Текст книги "Каждая сыгранная нота"

Ричард рассматривает лицо Грейс на фотографии, и его сердце изнывает от сожаления, гнева, вины и стыда. Он прожил не ту жизнь, какую рисовал в мечтах, и переиграть ее не получится. Может статься, что в конечном счете он оказался не лучше своего отца. Ричард моргает, пытаясь сдержать слезы, и стискивает зубы, сглатывая опять и опять, заталкивая эти древние и новые эмоции глубоко внутрь, вбирая их в свое тело.

Отец Ричарда в старших классах был квотербеком и капитаном школьной футбольной команды[16]16
  Здесь и далее имеется в виду американский футбол.


[Закрыть] – чемпиона дивизиона среди выпуска 1958 года. Женился на самой симпатичной девушке из чирлидерской группы и позднее стал тренером при организации «Поп Уорнер» для двоих своих сыновей. Уолт Эванс не испытывал ни гордости, ни радости за своего третьего сына, нескладного и щуплого, любившего классическое фортепиано. До сей поры не испытывает. Настоящие мужчины любят Тома Брэди[17]17
  Том Брэди – знаменитый квотербек, символическая фигура в современном американском футболе.


[Закрыть], а не Вольфганга Моцарта. Хотя Ричард уже много лет не был дома, он мог побиться об заклад, что футбольные награды его братьев до сих пор стоят, поблескивая, во весь рост на каминной полке в гостиной, горделиво выставленные на всеобщее обозрение. Его отец небось все еще хвалится, как в игре на День благодарения Майки одной рукой поймал тачдаун-пас и тем самым принес своей команде победу над соперниками из школы Гановера. Многочисленные призы Ричарда, завоеванные в фортепианных конкурсах, хранились в его комнате, спрятанные подальше и доступные только его взгляду. Если их не выбросили или не отдали в ИМКА[18]18
  ИМКА (YMCA) – молодежная волонтерская организация.


[Закрыть], то они, вернее всего, пылятся теперь в какой-нибудь безымянной картонной коробке на чердаке.

В детстве и юности Ричард воспринимал отсутствие к себе отцовского интереса как пренебрежение, отвращение, стыд. Он не уверен, что опыт взаимоотношений с отцом, полученный Грейс, так уж сильно отличается в лучшую сторону. Ведь как ни старались ее родители – высокопрофессиональные пианисты, Грейс была равнодушна к фортепиано. Ей нравился спорт. Футбол и волейбол. Вот ведь ирония судьбы! Впервые за всю свою жизнь Ричард сопереживал отцу, разочаровавшемуся в сыне. Но поклялся, что не подхватит отцовскую эстафету и не оттолкнет своего ребенка. Все-таки он, Ричард, сделан из другого теста. Его дочь вольна любить все, что душе угодно, включая сетки и мячи вместо струн и клавиш.

Разумом он все это понимал, но ее совсем немузыкальные пристрастия создавали между ними ощутимое отчуждение. У них в полном смысле не было общих точек соприкосновения: она пропадала на спортивном поле или корте, он – в репетиционной или на сцене. То время, которое ему приходилось тратить на занятия и выступления, не позволяло ему подолгу бывать дома, а когда он там все-таки появлялся, ему было трудно наладить с дочерью отношения. Он всегда ее любил, но они никогда не были близки.

А потом они с Кариной разошлись. Карина активно переманивала Грейс на свою сторону, рассказывая обо всех многочисленных прегрешениях Ричарда. Он ненавидел Карину за это, обвинял ее в том, что она присвоила любовь его единственной дочери, и грозился рассказать свою версию событий. Но, по правде говоря, Карине не нужна была кампания по очернению Ричарда, чтобы заручиться любовью и преданностью Грейс. Они и так уже принадлежали Карине. Так что тыканье пальцем в вонючую груду мусора на Карининой стороне улицы не помогло бы ему подчистить свою.

За снимком с выпускного Грейс прячется свадебная фотография Ричарда и Карины. Съезжая с квартиры, он едва ее не оставил, а потом, когда ему понадобилась рамка для портрета дочери-выпускницы, чуть не выбросил в мусорное ведро. На этой фотографии они с Кариной держатся за руки и улыбаются, молодые и влюбленные, уверенные в том, что у них все получится. Ничего вокруг не замечают. Ричард думает о том, как далеко они оказались от той жизни, о которой он мечтал на этой фотографии, о том, что́ Карина у него украла, о втором шансе обрести несбыточное счастье, и в нем змеится дикая злоба, сворачиваясь клубком в темной пустоте желудка. Если бы Ричард мог пользоваться руками, вытащил бы это спрятанное свадебное фото из рамки и разорвал на мелкие кусочки.

Ему надо чем-нибудь заняться, отвлечься от бездонной тоски и гнева, поселившихся в самом его чреве, от мучительных мыслей, стервятниками кружащих в голове. Он не может пользоваться компьютером, пока Билл не прикрепит головную мышь, светоотражающую точечную «мишень», которая клеится на кончик носа. Да, можно пойти традиционным путем и тыкать в клавиши ручкой, зажатой между зубами, или большим пальцем ноги, как он делал до появления у него головной мыши, но ему что-то не хочется.

Он подумывает, не посмотреть ли ему телевизор. Пульт приклеен к паркетному полу скотчем, так что он может нажать кнопку «Включить» большим пальцем ноги. Как только телевизор и кабельное заработают, надо тем же способом нажать кнопку голосового управления и произнести: «Пятый канал». Он мог посмотреть Си-эн-эн, Пи-би-эс или какой-нибудь фильм, но уж слишком это пассивное времяпрепровождение.

Ему хочется побегать, поорать, поплакать, по чему-нибудь врезать, что-нибудь сломать или кого-то убить. Вместо этого он сидит на диване, немощный, дышащий с трудом, вперившись мутным взглядом в свое жалкое отражение на глянцевом черном экране телевизора. Он пытается представить себе ту жизнь, которую прожил бы, если бы не встретил Карину, имел бы еще сорок лет в запасе, не был бы вынужден по два часа сидеть в одиночестве без рук, не заболел бы БАС. Он смотрит, не отводя глаз, и ждет, а его дыхание тем временем постепенно выравнивается. В голове долгое время не появляется ни одной связной мысли.

Засыпая, он видит на экране телевизора себя, исполняющего прелюдии Дебюсси.

Глава 11

Ричард просыпается от легкого стука: в замок двери вставляют ключ. Бросает взгляд на левое запястье, чтобы понять, сколько сейчас времени, – стойкая и бессмысленная привычка. Он уже шесть месяцев не носит часы, с тех самых пор, как пальцы на правой руке стали слишком слабыми и неуклюжими, чтобы справиться с защелкой браслета. В тот момент, когда дверь открывается, Ричард выискивает глазами табло на кабельной приставке: ровно 9:00. Билл, как всегда, пунктуален.

– Доброе!

Он врывается в квартиру Ричарда, насвистывая незнакомую бодрую песенку и позвякивая металлическим кольцом с ключами, точно бубном. Щелчок выключателя – и кухня с гостиной озаряются светом. Ричард щурится от этой атаки на органы чувств. Помощник убирает что-то в холодильник, ставит на столешницу экопакет с продуктами, снимает шапку и вешает пальто на барный табурет. Билл – воплощенное движение и чистая энергия, диаметральная противоположность молчаливой пассивности, в которую вторгся. Он проходит мимо Ричарда и поднимает шторы на окнах.

– Да будет свет! – провозглашает он наигранно, театрально, и это повторяется каждое утро. – Тебя можно поздравить с облегчением?

– Пока нет.

Билл улыбается и направляется в кухню. Ричарду не понять, как такой ответ может послужить поводом для радости, даже если принять во внимание, что чувство юмора Билла частенько выходит за рамки приличий. Ричард подозревает, что его, скорее всего, неправильно поняли, и хочет это уточнить, но Билл уже вынимает из стоящей на столешнице сумки маленький белый пузырек.

– Это решит проблему.

Зная, что завтрак с гарниром из слабительного не первый пункт в его утреннем меню, Ричард стоит и ждет свой рилутек. Билл кладет пилюлю Ричарду в рот, аккуратно подносит к его губам стакан с водой и, пока пациент глотает, внимательно смотрит ему в глаза, готовый среагировать, если что-то пойдет не так. Ричард с легкостью проглатывает лекарство, после чего следует за Биллом в главную спальню.

Он не стесняется собственной наготы перед Биллом. Те крохи скромности, которые у него еще оставались, стерлись в пыль после первой совместной недели с помощником. Билл чего только не повидал. Он ухаживал за своим партнером, у которого в 1989 году диагностировали ВИЧ, потом полноценный СПИД, саркому Капоши и пневмонию, от последней тот в итоге и умер в 1991 году. Этот опыт подтолкнул Билла к крутой перемене карьеры: он бросил работу турагента, который специализируется на экскурсиях по экзотическим местам на частных островах, и стал медицинским надомным помощником, который специализируется на экскурсиях по экзотическим заболеваниям в обычных гостиных.

На бумаге он числится утренним помощником по уходу на дому, но Ричард начал воспринимать его как брата, врача, психотерапевта и друга в равных долях. Ричард каждый день мечтает о том, чтобы у него не было БАС и, соответственно, повода когда-либо пересечься в своей жизни с Биллом, но, поскольку БАС у него все-таки есть, он каждое утро благодарит Бога за этого странного и прекрасного человека. Боже, храни Билла.

Билл включает душ, закатывает рукав и несколько раз проверяет рукой температуру, пока та его не устраивает.

– Готово. Запрыгивай.

Ричард перешагивает через бортик ванны, не превышающий в высоту и двух футов. Эту преграду он, вообще-то говоря, измерил, и она вызывает у него сильное беспокойство. Ее преодоление уже требует сосредоточенности и сознательного приложения усилий. В ближайшие месяцы наступит момент, когда ему не хватит сил поднять ногу на нужную высоту. Вероятно, к тому времени он уже будет жить в новой квартире с душевой кабиной, куда сумеет прошаркать, пока еще в состоянии переставлять ноги, достаточно широкой, чтобы вместить специальный стул, который можно вкатывать прямо внутрь, когда ноги ему окончательно откажут. В противном случае Биллу придется обтирать его влажной губкой. Сколько еще впереди восхитительных перемен!

Ричард стоит спиной к душевой лейке, исполненный благодарности за тепло, давление и прикосновение струек воды к коже. Это одно из редких мгновений дня, когда он все еще получает удовольствие от нахождения в собственном теле. Он мочится. Здесь не придется ничего вытирать. За отдернутой душевой занавеской Билл вспенивает пригоршню шампуня между обтянутыми латексными перчатками ладонями.

– Давай сюда свою гриву.

Билл лыс как колено и открыто завидует шапке густых черных кудрей Ричарда. Ричард же открыто завидует здоровым двигательным нейронам и крепким мышцам Билла. Для удобства помощника, который немного ниже его ростом, Ричард нагибается, подставляя ему макушку, точно проходит обряд посвящения в рыцари. Билл втирает шампунь в волосы Ричарда, и тот улыбается с закрытыми глазами, погружаясь в глубины вновь открывшегося ему плотского наслаждения. Почесывание головы для Ричарда – гедонистическое переживание, сравнимое с нирваной и лишь немногим уступающее по чувственности минету. Если бы на месте Билла была привлекательная женщина, то, в этом Ричард почти уверен, он мог бы кончить от одного только хорошего почесывания головы. Он замещает весь свой накопившийся со вчерашнего душа неутоленный, болезненный зуд ощущением непревзойденного удовольствия от ногтей Билла, проходящихся по основанию его черепа, поскребывающих темя, вычерчивающих круги на висках.

Почесывание прекращается, и Ричард приоткрывает глаза. Вода брызжет за отдернутую шторку, и по предплечью Билла стекает мыльная пена. Билл поправляет шторку и возвращается к своему занятию. Массирует кожу головы Ричарда куда дольше, чем того требует обычное мытье головы. И снова, Боже, храни Билла.

Он заканчивает, и Ричард ополаскивается. Билл выдавливает на губку гель для мытья, и Ричард выходит из-под брызжущих струй, чтобы дать помощнику возможность помыть его сначала спереди, потом сзади. Натирая пенной губкой каждый дюйм тела своего подопечного, Билл напевает «They Say It’s Wonderful» из мюзикла «Хватай свою пушку, Энни!»[19]19
  «Хватай свою пушку, Энни!» («Annie Get Your Gun») – американский мюзикл 1946 года, экранизированный в 1950-м. В ряде переводов: «Энни получает ваше оружие».


[Закрыть].

Это пение и насвистывание действуют Ричарду на нервы. Билл является большим знатоком бродвейских мюзиклов и фанатичным любителем караоке. Каждое утро он выдает попурри из музыкальных номеров каждой бродвейской эпохи, начиная с «Порги и Бесс» и «Оклахомы!» и заканчивая «Королем Львом» и «Гамильтоном». Ричард гордо восседает на противоположном конце музыкального спектра. Ему по душе классическое фортепиано: когда ноты сами по себе возбуждают сильнейшие эмоции, а каждая бессловесная композиция рассказывает собственную, личную историю. Слушать Шумана все равно что смотреть на Пикассо или вдыхать Бога. Слушать Билла, распевающего бродвейские мотивчики, все равно что получить в глаз обмакнутой в уксус вилкой.

Однако Ричард умолчал перед Биллом о своей неприязни к Бродвею. Прикинул, что неразумно задевать человека, в чьи обязанности входит мытье твоего пениса. Так что Ричард молча выслушивает каждую доводящую его до белого каления бродвейскую солянку. Он подумывал попросить Билла проигрывать музыку из плейлистов Ричарда с «Айтюнс». Они могли бы наслаждаться ритуалами мытья и одевания под «Гольдберг-вариации» Баха, фантазии Шумана, прелюдии Шопена. В них нет слов, и Биллу придется наконец замолкнуть.

Но Ричарду было бы не вынести этого. Не вынести прослушивания шедевров великих композиторов, музыки, которая проигрывается у него в голове по привычным схемам и никогда больше не оживет под его пальцами. Острая боль, причиняемая музыкой, которую он любит, но никогда больше не исполнит, куда мучительнее, чем версия «Everything’s Coming Up Roses»[20]20
  «Everything’s Coming Up Roses» – песня из мюзикла «Джипси: Музыкальная легенда» («Gypsy: A Musical Fable») 1959 года.


[Закрыть] в исполнении Билла. Поэтому Ричард и терпит рулады своего помощника. Во многих отношениях жизнь с БАС превращается в практику искусства дзен.

Билл выключает воду и высушивает Ричарда полотенцем. Мужчины вдвоем перемещаются к раковине. Билл наносит на лицо Ричарда крем для бритья, распределяя его пальцем по щекам, подбородку, шее и верхней губе. Взяв в руки бритву, Билл прерывает свое пение. Ричард наблюдает, как карие глаза Билла сосредоточенно скользят по каждой неровности его лица. Дышит Билл глубоко и шумно, через нос, и Ричард ловит себя на том, что, словно поддавшись гипнозу, вдыхает и выдыхает с ним в унисон. Закончив, Билл начисто вытирает лицо Ричарда горячим влажным полотенцем.

– Выглядишь усталым, – замечает Ричард.

– Вчера вечером был на квираоке в гей-баре. Лег поздно.

– С кем-нибудь примечательным?

Билл медлит с ответом:

– Нет.

– С кем-нибудь непримечательным?

– Я тебе сообщу, когда Райан Гослинг[21]21
  Райан Гослинг – канадский актер и музыкант.


[Закрыть] поймет наконец, что мы созданы друг для друга. – Билл распределяет немного геля по волосам Ричарда и расчесывает их. – Вот везет же некоторым. Только поглядите на эту копну.

– Ага, я здесь главный везунчик.

Ричард слышит монотонное звучание собственного голоса, до сих пор чужое уху, каждый последний слог предшествующего слова сливается с первым слогом последующего, каждое слово – одна-единственная проигрываемая раз за разом нота. Ре-ре-ре-ре-ре-ре. Каждое предложение – одна и та же песня. Гимн БАС, колыбельная, хит номер один.

– От меня, красавчик, ты праздников жалости к себе не дождешься. Открывай рот.

Билл чистит Ричарду зубы электрической щеткой и, закончив, стирает с губ белую пену теперь уже остывшим влажным полотенцем. Последним пунктом их утреннего банного ритуала значится массаж рук. Билл начинает с правой руки Ричарда. Он втирает увлажняющий крем в плечо, бицепсы, локоть, предплечье и кисть Ричарда. Сильные пальцы Билла скользят по коже, надавливают на неиспользуемые мышцы. Как и мытье головы, эти касания приносят райское удовольствие.

Его вялая правая рука безвольно принимает все, что с ней проделывает Билл. А он вытягивает и легко встряхивает каждый палец. Держит локоть Ричарда одной рукой, обхватывает запястье другой и осторожно, вращательными движениями прокручивает предплечье сначала вперед, потом назад, разминая застывший сустав. Затем поднимает руку Ричарда над его головой и с нажимом проходится по ней пальцами от запястья до подмышки, пытаясь разогнать отечность, от которой страдает эта рука. Из-за того что жидкость из прохудившихся вен скапливается в кистях, безжизненные пальцы Ричарда походят на туго набитые сардельки.

Ричард наблюдает за этими упражнениями слегка отстраненно, словно его пальцы и предплечье принадлежат кому-то другому. Тем не менее он ощущает все, что проделывает Билл, в мельчайших подробностях. Каждое прикосновение напоминает Ричарду, что его руки не полностью отделены от тела. Даром что эфферентные связи навсегда вышли из строя, его руки до сих пор соединены с нервной системой, афферентные сигналы боли, давления, температуры и осязания нисколько не пострадали. Это почему-то греет.

Билл переходит к левой руке Ричарда. Хотя обе его руки полностью парализованы, выглядят и бездействуют они совершенно по-разному. В то время как в правой руке тонус мышц понижен, левая ригидна, и ее намертво скрюченные пальцы напоминают уродливую птичью лапку. Спастичность в левой руке будто в приступе бунтарского неподчинения противится прикосновениям Билла. Ему приходится потрудиться, чтобы повернуть эту руку туда-сюда, расправить каждый одеревенелый палец. Ричард пытается усилием воли расслабить непослушные пальцы. Но у него нет над ними ни малейшей власти.

Закончив процедуры в ванной, Ричард с помощником направляются к комоду в спальне. Билл знает, где что лежит. Он выбирает белье, носки, джинсы и серый с круглым вырезом свитер – всё с одобрения Ричарда. Затем Билл одевает подопечного, как родитель – маленького ребенка, как девочка – любимую куклу или как помощник по уходу на дому одевает взрослого мужчину с БАС.

Билл вынимает из шкафа пару старых лоферов, и Ричард втискивает в них свои ноги. Наконец Билл, точно вручая олимпийскую медаль, набрасывает ему на шею шнурок, на котором висит айфон потом цепляет на воротник рубашки блютуз-передатчик и приклеивает к кончику носа своего подопечного «мишень» головной мыши. Готово. Ричард оглядывает себя в зеркале. Билл, как всегда, отлично справился. Ричард одет и готов к выходу, как будто ему есть куда идти, как будто его еще ждут где-то, кроме больницы. Не считая жутковато висящих рук, выпяченного живота, крайней худобы лица и нелепой наклейки на носу, он все еще вполне узнает себя в зеркале. Интересно, наступит ли время, когда это изменится.

Они проходят в кухню. Билл легко и привычно дергает дверцу холодильника, этой неприступной сокровищницы, и начинает доставать из него продукты для утренних смузи. Больше всего Ричард любит сочетание арахисового масла, банана, йогурта и цельного молока с добавлением небольшого количества белкового порошка, льняного семени, циталопрама[22]22
  Циталопрам – антидепрессант.


[Закрыть] и гликопирролата. Сегодня вкус дежурного блюда разнообразит порция слабительного. Ням-ням, пальчики оближешь.

Ричард смотрит в окно гостиной. Судя по зимнему пальто, шапке и перчаткам Билла, на улице холодно, но уж больно солнечной, заманчивой кажется сегодняшняя погода. Он обводит глазами письменный стол, книжный шкаф, телевизор, рояль – всё точно так, как было сегодня рано утром, вчера, позавчера и в позапрошлом месяце.

– Пожалуй, я бы прогулялся после твоего ухода.

Билл снимает крышку с блендера и переводит на Ричарда долгий взгляд. Смотрит долго, серьезно. Ричард не выходил один, без сопровождения, с тех пор как у него отказала левая рука.

– Мне было бы спокойнее, если бы ты дождался Мелани.

Мелани придет в 13:30, через три часа после ухода Билла. Ричарда бесит, что нужно просить Билла о разрешении выйти из собственного дома, но тут ничего не поделаешь. Если Билл, уходя, захлопнет за собой дверь, Ричард окажется заперт внутри квартиры, в своем обитаемом склепе.

– Со мной все будет хорошо. Просто оставь дверь открытой.

– А как же входная дверь?

– У меня есть телефоны соседей. Кто-нибудь да впустит меня обратно.

– Кто из них сейчас дома?

– Скорее всего, Беверли Хаффманс.

Билл подходит к Ричарду и приближает рот к телефону, висящему на его груди.

– Активировать управление голосом, – проговаривает Билл медленно и четко. – Позвонить Беверли Хаффманс.

Телефон звонит по громкой связи.

– Алло?

– Здравствуйте, Беверли. Это Билл Свейн, помощник по уходу на дому вашего соседа Ричарда Эванса.

– Да, здравствуйте. С ним все в порядке?

– Да, все хорошо. Он этим утром собирается прогуляться. Вы будете дома, чтобы впустить его обратно в здание?

– Да-да. Буду. Сделаю.

– Отлично, договорились. Спасибо, Беверли. До свидания.

Билл возвращается к блендеру и чистит банан.

– Все равно мне это не по душе. Если бы не надо было спешить к следующему пациенту, я составил бы тебе компанию. Уверен, что не сможешь дождаться Мелани?

– Сил уже нет тут торчать. Ходить я пока могу. Со мной все будет в порядке.

– Наденешь фиксатор.

– Ладно.

Билл делает четыре смузи, но ничего не напевает – явный признак того, что вся эта идея с прогулкой ему не нравится. Переживая, что разговоры могут подтолкнуть Билла озвучить свои опасения, а потом и вовсе передумать, Ричард хранит молчание. Билл закидывает по соломинке в каждый стакан и удаляется из кухни.

Ричард подходит к столешнице, опускает голову к соломинке в первом стакане и начинает размеренно втягивать смузи. Как же он проголодался! Пусть эти напитки густые и сытные, питаться ими то еще удовольствие. Чего бы только он не отдал за возможность пожевать стейк! Ну или хотя бы тост.

Билл возвращается с фиксатором для ноги, а также зимним пальто, шапкой и варежками и присаживается перед Ричардом на корточки. Уже знакомый с порядком действий, тот без подсказок поднимает правую ногу. Придерживая ее, чтобы больной не потерял равновесие, Билл снимает с него туфлю, надевает голеностопный ортез поверх носка и возвращает туфлю на прежнее место. Затем натягивает на Ричарда пальто, вытаскивая при этом айфон наружу, защелкивает на воротнике блютуз-передатчик, водружает шапку на голову своего подопечного и втискивает его безжизненные руки в варежки.

– Я кладу ключи от дома тебе в правый карман на тот случай, если Беверли не ответит. Попросишь кого-нибудь открыть тебе нижнюю дверь, ладно?

Ричард кивает, зная, что это все перестраховка.

– Ладно, приятель. – Билл надевает собственное пальто. – Ты в полной боевой готовности. Я все равно не в восторге от этой затеи. Уверен, что я не могу заинтересовать тебя чем-нибудь на «Нетфликсе»?

– Уверен. Хочу выйти отсюда. Знаю, тебе уже пора. Дай я быстро еще один коктейль выпью.

Он выпивает второй смузи, пока Билл натягивает шапку и перчатки.

– Все, можем идти.

Билл открывает дверь, и они выходят, оставляя ее незапертой. Ричард спускается по ступеням сосредоточенно и осторожно, желая доказать Биллу, идущему перед ним спиной вперед и наверняка оценивающему уверенность каждого шага, что он в полной мере способен совершить прогулку самостоятельно. Они пересекают роскошный холл и, пройдя через открытую Биллом парадную дверь, оказываются на улице.

От холодного воздуха краснеет лицо, но он чистый, свежий и сразу же кажется куда более живительным, чем спертый воздух внутри квартиры, где Ричард слишком долго мариновался. Он делает глубокий вдох и протяжно выдыхает. Оглядывает проезжающие машины, идущих по тротуару и прогуливающихся в парке людей, детскую коляску, велосипедиста, собаку, белку. Улыбается. Он снова среди живых.

Билл похлопывает его по спине:

– Все будет хорошо. Увидимся утром, Рикардо.

– Спасибо, Уильям.

Перед тем как сдвинуться с места, Ричард провожает взглядом спешащего по улице Билла, ангела, держащего путь к очередной ванной, спальне, кухне, к кому-то с рассеянным склерозом, раком или «альцгеймером», – чистить зубы, мыть головы и гениталии, массировать, одевать, кормить, распевать одновременно с этим популярные песенки и дарить некоторым свободу делать что-то в пределах их сил, пока эти силы еще есть.

Боже, храни Билла.