Текст книги "Спасенные дневники и личные записи. Самое полное издание"

Николай[89]89
  Н.И. Ежов был введён в состав кандидатов в члены Политбюро 12 октября 1937 года.


[Закрыть] тоже был Кандидатом, а выше не поднялся.

31/III-39

Сегодня товарищ Сталин пригласил пораньше, я пришел, он один. Поздравил с днем рождения, говорит, сорок лет прожил, живи до ста лет Лаврентий. Говорю, спасибо, постараюсь дожить под вашим руководством.

Он вздохнул, говорит, мне не дожить. Будешь жить своей головой. Потом вздохнул, сказал, что вот чистим, а все не вычистим. А не стрелять врагов нельзя. Война может быть уже летом. Я говорю, а как же подготовка. Мы еще не готовы. Он говорит, как готовы, так и будем воевать, они тоже не очень-то готовы. Потом добавил, что надо арестовать Ежова и Фриновского. Ежов не кается, а злобится. Надо здесь разобраться всерьез.

Пока шел съезд, ситуация в Европе крепко изменилась. Активизировались венгры[90]90
  14 марта 1939 года Венгрия оккупировала Закарпатскую Украину. В тот же день Словакия провозгласила свою независимость от Чехии.


[Закрыть], немцы вошли в Чехию[91]91
  15 марта 1939 года войска Германии вступили в Прагу, после того как избранный самими чехами президент Гаха «вручил судьбу чешского народа в руки фюрера германской нации».


[Закрыть] и Мемель[92]92
  То, что литовцы называют сегодня «Клайпедой», издавна было немецким Мемелем в Мемельской области, которая была отдана после Первой мировой войны Антантой «новодельной» Литве и в которой, перед её возвратом в состав Германии в марте 1939 года, до 90 % населения было немецким.


[Закрыть], теперь открыто требуют возврата Данцига.

В Испании дело кончено[93]93
  В период с 28 марта по 1 апреля 1939 года вся территория Испании была занята войсками генерала Франко. 28 марта был занят Мадрид, и Гражданская война в Испании закончилась победой франкистов, которых поддерживали Германия и Италия.


[Закрыть].

В Дюсельдорфе (так в тексте. – С.К.) прошло совещание германских и английских промышленников. Вот это опасно[94]94
  15 и 16 марта 1939 года в Дюссельдорфе состоялась конференция Федерации британской промышленности и Союза германской промышленности (Имперской промышленной группы), по итогам которой было подписано Совместное заявление (Дюссельдорфское соглашение). Лондонский журнал «Экономист» назвал дюссельдорфские переговоры «беспрецедентными в истории в смысле масштабов». Однако США и Золотому Интернационалу нужна была европейская война, а не мир, и потенциал Дюссельдорфа реализован не был.


[Закрыть]. Если они договорятся за наш счет, будет [плохо]. А Литвинов[95]95
  Литвинов Максим Максимович (Меер-Енох Мовшевич Валлах) (1876–1951), советский государственный деятель, член РСДРП с 1898 года, большевик, агент ленинской «Искры», партийная кличка Папаша. Жил в эмиграции, был женат на Айви Лоу, дочери английского журналиста еврейского происхождения (до конца жизни сохраняла английское подданство). В 1930 году заменил Г.В. Чичерина на посту наркома иностранных дел СССР, сторонник англо-французской ориентации, ставил палки в колёса советско-германскому сотрудничеству ещё во времена Веймарской Германии, но особенно – после 1933 года. Автор мертворождённой идеи «коллективной безопасности».


[Закрыть] их обхаживает и собачится с немцами. Развел в Наркоминделе Биробиджан и сам Биробиджан[96]96
  Столица Еврейской автономной области.


[Закрыть]. Как бы это дело прекратить[97]97
  Роль Л.П. Берии в разумном изменении курса внешней политики СССР весной и летом 1939 года остаётся неясной, хотя можно предполагать, что она подспудно была велика. Вот почему фраза «Как бы это дело прекратить» очень интересна и интригует, особенно в свете того, что Анна Ларина-Бухарина вспоминала, что во время разговора с ней в декабре 1938 года Берия особенно интересовался связями Н.И. Бухарина и М.М. Литвинова и вообще расспрашивал её о Литвинове.


[Закрыть]. С немцами можно договориться, а с англичанами – [нет]. Тут надо подумать. Мне кажется, Коба тоже так начинает думать. На съезде он высказался больше в пользу немцев[98]98
  На съезде Сталин жёстко говорил о западных странах как о «поджигателях войны между Россией и Германией», о том, что капитал готовит и приближает мировую войну и не прочь «поднять ярость Советского Союза против Германии и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований (выделение жирным шрифтом моё. – С.К.)».


[Закрыть]. Гитлер не дурак, поймёт.

10/IV-39

Фриновский обещал рассказать всю правду, сказал, все напишу своей рукой, и допрашивать не надо. Сам напишу.

Посмотрим. Долго мы c Михаилом говорили, вижу, что осознал. Поздно, Михаил. Цапались мы как товарищи, а теперь извини, сам ты себя довел до того, что враг. Эх, дураки! Сам теперь говорит: «Был человек, стал г…вно». Зачем?

Николай[99]99
  Н.И. Ежов.


[Закрыть] тоже арестован. Пока Фриновский не напишет свои показания, говорить с Николаем не буду. Дагин раскрыл много и другие тоже, но посмотрим, как Николай себя поведет. Допрашивать будет Богдан[100]100
  Б.З. Кобулов, тогда начальник Следственной части НКВД СССР.


[Закрыть].

Решено судить вскрытых троцкистов, правых и вредителей[101]101
  8 апреля 1939 года Политбюро приняло Постановление о передаче в Военную коллегию Верховного суда СССР дел «на активных участников контрреволюционных, правотроцкистской, заговорщицкой и шпионской организаций» для рассмотрения в соответствии с законом от 1 декабря 1934 года «в количестве 931 человека». Было решено в отношении 198 руководящих участников этих организаций применить ВМН, а остальных 733 обвиняемых приговорить к заключению в лагерь на срок не менее 15 лет каждого.


[Закрыть]. Этих вскрыли. А сколько еще их по углам?

13/IV-39

Хреново. Окончательно ясно, что Николай – враг.

Комментарий Сергея Кремлёва

Хотя объём репрессий уже с начала 1939 года резко снизился и начался возвратный реабилитационный процесс, это, конечно, не означало, что отпала объективная необходимость в подавлении разоблачаемых врагов государства. Необходимость имелась постольку, поскольку имелись враги.

Вернёмся немного назад – в 1937 год и кратко остановимся на причинах массовых репрессий.

Враги страны имелись в верхах, потому что значительная часть советской элиты не выдержала испытания ситуацией «из грязи в князи» и с годами погрязла вместо дела в политиканстве и заговорах.

Враги нового строя имелись и в низах, в массах. Это были и «бывшие», в том числе – из среднего класса и т. п., и простые люди, не понимавшие, что основные перемены в стране совершаются во имя если не их ближайшего благоденствия, то уж точно – во имя благоденствия их детей.

То есть репрессии были необходимы. При этом наиболее деятельную антиобщественную часть как верхов, так и низов необходимо было устранить из жизни общества физически.

Во-первых, антисталинские верхи даже в той их части, которая происходила из «старых большевиков», были не такими уж и старыми. Например, Авелю Енукидзе (в партии с 1898 года) в год расстрела было 60 лет, Постышеву (в партии с 1904 года) – 52 года, Чубарю (в партии с 1907 года) – 48 лет. Что уж говорить о членах партии с 1917 года! Многим из них, доросшим до высоких постов и на этих постах переродившимся, не было в 1937 году и сорока лет.

Просто снятые со своих постов, просто лишённые власти, бывшие «верхи» тут же начали бы за неё бороться любыми способами. Опыт-то имелся.

«Низовые» активные антисоветчики тоже были не стары, но перевоспитать их убеждением, словом было уже невозможно.

Масштабы расстрелов в 1937–1938 годах ныне серьёзно преувеличены, но вряд ли они составляют число менее 200–250 тысяч человек, включая как низовой слой репрессированных, так и верхи.

Представим себе – что было бы, если бы несколько десятков тысяч репрессированных бывших руководителей не расстреляли, а направили в лагеря? И если бы не было расстреляно 100–200 тысяч низовых антисоветчиков…

Возьмём бывшие верхи… Это ведь была очень опасная компания, имеющая опыт подпольной работы, Гражданской войны, локальных конфликтов, а также опыт организационной и агитационной работы. Соединившись с не расстрелянной, а просто направленной в лагеря наиболее активной частью антисоветской массы числом в сотню-другую тысяч человек, эти бывшие верхи в сочетании с заключёнными из низов дали бы такую взрывчатую смесь, что под угрозой оказалось бы само существование СССР.

В реальном масштабе времени это понимали и сами репрессированные, и, естественно, Сталин и сталинское Политбюро. Сталин, конечно же, не мог допустить возможности дестабилизации обстановки в стране, да ещё и в условиях вполне реальной внешней агрессии, возможно – польской, возможно – польско-германской, возможно – японской, возможно – общеевропейской под рукой Антанты.

Тогда жертвы мы считали бы на большие миллионы!

Вот почему в 1937–1938 годах было так много «расстрельных» приговоров – этого требовала суровая историческая реальность тех дней.

Полные своды протоколов допросов арестованных в 1937, 1938 и 1939 годах высокопоставленных деятелей ВКП(б), НКВД, РККА и промышленности, в том числе, например, показания Евдокимова, Дагина, Фриновского, не говоря уже о Ежове, Ягоде, не обнародованы по сей день. Нет полной картины и по следственным делам тех лет в «низах».

Рассекречены крохи.

Но, как по капле морской воды можно судить о солёности всего моря, так и крохи правды о тех годах позволяют представить их картину если не во всей полноте, то достаточно объективно. И становится понятно, что арестованные и расстрелянные были действительно виновны в том, в чём их обвиняли. Даже, в большинстве своём, в низах.

Ясно видно и то, что историческая и нравственная правота – безусловно за Сталиным и Берией.

Ведь те, кого пришлось арестовывать Берии и кого пришлось осуждать на смерть Сталину, долгое время были их товарищами по общему государственному делу. И эти бывшие товарищи, скатившиеся до интриг и прямого предательства, в своё время не так уж мало сделали для успеха той борьбы за новую Державу, участниками которой были Сталин и Берия.

Но если Сталину и Берии предстояли ещё годы великих трудов и побед, то для Ежова, Фриновского и их подельников всё было позади. И такую судьбу они уготовили себе сами. Скажем, 4 августа 1939 года Ежов на допросе говорил интересные вещи, а именно:

«Первые результаты операции для нас, заговорщиков, были совершенно неожиданны. Они не только не создали недовольства карательной политикой советской власти среди населения, а наоборот вызвали большой политический подъем, в особенности в деревне. Наблюдались массовые случаи, когда сами колхозники приходили в УНКВД и райотделения УНКВД с требованием ареста того или иного беглого кулака, белогвардейца, торговца и проч.

В городах резко сократилось воровство, поножовщина и хулиганство, от которых особенно страдали рабочие районы.

Было совершенно очевидно, что ЦК ВКП(б) правильно и своевременно решил провести это мероприятие…»

То есть всё начиналось разумно. В стране действительно имелось немало антиобщественных элементов, способных на активные действия в случае обострения ситуации или внешней интервенции. За партии крупного капитала на выборах в Учредительное собрание голосовало примерно 17 % избирателей. Эта цифра не может быть принята как представительная потому, что в выборах в октябре 1917 года (к слову, они прошли уже после Октябрьской революции и при поддержке новой власти) смогли принять участие не все, особенно в сельской местности. К тому же через двадцать лет многие антисоветски настроенные граждане или умерли от естественных причин (возраст), или эмигрировали. Тем не менее если предположить, что активно антисоветски было настроено всего 3–4 % населения, то при взрослом населении СССР к 1937 году примерно в 120 миллионов человек размер потенциальной «пятой колонны» мог достигать 4–5 миллионов человек. Но, даже по раздутым данным хрущёвцев и всех последующих фальсификаторов истории, в 1937–1938 годах было репрессировано не более 2 миллионов человек.

Сколько из них пострадало невинно? Не имея возможности подробно вдаваться в анализ этой стороны дела, всё же замечу, во-первых, что общее число репрессированных в 1937–1938 годах ниже, возможно, вдвое и даже более того, чем это обычно утверждается. Во-вторых, действительно невинные жертвы 1937–1938 годов вряд ли составляют больше трети от общего числа репрессированных. Это тоже немало, но тому есть свои причины. Некоторые из них вскрылись во время следствия по делу Ежова, но об этом чуть позже.

Сама же репрессивная операция в условиях возможной близкой внешней агрессии против СССР была необходима. При этом наиболее активно проявившие себя социально опасные элементы (кулаки, бывшие белогвардейцы и белобандиты, участники карательных отрядов, полицейские, уголовники-рецидивисты и т. п.) состояли на оперативном учёте в местных органах ОГПУ – НКВД. Так что первый репрессивный удар пришёлся почти полностью на безусловно виновных – в пределах первоначально определённых «лимитов», цифры которых были взяты не с потолка, а по данным, повторяю, оперативного учёта.

Далее… Вопреки установившемуся мнению, во многих регионах арестованные осуждались не «на конвейере», а после следствия, длившегося иногда месяцами. В ходе следствия, вне сомнения, вскрывались дополнительные фигуранты, поэтому значительное число репрессированных и во второй волне было осуждено, в том числе к ВМН, не без оснований.

Однако на объективный процесс «зачистки» страны наложились сознательные провокационные действия той части руководства НКВД, которая имела отношение к заговорам и преследовала цели дискредитации советской власти и Сталина. «Технология» таких действий хорошо видна из следующей части показаний Ежова от 4 августа 1939 года:

«…Ответ: Когда были исчерпаны в областях установленные для них так называемые «лимиты» по репрессии бывших кулаков, белогвардейцев, к.-р. духовенства и уголовников, мы – заговорщики и я… вновь поставили перед правительством вопрос о том, чтобы продлить массовые операции…

В доказательство целесообразности продолжения массовых операций мы приводили крайнюю засоренность этого рода элементами колхозов в деревне, фабрик и заводов в городах, подчеркивая заинтересованность и сочувствие к этой мере трудящихся города и деревни.

<…>

Вопрос: Вы что же, обманули правительство?

Ответ: Продолжить массовую операцию и увеличить контингент репрессируемых безусловно было необходимо.

Меру эту, однако, надо было растянуть в сроках и наладить действительный и правильный учёт с тем, чтобы, подготовившись, нанести удар по организующей, наиболее опасной верхушке контрреволюционных элементов…

…В этом смысле мы правительство, конечно, обманывали самым наглым образом…»

Ежов далее пояснял свои слова более конкретно, говоря и вот что:

«По словам Фриновского (выезжавшего в Дальневосточный край. – С.К.), продолженная нами массовая операция пришлась как нельзя кстати. Создав впечатление широкого разгрома антисоветских элементов в ДВК, ему удалось на деле удачно использовать массовую операцию для того, чтобы сохранить более руководящие и активные кадры контрреволюции и заговорщиков. Сосредоточив весь удар… на пассивных деклассированных элементах, Фриновский, с одной стороны, вызвал законное недовольство среди населения многих районов ДВК и, с другой стороны, сохранил организованные и активные кадры контрреволюции. Особенно он хвастал тем, что с формальной стороны к проведенной им операции никак не придерешься. Он погромил колчаковцев, каппелевцев и семеновцев (то есть тех, кто служил в войсках Колчака, Каппеля и атамана Семёнова. – С.К.), которые, однако, в большинстве своем были старики… Фриновский шутя так и называл операцию в ДВК – стариковской…»

Это не выдумано допрашивавшим в тот день Ежова старшим лейтенантом ГБ Эсауловым (позднее, в 1944–1947 годах он был заместителем наркома НКГБ СССР), а записано им со слов самого Ежова. Собственно, Эсаулов по малости тогдашнего своего служебного положения не смог бы выдумать ничего похожего на протокол допроса Ежова от 4 августа 1939 года, даже если бы очень захотел.

Почему ранее вполне честно служившие советской власти люди с какого-то момента пошли на измену? Ответ очевиден – не по изначальной ненависти к этой власти, как это было у «бывших», а исключительно по слабости гражданского духа и дефектности нравственных качеств. Говорят: «Коготок увяз, всей птичке пропасть». Вот и у них всё начиналось с «коготка».

На допросе 26 апреля 1939 года (его протокол ныне рассекречен) Ежов объяснил одну из непосредственных причин того, почему он был склонен пойти в ноябре 1938 года на решительные действия: «…окончательно понял, что партия мне не верит и приближается момент моего разоблачения». После того как сорвались планы путча 7 ноября, Ежов решил лично подготовить террориста-смертника, и вот как он об этом рассказывал:

«Ответ: Теперь я решил лично подготовить человека, способного на осуществление террористического акта.

Вопрос: Кого же вы привлекали для этих целей?

Ответ: ЛАЗЕБНОГО (р. 1902, арестован 29.04.39, расстрелян 22.01.40. – С.К.), бывшего чекиста, начальника портового управления Наркомвода.

Я знал, что на ЛАЗЕБНОГО имеются показания о его причастности к антисоветской работе, и решил использовать это обстоятельство для вербовки ЛАЗЕБНОГО.

В одну из встреч в моем служебном кабинете в Наркомводе я сообщил ЛАЗЕБНОМУ: «Выхода у Вас нет, вам все равно погибать, но зато, пожертвовав собой, вы можете спасти большую группу людей». На соответствующие расспросы ЛАЗЕБНОГО я сообщил ему о том, что убийство СТАЛИНА спасет положение в стране. ЛАЗЕБНЫЙ дал свое согласие.

Вопрос: Какое вы имели основание повести с ЛАЗЕБНЫМ столь откровенный разговор?

Ответ: Вообще ЛАЗЕБНЫЙ за последнее время ходил как в воду опущенный, находился в состоянии безнадежности и не раз высказывал мысль о самоубийстве. Поэтому мое предложение он принял без колебаний. ЛАЗЕБНЫЙ согласился даже с тем, чтобы после осуществления террористического акта на месте преступления кончить самоубийством…»

Не верится? Но проводившие допрос Кобулов и Шварцман, хотя их сейчас и представляют «кровавыми мясниками Берии», уж во всяком случае талантами Фёдора Достоевского и Льва Толстого не обладали, как и старший следователь Сергиенко, который вёл протокол допроса.

Впрочем, это была уже конечная стадия падения Ежова. Об одной из промежуточных рассказал племянник Ежова Анатолий Бабулин на допросе 18 апреля 1939 года. Приведу лишь одно место из протокола:

«В конце ноября ЕЖОВ… окончательно опустился – стал пить запоем и развратничать… ЕЖОВ был сильно озлоблен снятием его с работы в Наркомвнуделе и в моем присутствии неоднократно ругал и поносил И.В. СТАЛИНА и В.М. МОЛОТОВА похабной уличной бранью…

Я припоминаю еще такой факт. Когда в январе 1939 г. ЕЖОВУ решением СНК был объявлен выговор… – он ответил на это отборной руганью по адресу МОЛОТОВА,

В декабре 1938 г., когда была создана комиссия для сдачи дел Наркомвнудела, ЕЖОВ систематически уклонялся от участия в работе комиссии, звонил по телефону в ЦК и Л.П. БЕРИЯ, заявляя, что он болен… каждый раз, когда надо было выезжать на заседание комиссии, нервничал, ругался похабной бранью, оттягивал выезд и в конце концов оставался дома, отдавая все свободное время пьянству и разврату с разными женщинами легкого поведения (Бабулин назвал конкретно трёх. – С.К.)…

ЕЖОВ… ходил по комнатам, пил и нецензурно ругался по адресу И.В. СТАЛИНА, В.М. МОЛОТОВА и Политбюро ЦК ВКП(б)…»

Было бы естественным, если бы невиновный человек, оскорблённый подозрениями и несправедливостью, в критической ситуации часами бродил бы по лесу, сидел бы на берегу с удочкой, гулял бы с дочкой, просто отсыпался бы за много лет недосыпа. А Ежов блудил, хотя, как говорят, перед смертью не надышишься.

Берия не был склонен к спиртному, зато любил литературу, живопись, музыку, рыбалку, уху, хорошую компанию, хотя всё это выпадало на долю Берии очень редко, а в годы войны он этого просто не мог себе позволить. На даче он мог часами резаться в волейбол по выходным. Ежов и на вершинах власти был склонен к пьянкам и «бабам». Да, на протяжении многих лет он много работал. Но при этом он любил себя в Державе, а не Державу в себе. У Сталина и Берии с этим всё обстояло «с точностью до наоборот» – их самым главным искренним увлечением было строительство новой могучей и свободной Державы.

Между прочим, если бы показания Бабулина были сфальсифицированы «в застенках Берии», то допрашивавший племянника Ежова капитан ГБ Влодзимирский (ещё один, по «мемориальным» уверениям, «мясник Берии», расстрелянный по «делу Берии» 23 декабря 1953 года) непременно включил бы в текст протокола заявление о том, что Ежов-де и тов. Берию крыл похабной бранью. Ан нет. И это лишний раз доказывает подлинность показаний Бабулина.

17/IV-39

Наконец взяли Успенского[102]102
  А.И. Успенский, бывший нарком НКВД УССР, с середины ноября 1938 года перешел на нелегальное положение. В последнее время перед арестом он скрывался в Миассе в Челябинской области под фамилией Шмашсковский.


[Закрыть]. Коба доволен. Попросил о награждении ребят, он сказал, давай представления, наградим[103]103
  За участие в розыске и аресте Успенского три сотрудника НКВД получили орден Красного Знамени, три – Красной Звезды, четыре – орден «Знак Почёта». Двадцать пять человек за участие в розыске Успенского были награждены знаками «Почётный чекист», внеочередным присвоением специального звания, боевым оружием и денежной премией.


[Закрыть].

Хорошо награждать. Хуже когда приходится раздалбывать. А приходится.

3/V-39

Наконец Коба решил навести порядок в Наркоминделе. Наша линия сработала[104]104
  См. комментарий ниже.


[Закрыть]. Литвинова снимает к чёртовой матери. На НКИД ставит Вячеслава[105]105
  5 мая 1939 года нарком иностранных дел «Максим» (Меер) «Максимович» (Мовшевич) Литвинов (Валлах) был заменён Вячеславом Михайловичем Молотовым, сохранившим также пост Председателя СНК СССР. Бывший премьер-министр Франции и личный друг Литвинова Эдуард Эррио тогда публично заявил: «Ушёл последний великий друг коллективной безопасности». Что ж, этой «морковкой», подвешенной перед носом Литвинова, «демократический» Запад несколько лет небезуспешно направлял НКИД СССР в нужном для этого Запада направлении.


[Закрыть], я отдаю туда Деканозова[106]106
  Деканозов Владимир Георгиевич (1898–1953), многолетний соратник Л.П. Берии, знакомый с ним еще по подпольной работе в 1918 г. в Баку. Занимал руководящие посты в партийных органах и органах государственной безопасности, после назначения Л.П. Берии наркомом НКВД СССР вызван в Москву, со 2 декабря 1938 года комиссар ГБ 2-го ранга, принимал активное участие в реформировании НКВД СССР. 4 мая 1939 года был назначен заместителем наркома иностранных дел СССР. В 1953 году был арестован по «делу Берии» и 23 декабря 1953 года расстрелян.


[Закрыть]. Жалко, Владимир мне нужен в Наркомвнуделе. Но Молотову он тоже нужен. И у меня теперь свой парень в Наркоминделе. Пригодится.

Литвинов себя полнстью (так в тексте. – С.К.) изжил. А может и хуже, но он хитрый еврей, осторожный. Половина полпредов была в заговорах, а на Литвинова показаний нет. Коба его ценит, называет Папашей, а теперь кончился Папаша. Папаша, да не наша.

Сейчас надо активизировать немецкую линию. И по линии Наркоминдела тоже активизировать. Коба прав, Мерекалов[107]107
  Мерекалов Алексей Федорович, полномочный представитель (посол) СССР в Германии (см. комментарий ниже).


[Закрыть] не та фигура. Надо все провести через Астахова[108]108
  Астахов Георгий Александрович, временный поверенный в делах СССР в Германии (см. комментарий ниже).


[Закрыть].

Остальные линии надо активизировать тоже, потому что сейчас важно знать, как складываются реально дела везде. Литвинов вел дружбу с Англией и Францией, с немцами гадил. Теперь будет смена курса, надо наладить отношения с немцами. Дело с ними иметь можно. Если мы с ними договоримся, то воевать с ними не придется, а поляки сами не сунутся.

С немцами дело иметь можно, я помню их по Баку. Нос дерут, но дело ведут более менее честно. Англичане, те другое дело. По виду джентельмен (так в тексте. – С.К.) а на самом деле заср…нец, палец в рот не клади. Немцы честнее. Потом с немцами у нас крепко установлены отношения по Экономике, оборот большой. Нам идут машины, им зерно и нефть, им это надо. И нам надо.

Немцы ведут самостоятельную политику, а Англия оглядывается на Америку. Франция вообще не в счет. Коба правильно решил, что с немцами надо попробовать договориться. Рано нам воевать. А лучше вообще не воевать.

Комментарий Сергея Кремлёва

Запись от 3 мая 1939 года, как и запись от 31 марта 1939 года, очень интересны. Они позволяют предполагать, что роль Берии в отстранении Литвинова и в повороте СССР в сторону разумной германской политики более велика, чем это сегодня представляется. Крайне интригует и упоминание Берией имени Георгия Астахова, нашего временного поверенного в делах в Германии в период подготовки Пакта от 23 августа 1939 года и до конца 1939 года.

Но вначале – кратко о тогдашней ситуации… В первое время после прихода нацистов к власти полпредом в Германии был Лев Хинчук. Затем его в 1934 году сменил Яков Суриц – еврей, у немцев, правда, аллергии не вызывавший по причине ума и такта. В 1937 году Сурица перевели в Париж, а в Берлине до весны 1938 года обязанности временного поверенного в делах исполнял советник Астахов. Лишь в апреле 1938 года в Германию назначается полноценный полпред – Алексей Федорович Мерекалов, фигура в нашей истории не прояснённая, как и фигура самого Георгия Александровича Астахова.

Наши отношения с Германией к 1939 году характеризовались очень большим объёмом экономического сотрудничества и крайне плохими политическими отношениями. Для того чтобы максимально осложнить эти отношения, очень постарался Макс Литвинов-Валлах.

Новый полпред Мерекалов был не дипломатом, а заместителем наркома внешней торговли Микояна. То есть он не был «кадром» Литвинова, зато был человеком Микояна, всегда имевшего с немцами хорошие отношения.

Мерекалову о его назначении по прямому указанию Сталина сообщил Председатель Совнаркома Молотов, вызвав того к себе на дачу в воскресенье 12 апреля 1938 года.

Мерекалов отказывался – языка, мол, не знаю, обстановки в Германии не знаю, тут нужен опытный дипломат. Однако в понедельник его вызвали на заседание Политбюро, и Сталин уже лично заявил Мерекалову, что верит в успешное выполнение его задач в Германии. Однако любопытно то, что задач у Мерекалова долгое время не было – он мало выезжал из полпредства, ограничив свои контакты до минимума.

В своей книге «Кремлёвский визит фюрера» я уже писал, что, по моему убеждению, Сталин поставил перед почти бездействующим полпредом три задачи. Во-первых, присутствовать в Берлине, находясь в «дежурном» режиме. Во-вторых, быть достойным личного доверия Сталина. В-третьих, самим фактом своего «внешнеторгового» происхождения показывать немцам, что СССР заинтересован в экономических связях с рейхом, с одной стороны, а с другой, что Мерекалов – это фигура не «литвиновская».

Мерекалов сидел в Берлине, а европейская ситуация развивалась так, что всё более выявлялась глупость политики Литвинова. И только когда Сталин – очевидно, не без информации Берии о фактическом состоянии дел в тайной европейской политике и умонастроениях немцев – решил начать берлинские зондажи, пришло время Мерекалова.

17 апреля 1939 года он встретился со статс-секретарем МИД рейха Вайцзеккером. Собственно, это была лишь вторая их встреча (первая состоялась в аусамте 6 июля 1938 года перед вручением Мерекаловым верительных грамот). Формально основная тема разговора касалась вопроса второстепенного – улаживания проблемы поставок в СССР зениток, заказанных нами на заводах «Шкода» тогда, когда ещё существовала Чехословакия. Однако это было, как я полагаю, прикрытием для иной, главной задачи, поставленной полпреду не Литвиновым, а Сталиным.

Так или иначе, полпред, с которым на дипломатическом приеме 12 января 39-го года Гитлер демонстративно любезно беседовал несколько минут, теперь уже в аусамте спросил у Вайцзеккера прямо: «Что вы действительно думаете о германо-русских отношениях?»

Скорее всего, для того чтобы в нужное время задать этот вопрос, Мерекалов и был направлен в Германию.

Точнее, задать-то вопрос мог кто угодно. Но далеко не кому угодно Сталин мог поручить задать такой вопрос без опасения, что это станет известно тому, кому не надо.

На следующий день, 18 апреля 1939 года, Мерекалов отправил шифровку в НКИД, но это была тоже, как я понимаю, мера прикрытия. Зачем ему было отправлять в Москву 18 апреля шифровку с докладом о встрече 17 апреля, если уже 18 апреля Мерекалов уехал в Москву вместе с военным атташе? Нет, шифровку в НКИД Мерекалов направил явно «для отчета», а уехал он в Москву по вызову не Литвинова, а того, кто его в Берлин и направлял, то есть Сталина.

19 апреля был вызван в Москву и наш полпред в Лондоне Майский. Полпреды ехали на совещание в Политбюро, собираемое для обсуждения вопроса о реальности тройственного англо-франко-советского пакта «взаимопомощи». Это совещание, проходившее в Кремле 21 апреля 1939 года, кое-что расставило для Сталина на свои места, а заодно фактически поставило крест на Литвинове и его политике – 5 мая Литвинов был снят.

За два дня до этого, 3 мая 1939 года, было принято следующее Постановление Политбюро:

«Поручить тт. Берия (председатель), Маленкову, Деканозову и Чечулину навести порядок в аппарате НКИД, выяснить дефекты в его структуре, особенно в секретной его части, и ежедневно докладывать о результатах своей работы тт. Молотову и Сталину».

Скорее всего, это было не началом, а завершающей стадией разборок с «литвиновским» НКИД. За два дня (от 3 мая до 5 мая) принять те кардинальные решения, которые были приняты уже в ближайшие дни, было невозможно. Значит, до этого была проведена немалая работа, и проведена именно Берией и Деканозовым (Маленков должен был не столько разбираться с «литвиновскими» кадрами, сколько обеспечить новыми кадрами Молотова).

Однако Берия и Деканозов решали не с бухты-барахты. Не будучи дипломатами, они к тому времени вполне могли оценить уровень того или иного работника НКИД и качество работы самого Литвинова, потому что оба были неплохо осведомлены о реальных позициях тех или иных стран мира по отношению друг к другу и к СССР. Дело в том, что разведка НКВД имела в среде белой эмиграции прекрасных осведомителей. А руководство организованной белой эмиграции знало многое о тайных деталях текущей мировой политики и действиях дипломатов разных стран уже потому, что почти все бывшие высокопоставленные царские дипломаты и в эмиграции сохранили хорошие живые связи со своими коллегами из дипломатических ведомств Европы. Агентурные же сообщения из Парижа, Лондона, Софии, Праги и других европейских столиц регулярно укладывались на стол как Берии, так и Деканозову. Это была хотя и заочная, но хорошая школа практической дипломатии, а в результате Берия и Деканозов были осведомлены о сути происходящего даже, пожалуй, лучше «штатных» советских дипломатов, поскольку, в отличие от дипломатов, пользовались точными, а не дипломатически камуфлированными сведениями из стана врага.

Назначение Молотова не означало автоматического поворота в сторону Германии, но вполне предполагало его. Мерекалов же после совещания в конце апреля в Берлин уже не вернулся, и его в качестве временного поверенного в делах заменил на самые жаркие (как в метеорологическом, так и политическом отношении) месяцы 1939 года Астахов. Для того «свободного полёта», который предстояло совершить теперь советскому представителю в Берлине, Астахов подходил очень хорошо.

Георгий Александрович Астахов, из казаков-дворян, знакомец Михаила Шолохова, родился в 1897 году в Киеве, а умер в заключении в 1942 году в Усть-Вымском исправительно-трудовом лагере. Фигура эта, с одной стороны, скорее прозрачная, но с другой, как я уже говорил, не прояснённая. Прозрачен он в том отношении, что был несомненным идеалистом – это видно даже по его фотографиям. Уже после его ареста в 1940 году его жена Наталья писала в НКВД: «Он принадлежит к породе чудаков, которые встречаются иногда среди людей науки; он и был бы, вероятно, незаурядным ученым по восточным вопросам, если бы все сложилось иначе. У него ясный, светлый ум, большая внутренняя дисциплинированность и, наряду с этим, какая-то несуразность, нескладность в повседневных делах… Астахов…исключительно честный, органически неспособный обмануть то доверие, которое ему оказывалось…»

Жена спасала мужа и, пожалуй, несколько преувеличила его житейскую «несуразность». Во всяком случае, письма Астахова в НКИД и записи в его служебном дневнике обнаруживают очень трезвый ум. Однако Астахов действительно был противоречив. Будущий известный «невозвращенец» Григорий Беседовский, работавший в 20-е годы вместе с Астаховым в полпредстве в Японии, в своей книге, изданной после бегства на Запад, сообщает об Астахове интересные сведения:

«…он был чрезвычайно нервный человек, временами стоявший на грани нормальности. Он очень интересовался Японией, изучил японский язык… В своих взглядах на советскую дальневосточную политику Астахов… полностью разделял линию Коппа (Копп Виктор Леонтьевич (1880–1930), известный революционер, в 1925–1927 гг. полпред в Японии. – С.К.) и не стесняясь критиковал Карахана (Караханян Лев Михайлович (1889–1937), известный революционер, в 1923–1927 гг. полпред в Китае. – С.К.) и Политбюро».

Здесь просматривается натура, которая, может быть, и не способна обманывать, но вот обманываться и запутываться…

Впрочем, об этом – позднее.

После окончания гимназии в Новочеркасске в 1915 году Астахов учился на романо-германском факультете Московского университета, в 1917 году стал большевиком, принимал участие в Гражданской войне на Кавказе. Был редактором владикавказской газеты «Коммунист», затем – заведующим отделом печати в советском полпредстве в Тифлисе в меньшевистской Грузии. Вот тогда, «под крышей» у полпреда Кирова Астахов мог впервые познакомиться (и скорее всего познакомился) с молодым Берией, который был младше Астахова всего на два года.

Затем Астахов работал в Турции, в Японии, в Англии. В 1928 году он от имени СССР подписал в Сане советско-йеменский договор о дружбе и торговле – первый наш договор с арабской страной. СССР признавал независимость Йемена в те же дни, когда Англия широко практиковала бомбардировку йеменских городов и сёл.

В 1935–1936 годах Астахов был уполномоченным НКИД СССР в Закавказской Федерации. И вот уж тут-то он с первым секретарём Закавказского крайкома партии Л.П. Берией не познакомиться не мог никак. В 1936–1937 годах Астахов заведовал Отделом печати НКИД СССР, а потом уехал в Берлин советником полпредства.

Так вот, летом 1939 года именно он выполнил в Берлине тонкую подготовительную работу по взаимному разворачиванию СССР и Германии с встречных и потенциально боевых курсов на параллельный курс сотрудничества. Причём опубликованная переписка Астахова с Москвой и Москвы с Астаховым оставляет впечатление неполноты, зато создаёт ощущение того, что, кроме инструкций по линии НКИД, Астахов имел и другие инструкции – не противоречащие нкидовским инструкциям Молотова (фактически – Сталина), а дополняющие их. Дополнить же инструкции и информацию НКИД могло только одно ведомство – НКВД Берии. Конечно же, эти дополнительные инструкции тоже исходили от Сталина, но передавались они через Берию.

26 июля 1939 года состоялся знаменитый ужин в «эксклюзивном» ресторане «Эвест» Астахова и нового заместителя торгового представителя СССР Евгения Бабарина с заведующим восточноевропейской референтурой Отдела экономической политики аусамта (МИД) Германии Карлом Шнурре (фигурой, к слову, весьма незаурядной).

С этого момента события начали убыстряться и убыстряться.

2 августа 1939 года Политбюро рассмотрело вопрос о составе делегации СССР для участия в переговорах с военными миссиями Англии и Франции в Москве (главой делегации был назначен К.Е. Ворошилов).