.

– Тем хуже для него, – ответила она равнодушно.

– Вы только посмотрите на него! – юноша счастливо улыбался. – Он очень хотел бы обнимать вас так, как это делаю я. Вот так…

Его рука скользнула вокруг ее талии. При этом он продолжал, не отрываясь, смотреть на Рука. Она откинула его руку прочь.

– Хватит. Оставь свои проделки. Тебе что, хочется поточить на нем свои коготки? Не забывай, что он очень нужен мне. – Она на мгновение встретилась взглядом с глазами юноши. – И смотри, как бы ты не убил его, а то я напущу на тебя Гринголета.

Эта угроза произвела на юношу почти немедленное воздействие. Он взглянул на сокола, восседающего на высокой спинке ее кровати, и покорно отступил от нее.

– Уложи мои волосы. Он молча взял гребень и искрящуюся тонкую сетку из рук фрейлины и начал расчесывать волосы во всю их длину, ловко сворачивая при этом.

Не дожидаясь, когда он закончит, принцесса Меланта сделала жест, подзывая Рука. Он подошел к кровати и встал на одно колено.

Она засмеялась:

– Ты действительно самый учтивый рыцарь. Поднимись. Мне больше нравится смотреть на лица, чем на затылок.

Он встал.

– Завтра я выведу на ристалище твоего коня, – сообщила она ему. – Позаботься, чтобы герольды знали об этом. И ты должен будешь на пике иметь мой приз. Затем вернешь его мне.

Он склонил свою голову.

– Ты говоришь по-английски? – неожиданно спросила она.

– Да, госпожа.

– Замечательно. Время от времени я буду тогда обращаться к тебе по-английски. Мне хочется вспомнить этот язык моего детства. И урок для тебя, Аллегрето. Всегда надо хоть немного понимать язык своих слуг и вассалов, чтобы они не могли неподобным образом воспользоваться этим.

Аллегрето заколол ее волосы и водрузил на них сетку. Затем приглушенно произнес:

– Вы – светоч глубин мудрости, ваше высочество.

– Милый мальчик. Я пока воздержусь и не напущу на тебя Гринголета.

Его лицо прояснилось. Он начал гладить ее плечо. Рук опустил глаза и сделал шаг назад по направлению к выходу.

– Зеленый Рыцарь, – сказала она строго, нетерпеливо махнув рукой, чтобы избавиться от юноши. – Я слышала, про тебя говорят, что ты беспощаден в бою и на турнирах.

Рук стоял молча. Она в первый раз посмотрела на него, осматривая с ног до головы, словно покупатель изучающий достоинства продаваемого ему коня. Еле заметная улыбка играла у нее на губах.

– Превосходно, – пробормотала она. – Жестокость веселит и забавляет меня. И каких же славных деяний на ристалище в мою честь следует мне ожидать?

Он долго обдумывал ответ на этот воспрос, зная количество рыцарей, принявших вызов.

– Десять схваток на копьях, – сказал он ровным голосом, – пять – с боевыми топорами и еще пять – на мечах. Вот мой ответ любому, кто дотронется до моего щита. Всю славу и весь успех, которые, даст Бог, будут сопутствовать мне, я приношу во славу моей дамы.

– Это хорошо. – В ее улыбке появились искорки насмешки. – Моя репутация давно нуждается в том, чтобы ей чуть-чуть придали блеска.

Это проявление иронии по отношению к самой себе, впрочем, было немедленно подавлено, и она грациозно откинулась на подушки, поманив одну из фрейлин, держащих в руках кубок с вином. Он хотел отвести свой взгляд и не смог – она почти магически удерживала его внимание.

Ланкастер был его начальником и господином, и сейчас Рук оказался перед сложной дилеммой, какая только может возникнуть перед человеком – у него появилось два господина. Причем, судя по всему, конфликтующих между собой. Правда, не воюющих. Но зачем-то она все-таки захотела направить его против его собственного сеньора.

И он повиновался. Он поклялся служить ей. Без сомнений и без выяснения причин ее повелений он будет служить ей. И повиноваться, даже несмотря на то, что она не помнит его.

А она действительно не помнила его. Он был уверен в этом, почти уверен в этом.

Два изумруда и тринадцать лет. Да, но изумруды для такой, как она, – разве они что-нибудь стоят? Как и он сам тогда, тот смелый и странный юноша, неизвестно откуда взявшийся и неизвестно кто такой.

Он до сих пор носил зеленый изумруд на своем шлеме. Он носил ее сокола на своем щите. Почему все-таки она обратилась к нему, если она все забыла?

Она наклонила голову, чтобы пригубить вино из кованного кубка, но вдруг остановилась и не стала делать этого. Меланта долго смотрела в вино, затем подняла взгляд на группу своих фрейлин, которые стояли рядом с кроватью. Ее глаза ничего не выражали, но быстро ощупали каждую из них. Рук увидел, как тех поочереди охватил жуткий страх загнанных в угол кроликов.