Текст книги "Сумрачная дама"

18

Чечилия

Милан, Италия

Сентябрь 1490

Из постели Людовико иль Моро Чечилия наблюдала за стаей ласточек, выписывающих неистовые круги за окном. Простыни оставались влажными в напоминание о нескольких часах неги, проведенных ими здесь после полуденной трапезы.

Людовико встал и обернул простыню вокруг талии. Взял себе гранат из плошки на столе. Слуга на кухне заранее сделал надрезы по бокам этого красного плода, чтобы его было проще и быстрее чистить. Чечилия могла только гадать, как и где им удавалось доставать такую роскошь, как гранаты, когда для них еще даже не сезон.

– Гости должны скоро вернуться с охоты, – сказал он, выглядывая в окно. – Надеюсь, ты приготовила им что-то развлекательное на вечер.

Чечилия кивнула. Она приучила себя не говорить, если только Людовико не задаст ей прямой вопрос, и могла догадываться, что это привело к желаемому результату. В последние несколько недель Людовико засыпал ее подарками. Прекрасное новое бархатное платье с позолоченным декольте. Нитка бус из черного оникса, такая длинная, что она могла дважды обернуть ее вокруг шеи.

– Новый сонет мастера Бернардо, – сказал он.

– Да. – Чечилия облокотилась на руку. – Но я думала, вы не любите арфу.

Он обернулся, один уголок его губ приподнялся в усмешке.

– Кто тебе такое сказал?

Она встретилась с ним взглядом.

– Не помню.

– Это правда, для аккомпанемента вокалу я предпочитаю звуки лиры, – сказал он. – Не существует инструмента более приятного моему слуху.

– Запомню это на будущее, – сказала она.

Теперь Людовико открыто улыбнулся и вернулся в постель.

– Мой цветочек… – Он прижался лицом к шее Чечилии, и его жесткая борода защекотала ее верхний позвонок. – Правда в том, что все хотят услышать твой прекрасный голос, и не важно, под аккомпанемент какого инструмента.

– Значит, вы довольны моей работой.

Людовико тихо усмехнулся себе под нос. Схватил ее за длинную растрепанную косу. Чечилия смотрела, как он наматывает ее волосы на кулак, притягивая ее к себе, как на веревке.

– Очень доволен, – сказал он.

– Надеюсь, гости тоже будут довольны. Музыкой.

Людовико опять встал и распахнул ставни.

– Дорогая, – громко объявил он, – твоя слава уже распространилась по всей Ломбардии и за ее пределами. Еще немного, и имя Чечилии Галлерани будет на устах у всех в стране.

Произнеся это, Людовико тяжело плюхнулся на стул и начал чистить гранат. Чечилия опять легла и наблюдала, как он извлекает зернышки из середины плода, и по его руке стекает кроваво-красный сок. Голодная, похотливая улыбка. Потом Чечилия увидела, как он давит языком сладкие зернышки и выплевывает горькую высосанную от сока мякоть на пол.

19

Эдит

Пелькине, Польша

Сентябрь 1939

Умные миндалевидные глаза девушки рассеянно смотрели на свет, как будто ее отвлекла стайка птиц где-то за окном. В руках у ней было маленькое пушистое создание размером с новорожденного младенца, и его стеклянные глазки-бусинки смотрели в ту же сторону.

Эдит уже прочитала старые характеристики ученых: Чечилия Галлерани одета «alla spagnola»[28]28
  В испанском стиле (итал.).


[Закрыть], в бархатное платье и синюю накидку с коротким рукавом; прямоугольный вырез отделан тесьмой с золотой вышивкой. Почти прозрачная вуаль с фестонным краем на лбу удерживается небольшим чепчиком и черной фероньеркой. Гладкая прическа Чечилии изображена по моде того времени: волосы разделены на прямой пробор и собраны в длинную косу, убранную в шелковую сеточку. На груди у девушки – ониксовые бусы, дважды изящно овивающие ее тонкую шею.

Эдит аккуратно провела рукой по картине. Она уже начала отмечать небольшие несовершенства, повреждения, которые лишь она одна могла заметить благодаря многолетнему опыту. Поверхность была неровной, в тончайшем кракелюре высохшей краски, образовавшемся в результате сильных перепадов температуры и влажности, которым подвергалась в прошедшие десятилетия эта написанная на ореховой доске картина, путешествуя многие мили вместе с семьей Чарторыйских. Замечал ли кто-то еще коричневую запись, из-за которой казалось, что шляпка – это продолжение волос? Это была, несомненно, ошибка кого-то из поздних реставраторов. И черный фон, хоть и создавал драматический эффект, несомненно, не был оригинальным. Эдит подумала, что да Винчи наверняка изобразил далекий пейзаж – так же, как на его знаменитой картине «Мона Лиза». Но какой-то реставратор сотню лет назад, должно быть, закрасил фон черным лаком – возможно, чтобы скрыть какие-то более ранние повреждения.

Однако эта картина была много большим, чем сумма ее частей. У скольких людей была возможность стоять перед этим прекрасным портретом молодой женщины, которая, наверное, была фавориткой известного правителя Милана пятнадцатого века? Смотреть на работу руки самого Леонардо да Винчи? Эдит на глаза и в руки попадало огромное количество картин эпохи Возрождения, но перед этим портретом она благоговела. Эдит очень не нравилось быть так далеко от оставшихся в Мюнхене близких и работы, но она вынуждена была признать, что увидеть воочию эту работу было пределом мечтаний.

Когда солдат достал картину из ящика в глубине замурованной комнаты, сердце Эдит чуть не остановилось. Даже с обратной стороны работы она смогла опознать, что доска древняя, возможно, эпохи Возрождения. Рама – увесистая конструкция из позолоченного дерева – была, скорее всего, сделана в восемнадцатом веке. Она уже сталкивалась с этим размером и опознала деревянную доску как типичную для итальянских картин конца 1400-х годов. И все же, когда солдат разворачивал картину на всеобщее обозрение, она затаила дыхание.

Теперь «Дама с горностаем» лежала на столе в некогда тайной комнате дворца Чарторыйских. Вокруг было разложено множество важных произведений, репродукции которых были на страницах составленного Эдит каталога: «Пейзаж с добрым самаритянином» Рембрандта, «Портрет молодого человека» Рафаэля, все картины, которые Эдит представила директорам музея, и многие другие.

В прошедшие несколько дней Эдит почти все время проводила в этой комнате без окон со сводчатым потолком, описывая и оценивая сокровища, которые семья пыталась спрятать перед бегством. К ней прикрепили двух солдат – они помогали с крупными картинами, мебелью и другими тяжелыми вещами, не давали остальным поддаться искушению при виде огромной коллекции антикварных драгоценностей. Саму Эдит восхищало, с какой тщательностью была собрана семьей эта коллекция, но солдатам, наверное, работа здесь была невыносимо скучна. Они часами ждали, пока Эдит закончит записывать свои подробнейшие наблюдения. Помимо картин, которые Эдит уже описала в Мюнхене, коллекция включала в себя огромные количества мебели, рисунков, бронзовых изделий, монет и медалей, тончайшей работы украшений и драгоценных камней. На то, чтобы каталогизировать все это, у Эдит уйдет много часов.

Фоном для сосредоточения на произведениях искусства и мыслей о том, приехал ли Генрих с отрядом в Польшу, стала ленивая болтовня солдат. Они жаловались на польскую еду, на язык, на скуку. Говорили, что когда прибудут еще войска, их самих отправят дальше на восток. Солдаты пытались завести разговор, расспросить Эдит о работе в музее, ее личной жизни, о том, как она сюда попала, но Эдит не хотела делаться объектом их изучения.

Они же сказали Эдит, что на верхних этажах держат польских пленных. У нее в ушах звенели слова лейтенанта Фискера: в селах сопротивление.

Работая, Эдит по-прежнему не находила себе места, размышляя, куда сбежала семья Чарторыйских и удалось ли им спастись от плена.

В конце концов, однажды вечером, пришел ответ.

– Фройляйн Бекер.

Она повернулась и увидела, что по лестнице спускается лейтенант Фискер. Он подошел к столу, за которым Эдит исследовала трещины в маленьком, потемневшем от возраста и небрежного обращения немецком пейзаже семнадцатого века. Несколько долгих минут он внимательно рассматривал картину. Потом взглянул на Эдит.

– Мне велено попросить вас выбрать около двенадцати самых ценных работ, – сказал он. – Солдаты помогут вам упаковать их для безопасной перевозки.

– Картины перевозят? А что с семьей?

– Гестапо не составило труда найти князя и его беременную испанку. Они задержаны.

У Эдит сжалось сердце.

– Их арестовали? Что с ними будет?

Вокруг нее вновь сгустилось отчаянье, а комната показалась черным тоннелем. Неужели она будет в ответе не только за судьбу самого дорогого имущества этой семьи, но еще и за их безопасность и даже за их жизни? Будет ли судьба молодого князя с женой, и даже их нерожденного ребенка, на совести Эдит?

– Это теперь не наше дело, – продолжил Фискер. – У меня указания оберфюрера СС Мюльмана. Он был недавно назначен специальным представителем по охране художественных ценностей на западных оккупированных территориях. Доктор Мюльман только что прибыл в Польшу и передал вам этот приказ.

– Приказ, – это слово вырвалось почти беззвучным шепотом.

Лейтенант Фискер кивнул.

– Оберфюрер Мюльман желает самолично обследовать самые ценные произведения из этой коллекции. Сейчас он направляется в другую резиденцию Чарторыйских, под Ярославом.

Эдит задумалась, как можно из тщательно составленной коллекции Чарторыйских выбрать всего десять или двенадцать произведений. Взгляд Эдит остановился на полном жизни лице Чечилии Галлерани, и она сосредоточилась на нем, собирая нервы в кулак.

– Мы приедем за ними утром, поэтому начинайте подбор и подготовку немедленно. И вы поедете с нами в Ярослав, – сказал лейтенант Фискер. – Рекомендую вам выбирать с умом. Оберфюрер Мюльман попросил лично вас.

20

Леонардо

Милан, Италия

Сентябрь 1490

– Его светлость зовет вас лично прийти.

Эти слова произнес запыхавшийся после бега из герцогского замка на окраине города юный паж. Он вбежал в мою квартиру в Корте Веккья и поднялся по сужающейся лестнице на крышу.

Именно с этой укрепленной крыши я полон решимости сделать возможным полет человека. Уже несколько месяцев я работаю над этим изобретением, впервые превращая мечты и рисунки всей жизни в реальность. Я заполнил целые пачки листов изображением легких деревянных конструкций, которые могли бы удержать человека. После того, как я изучил и зарисовал крылья голубей, летучих мышей и стрекоз, я остановился на крыльях ястреба. Такое же строение, по моему мнению, должно позволить летательному аппарату парить лучше других. С помощью двух плотников я изготовил вмещающую пассажира конструкцию из легкого дерева, покрытого специальным бальзамом. Сейчас мы строим арматуру для крыльев, на которую натянем тонкий миланский шелк.

Но вот явился этот потный мальчишка и хочет выманить меня из моей мастерской, моей маленькой фабрики, в герцогский дворец, в зал для аудиенций Людовико иль Моро.

– Его светлость отдал приказ, – говорит мальчишка. Приказ.

Семь долгих лет Людовико иль Моро платит мне жалование, кормит и содержит меня в этой разваливающейся старой груде камней с видом на главную площадь города. Я получил то, что хотел. У меня есть комната для жизни и работы. Место за его столом. Это хорошо. А что плохо: как и все остальные на содержании его светлости, я теперь в долгу перед этим человеком. Когда Людовико иль Моро зовет, я должен бросить все. Любое свое начинание.

– Что именно, – спрашиваю я мальчика, – угодно его светлости?

– Портрет, – отвечает он.

Ах, вот как. Наконец дошло до портрета. Это должно было случиться. Я предвидел, что его светлость может попросить меня воспроизвести его образ. Даже представлял мысленно, как изобразить его квадратную челюсть. Гладкие черные волосы, спадающие на широкий лоб. Его светлость уже показывал мне портреты, сделанные по его заказу другими художниками. Я не буду изображать его светлость в профиль. Во-первых, это старомодно и неестественно, а во-вторых, я придумал другую композицию, которая могла бы смягчить ястребиный нос Людовико иль Моро.

Или, думаю я, возможно, его светлость решил заказать мне портрет своего племянника, юного Джана Галеаццо, а не свой? В конце концов, именно этот мальчик является герцогом Милана, пусть и номинально, а не на деле. Я видел молодого Галеаццо, когда его несколько раз вызывали в Милан из крепости Павии или Чертозы. Мне рассказывали, что его содержание там несильно отличается от жизни высокопоставленного пленника. А когда Джан Галеаццо Сфорца останавливается здесь, в Корте Веккья, он крадется по коридорам и уносит еду в свои комнаты, как бродяга. Конечно, мальчик не может не чувствовать бремя наследия своего отца, если не сказать больше – бремя его репутации, ведь тот своим недругам руки и ноги отрывал и хоронил их живьем. Не разделяя садистских увлечений своего отца, мальчик, нет сомнений, чувствует груз ответственности перед своим народом. Но прекрасные длинные кудри и бледность делают маленького герцога больше похожим на падшего ангела, чем на безжалостного правителя целого герцогства. Поэтому его дядя и регент Людовико Сфорца хочет заказать его портрет? Нет, вряд ли. По правде говоря, я вообще не стал бы ставить на бедного мальчика.

– Subitissimo[29]29
  Скорее (итал.).


[Закрыть], – сказал мне юный паж. – Его светлость хочет вас видеть прямо сейчас.

Я посмотрел на почти законченный летательный аппарат. Всего несколько дней оставалось над ним поработать! Как можно бросить прямо сейчас?

Мне не приходилось слышать, чтобы Людовико иль Моро тоже наслаждался изощренными пытками собственного изобретения, и все же только глупец посмеет ему перечить. Те недолгие несколько лет, что я живу в Милане, я только и делал, что пытался завоевать расположение его светлости и придворных. Я позолотил и расписал большой скульптурный полиптих в соборе Сан Франсиско Гранде, будучи не более чем винтиком в колесе команды скульпторов, мастеров по дереву и живописцев. Досадно, конечно, зато получил больше комиссионных. Я закончил два варианта «Мадонны в скалах», спроектировал несколько зданий, несколько гидравлических машин и даже новый станок для шелковых тканей.

Его светлость наконец принял мое предложение об огромной конной статуе, памятнике покойному отцу Людовико. Я уже нарисовал голову лошади и спроектировал металлическую арматуру, которая сформирует подготовительную модель. Мы начнем с глиняной модели, а я буду думать, как отлить эту огромную скульптуру в бронзе.

Говоря по правде, у меня здесь было достаточно времени и места, чтобы собрать некоторые изобретения из моих записных книжек. Дворы замка и давно заброшенный зал для аудиенций представляют собой идеальную фабрику для воплощения идей. Я даже переманил нескольких человек на работу в качестве помощников.

Но вот теперь паж говорит мне:

– Его светлость хочет портрет своей возлюбленной. Новой. Subitissimo.

Я заколебался. Новая дама?

У него была другая возлюбленная, незадолго до моего приезда в Милан, но, должно быть, она надоела его светлости, потому что ее нигде не видно. Только маленькая девочка, черноволосая красавица по имени Бьянка, осталась в герцогском замке как память об этом увлечении.

И вот новая дама. Возлюбленная, которая стоит того, чтобы написать ее портрет.

Передо мной наполовину собранный каркас одного из крыльев моей летающий машины, с которого лениво свисает оборванный кусок шелка. Я был на пороге того, чтобы все исправить! Мы могли увидеть, как человек взлетает над площадью Милана… Я подавляю вздох, паж на меня смотрит.

И что же, я должен прекратить работу над этим изобретением и отвлечься на написание портрета юной девушки в объятиях иль Моро?

Но моего мнения никто не спрашивает.

– Дай мне несколько минут, чтобы собрать материалы, – говорю я пажу. – Скажи его светлости, что я скоро буду.

21

Чечилия

Милан

Сентябрь 1490

– Живописец прибыл, синьорина. Я видел, как конюхи помогали ему спешиться у ворот.

Чечилия подняла глаза от томика стихов на латыни и посмотрела на Бернардо Беллинчионе, придворного поэта Милана, заглянувшего в библиотеку. Она сидела у окна, когда он пришел. Ее новый белый щенок, роскошный подарок Людовико, свернулся клубком у нее на коленях.

– Аристотель, – заметил он, указывая на открытые пергаментные страницы. – Хороший выбор.

Она кивнула.

– Останьтесь с нами, – и сжала его руку.

– Я бы с удовольствием, синьорина, если он это одобрит. Мастер да Винчи и я… мы давно знакомы. Мы из одних мест.

За эти недели Чечилия и придворный поэт провели много часов вместе в тиши библиотеки замка. Чечилию успокаивал его тосканский говор, так ей знакомый, особенно учитывая, что ее брат Фацио часто уезжал по дипломатическим делам, и она оставалась без компании. Женщины замка, будь то горничные или придворные дамы, были заняты исключительно тем, что осветляли волосы лошадиной мочой, сравнивали свои украшения на туфельках и обменивались сплетнями о ссорах и интрижках, а все это очень мало интересовало Чечилию. С Бернардо она могла часами говорить на интересные им обоим темы.

Бернардо был единственным, кто понимал, какую пользу она может принести двору, думала Чечилия, и понимал это, безусловно, в большей степени, чем его светлость. С той самой первой ночи, когда Людовико иль Моро лишил ее невинности, Чечилия неустанно работала над тем, чтобы добиться определенного положения при дворе. Она декламировала ему стихи, отрывки из античных философов, произведения Бернардо, еще не положенные на музыку. Иногда Людовико забирал ее из покоев, чтобы она могла спеть, прочесть стихи или очаровать его гостей рассказом или игрой на лютне. Но чаще он ограничивался тем, что похлопывал ее по лицу, как собачку, и уходил, оставляя в постели. Чечилия натягивала одеяло на обнаженное тело и пыталась избавиться от нарастающего в груди чувства пустоты.

Пока постель остывала и тепло от ее любовника рассеивалось в ночи, она лежала без сна, гадая, что было бы, если бы все обернулось по-другому. Что если бы она ушла в монастырь Маджоре и доказала свою ценность там, сохранив невинность? А если бы ее глупые братья не промотали ее приданное и у нее был бы муж, дети и земельные угодья?

Но теперь не было смысла зацикливаться на подобных мыслях.

Чечилия была уверена, что Людовико дорожит ею, пусть и не в том качестве, в котором она бы хотела. Он осыпал ее всевозможными подарками и роскошью, которую она только могла вообразить, от платьев до золотых украшений. Прекрасный жеребец, лучший от заводчика с Доломитовых Альп, ждал ее в конюшне. Виолина, послушный белый щенок – этот подарок Людовико вызвал у нее слезы радости, – свернулся теплым клубком у нее на коленях. Красота всего этого вызывала у Чечилии восторг. Дом в Сиене, где она провела детство, с щербатой посудой и залатанным нижним бельем, казался ей просто старой, давно услышанной сказкой.

А теперь еще и портрет. Людовико выписал художника, мастера да Винчи из Флоренции, чтобы запечатлеть свою фаворитку в красках.

Вообще, сидеть и позировать для живописца, хотя и было большой честью, казалось тем не менее скучнейшим времяпрепровождением. Но если Бернардо будет в библиотеке вместе с ней, она сможет, по крайней мере, не прерывать обучение и их увлекательные беседы.

Но мастер да Винчи оказался настолько далек от определения «скучный», насколько это вообще возможно. Он вошел в комнату в зеленом бархатном плаще, стянутом у горла застежкой, инкрустированной драгоценными камнями, в светло-зеленых чулках и искусно сделанных кожаных туфлях. Из-под обвисшей бархатной шляпы выбивались его темные волосы и густая борода. Камердинер и горничная шли позади художника, покачиваясь от тяжести его кожаных сумок.

Леонардо да Винчи и Бернардо поприветствовали друг друга поцелуем в обе щеки и крепким объятием за плечи. Затем художник упал на одно колено и обеими руками сжал ладонь Чечилии.

– Ваши таланты уже восславляют по всей стране, синьорина. Но только теперь я вижу, что никто из тех, кто так высоко о вас отзывается, не отдал должное вашей красоте.

– Вы очень добры, – ответила Чечилия, краснея.

– Для меня будет сложной задачей – и огромной честью – запечатлеть вашу красоту в красках для будущих поколений. Кроме того, – добавил он, – мы, тосканцы, должны держаться вместе в этом сером городе.

Чечилия сразу поняла, что мастер Леонардо ей нравится. Она села в одно из двух кресел, то, что ближе к окну, а Бернардо взгромоздился на подоконник с видом на аккуратные ряды стриженного можжевельника во дворике внизу. Ее собака, с еле слышным хрипением, устроилась у нее на коленях. Художник выудил из одной из сумок несколько листов пергамента и длинный стилус[30]30
  Леонардо да Винчи делал наброски в технике «серебряный карандаш» – линии наносились на специально обработанную поверхность палочкой из мягкого металла (преимущественно серебра) либо стилусом с серебряным наплавлением на кончике.


[Закрыть].

– Я думала, вы будете писать мой портрет маслом? – спросила она.

– Конечно. Но мы начнем с подготовительных набросков. Это займет некоторое время.

Чечилия кивнула и расслабилась, наблюдая из кресла за работой мастера да Винчи. Она никогда не писала маслом и никогда раньше не видела живописцев, но, насколько она могла судить, мастер да Винчи на живописца похож не был. Он был безукоризненно одет и, встреть она его на улице, приняла бы за дворянина. У него даже не было никаких пятен краски на ногтях.

– Вы пишете каждый день? – спросила она.

– Нет, – быстро ответил он. – Я уже несколько месяцев ничего не писал. Я здесь не для этого.

Бернардо вклинился в разговор, опередив других.

– Его светлость пригласил мастера да Винчи как военного инженера.

– Инженера? – переспросила Чечилия.

– Мосты, – ответил художник. – Катапульты. Требушеты[31]31
  Требушет – средневековая метательная машина.


[Закрыть]. Осадные орудия. Машины, которые могут даже нанести удар с воздуха. Это то, чем я занимаюсь в последнее время. Изначально именно это меня сюда привело.

– Герцогству так многое угрожает? – спросила Чечилия, заерзав в кресле.

– Люди с положением иль Моро всегда в опасности, cara, – сказал Леонардо, и его взгляд смягчился. – Отвечая на вопрос, который вы изначально задали, да, я предлагаю свои услуги в качестве художника в мирное время. Но люди с положением Людовико иль Моро воюют чаще, чем живут мирной жизнью.

– А у мастера да Винчи, следовательно, есть работа, – улыбнулся Бернардо.

– Верно, синьор, – улыбнулся в ответ Леонардо и указал на Бернардо своим карандашом с серебряным кончиком.

Затем он начал осторожно водить им по листу, время от времени поднимая карие глаза, чтобы посмотреть, как Чечилия гладит мягкое ухо своей собаки.

– И я в полном распоряжении его светлости во всем, что касается разработки и внешнего оформления, например, для предстоящей свадьбы.

– Свадьбы? – переспросила Чечилия. – А кто женится?

На несколько долгих мгновений наступила тишина, и было слышно лишь, как голубь мягко воркует и скребется под карнизом окна. Боковым зрением Чечилия заметила, что Бернардо неловко заерзал на подоконнике, скрестил ноги и прикрыл рот рукой.

Лицо мастера да Винчи побледнело.

– Дочь герцога Феррара, – запинаясь, сказал он. – Беатриче д’Эсте, – это имя он произнес шепотом.

В комнате снова повисла тяжелая тишина. Чечилия почувствовала, как заколотилось ее сердце и кровь прилила к щекам, когда в ее голове начала складываться истинная картина происходящего.

– Чечилия, – нарушил молчание Бернардо. – Вы ведь не могли не знать? Его светлость помолвлен уже много лет, как были и вы сами.

– Я идиот! – воскликнул мастер да Винчи, бросаясь на колени рядом с Чечилией. – Мое бедное, невинное дитя. Я должен был быть осторожней! Простите мне эту грубость. Нет сомнений, что вы – свет очей его светлости. Это сразу видно. Иначе зачем бы он вздумал увековечивать вас портретом, написанным моей собственной рукой?

У Чечилии слова застряли в горле. Как она могла быть такой наивной? Конечно, такой человек, как Людовико Сфорца, не мог не быть помолвлен давным-давно. Почему она этого не понимала или не догадалась спросить? Что заставило ее думать, что у нее есть хоть малейший шанс стать хозяйкой этого замка? Леонардо да Винчи смотрел на нее огромными печальными карими глазами.

– Вы не идиот, – ответила она и положила свою руку на его, чтобы успокоить. – Это я идиотка. Я просто деревенская дурочка. Не представляю, почему я вообразила, что смогу стать герцогиней Милана.

– Cara mia[32]32
  Моя дорогая (итал.).


[Закрыть] … – Бернардо подошел утешить ее. – Ты ведь не позволила нашему хозяину завладеть твоим сердцем так же, как твоей невинностью?

Чечилия замолчала, задумавшись. Бернардо умел внести ясность. Любит ли она Людовико? Вопрос остался без ответа и тяжело повис в воздухе. Она понимала лишь, что все сразу стало много сложнее. Ее любовник, покровитель, хозяин женится на другой. И это было решено задолго до того, как силуэт Чечилии впервые появился в дверном проеме замка Сфорца. Эта Беатриче д’Эсте, дочь герцога Феррара – прекрасная партия. Вне всякого сомнения. Конечно, она будет хозяйкой этого замка. Будет развлекать его гостей, собирать художников, поэтов, музыкантов. И, если звезды сойдутся, завоюет сердце Людовико.

Впервые с момента приезда в Милан Чечилия не была уверена ни в чем. А ее собственные чувства к Людовико были слишком запутанными из-за хранимой ею тайны. Она носила его дитя.