Текст книги "Тигры в красном"

Ник не смогла удержаться, чтобы не бросить взгляд на Элиз, которая не отрывала глаз от Чарли. Она подумала, не подозревает ли Элиз, а может, она и привыкла к такому, как, говорят, привыкаешь к вою сирен при воздушной тревоге. Сперва ты ждешь, зная, что вот-вот начнется, затем зажимаешь уши, пока все не закончится, пока ты не сможешь выругаться, оказавшись в безопасности.

Ник еще крепче сжала колени. Ей следовало остаться дома. Лежала бы сейчас на мостках, слушала Каунта Бейси и подумывала о том, что надо готовиться к вечернему офицерскому пикнику.

Но тут она вспомнила радио, аккуратно завернутое в тряпку, здоровенную поваренную книгу, полную ингредиентов, которые она не купила, прислонилась головой к дверце машины и закрыла глаза.

Она пыталась вспомнить, когда Хьюз последний раз водил ее на ланч. Это было еще до войны. Вечные разговоры о деньгах, точно они и в самом деле были бедны. Не то чтобы ее сильно заботили деньги, но она ненавидела то, что вечно нужно все обсуждать, прицениваться, а в итоге решение все равно принимал он, у нее же оставалось ощущение, будто от нее толку как от стены. В ней нарастали утомление и безразличие. Когда ей захотелось купить желтый купальник, она тайком телеграфировала своему опекуну, попросила денег. А после солгала Хьюзу о цене, по дороге домой оторвала бирку и зашвырнула на обочину. И всего-то – чертов купальник. Но почему-то из-за этого она любила купальник еще больше.

И все же деньги – это деньги, и, по крайней мере, у них они есть. Она подумала о Хелене и недавнем телефонном разговоре. Они регулярно писали друг другу последние пару месяцев, обмен бодрыми, если не светскими и – по крайней мере, со стороны Ник – не слишком правдивыми письмами. Но когда Хелена позвонила ей на прошлой неделе из далекого Голливуда, Ник поняла: что-то случилось. Похоже, брак кузины ухудшил ее и без того стесненные обстоятельства: Хелена – а вернее, Эйвери Льюис – намеревалась продать за наличные свой домик на Острове. Новость подтвердила подозрения Ник, что этот человек – проходимец, она так и заявила Хелене, заставив кузину расплакаться среди шорохов телефонной линии. Хелена сказала, что Эйвери хочет инвестировать в какое-то сомнительное кино, какую-то чепуху класса Б. Ник напомнила кузине, что та не получила бы этот домик, если бы не отец Ник, надеясь пристыдить ее, чтобы та отказалась от дурацкой затеи. И Хелена сдалась, сказала, что придется найти деньги иным способом, что, разумеется, Ник права. Ник была в ярости, вешая трубку, и потом заявила Хьюзу, что им следует отправиться в Голливуд и выяснить, что там происходит. Хьюз, конечно же, напомнил, что билеты до другого побережья слишком дороги, и Ник впала в мрачное настроение, надолго перестав посещать магазины.

– Где вы? – Голос Чарли Уэллса вернул Ник в машину, теплый воздух струился в открытые окна.

– О, где-то далеко, – ответила Ник. – Я немного устала после выпитого вчера.

– Давайте припаркуемся, отсюда можно дойти пешком.

Чарли остановился возле старого испанского форта, некогда служившего наблюдательным пунктом.

Ресторан находился в одном из ветшающих колониальных домов, которыми застроены узкие мощеные улочки старого города Сент-Огастина. Помещение было сумрачным, с низким потолком, и Ник спросила себя, скольких женщин Чарли приводил сюда.

– Я выберу для нас обоих, если вы не возражаете, – сказал он.

Ник махнула рукой:

– Пожалуйста. Я даже не знаю, с чего начать.

Когда официант принес вино, Ник накрыла свой бокал:

– Не думаю, что мне стоит пить.

– Вы должны выпить, – возразил Чарли. – Нельзя есть тапас без вина.

– Что ж, тогда совсем немного. – Она убрала руку.

Столик был маленький, их колени почти соприкасались, но Чарли не пытался придвинуться к ней, что вселяло в Ник смутное беспокойство.

Рыбные и мясные закуски были одновременно солеными и пряными, маслянистыми и острыми. Вскоре их подбородки лоснились от соусов, Ник даже пальцы облизала пару раз.

– Чувствую себя местной, – весело сказала она.

Он оказался прав насчет вина, она протянула ему бокал за добавкой.

– Вы и выглядите местной, с таким-то загаром, – заметил Чарли со смехом, подливая ей вина.

– Впервые в жизни я загорелая посреди зимы, – сказала Ник. – Я очень старалась, чтобы этого добиться.

– Что ж, могу сказать, усилия того стоили. Все ребята на корабле к вам неравнодушны.

– Неужели? Я же их и видела лишь раз.

– Достаточно и одного раза, – ответил Чарли. – Они мне о вас рассказывали, но нужно было увидеть самому, чтобы поверить.

Ник знала, что он лжет, она была не из тех, по кому обмирают моряки, но все же почувствовала, что краснеет.

– Не смущайтесь, – ухмыльнулся Чарли.

– Я не смущаюсь, просто не знаю… – Ник колебалась. – Что ж, пожалуй, я немного смущена.

– Разве этот везунчик, ваш муж, не делает вам комплиментов?

Ник молчала, глядя на свою грязную салфетку.

– Ладно, ладно. Больше не буду вас дразнить. Давайте закажем кофе.

Официант принес густой кофе в маленьких выщербленных чашках, Ник никогда еще не пробовала ничего подобного.

– Марокканский, – пояснил Чарли. – Они фильтруют его дважды и добавляют кардамон, он придает аромат.

Они потягивали кофе в молчании, слушая звяканье посуды на кухне.

– Я чувствую себя такой уставшей, – сказала Ник, болтая гущу на дне чашки. – Готова проспать целую вечность.

– Хотите вернуться?

– Да, лучше вернуться. Иначе я могу закончить как Рип Ван Винкль и проспать за этим столом сотни лет.

– Думаю, они не станут возражать, – рассмеялся Чарли.

– Пожалуй, это не худшее место. По крайней мере, когда я проснусь, здесь можно будет неплохо закусить.

– Я хотел вам показать, куда причаливает та лодка с креветками, – сказал Чарли. – Но, полагаю, это может подождать.

– Для начала мне нужно проснуться пораньше, – ответила Ник. – И возможно, одного урока на сегодня достаточно.

Ник высунула голову из окна машины, давая ветру слегка охладить разгоряченные вином щеки. Будь она одна, распахнула бы рот, чтобы соленый воздух очистил ее изнутри, но при Чарли делать это постеснялась.

Она чувствовала, как время от времени его взгляд скользит по ней, и понимала, что он хочет к ней прикоснуться.

Машина свернула на их дорогу, и Чарли выключил зажигание. Остывающий двигатель позвякивал, Ник прижалась к дверце, слушая стрекот сверчков в жесткой болотной траве вокруг коттеджей. Вырез платья намок от пота, она чувствовала, как бедра липнут к виниловому сиденью. Чарли положил руку ей на бедро. Она посмотрела на него. Он приподнялся и потянулся к ней через коробку передач. Она не пошевелилась. Казалось, он что-то выискивал на ее лице, и ей стало любопытно, что же именно. Он придвинулся ближе, хотел привлечь ее к себе, но зацепился штаниной за рычаг и остановился, чтобы выпутаться.

Ник чуть не рассмеялась. Это было все равно что наблюдать за незадачливым акробатом. Он снова потянулся к ней, пытаясь заставить ее придвинуться ближе, но она осталась неподвижной. Она слушала его тяжелое дыхание. Наконец он перекинул ногу через рычаг и навалился нее, притиснув в угол. Ник подумала, как странно они, должно быть, выглядят с точки зрения кумушек, которые, без сомнения, подглядывают из окон своих кухонь. Вот теперь им и вправду будет о чем поговорить.

Он прижался губами к ее шее, оставив влажный след на ключице. Ник было слишком жарко от вина, солнца и стрекота сверчков, ее неожиданно замутило от их песни. Она оттолкнула его. Но он набросился на нее, навалился всем весом, одна рука задирала подол сарафана, другая срывала бретельки с плеч.

– Хватит, – сказала она. – Слишком жарко.

Чарли не слушал или не услышал, и Ник подумала, произнесла ли она это вслух. Она оттолкнула его, на сей раз сильнее, но это не помогло. Он разорвал лиф сарафана, и крохотные, обтянутые тканью пуговицы брызнули во все стороны.

Ник нащупала за спиной дверную ручку, нажала, и они вывалились наружу.

Она лежала на спине, юбка разметалась вокруг, а она едва сдерживала желание рассмеяться. Ник прикрыла рукой разорванный лиф и старалась загнать внутрь рвущийся наружу смех, но он отказывался подчиняться. Она зажала рот свободной рукой, но было слишком поздно. Слезы ползли по ее лицу, она пыталась вдохнуть, смеялась, задыхаясь, лежа на пыльной земле, и неодолимая сила грозила разорвать ее на куски. Чарли сидел рядом, возбужденный и сердитый, и от его вида смех разобрал ее еще сильнее. Он грузно поднялся. Навис над ней, впился в нее взглядом, лицо его было красным и потным.

– Извини, просто… о, милый, – все, что смогла выговорить Ник, и снова зашлась в хохоте.

– Сучка, – прошипел Чарли, – ты чертова кокетка.

Он пнул пыль в ее сторону, вернулся в машину и захлопнул дверцу.

Ник все лежала и смеялась, держась за живот, глядя, как пылинки пляшут в лучах солнца вслед удаляющейся машине.

Остаток дня она провела, готовя томатное заливное, которое обещала принести вечером на офицерский пикник в Грин-Коув-Спрингс. Она вспомнила об этом, лишь когда увидела рядом с холодильником написанный от руки перечень ингредиентов, необходимых для крепкого бульона по рецепту ее матери, а также упаковку желатина «Нокс». Внезапно оно показалось ей ужасно важным, возможно, самой важной вещью на свете, это заливное, и Ник с жаром взялась за стряпню.

Она запекла мясные кости и очистила овощи, внимательно следя за бульоном, превращая его в густеющее консоме. Сварила и процедила помидоры и вылила смесь в оловянную форму в виде рыбы, которую прислали с севера вместе с остальными ее вещами. Поставила форму в холодильник и пошла готовиться к вечеру.

Разорванное платье Ник бросила в корзину для белья; она застегивала жемчужные сережки, когда услышала, как кашляет и отплевывается «бьюик» на дороге к дому. Она слегка припудрилась и оглядела себя. На нее смотрела жена Хорошего Лейтенанта. Волосы аккуратно уложены, желтая хлопковая кофточка скрывает плечи и застегнута на груди. Немного помады и никаких румян. Она поспешила в кухню и чуть не врезалась в Хьюза. Оба, слегка вздрогнув, отпрянули назад.

– Здравствуй, – сказала Ник, скользнув по нему взглядом и тут же опустив глаза.

– Здравствуй, – тихо сказал Хьюз. – Я только в душ и переоденусь. Мы же не хотим опоздать.

– Я приготовила заливное, – сказала Ник. – И даже надела туфли. – Она посмотрела на него и увидела, что лицо его смягчилось. – По-моему, получилось самое роскошное заливное из всех, что я делала.

– Спасибо, – сказал он.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга, затем Хьюз направился в спальню. Сердце у Ник упало. Она услышала шум воды и на цыпочках двинулась на звук. Дверь ванной была слегка приоткрыта, чтобы выходил пар. Сквозь щель она смотрела, как муж потягивается и намыливается, втирает шампунь в светлые волосы. Он и в самом деле весь золотистый, подумала она, осознав, как давно не видела его обнаженным при свете дня. Она была так близко к нему, а он даже не почувствовал ее присутствия. Ник хотелось заплакать. Вместо этого она вернулась в кухню проверить, застыло ли заливное.

Она вытащила форму с заливным из холодильника, осторожно, чтобы не нарушить целостность, и полюбовалась на идеальный цвет – точно плавательный бассейн яркого томатного цвета. Аккуратно нажала пальцем на поверхность, проверяя крепость. Заливное пружинило, Ник удовлетворенно вздохнула. Выбрала блюдо и медленно перевернула форму, подняла ее, чтобы посмотреть, как идеальная, в форме рыбы, желатиновая поверхность сверкает и подмигивает ей. Потом достала свою любимую скатерть, с вышитыми маленькими голландцами, и накрыла блюдо. Осторожно взяла сверток и направилась к машине.

Ник не поняла, то ли подвернулся каблук, то ли блюдо просто выскользнуло из рук, но, прежде чем она успела сообразить, что к чему, блюдо накренилось, заливное подскочило и разлетелось неровными кубиками по бело-зеленому линолеуму. Между пальцами ног плюхнулись упругие брызги. Ник уставилась на ноги, на запачканные желтые лаковые туфли, на красные кляксы, быстро тающие на теплом воздухе. Ноги у нее ослабели, и она осела на пол. Уткнулась головой в колени и заплакала. Рыдания вырывались из нее с усилием, точно болезненная икота.

Хьюз поспешно вышел из спальни, белая рубашка расстегнута, волосы влажные. Трясущаяся, со срывающимся голосом, она протянула руку, указывая на беспорядок вокруг.

– Оно уничтожено, – прорыдала она. – Уничтожено, я не знаю, как это вышло. Я была так неосторожна.

– Ш-ш-ш… – Хьюз сел рядом, обнял. Прижался лицом к ее волосам. – Дорогая, это ерунда. Мы все исправим. Не плачь, мы все исправим.

Он обнял ее за талию, поднял и повел к кухонному столу.

– Сядь, милая. Я обо всем позабочусь. – Он взял миску и аккуратно собрал не растаявшие кубики. – Полный порядок. Посмотри, Никки.

– О боже! – Ник сквозь слезы глядела на сверкающие останки желе. – Это отвратительно.

– Нет, это самое прекрасное желе в мире. Все мужчины позеленеют от зависти, увидев, какая хозяйственная у меня жена, – возразил Хьюз, улыбаясь. – Милая, пожалуйста. Все будет хорошо.

– Не хорошо, Хьюз. Совсем, совсем не хорошо, – сказала Ник, закрыв лицо рукой.

– Все хорошо, – повторил он, отводя ее ладонь. – Прости. У нас чудесная жизнь. Ты чудесная, и я намереваюсь быть тебе лучшим мужем. Я буду заботиться о тебе, дорогая, обещаю.

– Хьюз, – сказала Ник. – Хьюз, пожалуйста, я хочу домой.

– Я отвезу тебя домой, Ник, – пообещал он. – И все будет хорошо.

1947: февраль

Ник курила на кухне, вполуха слушая передачу о птицах и потирая раздутый живот. Глянула на задний двор, который был таким же, как ее живот, – твердым и сонным. Воробей то там, то сям с надеждой поклевывал жесткую землю. После рекламы «Бромо-Зельцера» снова вступил ведущий.

Мы возвращаемся вместе с мисс Кей Томпсон, она прочтет выдержки из прекрасного справочника «Птицы Новой Англии», который вот уже более шестидесяти лет радует любителей птиц.

Из радио донесся хриплый, с новоанглийской гнусавостью, женский голос.

Козодой жалобный – птица, принадлежащая к весьма необычному семейству, из-за его своеобразных повадок козодоя преследуют предрассудки, как зловещие, так и нелепые. Но у козодоя есть немало милых и трогательных черт, среди которых родительская любовь и супружеская верность.

Ник проверила меренги в духовке. Хьюз стал буквально одержим меренгами после недавнего делового ланча во французском ресторане. Так странно, все эти увлечения, что он подцепляет вдали от нее. Она не переставала удивляться, обнаруживая, что он вдруг полюбил то или это, хотя еще утром уходил из дома с известными ей предпочтениями. Но, несмотря на эти маленькие, неожиданные увлечения, она чувствовала, что теперь гораздо лучше понимает его. А быть может, она стала лучше понимать их брак; начала осознавать, что это не одно и то же. «Какое безобразное, заурядное слово – компромисс», – подумала Ник. Но теперь все шло гладко – как скрипучая дверь, петли которой наконец смазали. И платой за это стал компромисс.

Когда они вернулись в Кембридж, он купил этот дом. Ник думала, что они могли бы пожить, хотя бы какое-то время, в Тайгер-хаусе, чтобы смыть горячий, душный воздух Флориды. Но Хьюз наотрез отказался.

– Я не смогу там работать, Никки, – сказал он ей за ужином в их временной квартире на Гурон-авеню. – И денег у моих родителей мы просить не станем.

Хьюз получил работу адвоката в «Уорнер и Стэкпол», где работал его отец. А в феврале он нашел дом. «Построен первой женщиной-архитектором, закончившей Массачусетский технологический», – сообщил он. И Ник понимала, что это должно было расположить ее к этому дому. Она могла взглянуть на себя глазами Хьюза: неуживчивая, воинственная, у нее есть что-то общее с этой бунтаркой, женщиной-пионером, которая, скорее всего, была лесбиянкой.

По тому, как он вел ее через комнаты – касаясь дверных косяков, как простер руки посреди кухни, дабы показать, где будет стоять стол, – было ясно, что он покупает этот дом как шкатулку для нее. Место, куда она идеально впишется, где все ее странности покинут ее или хотя бы перестанут лезть в глаза. Ник тошнило при этой мысли.

Распаковывая коробки, начищая свадебное серебро, развешивая его рубашки, она воображала, как сбегает в Европу, снимает квартиру на Елисейских Полях или на виа Кондотти, пьет крепкий кофе из маленьких чашечек и танцует в кафе до рассвета. Но, за исключением покупки очень дорогого французского белья, не предприняла никаких иных приготовлений к бегству, которое так и осталось у нее в голове. Она понимала, что он загнал ее в ловушку, но понимала также, что любит его, – вернее, что он засел у нее под кожей, как лихорадка. Куда бы ни сбежала, она останется больна им. Ник не знала, как так вышло, но она перестала с этим бороться. И вот именно тогда – точно ее капитуляция прорвала плотину – он начал видеть ее, по-настоящему видеть ее.

– Ты удивительная, – сказал он как-то, вернувшись домой и обнаружив накрытый стол, с льняной скатертью и серебром, и Ник, отбивающую круглый розовый кусок говядины, который ей удалось задешево купить у мясника.

В другой вечер он коснулся ее колена под столом, после того как она приготовила безукоризненный обед из холодного огуречного супа, бараньих ребрышек с жареным картофелем и плавучего острова на десерт – в честь партнера из юридической фирмы, которого он хотел впечатлить.

– Вам повезло, что ваша жена умеет так готовить, – сказал партнер. – С такой женой мужчина может далеко пойти.

Хьюз танцевал с ней на весеннем балу в Бостоне, прижимаясь, крепко обнимая за талию.

– Я могу опьянеть, просто вдыхая твой аромат, – прошептал он ей на ухо. – Ты пахнешь домом.

Занимаясь с ней любовью, он держал ее лицо в ладонях и смотрел в глаза.

– Скажи мне, что ты счастлива, – попросил он как-то раз. – Я хочу знать, что сделал тебя счастливой.

Так что в мелочах все было идеально. А в промежутках между ними она читала свои книги, слушала свою музыку и строила планы для них обоих. Она думала, что, может быть, когда он почувствует, что все хорошо и спокойно, может быть, тогда он очнется и захочет снова стать свободным – вместе с ней.

Затем случился разговор о ребенке.

– Я не хочу ребенка, Хьюз, – сказала она ему как-то за ужином, над остатками свиных отбивных в перце. – По крайней мере, не сейчас.

– Все хотят детей, – ответил он.

– Ты говоришь ерунду. – Она смахнула перец с белой скатерти и тихо добавила: – К тому же мы не такие, как все.

– Ник, – сказал он. – Я понимаю, ты не так себе все представляла. Да и я не так себе все представлял. Но случилась война.

– Война, война. Меня уже тошнит от нее. – Она поднялась и начала собирать посуду. – Будто войной можно все оправдать.

Хьюз удержал ее за запястье:

– Я серьезно, Ник. Я хочу настоящую семью.

– Что ж, у меня для тебя новости, Хьюз Дерринджер, – ответила Ник, вырвавшись. – Я тоже серьезно.

– Я не хочу, чтобы мы просто проживали жизнь. Впустую. – Он вглядывался в ее лицо. – Как ты этого не понимаешь?

– Не говори со мной как с ребенком.

– Так не веди себя как ребенок.

Его тон из страстного в один миг стал холодным, и молчание – опасное молчание, Ник знала это по опыту – повисло между ними.

– Я не пытаюсь рассердить тебя, – сказал он наконец. – Я хочу жизнь… Может быть, и не такую, как у всех, но без лишних сложностей.

– Ребенок, – пробормотала она, – с ним будет непросто.

– Я хочу создать что-то, что-то хорошее и настоящее.

– У нас уже есть что-то хорошее и настоящее. Как ты этого не понимаешь?

Ник посмотрела ему в лицо; он выглядел утомленным. Она постаралась унять поднимающуюся в ней волну жара, от отчаяния у нее задрожали ноги.

– Просто… – Она села и накрыла его руку своей. – Ох, Хьюз, с ребенком нам придется быть очень осторожными. Наша жизнь станет… осторожной.

– Не осторожной, – возразил он. – Взвешенной.

Ник вспомнила, как он всегда укладывает запонки на место в футляр, а не бросает в коробочку для мелочей на столе, и никогда не теряет чехлы от швейцарских ножей, хотя большинство людей теряют их сразу после покупки. Все эти пустяковые привычки казались ей такими трогательными. Хьюзу хотелось быть осторожным, ему это нравилось. Ему хотелось, чтобы жизнь была правильной температуры, не слишком горячая, не слишком холодная. Но Ник не была уверена, что сумеет выжить в этом спокойствии.

– Не знаю, Хьюз, – сказала она. – Мы еще молоды. Мы можем чем-то заняться, прежде чем заводить ребенка, еще не поздно.

Но даже произнося это, она ощущала на себе вес дома, который он купил для нее, и понимала, что, наверное, уже слишком поздно.

– Чем заняться? Путешествовать? Я был за границей, там ничуть не лучше, чем здесь. И к тому же путешествовать можно и всей семьей.

Ник подумала о Европе, о кованых балконах и огромных окнах, об иностранной речи на своих губах.

– Не знаю, смогу ли стать осторожной, взвешенной, как ты это ни называй.

Ник вытащила меренги из духовки и поставила остужаться. Ей пришлось вытянуть руки, чтобы достать до полки и не воткнуться в стол огромным животом. Она отступила и полюбовалась своим творением – большие, похожие на снеговиков, штуковины вздымались горными хребтами, недурно, в самом деле, но она предпочитает макаруны. Позернистей, с кокосовой стружкой.

После того разговора о ребенке Хьюз больше не поднимал эту тему. Но когда Ник в том же месяце узнала, что Хелена беременна, то оплатил Хелене билет на поезд из Лос-Анджелеса.

– Неплохо вам двоим снова повидаться, – сказал он. – И к тому же не уверен я в этом парне, Эйвери.

– Не могу с тобой не согласиться, – ответила Ник.

Было понятно: Хьюз считает, что, увидев счастливую в своей беременности Хелену, она передумает насчет ребенка, но ее это не заботило. Ник не видела кузину уже семь месяцев – с того дня, как они упаковали вещи и покинули дом на Вязовой улице, и скучала по ней. А еще беспокоилась за нее: Хелена становилась скованной и вялой всякий раз, когда речь заходила об Эйвери и его планах на будущее.

Хелена приехала в Кембридж в мае, как раз когда ландыши устлали двор сияющим покрывалом из темно-зеленого и нежно-белого. Ник собрала маленький букетик, чтобы взять с собой, когда поедет на Южный вокзал встречать сестру.

– Хелена, честное слово. Ты нисколечко не выглядишь беременной, – сказала Ник и, рассмеявшись, обняла кузину, когда та сошла на платформу.

– В самом деле? А чувствую себя огромной.

На Хелене был небесно-голубой костюм из легкой шерсти или какой-то искусственной новомодной ткани.

– Ты выглядишь блистательно. Не говори мне, что ты теперь в кино снимаешься.

– Милая Ник, – улыбнулась Хелена. – Ты совсем не изменилась. Все так же врешь и не краснеешь, по любому поводу.

Ник дала носильщику четвертак из своей красной кожаной сумочки и взяла кузину за руку.

– Хьюз даже отвалил нам денег на такси, так что путешествуем с шиком.

– Ох, так замечательно оказаться дома, – сказала Хелена. – Ты даже не представляешь, как я счастлива.

– Зато представляю, как я счастлива. – Ник помахала свободному такси. – Я практически с концами трансформировалась в идеальную домохозяйку. Тебе надо будет потом проверить мою голову. Едем домой. Нас ждут ланч и вино.

Когда они добрались до дома, Хелена отправилась освежиться в гостевую комнату, а Ник накрыла круглый столик на застекленной террасе и принялась готовить салат из тунца.

Хелена сняла маленькую голубую шляпку, и ее белокурые локоны лежали на плечах. Лицо у нее было розовое и пухлое, как на рождественской рекламе.

– Что ж, беременность тебе идет, надо сказать, – заметила Ник. – Какой срок, три месяца?

– Четыре, – ответила Хелена, усаживаясь за зеленый пластиковый стол. – По крайней мере, так сказал доктор. Не уверена, что доверяю ему. Мне кажется, он шарлатан. – Она вздохнула. – Но Эйвери рассказывает, что к нему ходят все знаменитые актрисы, так что…

– Все эти знаменитые актрисы ходят исключительно на аборты, – сказала Ник. – Тебе нужно рожать тут. И ты можешь пойти к доктору Монти.

– Я думала, доктор Монти умер. – Хелена рассмеялась.

– Нет, сэр. Живет и здравствует и все так же щиплет медсестер за попки. – Ник посмотрела на кузину, затем принялась раскладывать латук по тарелкам. – Хьюз тоже хочет.

– Щипать медсестер?

– Если бы. Ребенка.

Хелена улыбнулась:

– Это ведь не смертный приговор, ты же понимаешь. Не так уж это и плохо.

– Все так говорят. Ох, Хелена, можешь представить меня по локоть в грязных подгузниках? Он уже приковал меня к плите. Чего еще ему надо?

– Ой, перестань притворяться, будто не любишь его. – Хелена обвела руками кухню. – И все это.

– Разумеется, я люблю его, – произнесла Ник. – Я лишь думала, что все будет чуть романтичней.

– Брак – это убежище, – тихо сказала Хелена. – Ты больше никогда не будешь одна.

– Нет, брак – это жизнь. – Ник посмотрела в окно, затем быстро повернулась к кузине: – Вспомни Вязовую улицу. Мы могли делать что захотим, и никто ничего от нас не ждал. Я даже скучаю по этим ужасным продуктовым талонам. А здорово, если бы снова все вернулось у нас с Хьюзом. Как раньше. Не так скучно, не так респектабельно. Иногда мне хочется сорвать с себя одежду и с воплями помчаться по улице совершенно голой. Та к хочется, чтобы хоть что-то изменилось.

– То была война, а не настоящая жизнь, – сказала Хелена. – И не все в те дни было распрекрасно.

Ник вздохнула, вспомнив про Фена.

– Ты права. Я просто дура. – Она принужденно улыбнулась. – Хватит об этом. Дорогая, почему бы тебе не налить нам вина. Бутылка рядом с тобой на том смешном столике, что смастерил Хьюз.

– Он купил тебе очень милый дом, – заметила Хелена, наполняя две маленькие баночки из-под желе, которые Ник спасла из их квартиры.

– Да, милый дом для милой женушки, – сказала Ник, занося нож над стеблем сельдерея. – Я не должна так говорить, это гадко. Но это все проклятые мужчины.

– Ник, ты совершенно невозможна. Ты слишком многого хочешь. Не гневи Господа, как говорила мама.

– А Эйвери? – спросила Ник, внезапно уязвленная стоицизмом Хелены. – Он предел твоих мечтаний? И Господь вами доволен?

– Мы живем в съемном доме, – задумчиво ответила Хелена. – Я бы хотела иметь свой собственный. Но все же это очень славное маленькое бунгало, и там есть комната для малыша.

– Милая, иногда ты бываешь ужасно бестолковой, – сказала Ник, кладя нож на разделочную доску. – Я спрашиваю про твоего мужа, а не про ваши жилищные условия.

– О… – Хелена словно отодвинулась от пристального взгляда Ник. – Даже не знаю. Все как обычно, я полагаю.

– Боже, Хелена, твои мозги медленней январской улитки. – Ник хотелось стукнуть ее по голове черешком сельдерея. – Что значит «как обычно»?

– Ник, он не такой, как другие мужчины, понимаешь. Он – художник.

– О чем ты толкуешь? Эйвери не художник, он продает страховки, бога ради.

– Да, чтобы заработать на жизнь. Но его настоящая страсть – кино. – Хелена смотрела в стакан, точно искала там что-то. – Он очень трепетно к этому относится. Понимаешь, у него есть коллекция.

Ник села рядом с кузиной.

– Коллекция?

– У него была подруга, актриса, очень хорошая актриса, невероятно талантливая, красивая. Они планировали вместе снимать кино, она мечтала стать звездой, а он – продюсером, а потом… потом ее убили и он был полностью опустошен. Это для него все изменило.

– Вот как… – Ник подумала, что, похоже, совсем не представляла, что такое Эйвери Льюис. – Ужасно драматичная история.

– Да, – согласилась Хелена. – Он думал, что не сможет жить дальше. А потом встретил меня и понял, что больше не одинок. Понимаешь, он хотел показать всему миру, какой талантливой она была. Поэтому начал собирать коллекцию. Ее коллекцию.

Ник поверить не могла тому, что услышала. Хелена всегда была слегка простодушной, но никак не идиоткой.

– И как же он это делает? Демонстрирует миру талант своей любовницы, я хочу сказать?

– Я знала, что ты не поймешь, – вздохнула Хелена. – Никто не понимает. Это ведь как произведение искусства – чья-то целая жизнь. Все равно как если бы я собирала все о тебе, чтобы запечатлеть твою суть. И еще он планирует снять фильм. Вот чем занимается Эйвери.

– Суть, черт побери! – Ник пыталась поймать взгляд кузины, но та смотрела в сторону. – В самом деле, Хелена. – Она покачала головой в изумлении. – Я догадывалась, что у вас там творится что-то неладное, но такого и представить не могла. Неужели он убедил тебя, будто это искусство?

– Ты несправедлива! – возмутилась Хелена. – Возможно, Эйвери необычный, но что в том дурного? Он любит меня, Ник, он понимает меня. Я должна его поддерживать.

– Поддерживать финансово, ты хочешь сказать. – Ник увидела, что краска залила лицо кузины, и ее гнев пошел на убыль. Она коснулась руки Хелены и мягко сказала: – Прости. Я не хотела критиканствовать. Но право, милая. Это же ненормально, ты ведь понимаешь, верно?

– Ник, он мой муж. Уже второй. Я не собираюсь разводиться и искать третьего.

Ник притянула Хелену к себе и прижалась щекой к ее мягким волосам:

– Мы могли бы посоветоваться с юристами из фирмы Хьюза.

– У меня ребенок.

Ник отодвинулась, посмотрела на кузину и медленно кивнула:

– Верно. Конечно, у тебя ребенок.

Козодоя можно встретить в кустарнике, где он прячется в дневное время, или увидеть рядом с домом. Он может незамеченным сесть на крышу дома и с неожиданной силой закричать посреди ночи, заставляя покрыться мурашками чувствительных к зловещим предсказаниям и предрассудкам людей.

Ник почувствовала, как толкнулся малыш, – точно крохотная молния ударила ее в живот. Она разбирала почту. В одну кучку складывала счета, которые Хьюз просмотрит, когда вернется с работы, в другую – письма из внешнего мира, на них она ответит завтра, после того, как погладит белье.

– О боже, жизнь так скучна, – сообщила она пустой кухне.

Ник знала, что Хьюз хочет девочку, но мальчику не придется иметь дело со всей этой рутиной. Он сможет командовать, делать что пожелает. Он будет сильным, целеустремленным и независимым, и ему не придется вечно извиняться и печь печенье, которое он даже не любит.

– Хватит ныть! – велела она себе.

Ник обнаружила, что в эти дни мрачное настроение накатывало на нее все чаще. Доктор Монти считал, что это совершенно нормально для беременных.

– Многие женщины бывают не в духе в этот период, – сказал он, ладонь его чуть дольше необходимого задержалась на ее колене, когда они сидели в маленьком кабинете рядом с Брэттл-стрит. – Это совершенно нормально, миссис Дерринджер. Это огромная перемена для любой женщины, но она желанна.

На прошлой неделе доктор порекомендовал ей начать читать более жизнерадостные книги, с подозрением оглядев кантовские «Наблюдения над чувством прекрасного и возвышенного».