Текст книги "Моя темная сторона"

Глава 5

По пути в прачечную я замечаю дверь, которой никогда раньше не видела, – за тренажерами. Я останавливаюсь и разглядываю ее. Как такое может быть?

– Боб, откуда взялась эта дверь? – кричу я.

Он не отвечает.

Я берусь за дверную ручку, которой, клянусь, до сих пор не было, и останавливаюсь. Голос моей матери произносит: «Сара, занимайся своими делами».

Я поворачиваю ручку вправо.

Зловещий голос из хичкоковского фильма говорит: «Не делай этого».

Мне нужно знать.

Я толкаю дверь и оказываюсь на пороге комнаты, где раньше никогда не бывала; в дальнем углу из большой нержавеющей кастрюли для варки омаров пьет лев. Комната больше нашей кухни, но это единственная подробность, которую я успеваю заметить, потому что все мое внимание занято львом – его мускулистыми задними ногами, подвижным хвостом, непереносимой вонью. Я прикрываю нос и рот рубашкой, чтобы не стошнило.

Шевелиться было не самой лучшей идеей. Лев оглядывается через плечо, видит меня, разворачивается ко мне и рычит. Его смрадное дыхание на моем лице горячо и влажно. Я не решаюсь вытереться. Из пасти льва стекает слюна, собираясь на полу в лужу приличных размеров. Наши глаза прикованы друг к другу. Я стараюсь не моргать – и не дышать.

Входит Боб, он несет пакет размером с Линуса, завернутый в белую оберточную бумагу. Боб проходит мимо меня, снимает со свертка скотч и шмякает на пол кусок сырого красного мяса. Лев забывает обо мне и набрасывается на мясо.

– Боб, что происходит?

– Я кормлю льва ужином.

– Откуда он взялся?

– В смысле? Лев наш. Достался нам вместе с домом.

Я неуверенно хихикаю, предположив, что это соль типичной для Боба странной шуточки, но умолкаю, поскольку муж не смеется вместе со мной.

Теперь, когда лев с увлечением пожирает что-то другое, не меня, я оглядываю комнату. Стены обшиты филенкой, бетонный пол покрыт сосновой стружкой, а потолок с выступающими балками поднимается на высоту двух этажей. На стене в рамочке висит наша с Бобом фотография. Напротив льва замечаю другую дверь в стене. Эта дверь маленькая, в половину высоты нормальной двери.

Мне нужно знать.

Я на цыпочках прокрадываюсь мимо льва, открываю дверь и вползаю внутрь. Дверь захлопывается за мной, и я оказываюсь в полной темноте. Я ничего не вижу, но полагаю, что через некоторое время мои глаза приспособятся, как в кино. Я сажусь у двери, скрестив ноги, моргаю и с любопытством жду, что будет.

Я не боюсь.

Четверг

В назначенное время мы с Бобом стоим в пустой классной комнате Чарли, сунув руки в карманы куртки, и ждем мисс Гэвин. Каждая косточка моего тела мечтает сбежать отсюда подальше. Как бы долго ни продлилась встреча, скорее всего я опоздаю на работу и уже предвижу, как буду гнаться за графиком остаток дня, но так и не нагоню. Я чувствую себя так, будто заболеваю банальной простудой и забыла принять дейкил, прежде чем мы выскочили за дверь. И больше всего я не хочу слышать то, что собирается сообщить мисс Гэвин.

Я не доверяю этой мисс Гэвин. Кто она такая, в конце концов? Может, она ужасная учительница? С родительского собрания я помню, что она молода, ей нет и тридцати. Неопытна. Возможно, она обескуражена работой и запланировала такую встречу с родителями каждого ребенка в своем классе. Может, она точит зуб на детей, которые не слушаются ее или спорят с ней. Бог свидетель, Чарли любит поспорить. Может быть, она не любит мальчиков. Миссис Найт вызывала только девочек, только на их работах рисовала улыбающиеся рожицы и всякий раз выгоняла какого-нибудь мальчика в коридор или отправляла к директору. А девочек – никогда.

Может быть, вся проблема в мисс Гэвин.

Я оглядываю класс, ища подтверждений моим вполне резонным подозрениям. Вместо отдельных парт с прикрепленными к ним стульями, которые я помню по своей начальной школе, стоят четыре низких круглых стола, похожие на маленькие обеденные столики, вокруг каждого – по пять стульев. Я бы сказала, это прекрасно подходит для общения, но не для учебы. Но мой замечательный длинный список того, что глупая и некомпетентная мисс Гэвин делает не так, заканчивается на этом единственном сомнительном пункте.

По стенам развешаны художественные проекты. В передней части класса распечатанные фотографии детей приклеены на две гигантские доски для объявлений, озаглавленные «Звезды правописания» и «Олимпийские чемпионы по математике». Фотографии Чарли нет ни на одной. Пять ярких мягких кресел, подходящих по размеру для ребенка, стоят в углу под табличкой «Книжная норка» рядом со стеллажом, набитым книгами. В задней части класса два стола: на одном хомячок в клетке, а на другом – аквариум с рыбкой.

Класс выглядит хорошо продуманным, жизнерадостным и увлекательным. Похоже, мисс Гэвин любит свою работу. И делает ее неплохо. Я совсем не хочу здесь находиться.

Я уже собираюсь спросить Боба, не хочет ли он сбежать, когда появляется учительница.

– Спасибо, что пришли. Садитесь, пожалуйста.

Мы с Бобом усаживаемся в детские кресла, оказываясь всего в паре десятков сантиметров над полом. Мисс Гэвин садится высоко – за свой стол, на взрослый стул. Мы коротышки, а она Великая и Ужасная мисс Гудвин из Страны Оз.

– Итак, табель Чарли, видимо, обеспокоил вас обоих. Начну с вопроса: вас удивили его отметки?

– Шокировали, – отвечает Боб.

– Ну, они примерно такие же, как и в прошлом году, – уточняю я.

Погодите-ка, на чьей я стороне?

– Да, но прошлый год был как бы подготовительным, – возражает Боб.

Мисс Гэвин кивает, но не потому, что согласна с ним.

– Вы не замечали, есть ли у Чарли сложности с выполнением домашних заданий? – спрашивает мисс Гэвин.

Эбби днем начинает делать с ним уроки, а мы с Бобом продолжаем, зачастую и после того, когда ему пора спать. Предполагается, что домашние задания занимают двадцать-тридцать минут. Чарли трудится, мучается, застревает, отвлекается, ноет, плачет и ненавидит уроки. Ненавидит больше, чем брокколи. Мы угрожаем, подкупаем, умоляем, объясняем и иногда просто делаем задание за него. Ну да, я назвала бы это «сложностями».

В защиту могу сказать, что я в его возрасте, помнится, не делала домашние задания. Сомневаюсь, что дети, за исключением некоторых не по годам развитых девочек, готовы к обязательным домашним заданиям в возрасте семи лет. Я считаю, школы слишком сильно нагружают маленьких детей. Однако речь идет о страничке упражнений на «больше – меньше» или правописании слов типа «мама – рама». Не ядерная физика.

– Есть, – говорю я.

– И огромные, – добавляет Боб.

– Как вы это видите? – решаюсь я на вопрос.

– Ему трудно. В классе он не может выполнить ни одного задания вовремя, перебивает меня и других детей и постоянно витает в облаках. Я вижу, как он смотрит в окно, по меньшей мере шесть раз до обеда, каждый день.

– Где его место? – спрашиваю я.

– Вон там.

Она указывает на стул, стоящий ближе всех к ее столу, но и прямо под окном. Ну и кто бы не заглядывался и не уплывал в свои мысли, если за окном такой вид? А может быть, Чарли сидит рядом с кем-то, кто его отвлекает? Хулиган. Красивая девочка. Возможно, я зря так зауважала мисс Гэвин?

– А вы можете попробовать пересадить его в другую часть класса? – спрашиваю я, уверенная, что решила проблему.

– Там он сидел в начале года. Если я хочу хоть как-то удерживать его внимание, мне нужно, чтобы он находился прямо передо мной.

Она ждет: вдруг у меня появятся еще какие-нибудь блестящие идеи. Их нет.

– У него проблемы с выполнением инструкций, в которых больше двух шагов. Например, если я велю классу пойти к шкафчикам, взять папки с математикой, взять со стола с инструментами линейку и принести все это на рабочий стол, Чарли пойдет к своим вещам и принесет еду или не принесет ничего, а начнет просто бродить по классу. Вы видите подобное поведение дома?

– Нет, – отвечает Боб.

– Что? Это же Чарли, как он есть.

Боб смотрит на меня, как будто совершенно не представляет, о чем я говорю. А он-то замечает что-нибудь вокруг себя? Интересно, какой бы табель принес он?

«Чарли, иди оденься и надень ботинки. Чарли, надень пижаму, сложи одежду в грязное белье и почисти зубы». С таким же успехом можно говорить по-гречески.

– Да, но он просто не хочет все это делать. Это не значит, что не может. Все дети стараются не делать то, что им велели, – говорит Боб.

Я чихаю и извиняюсь. Заложенный нос меня просто убивает.

– Кроме того, он не очень хорошо проявляет себя в занятиях, требующих очередности. Другие дети стараются не играть с ним, потому что он не следует правилам игры. Он импульсивен и безрассуден.

Мое сердце окончательно разбито.

– Он что, один так себя ведет? – спрашивает Боб, уверенный в обратном.

– Да.

Боб оглядывает восемнадцать пустых маленьких стульчиков и шумно выдыхает в сложенные ладони.

– Итак, к чему вы ведете? – уточняю я.

– К тому, что Чарли не способен сосредоточиться на всех составляющих школьного дня.

– Что это значит? – спрашивает Боб.

– Это значит, что Чарли не способен сосредоточиться на всех составляющих школьного дня.

– Из-за чего? – дожимает Боб.

– Не могу сказать.

Мисс Гэвин смотрит на нас и молчит. Я понимаю, в чем дело. Я представляю меморандум о политике школы, подписанный и опечатанный школьными юристами. Никто не говорит того, о чем мы все, полагаю, думаем: мисс Гэвин – по юридическим соображениям, мы с Бобом – потому что речь идет о нашем маленьком Чарли. Моя мать прекрасно бы справилась с этим разговором. Ее следующие слова были бы о нынешней прекрасной погоде или симпатичной розовой блузке мисс Гэвин. Но я не могу вынести невысказанное напряжение.

– Вы полагаете, у него СДВГ[1]1
  СДВГ – синдром дефицита внимания и гиперактивности. Расстройство работы нервной системы, которое проявляется характерным поведением ребенка и требует коррекции.


[Закрыть] или что-то в этом роде?

– Я не врач. Я не могу этого сказать.

– Но вы так думаете.

– Я не могу этого сказать.

– Тогда что же вы вообще говорите? – взрывается Боб.

Я кладу ладонь на его руку: это ни к чему не приведет. Боб стискивает зубы и, кажется, хочет немедленно уйти. Я готова схватить учительницу и трясти с криком: «Это мой мальчик! Скажи мне, что с ним, по-твоему, не так?», но вовремя всплывает опыт, приобретенный в школе бизнеса, и спасает всех нас: переформулируем проблему.

– Что мы можем сделать? – спрашиваю я.

– Видите ли, Чарли прекрасный мальчик и на самом деле очень умен. Но он сильно отстает, и разрыв между ним и другими детьми будет все увеличиваться, если мы ничего не сделаем. Однако в таких ситуациях ничто не делается достаточно быстро, если только родители не попросят об аттестации. Вам нужно подать прошение в письменном виде.

– Прошение о чем именно? – спрашивает Боб.

Я слушаю вполуха, пока мисс Гэвин описывает размеченный красными ленточками маршрут восхождения к индивидуальной учебной программе и особому коррекционному образованию. Помню, как после рождения Чарли я осматривала его, проверяя, все ли пальчики на месте, разглядывая его нежные розовые губки и изгибы его ушных раковин. «Он идеален», – подумала я, восхищенная и благодарная за такое совершенство. И вдруг у моего идеального мальчика может обнаружиться синдром дефицита внимания. В моем сознании отказываются совмещаться две эти мысли.

Его будут дразнить дети. Учителя поставят на нем клеймо. Как назвала Чарли мисс Гэвин? Безрассудный. Дети будут бросаться словами острее, обиднее и страшнее этого, и мишенью станет его голова.

– Я хочу, чтобы он встретился с педиатром, прежде чем мы начнем что-то делать в этом направлении, – заявляет Боб.

– По-моему, это отличная идея, – отвечает мисс Гэвин.

Врачи прописывают детям с СДВГ риталин. Это какой-то амфетамин, кажется. Мы собираемся накачивать наркотиками нашего семилетнего сына, чтобы он не отставал в учебе. Кровь отливает, будто мое кровообращение не собирается поддерживать эту идею: голова и пальцы немеют. Мисс Гэвин продолжает говорить, но ее голос звучит приглушенно и отдаленно. Я не хочу знать эту проблему и не хочу ее решать.

Я хочу возненавидеть мисс Гэвин за то, что она нам тут рассказала. Но смотрю в ее искренние глаза и не могу. Я понимаю, что это не ее вина. И я не могу ненавидеть Чарли. Он тоже не виноват. Но в груди все растет ненависть, ей нужен выход, иначе я начну ненавидеть и обвинять себя. Я оглядываю класс: невинные личики детей на доске «Звезды правописания», нарисованные сердечки, полумесяцы и радуги, хомячок, бегающий в колесе. Ненависть остается запертой в груди, круша легкие. Мне нужно убраться отсюда.

Боб благодарит мисс Гэвин за информацию и обещает, что мы окажем Чарли всю необходимую помощь. Я встаю и пожимаю ей руку. Кажется, я даже улыбаюсь, как будто наш разговор доставил мне удовольствие. Какая чушь! И тут я останавливаю взгляд на ее ногах.

В коридоре, после того как мисс Гэвин закрыла дверь в свой класс, Боб обнимает меня и спрашивает, все ли со мной в порядке.

– Я ненавижу эти ее туфли!

Озадаченный ответом, Боб решает пока больше не задавать вопросов, и мы молча идем в спортзал.

«До уроков» вот-вот закончится, и дети строятся, чтобы идти в класс. Сказав «привет» и «пока» Люси, мы с Бобом находим в строю Чарли.

– Эй, парень, дай-ка пять! – говорит Боб.

Чарли хлопает по его ладони.

– Пока, солнышко, увидимся вечером. Делай сегодня то, что скажет мисс Гэвин, хорошо? – прошу я.

– Ладно, мам.

– Люблю тебя. – Я крепко его обнимаю.

Дети впереди Чарли начинают идти, один за другим, колонна выползает из зала, как большая гусеница. Цепочка рвется на Чарли, который не двигается с места.

– Ладно, дружище, иди уже! – говорит Боб.

Не отставай, мой идеальный мальчик.

Глава 6

Мама Рики, миссис Салливан, говорит нам, что бассейн еще не готов. Мистеру Салливану еще нужно его прочистить и помыть. В мутной воде плавают бурые старые листья, бассейн больше похож на лужу, но нам все равно. Сегодня первый день летних каникул, и мы не можем ждать мистера Салливана.

Я нахожу оранжевый надувной наплечник и натягиваю на левую руку до хилого бицепса. Роюсь в ящике с поплавками и надувными игрушками, но не могу найти второй. Поднимаю глаза – Нейт нацепил его, как налокотник.

– Отдай, – говорю я и сдергиваю наплечник с его руки.

Обычно брат впадает в бешенство, когда не получает чего хочет, так что я удивлена, что он не препятствует мне. Вдруг он наконец-то зауважал старшую сестру, как и положено? Я надеваю оранжевый наплечник на вторую руку, а Нейт находит маску и доску для плавания.

Я окунаю большой палец ноги в воду и отскакиваю:

– Да она ледяная!

– Малявка, – заявляет Рики, пробегая мимо меня и обрушиваясь в воду, словно пушечное ядро.

Здорово быть такой же, как он, но вода слишком холодная.

Я поднимаюсь на террасу и сажусь на пластиковый реечный стул рядом с мамой. Они с миссис Салливан лежат на подушках в шезлонгах, повернутых к солнцу. Пьют из банок «Тэб», курят «Мальборо лайт» и болтают с закрытыми глазами. Ногти на маминых ногах накрашены лаком «Красный перчик». Я очень хочу быть как она.

Я стаскиваю наплечники и тоже разворачиваю свой стул к солнцу. Миссис Салливан жалуется на своего засранца-мужа, и мне неловко слышать «засранец», ведь я знаю, что это плохое слово и меня бы за него отхлестали по щекам. Я изо всех сил стараюсь сидеть тихо и не ерзать, потому что думаю, будто мама не замечает, что я слушаю. Мне неловко, но ужасно хочется услышать еще какие-нибудь неприличные слова про мистера Салливана.

Рики появляется на террасе, стуча зубами.

– Я превращаюсь в ледышку.

– Я тебе говорила, – говорю я, по-глупому выдавая себя.

– Полотенца в ванной. Пойди поиграй на «Атари», – говорит миссис Салливан. – Хочешь тоже пойти в дом, Сара?

Я качаю головой.

– Она хочет остаться с девочками. Верно, милая? – спрашивает мама.

Я киваю, она протягивает руку и похлопывает меня по ноге. Я улыбаюсь и чувствую себя особенной.

Рики идет в дом, мама и миссис Салливан разговаривают, а я закрываю глаза и слушаю. Но миссис Салливан больше не говорит ничего плохого о муже, и мне становится скучно. Я раздумываю, не пойти ли в дом поиграть в «Пэкмена», но Рики наверняка занял приставку и режется в «Космических захватчиков», а мне хочется быть девочкой среди девочек, так что я остаюсь.

И вдруг, совершенно неожиданно, мама кричит. Я открываю глаза, а она визжит: «Нейт!» – и бежит. Я встаю, чтобы увидеть, что происходит. Нейт плавает в бассейне лицом вниз. Сначала я думаю, что это розыгрыш, и восхищаюсь, как ловко он нас провел. Затем мама оказывается в бассейне рядом с ним, и я думаю, что подло с его стороны так ее пугать. Но тут мама переворачивает его, и я вижу закрытые глаза и синие губы, сердце мое уходит в пятки, и я пугаюсь по-настоящему.

Мама несет Нейта на траву, дико и странно кричит (я никогда не слышала, чтобы взрослые так делали), вдувает воздух Нейту в рот и умоляет его очнуться, но Нейт не двигается. Я больше не могу смотреть на брата, лежащего на траве, и маму, вдувающую в него воздух, поэтому опускаю глаза и вижу оранжевые надувные наплечники на полу террасы рядом со стулом.

– Очнись, Нейт! – рыдает мама.

Я не могу на это смотреть. Я пялюсь на собственные эгоистичные, жадные ноги и яркие оранжевые наплечники возле стула.

– Очнись, Нейт!

– Очнись!

– Сара, очнись.

_{Пятница}

Мои пальцы – ножницы. Ладонь Боба – бумага.

– Я выиграла! – кричу я.

Я никогда не выигрываю в эту игру. Я режу пальцами воздух и отплясываю нелепую джигу, помесь танца Джонатана Пейпелбона и Элейн Бенис. Боб хохочет. Но восторг от моей неожиданной победы длится недолго: он меркнет при виде Чарли, стоящего на кухне без рюкзака.

– «Уи» не сохранила мой уровень.

– Чарли, что я тебе велела сделать? – спрашиваю я.

Он тупо смотрит на меня. Мои голосовые связки натягиваются туже.

– Я велела тебе принести сюда твой рюкзак двадцать минут назад.

– Мне надо было дойти до следующего уровня.

Я стискиваю зубы. Я знаю, что если открою рот, то сорвусь. Или я заору и напугаю его, или зареву и напугаю Боба, или устрою всем разнос и выброшу проклятую «Уи» в помойку. До вчерашнего дня неспособность Чарли выслушать или выполнить простейшую инструкцию раздражала меня, но обычным образом – подозреваю, многие дети так раздражают родителей. Теперь же во мне поднимается цунами страха и отчаяния, и мне приходится сдерживаться изо всех сил, чтобы не дать этой волне вырваться наружу и утопить нас всех. Я вижу, как за эти несколько секунд моей молчаливой внутренней борьбы глаза Чарли становятся большими и стеклянными. Страх и отчаяние, должно быть, лезут у меня изо всех пор. Боб кладет руки мне на плечи.

– Я разберусь с этим. Поезжай, – говорит Боб.

Я смотрю на часы. Если я выеду сейчас, то, пожалуй, доберусь до работы рано, причем спокойной, в здравом уме и даже смогу сделать несколько звонков по пути. Открываю рот и выдыхаю.

– Спасибо, – говорю я и сжимаю мужнину руку-бумагу.

Я беру сумку, целую Боба и детей и выхожу из дома. Снаружи сыро и льет как из ведра. Без плаща и зонтика я изо всех сил бегу к машине, но, прежде чем плюхнуться на водительское сиденье, замечаю на земле цент. Я не могу устоять: останавливаюсь, подбираю его, а потом забираюсь в машину. Замерзшая и промокшая, я улыбаюсь, заводя мотор. Сегодня я выиграла и нашла цент.

Наверняка сегодня мой счастливый день.

Дождь стеной, заливает запотевшее ветровое стекло чуть ли не быстрее, чем дворники успевают его вытирать. Включилась подсветка приборной доски, их сенсоры, обманутые темнотой утра, решили, что сейчас ночь. По моим ощущениям тоже еще ночь. Это такое ненастное утро, когда лучше всего залезть обратно в постель.

Но я не собираюсь позволить пасмурной погоде подмочить мое прекрасное настроение. Мне не нужно развозить детей, у меня куча времени, а движение на дороге не прекращается даже в такую погоду. Я приеду на работу рано, собранная и готовая приступить к новому дню, а не поздно, вымотанная, залитая виноградным соком и неспособная выбросить из головы дурацкую песню «Вигглз».

А по пути мне нужно сделать кое-что по работе. Я роюсь в сумке в поисках телефона: хочу позвонить в Гарвардскую школу бизнеса. Ноябрь – главный месяц набора сотрудников, и мы стараемся обойти другие ведущие консалтинговые фирмы, такие как «Маккинси» и «Бостон консалтинг груп», и отобрать лучших и умнейших из урожая этого года. Мы никогда не заманиваем столько выпускников, как «Маккинси», но обычно обгоняем «БКГ». После первого раунда и ста пятидесяти интервью остались десять особенно впечатляющих кандидатов, которых мы планируем охмурить.

Нахожу телефон и начинаю искать в адресной книге номер Гарварда. Под буквой «Г» его нет. Странно. Может, он на «Б» – «бизнес-школа»? Я бросаю взгляд на дорогу, и сердце замирает: повсюду горят красные тормозные фары, плохо различимые сквозь мокрое и запотевшее ветровое стекло, – и неподвижные, как акварель. Все шоссе замерло, кроме меня: я лечу со скоростью семьдесят миль в час.

Я ударяю по тормозам. Они ловят дорогу и тут же теряют. Я скольжу, словно гидроплан. Я изо всех сил жму на тормоза – и скольжу. Я все ближе и ближе к красным огонькам на картинке.

«О господи!»

Я резко выворачиваю руль влево, слишком резко. Теперь я за последней полосой Восточного шоссе, кручусь между востоком и западом. Наверняка машина по-прежнему движется очень быстро, но я воспринимаю вращение будто в замедленной съемке. И еще кто-то отключил звуки: дождь, дворники, стук моего сердца. Все происходит неспешно и беззвучно, словно под водой.

Я бью по тормозам и выворачиваю руль в другую сторону, надеясь или прервать вращение, или остановиться. Ландшафт наклоняется под невообразимым углом, и машина начинает кувырки через капот. Перевороты так же неторопливы и беззвучны, а мои мысли, пока меня крутит, отчетливы и странно спокойны.

Выскакивает подушка безопасности. Я замечаю, что она белая.

Я вижу, как разлетевшееся содержимое моей сумки и найденный цент зависают в воздухе. На ум приходят астронавты на Луне.

Что-то сдавливает мне горло.

Моя машина разобьется в хлам.

Что-то ударяет меня по голове.

Я опоздаю на работу.

И вдруг кувыркание прекращается, и машина замирает.

Хочу выбраться, но не могу пошевелиться. И внезапно ощущаю сокрушительную, невыносимую боль в макушке. До меня впервые доходит, что я, похоже, повредила не только машину.

«Мне так жаль, Боб».

Темное утро делается еще темнее и начинает таять. Я уже не чувствую боли в голове. И зрение, и прочие чувства отключились. Может, я умерла?

«Пожалуйста, пусть я не умру!»

Я решаю, что не умерла, поскольку слышу звук дождя, барабанящего по крыше машины. Я жива, потому что слушаю дождь, и дождь становится рукой Бога: он постукивает пальцами по крыше и размышляет, что дальше.

Я слушаю изо всех сил.

Слушаю еще.

Слушаю.

Но звуки исчезают, и дождя больше нет.