Текст книги "Единорог Эвдорика"

Джонни протянул ему лапу.

* * *

«Дарфи Холл» загорелся через две ночи. Вот уже сорок лет в университете шли дискуссии, стоит ли сносить это одновременно и уродливое, и бесполезное здание. Некоторое время оно пустовало, только в подвале располагалась контора казначея.

Около десяти часов вечера кто-то из студентов заметил пляшущие по крыше язычки пламени. Не следует винить Нью-Хэвенскую пожарную команду в том, что пламя распространялось с такой скоростью, словно здание было пропитано керосином. Когда они прибыли, сопровождаемые примерно тысячью зрителей, весь центр здания уже горел, издавая рев и треск. Какой-то ассистент храбро бросился внутрь и вернулся с охапкой бумаг, которые, как потом выяснилось, оказались кучей никому не нужных экзаменационных бланков. Пожарные залили горящее крыло таким количеством воды, что его с лихвой хватило бы погасить Везувий. Некоторые из них взобрались по пожарным лестницам на крышу и стали пробивать в ней дыры.

Казалось, что вода не справляется с огнем, и пожарные вызвали подкрепление, развернули новые шланги и пустили еще больше воды. Толпа студентов принялась скандировать:

– Раз, два – за пожарных! Три, четыре – за огонь! Давай, лей, ребята! Держись, пожар!

Джонни Блэк наткнулся на Брюса Инглхарта, бродившего в толпе с блокнотом и карандашом, пытаясь раздобыть материала для нью-хэвенского «Курьера». Инглхарт поинтересовался у Джонни, не известно ли ему что-нибудь.

– Я жнаю только одно, – ответил Джонни. – Никохда рраньше не видел холодного пожжара.

Инглхарт посмотрел на Джонни, потом на горящий дом.

– Разрази меня гром! – воскликнул он. – Мы ведь даже здесь должны ощущать жар. Ей-ей, это холодный пожар. Думаешь, еще одна супернаучная шутка?

– Давай пошарим вокрух, – предложил Джонни.

Они повернулись к пожару спиной и принялись заглядывать за кусты и ограды на Элм-стрит.

– Эй! – крикнул Джонни. – Давай шуда, Бррюш!

В островке тени за кустом стоял профессор Айра Метьюэн, а рядом с ним – треножник с кинопроектором. Джонни мгновенно разобрался, что к чему.

Застигнутый врасплох профессор едва не рванул наутек.

– А, привет, Джонни, ты почему не спишь? Я тут только что нашел этот… э-э… этот проектор…

Джонни, недолго думая, пихнул проектор лапой. Метьюэн поймал его на лету, и гудение мотора смолкло. В то же мгновение исчезло и пламя. С места пожара все еще доносились рев и треск, но огня уже не было. Более того, на крыше, с которой продолжали стекать галлоны воды, не оказалось ни единой подпалины. Пожарные озирались с дурацким видом.

Пока зрачки у Джонни и Инглхарта еще расширялись, привыкая к внезапно наступившей темноте, Метьюэн исчез вместе с проектором. Они успели заметить, как он, с треножником на плече, промчался галопом по Колледж-стрит и исчез за углом. Они бросились вслед, за ними последовали несколько студентов, влекомых тем самым инстинктом, что заставляет собак преследовать автомобили.

Они увидели впереди Метьюэна, потеряли его, потом снова заметили. Инглхарт был толстоват для быстрого бега, а Джонни плохо видел в темноте. Джонни рванулся вперед, когда стало ясно, что Метьюэн направляется к старому особняку Фелпса, в котором жили несколько холостых преподавателей и сам Джонни. Все ушли из дома посмотреть на пожар. Метьюэн опередил Джонни на три прыжка и захлопнул дверь у него перед носом.

Джонни потоптался на крыльце, размышляя над тем, удастся ли пролезть через окно. Пока он думал, что-то случилось со ступеньками, и они стали скользкими, как зеркальный лед. Джонни покатился вниз, отмечая каждую ступеньку громким шлепком.

Джонни расстроенно поднялся. Так вот как обращается с ним единственный человек, которого он… Но ему пришло в голову, что, если Метьюэн действительно свихнулся, то у него нет права его обвинять.

* * *

Следом за ними к особняку явилось несколько студентов. Они толпились перед домом – до тех пор, пока земля не заскользила под их ногами, словно на них вдруг оказались невидимые роликовые коньки. Студенты пытались встать, падали всновь и соскальзывали все ниже, потому что улица имела небольшой уклон. Постепенно внизу образовалась куча-мала, и им осталось лишь отползти на четвереньках подальше и заняться ремонтом порванной одежды.

Вскоре подъехала полицейская машина и попыталась остановиться, но ни тормоза, ни выключенный мотор ей не помогли. Машину занесло, стукнуло о бордюр и по инерции протащило по улице за пределы скользкой зоны, где она замерла. Полицейский – и не какой-нибудь рядовой, а капитан – выскочил и атаковал особняк.

Он тоже упал и попытался двигаться на четвереньках, но, едва он отталкивался рукой или ногой, как они тут же проскальзывали. Это зрелище напомнило Джонни те усилия, с которыми червяки пытаются ползти по гладкому цементному полу обезьянника в зоопарке Централ-Парка.

Когда капитан полиции сдался и попробовал отступить, силы трения тут же вступили в свои права, но едва он поднялся, как вся его одежда ниже пояса, за исключением ботинок, мгновенно рухнула вниз и улеглась на асфальте кучкой ниток.

– Ей-богу! – воскликнул только что подошедший зоолог-англичанин. – Точь-в-точь одна из этрусских статуй!

– Эй, ты, – взревел капитан, обращаясь к Брюсу Инглхарту, – ради всего святого, дай мне скорее носовой платок!

– А что, холодно стало? – невинно поинтересовался Инглхарт.

– Нет, болван! Сам знаешь, для чего!

Инглхарт намекнул, что лучше будет использовать вместо передника форменный китель. Пока капитан завязывал на спине рукава, Инглхарт и Джонни изложили ему свою версию случившегося.

– М-м-да-а, – протянул капитан. – Мы ведь не хотим, чтобы кто-нибудь пострадал, а дом оказался поврежден. А вдруг у него есть чего похлеще, вроде лучей смерти.

– Не думаю, – сказал Джонни. – Он никому не врредит. Только шутит.

Несколько секунд капитан размышлял, не стоит ли позвонить в отделение и вызвать усиленный наряд, но мысль о славе, которой он покроет себя, в одиночку одолев опасного маньяка, оказалась слишком соблазнительной.

– Как же мы попадем внутрь, – сказал он, – если он может сделать все таким скользким?

Они задумались. Потом Джонни сказал:

– Можете вы рраздобыть одну иж дерревяшек с ррежиновой чашшкой на конце?

Капитан нахмурился. Джонни продемонстрировал нужные движения. Инглхарт просиял.

– А, ты имел в виду лучшего друга сантехника! Конечно. Ждите, я скоро. Попробуйте раздобыть ключ от входной двери.

* * *

Цитадель, в которой укрылся Метьюэн, штурмовали на четвереньках. Ползший в авангарде капитан прижал вантуз к нижней ступеньке крыльца. Если Метьюэн и смог уничтожить трение, то избавиться от атмосферного давления ему было не по силам. Резиновая чашка присасывалась, и полисмен подтягивал за собой Инглхарта и Джонни. Так, ступенька за ступенькой, они карабкались вверх. Наконец капитан намертво присосался к двери и втащил их всех за собой. Затем он вцепился в дверную ручку и открыл дверь ключом, одолженным у доктора Кука.

Возле окна стоял Метьюэн, скрючившись за аппаратом, похожим на теодолит. Он направил его в их сторону и что-то подкрутил. Капитан и Инглхарт, почувствовав, что к их ногам вернулось сцепление с полом, приготовились прыгнуть, но тут Метьюэн включил аппарат, и они полетели кувырком.

Оставшийся возле двери Джонни быстро нашел решение. Он лег, уперся ногами в дверную раму и оттолкнулся. Его тело мелькнуло по скользкому полу и обрушилось на Метьюэна и его аппарат.

Профессор прекратил сопротивление. Казалось, что все случившееся его лишь позабавило, несмотря на растущую на лбу шишку.

– Ну и настырные вы парни, – сказал он. – Кажется, вы собираетесь-таки засадить меня в сумасшедший дом. А я-то думал, что ты и ты, – он указал на Инглхарта и Джонни, – мои друзья. Впрочем, это все равно.

– Что вы сделали с моими штанами? – прорычал капитан.

– Да ничего особенного. Просто мой телелубрикатор нейтрализует межатомные связи на поверхности любого твердого тела, на которое падает его луч. Поэтому поверхность на глубину в несколько молекул переходит в состояние переохлажденной жидкости и остается такой, пока на ней сфокусирован луч. А раз предмет по всей поверхности становится жидкостью, то возникает прекрасная смазка.

– Но мои брюки…

– Состояли из ниток, которые удерживались вместе силами трения, разве не так? У меня много изобретений вроде этого. Например, мой тихоговоритель и объемный проектор способны…

– Так вот как вы устроили фальшивый пожар и то чудище, что насмерть перепугало всех за обедом? – прервал его Инглхарт. – С помощью объемного проектора?

– Да, конечно. Точнее, потребовались два проектора, расставленные под нужным углом, и фонограф с усилителем для звукового эффекта. Отлично вышло, а?

– Но зашем, – взвыл Джонни, – зашем вы это шделали? Хотите погубить швою каррьерру?

Метьюэн пожал плечами.

– Да кому она нужна? Чепуха, все чепуха. Ты бы понял, Джонни, будь ты в моем… э-э… положении. А теперь, джентльмены, куда вы собираетесь меня отправить? Где бы я ни оказался, я и там найду, чем поразвлечься.

* * *

Доктор Уэнделл Кук посетил Метьюэна на следующий день после его заключения в госпиталь Нью-Хэвена. В разговоре Метьюэн произвел впечатление вполне нормального человека и охотно признал, что все шутки – его рук дело. Он объяснил:

– Я окрасил ваши с Далримплом лица при помощи мощного игольчатого распылителя. Я его сам изобрел, восхитительная штучка. Умещается в ладони, а форсунка сделана в виде кольца, надеваемого на палец. Другим пальцем можно регулировать количество ацетона, подмешиваемого к воде с краской, это изменяет поверхностное натяжение раствора, а тем самым и положение точки, в которой струя разобьется на мельчайшие капельки. Я сделал так, чтобы струя распылялась перед самым вашим лицом. Ну и видик был у вас, Кук, особенно когда вы поняли, что у вас не все в порядке. Вы выглядели почти так же смешно, как и в тот день, когда я подменил ваши галоши своими с нарисованными ступнями. Знаете, вы всегда были надутым ослом.

Кук надул щеки и сдержался. В конце концов, этот бедняга – сумасшедший, а абсурдные выпады насчет Кука это лишь подтверждают.

– Завтра вечером Далримпл уезжает, – печально произнес Кук. – Он был весьма разозлен эпизодом с краской, а когда узнал, что вы теперь под наблюдением психиатров, то сказал, что ему здесь больше не для чего оставаться. Боюсь, что пожертвования нам не дождаться. До тех пор, пока вы не соберетесь и не расскажете, что с вами случилось и как вас вылечить.

Метьюэн рассмеялся.

– Соберусь? Уверяю вас, я сейчас целее, чем за всю свою жизнь. Но скажу, что со мной произошло, раз уж вы интересуетесь. Я ввел себе собственный препарат. Что же касается лечения, то я все равно бы ничего не сказал, даже если бы знал. Ни на что не променяю свое нынешнее состояние. Наконец-то я понял, что все на свете – ерунда, включая пожертвования. Теперь обо мне будут заботиться, а я займусь тем, что стану развлекаться так, как мне нравится.

* * *

Джонни весь день вертелся возле офиса Кука и перехватил президента, когда тот возвращался из госпиталя.

Кук рассказал Джонни обо всем и добавил:

– Кажется, он совершенно не способен отвечать за свои действия. Надо будет связаться с его сыном и оформить его опекуном. А заодно решить что-нибудь насчет тебя, Джонни.

Джонни очень не понравилось это «что-нибудь». Он знал, что, с точки зрения закона, он всего лишь прирученное дикое животное. То, что им чисто номинально владел Метьюэн, было его единственной защитой от любого, кому придет в голову застрелить его в охотничий сезон. К тому же он недолюбливал Ральфа Метьюэна. Ральф был весьма посредственным школьным учителем и не обладал ни научной проницательностью своего отца, ни его своеобразным юмором. Попади Джонни в его руки, тот в лучшем случае отправил бы его в зоопарк.

Он положил лапы на стол мисс Прескот и спросил:

– Эй, кррасавица, не позвонишь ли Бррюшу Ингррхаррту из «Куррьерра»?

– Джонни, – отозвалась секретарша президента, – ты становишься все нахальнее с каждым днем.

– Дуррное влияние штудентов. Так пожвонишь Бррюшу, пррелешть моя?

Мисс Прескот, которую вряд ли можно было назвать чей-то прелестью, набрала номер.

Когда Брюс Игнлхарт приехал в особняк Фелпса, он застал Джонни в ванной комнате. Джонни стоял под душем и извергал из себя душераздирающие звуки.

– Уааааааааа! – выл Джонни. – Хоооооооооо! Уррррррррр! Уаааааааааааааа!

– Что ты делаешь!? – завопил Инглхарт.

– Прринимаю душ, – отозвался Джонни. – Ууууууууууу!

– Ты что, заболел?

– Нет. Просто пою. Многие люди поют под душем, а шем я хуше? Иаааааааааа!

– Ради всего святого, перестань! Это звучит так, словно ты перерезаешь себе глотку. А для чего ты разбросал по полу банные полотенца?

– Шейчаш увидишшь.

Джонни вышел из ванной, плюхнулся на полотенца и начал по ним кататься. Более или менее обсохнув, он скомкал полотенца передними лапами и зашвырнул их в угол, потому что аккуратностью Джонни не отличался.

Он рассказал Инглхарту о ситуации, в которой оказался Метьюен.

– Пошлушай, Бррюш, – сказал он, – кашетса, я жнаю, как прривешти его в шувство, но ты долшен будешь мне помошшь.

– Согласен. Можешь на меня рассчитывать.

* * *

Хлоп!

Дежурный оторвался от газеты. Ни одна из кнопок вызова не светилась. Значит, никто из пациентов, вероятно, не требует внимания. Он стал читать дальше.

Хлоп!

Звук чем-то напоминал лопнувшую лампочку. Дежурный вздохнул, отложил газету и отправился в обход. Подойдя к палате номер 14, где обитал сумасшедший профессор, он почуял запах лимбургского сыра.

Хлоп!

Звук, несомненно, доносился из палаты 14. Дежурный заглянул внутрь.

Возле стены сидел Айра Метьюэн. Он держал странную конструкцию из стеклянного стержня и разнокалиберных проводов. На полу возле другой стены лежали кусочки сыра. Из тени в углу выполз таракан и шустро направился к лакомству. Метьюэн прицелился в него стеклянным стержнем и нажал на кнопку. Хлоп! Блеснула вспышка, и таракан исчез.

Метьюэн нацелил стержень на дежурного.

– Ни с места, сэр! Я Бак Роджерс, а это мой дезинтегратор!

– Эй, – слабым голосом выдавил дежурный.

Может, старый хрыч и псих, но после того, что стало с тараканом… Он захлопнул дверь и вызвал на подмогу санитаров.

Но сражаться с профессором не пришлось. Он небрежно бросил аппаратик на кровать и сказал:

– Если бы меня это хоть немного волновало, то я поднял бы скандал из-за тараканов в учреждении, которое называет себя госпиталем.

– Но я уверен, что у нас нет ни единого таракана, – запротестовал санитар.

– В таком случае, как вы назовете вот это? – мрачно вопросил Метьюэн, указав на бренные останки одной из своих жертв.

– Должно быть, их привлек с улицы запах сыра. Ф-фу! Джадсон, подметите пол. А что это такое, профессор?

Он взял в руки стеклянный стержень с прикрепленной к нему батарейкой от фонарика.

Метьюэн небрежно махнул рукой.

– Ничего особенного. Просто одно устройство, которое я изобрел. Если поместить чистое оптическое стекло в электромагнитное поле нужной интенсивности, то можно весьма сильно увеличить коэффициент преломления стекла. В результате проходящий по стержню свет замедляется настолько, что ему требуются недели, чтобы дойти до другого конца. Уловленный таким образом свет можно высвободить, создав вблизи стекла искру. Поэтому я просто кладу стержень на полдня на подоконник, чтобы он впитывал солнечный свет, и высвобождаю часть его, делая искру при помощи этой кнопки. Тем самым за очень малую долю секунды из переднего конца стержня вырывается световая энергия, накопленная за час. Естественно, когда луч встречает непрозрачную преграду, он поднимает ее температуру. Вот я и развлекался, заманивал сюда тараканов, а потом взрывал их. Можете это забрать, заряд полностью истощился.

Санитар нахмурился.

– Это опасное оружие. Мы не можем позволить вам так развлекаться.

– Да неужели? Мне, вообще-то, все равно, но учтите, что я остаюсь здесь только потому, что меня тут обслуживают. А выйти отсюда я смогу в любое время, как только захочу.

– Не сможете, профессор. Вы под постоянным наблюдением.

– Верно, сынок. И все же я смогу выбраться отсюда, когда мне захочется. Просто мне все равно, хочу я этого, или нет.

И Метьюэн принялся крутить ручку настройки стоявшего у кровати радиоприемника, не обращая на санитаров никакого внимания.

* * *

Ровно двенадцать часов спустя, в десять утра, палату Айры Метьюэна обнаружили пустой. Единственным намеком на разгадку его исчезновения оказался распотрошенный радиоприемник. Лампы, провода и конденсаторы небрежными кучками валялись на полу.

Полицейские машины Нью-Хэвена получили приказ разыскать высокого худого человека с седыми волосами и козлиной бородкой, возможно вооруженного лучами смерти, дезинтеграторами и прочими реальными или вымышленными видами оружия.

Несколько часов полиция с включенными сиренами прочесывала город. Наконец, смертельно опасный маньяк был обнаружен с газетой в руках на скамейке в скверике в трех кварталах от госпиталя. Он улыбнулся полисменам, даже не пытаясь сопротивляться, и взглянул на часы.

– Три часа сорок восемь минут. Неплохо, ребята, совсем неплохо, особенно если учесть, как тщательно я прятался.

Один из полицейских заметил, что карман профессора оттопыривается. В нем оказался еще один аппаратик, состоящий из мешанины проводов. Метьюэн пожал плечами.

– Мой гиперболический соленоид. Дает коническое магнитное поле и позволяет управлять железными предметами на расстоянии. Я вскрыл им замок двери перед лифтом.

Когда около четырех часов Брюс Инглхарт появился в госпитале, ему сказали, что Метьюэн спит. Брюс настолько удачно поднял скандал, что вскоре узнал, что Метьюэн проснулся и через несколько минут он сможет к нему пройти. Войдя в палату, он увидел облаченного в халат профессора.

– Привет, Брюс, – сказал Метьюэн. – Они завернули меня в мокрую простыню как египетскую мумию. Знаешь, я чуть не уснул, потому что здорово расслабился. Я сказал им, пусть делают со мной все, что им нравится. Кажется, мой побег их разозлил.

Инглхарт немного смутился.

– Да ты не волнуйся, – продолжил Метьюэн, – я никакой не сумасшедший. Просто я понял, что ничто на свете не имеет значения, включая всякие там пожертвования. А здесь я просто весело провожу время. Вот посмотришь, какой поднимется переполох, когда я снова удеру.

– Но разве вас не волнует будущее? – спросил Инглхарт. – Ведь вас могут перевести в Миддлтон, в обитую войлоком палату…

Метьюэн небрежно махнул рукой.

– А мне все равно. Я и там смогу развлечься.

– А что станет с Джонни, с пожертвованием Далримпла?

– Чихать я на них хотел.

В этот момент приоткрылась дверь и в палату заглянул санитар, дабы убедиться, что непредсказуемый пациент на месте. В госпитале не хватало служителей, и за профессором не могли установить постоянное наблюдение.

– Я вовсе не говорю, что не люблю Джонни, – сказал Метьюэн. – Но когда к тебе приходит реальное чувство пропорции, как это случилось со мной, то начинаешь понимать, что человечество – всего лишь пленочка плесени на поверхности слепленного из грязи шара, и что никакие усилия, за исключением питания, крыши над головой и развлечений, не стоят потраченной на них энергии. Первые два пункта мне пожелали обеспечить власти штата Коннектикут, а мне остается позаботиться о третьем. Что у тебя там такое?

Они правы, подумал Инглхарт, он стал научным гением с безответственностью ребенка. Повернувшись спиной к двери, репортер вынул из кармана семейную реликвию: большую плоскую серебряную фляжку, верно послужившую еще во времена знаменитого сухого закона. Она досталась ему в наследство от тети Марты, а сам он собирался завещать ее музею.

– Абрикосовый бренди, – прошептал он.

Джонни проконсультировал его о вкусах Метьюэна.

– Ну вот, Брюс, это уже нечто осмысленное. Неужели ты не мог произнести это раньше, а не взывать понапрасну к моему чувству долга?

* * *

Фляжка была пуста. Айра Метьюэн откинулся на спинку стула и вытер со лба холодный пот.

– Не могу поверить, – пробормотал он. – Не могу поверить, что я был таким, как ты сказал. О, боже, что же я натворил!

– Много чего, – сказал Инглхарт.

Метьюэн вовсе не был похож на пьяного. Напротив, он был полон тех угрызений совести, на которые способен только трезвый человек.

– Я помню всё – и те изобретения, что сами выскакивали у меня из головы, всё. Но мне было всё равно. Но как ты узнал, что алкоголь способен нейтрализовать действие моего препарата?

– Это заслуга Джонни. Он изучил последствия его приема и обнаружил, что при приеме в больших дозах он свертывает белки в нервных клетках. Он предположил, что это снизит электропроводность между нервными окончаниями и ликвидирует то ее повышение, которое вызвано вашим препаратом.

– Выходит, – сказал Метьюэн, – что когда я трезв, то я пьян, а когда пьян, то трезв. Но что же нам делать с пожертвованием… и с моим новым факультетом, с лабораторией, со всем этим?

– Не знаю. Далримпл уезжает сегодня вечером; ему пришлось задержаться из-за других дел. А вас отсюда пока что не выпустят, даже если узнают о действии алкоголя. Попробуйте лучше что-нибудь быстро придумать, а то время посещения уже кончается.

Метьюэн задумался, потом сказал:

– Я помню, как работают все мои изобретения, хотя, наверное, вряд ли смогу изобрести что-то новое, пока не вернусь в другое состояние.

Он содрогнулся.

– Попробуйте тихоговоритель…

– Что это такое?

– Что-то вроде громкоговорителя, только он не звучит громко. Он выбрасывает сверхзвуковой луч, промодулированный голосом человека, и когда этот луч касается другого уха, то создает эффект слышимых звуковых частот. А поскольку сверхзвуковой луч можно направить столь же точно, как луч фонарика, то им можно нацелиться на другого человека, который при этом услышит негромкий голос, доносящийся непонятно откуда. Я как-то испробовал его на Дьюгане, и все сработало. Сможете для чего-нибудь приспособить этот прибор?

– Не знаю. Может быть.

– Надеюсь, что сможете. Просто ужасно. Мне все время казалось, что я полностью сохраняю рассудок и нормальность. Может, я был… Может, ничто и в самом деле не важно. Но теперь я так не считаю, и не хочу опять стать прежним.

* * *

Вездесущий плющ, которым так гордится университетский городок, предоставлял прекрасную возможность карабкаться по стенам. Брюс Инглхарт, высматривая краем глаза, не приближается ли полисмен, влез на вершину большой угловой башни Бингем-Холла. Внизу в темноте его дожидался Джонни.

Сверху спустился болтающийся конец бельевой веревки. Джонни вдел крюк на конце веревочной лестницы в завязанную на веревке петлю. Инглхарт втянул лестницу наверх и закрепил, желая в душе, чтобы они с Джонни на время поменялись телами. Он порядком понервничал, карабкаясь вверх по плющу. Но он мог влезть наверх, а Джонни нет.

Лестница затрещала под пятисотфунтовым весом Джонни. Через пару минут она медленными рывками поднялась по стене, похожая на гигантскую сороконожку. Инглхарт, Джонни, лестница и все остальное оказались на вершине башни.

Инглхарт достал тихоговоритель и направил приделанную к нему подзорную трубу на окно комнаты Далримпла в отеле «Тафт» на перекрестке Колледж-стрит и Чепел-стрит. Он отыскал желтый прямоугольник окна, за которым виднелась примерно половина комнаты. Через несколько волнующих секунд в поле зрения появилась массивная фигура. Далримпл еще не уехал, но уже складывал пару чемоданов.

Инглхарт передвинул ларингофон передатчика на шею и закрепил его на гортани. Когда Далримпл очередной раз прошел мимо окна, Инглхарт навел перекрестье трубы на его голову и произнес:

– Хэнсом Далримпл! – Он увидел, как человек внезапно остановился и повторил: – Хэнсом Далримпл!

– Что? – спросил Далримпл. – Что за чертовщина? Где, дьявол вам в глотку, вы спрятались?

Конечно, Инглхарт не мог его слышать, но мог догадываться.

– Я твоя совесть, – торжественно произнес Инглхарт.

Теперь возбуждение Далримпла было заметно даже с такого расстояния. Инглхарт заговорил снова:

– Кто надул всех простых держателей акций «Гефестус стил» после той фальшивой реорганизации? – Пауза. – Это сделал ты, Хэнсом Далримпл!

– Кто подкупил сенатора, чтобы тот протащил законопроект о повышенных тарифах на сталь? Кто дал ему сначала пятьдесят тысяч и пообещал еще пятьдесят потом, но не заплатил? – Пауза. – Это сделал ты, Хэнсом Далримпл!

– Кто обещал Уэнделлу Куку деньги на строительство нового корпуса лаборатории биофизики, а потом из жадности пошел на попятный, прикрывшись тем хилым оправданием, что человек, который должен был возглавить факультет, пострадал от нервного расстройства? – Пауза, во время которой Инглхарту пришло на ум, что «нервное расстройство» – всего лишь более мягкий эквивалент «помешательства». – Это сделал ты, Хэнсом Далримпл!

– Знаешь, что станет с тобой, если ты не раскаешься, Далримпл? После смерти твоя душа перевоплотится в паука, и тебя наверняка поймает оса, парализует и пустит на живые консервы для своей личинки. Как тебе это понравится, хе-хе?

– Что можешь ты сделать, дабы раскаяться? Не распускай нюни. Позвони Куку. Скажи, что ты передумал и восстанавливаешь свое предложение! – Пауза. – Ну, чего же ты ждешь? Скажи ему, что ты не просто восстанавливаешь его, но удваиваешь сумму! – Пауза. – Скажи ему…

Но в этот момент Далримпл быстро подошел к телефону.

– Вот так-то будет лучше, Далримпл, – сказал Инглхарт и выключил аппарат.

– А как ты ужнал прро него фсе оштальное? – спросил Джонни.

– О его вере в реинкарнацию я узнал из некролога, что заготовлен у нас в редакции. А остальное мне рассказал приятель-журналист, который когда-то работал в Вашингтоне, и где все про него знают. Только опубликовать эти факты нельзя, пока у тебя нет доказательств.

* * *

Они спустили веревочную лестницу и повторили всю операцию в обратном порядке. Внизу они собрали вещи и направились к особняку Фелпса. Свернув за угол Бингем-стрит, они внезапно едва не наткнулись на знакомую долговязую фигуру, занятую установкой другого, уже нового аппарата.

– Привет, – сказал он.

Человек и медведь уставились на него, разинув рты.

– Вы снова сбежали, профессор? – выдавил Инглхарт.

– Угу. Как только протрезвел и снова обрел ясность мысли. Дело оказалось проще некуда, хотя у меня и отобрали радиоприемник. Я изобрел гипнотизатор из лампочки и реостата, который сварганил из проволоки, выдранной из матраса. Потом загипнотизировал санитара и велел ему отдать мне свою форму и открыть все двери. Черт побери, это было здорово!

– А что вы делаете сейчас?

Инглхарт заметил, что черная фигура Джонни растворилась во мраке.

– Это? А, я заскочил домой и быстренько собрал усовершенствованный тихоговоритель. Он способен проникать лучом сквозь кирпичные стены. Хочу усыпить всех студентов и внушить им, что они обезьяны. Вот будет потеха, когда они проснутся и начнут бегать на четвереньках, чесаться и запрыгивать на люстры. А в принципе, они и так почти что обезьяны, так что это проделать будет легко.

– Но вы не должны этого делать, профессор! Мы с Джонни только что с большим трудом заставили Далримпла восстановить своё предложение. Вы ведь не станете рушить все, что нам удалось?

– То, что делаете вы с Джонни, ни в малейшей степени меня не касается. Меня вообще ничто не касается. Я хочу повеселиться, а на остальное мне чихать. И не пытайтесь мне помешать, Брюс.

Метьюэн направил в живот Инглхарту стеклянный стержень.

– Вы приятный юноша, и будет очень скверно, если мне придется всадить в вас трехчасовой заряд солнечной энергии.

– Но сегодня днем вы говорили…

– Я знаю, о чем говорил днем. Я был пьян, находился в своем старом состоянии и был переполнен ответственностью, совестливостью и прочей ерундой. Поскольку спиртное так на меня действует, то больше я к нему не прикоснусь. И запомните, только тот, кто получил «препарат Метьюэна», способен оценить всю тщетность человеческих усилий!

Метьюэн юркнул в тень и подождал, пока мимо них прошли два студента. Затем он продолжил настраивать аппарат одной рукой, а другой держал Инглхарта на прицеле. Растерянный Инглхарт, не зная, чем заняться, стал расспрашивать про устройство аппарата. Метьюэн выдал ему в ответ длинное предложение, напичканное техническим жаргоном. Инглхарт отчаянно пытался найти выход из положения. Он не мог назвать себя очень смелым молодым человеком, особенно тогда, когда на него направлен пистолет или его эквивалент. Костлявая рука Метьюэна не дрожала. Он настраивал аппарат почти на ощупь.

– Ну вот, – сказал он, – вроде бы все должно сработать. Вот тонический метроном, который выдает ноту на частоте 349 герц, содержащую 68,4 звуковых импульса в минуту. Это, по различным техническим причинам, дает наибольший гипнотический эффект. С этой точки я смогу обработать все колледжи на Колледж-стрит.

Он последний раз что-то подкрутил.

– Это будет самая веселая из моих шуток. А вся прелесть ее в том, что, раз меня признали сумасшедшим, то мне за нее ничего не смогут сделать! Поехали, Брюс… Фу, здесь что, кто-то оборудовал стойку бара? Последние пять минут я чувствую запах и вкус алкоголя… Черт!

Из стеклянного стержня вырвалась ослепительная вспышка, и в ту же секунду из мрака метнулось мохнатое тело Джонни. Айра Метьюэн рухнул на землю и потерял сознание.

– Шкорее, Брюш! – рявкнул Джонни. – Подними ррашпылитель, я его там урронил. Отвинти контейнерр внижу. Не рражлей! Потом иди шюда и влей вше ему в ррот!

Пока это проделывалось, Джонни раздвигал челюсти Метьюэна когтями, словно Самсон, раздирающий пасть льва, только на этот раз Самсон и лев поменялись местами.

Они выждали несколько минут, пока алкоголь делал свое дело, и прислушивались к доносящимся звукам. Но в колледжах было все тихо, только откуда-то периодически доносился звук пишущей машинки.

– Я побежжал домой, – пояснил Джонни, – и всял в ехо комнате ррашпылитель. Потом нашел Уэбба, ашшиштента по биофижике, он отвел меня в лаборраторрию и дал шпирт. Жатем я подкрралшя и штал бррыжгать ему в ррот, кохда он говоррил. Немнохо попало, но я не шмог наштрроить его прравильно, и штруя ударрила в нехо, не ушпев ррашпылитьшя, и ошлепила ехо. Ты же жнаешь, у меня нет пальшев. Поэтому прришлошь пррименить то, што в книхах нажываетшя гррубой шилой.

Метьюэн очнулся и стал проявлять признаки нормальности. Поскольку без стеклянного стержня он был всего лишь безобидным профессором, Джонни отпустил его.

– Я так счастлив, что ты это сделал, Джонни, – пробормотал он. – Ты спас мою репутацию, а может быть, и жизнь. Эти тупицы в госпитале так и не поверили, что меня надо все время накачивать алкоголем, так что я, естественно, протрезвел и снова свихнулся. Может быть, на этот раз до них дойдет. Пошли, мне надо скорее вернуться. Если они еще не обнаружили, что меня нет, то, может быть, не станут поднимать шум. Когда меня выпустят, я стану работать над постоянным нейтрализатором своего препарата. И я найду его, если только раньше не помру от язвы из-за того спиртного, что мне придется пить.