Текст книги "Атавия Проксима"

– Рискнем, жена?.. Подъедем поближе, а?

– Что ж, – сказала профессорша, – почему не подъехать? Ведь не на войне, не застрелят… В крайнем случае, выругают или оштрафуют.

Они самым тихим ходом проехали еще метров четыреста и удостоверились, что цепи действительно преграждают не только поле, но и автостраду. Цепи состояли из солдат.

Скорее всего солдаты сначала приняли их машину за служебную, военную и поэтому подпустили ее к себе довольно близко. Убедившись, что они ошиблись, солдаты что-то закричали и стали махать руками высунувшемуся из окошка профессору, чтобы он поворачивал обратно.

Теперь были совсем хорошо видны люди, стремившиеся прорваться сквозь цепи. Правда, сначала профессору показалось странным, что они все же не напирали на солдат, а держались от них на расстоянии в двадцать-тридцать шагов. Потом он различил нацеленные на толпу пулеметы.

Навстречу Гроссу, остановившему машину и вышедшему уточнить обстановку, бросились с автоматами на изготовку офицер и два солдата. На их лицах можно было прочесть то же отчаяние пополам со злобой и ужасом, что и у людей, которым они столь решительно преграждали путь на север.

– Куда вас несет! – истерически закричал офицер. – Поворачивайте, пока мы вас тут не прихлопнули!

– Нам нужно в Мадуа! – закричал ему в ответ профессор. – Мы едем в Мадуа!.. На кегельный турнир. Мы из Эксепта!..

– Поворачивайте к дьяволу! – завизжал офицер, размахивая автоматом. Считаю до пяти! Раз…

Гросс недоуменно пожал плечами и направился к машине.

Но внезапный треск одиночных выстрелов, пулеметных и автоматных очередей заставил его обернуться. Сейчас офицеру и солдатам было не до него. Воспользовавшись тем, что внимание заставы было отвлечено машиной профессора, толпа в нескольких местах прорвала цепи и рассыпалась по обеим сторонам дороги. За те несколько секунд, которые потребовались, чтобы Гросс успел обернуться и посмотреть на происходящее за его спиной, десятки убитых уже валялись на пухлом сыром снегу, раскинув ноги, зарывшись лицами в снег или, наоборот, запрокинув к небу сразу пожелтевшие лица. Были среди убитых люди всех возрастов, от грудных детей до дряхлых стариков, которым только какое-то очень сильное чувство, остававшееся пока неясным для Гросса, придало силы пробежать пять-десять шагов по рыхлому и глубокому снегу. Еще больше валялось на снегу раненых. Кое-кто из них все же пытался, истекая кровью, пробиться сквозь солдатские цепи, и таких солдаты, не подходя близко, приканчивали с какой-то непонятной холодной и брезгливой яростью.

– Что они делают!.. Мерзавцы!.. Убийцы!.. – профессорша всплеснула руками, побелела, поправила на себе шляпку и выскочила из машины на дорогу. Она хотела броситься к солдатам, чтобы помешать им расстреливать безоружную толпу.

– В машину! – схватил ее за рукав профессор. – С меня по горло хватит прежних допросов в Особом комитете…

Она послушно повернула к машине, но тут же потеряла сознание и грохнулась бы на шоссе, если бы муж вовремя не подхватил ее на руки. Мешкать нельзя было. Осатаневшим солдатам ничего не стоило дать несколько очередей и по его машине. Поэтому он кое-как устроил жену рядом с собой на переднем сиденье, чтобы в случае чего сразу можно было оказать нужную помощь. Затем он торопливо развернул машину и дал полный газ.

Фрау Гросс вскоре пришла в себя и сейчас тихо всхлипывала, глядя перед собой безразличным взглядом. Профессор понимал, что словами ее горю не поможешь. Он молчал, пытаясь разгадать причину этой массовой бойни.

И вдруг сзади послышался тихий стон.

– Раскис! – выбранил себя Гросс. – Уже мерещиться тебе стало, старый дурак!

Но и минуты не прошло, как стон повторился. На сей раз он был куда громче и не оставлял никакого сомнения в своей реальности.

Профессор сбавил газ и попытался рассмотреть, что там такое происходит на заднем сиденье. Теперь этим заинтересовалась и фрау Гросс. Она заглянула назад и ахнула: внизу, в тесном промежутке между задним и передним сиденьями, скорчившись, лежал на боку в лужице крови незнакомый молодой человек лет двадцати трех в расстегнутом бежевом бумажном пальто, очень дешевом и очень модном.

– Кто это, кто это? – испугался профессор. Только и не хватало, чтобы именно в его автомобиле вдруг обнаружили неизвестного, истекающего кровью человека, видимо скрывающегося от властей. Лучшего повода для ареста и его и Полины трудно себе представить.

– Это я! – торопливо отозвался неизвестный. – Это я, сударь!.. То есть, вы меня, конечно, не знаете… Меня зовут Наудус, Онли Наудус… Только, ради бога, не останавливайте машину!.. Они меня прикончат на месте… («Провокатор!» – подумал профессор.)… И… И вас тоже… Боже мой! («Нет, кажется, не провокатор, – продолжал лихорадочно прикидывать в уме Гросс, – а может быть… все может быть».) И вас и меня, клянусь богом… Ни в коем случае не останавливайте! Они нас немедленно прикончат… Всех троих… на месте!..

– Я вас спрашиваю, кто вы такой! – снова спросил Гросс, замедляя ход. Он решил повременить с остановкой. Этот парень смотрел на него такими умоляющими глазами и уж так не походил на провокатора, по крайней мере в том виде, в каком их представлял себе старый физик. А впрочем, кто его знает… Правда, он, кажется, и в самом деле ранен, но ради провокации они могут пойти и на то, чтобы легко ранить своего агента. Заплатят получше и нарочно ранят… Ну и неприятность!

– Онли Наудус? Я не знаю и знать не желаю никаких Наудусов. Немедленно вылезайте из машины!.. Я не вмешиваюсь в политику…

В это время откуда-то сзади, видимо из цепи, донесся треск пулеметной очереди. Совсем близко от раскрытого бокового окна просвистело несколько пуль. Чуть выше заднего окошка что-то ударило в стенку машины, в ней возникли две круглые дырочки, сквозь которые забрезжило унылое серо-голубое зимнее небо. Профессор и его жена инстинктивно пригнули головы, но пули проскочили значительно выше их голов и наискосок сквозь крышу.

– Вот видите! – прошептал незнакомец, словно опасаясь, как бы там, в цепи, не расслышали его ослабевший голос. – Я говорил!..

Нет, видно, и в самом деле останавливаться сейчас было опасно.

– Я не знаю и знать не желаю никаких Наудусов! – повторил профессор, но дал самый полный газ. – И на каком основании вы забрались в чужую машину не спросись? – Теперь, когда они мчались во весь опор, ему некогда было смотреть на своего негаданного собеседника. Гросс говорил, не оборачиваясь, и старался говорить как можно строже и суше. Проклятые порядки: чтобы оказать раненому самую неотложную помощь, нужно сначала обязательно прикинуться мерзавцем! – Я вас спрашиваю – почему?

Раненый промолчал. Он сделал вид, будто потерял сознание. А может быть, он и на самом деле обеспамятел? Вот задача! Этак человек вполне свободно может и кровью истечь. Эх, была не была! Гросс резко затормозил, выскочил на дорогу, распахнул заднюю дверцу и нагнулся над неизвестным, чтобы первым делом выяснить, куда он ранен.

– Не трогайте меня! – встрепенулся тот и попытался отодвинуться от Гросса. Застонав от сильной боли, он рывком прижался к противоположной дверце кабины. – Ради бога, не трогайте меня! Это смертельно оп…

Он рванулся, чтобы уклониться от рук недоумевавшего профессора, и потерял сознание, не докончив слова.

– Ах ты, боже мой! – огорчилась профессорша. – Нашел кого бояться! Да разве мы звери какие!

Она проворно выбралась из машины, помогла уложить раненого на заднее сиденье и быстренько, чтобы было чем перевязывать, извлекла из своего чемодана чистое полотенце с вышитыми в уголке красными шелковыми буковками «Э» и «Г». Ее муж тем временем расстегнул покрытое кровавыми потеками пальто раненого, осторожно высвободил из рукава его левую руку и стал стаскивать с нее рукава пиджака и сорочки. Проще и куда быстрее было бы, конечно, разрезать рукав, но у профессора не хватило духу портить бедняге одежду. Вряд ли у него стало бы средств купить себе новую: уж больно небогато он был одет.

Рана оказалась хотя и болезненной, но, видимо, совсем не опасной. Маленькой автоматной или пистолетной пулей пробило навылет мякоть левого предплечья. Гросс старательно, хотя и не очень умело, перевязал раненую руку.

– Да ты прямо прирожденный хирург! – восхитилась профессорша, окончательно удостоверившись, что жизнь раненого вне опасности. – Но только куда мы сейчас с ним денемся, ума не приложу. Как бы к нам не придрались…

– То-то и оно! – вздохнул ее супруг. Сейчас его снова терзали опасения, как бы эта непредвиденная история не обернулась для них какой-нибудь крупной неприятностью.

Раненый пришел в себя и открыл глаза.

– Ради бога, не дотрагивайтесь до меня! – прошептал он.

– Уже! – весело откликнулся профессор. – Уже мы до вас дотронулись, и вы ничего не почувствовали… Успокойтесь, самое болезненное уже позади.

Раненый в отчаянии прошептал:

– Боже мой, что вы наделали! Ведь я же говорил…

– Мы ничего не наделали, дружочек, – попыталась утешить его профессорша, – вас перевязали, и только. Теперь у вас здоровье быстро пойдет на поправку. Дело ваше молодое.

Наудус посмотрел на нее взглядом, полным неподдельного смятения.

Фрау Гросс решила, что он ее не понял. Она повторила, но более коротко:

– Не беспокойтесь, все будет в порядке.

– Боже мой! – снова прошептал раненый и заплакал. – Боже мой, что я наделал! Вы мне этого никогда не простите…

– И вы тоже ничего не наделали, – терпеливо успокаивала его профессорша, возвращаясь на переднее сиденье. Гросс повел машину на большой скорости. Надо было пораздумать, что делать с этим парнем, как и где незаметно ссадить его в безопасном месте. – Вы очень спокойно вели себя во время перевязки, просто молодцом.

– Я ведь просил, чтобы до меня не дотрагивались, – повторил Наудус с явным ожесточением.

– Нам это, право же, не стоило никакого труда, – сказал профессор.

Но раненый только прошептал с еще большим ожесточением:

– Вы меня убьете, вы меня определенно убьете… Вы будете правы… Но почему вы до меня дотрагивались?.. Ведь я вам говорил, чтобы вы этого не делали… Сейчас и вас убьют, если только узнают в чем дело, – прибавил он с неожиданной мстительностью.

– Слушайте, молодой человек, – рассердился профессор, – вы, кажется, в претензии, что мы вас не вышвырнули из машины на дорогу?.. В чем дело?

Наудус не стал отвечать. Видно было, что он знает что-то очень важное, даже страшное, но боится высказать это.

– Да, кстати, – как бы между делом осведомился Гросс. – Кто это вас ранил?

– Солдаты, – шепотом, словно все еще опасаясь, что его услышат там, на заградительной заставе, ответил Наудус. – Меня ранили солдаты… Вы же видели, они в нас стреляли.

Он всхлипнул и замолк.

– За что они в вас стреляли? – спросил Гросс. – Что вы, гангстер, что ли? Да не бойтесь, мы вас не выдадим. В самом худшем случае мы вас просто ссадим в ближайшем пункте – и все.

– Разве вы еще не слыхали? – медленно промолвил Онли Наудус и глянул на профессора и его супругу глазами, полными ужаса и тоски. – Неужели вы еще ничего не знаете? Боже мой!.. _Чума_!..

2

Вечером двадцать первого февраля, в тот самый миг, когда машина, которой правил профессор Гросс, вдруг подпрыгнула и помчалась над автострадой, а из разрушенного тем же загадочным сотрясением почвы подсобного здания 72ЕОХ Особой бактериологической станции в городе Киним выбежала первая крыса и вылетел первый майский жук, повстречавшиеся чете Гроссов на их пути в Мадуа, атавский материк взлетел на воздух и на расстоянии пятидесяти девяти тысяч девятисот одного километра от Земли превратился в ее второго спутника.

Первым, и до того часа единственным, спутником Земли, как известно, являлась Луна.

В то же время пустынный и ненаселенный полуостров Камарод, отломившийся от континентального атавийского щита, образовал в ста одиннадцати тысячах семи километрах от Земли ее третий по величине спутник. Через две недели он был назван земными астрономами Атавия Бета в отличие от остальной и основной массы материка, которая, как ближайшая к Земле, получила название Атавия Проксима.

Еще четырьмя днями позже земными обсерваториями было обнаружено и зарегистрировано в каталоге под названием Атавия Гамма еще меньшее новое небесное тело. Оно вращалось вокруг Земли на расстоянии ста восьмидесяти одной тысячи двухсот девяноста восьми километров. Было большое искушение причислить Атавию Гамму к бесчисленному сонму астероидов, к которым она приближалась по своим незначительным размерам. Однако первые же данные о ее орбите показали всю неосновательность этих намерений. Уже значительно позже, месяцев через пять после катастрофы, когда стало бесспорным научным фактом, что Атавия Бета не что иное, как отломившийся от атавийского континентального щита полуостров Камарод, ряд ученых в разных странах с большой степенью достоверности установил, что Атавия Гамма представляет собой скорее всего отколовшийся уже от Камарода полуостров Бурь. Было даже, и весьма убедительно, доказано, что линия откола прошла по границе между кристаллическими и метаморфическими породами архея и нижнего альгонка, занимающими по крайней мере две трети поверхности Камарода и составлявшими поверхность полуострова Бурь, обрывком осадочного покрова умеренной складчатости, в данном случае верхнего альгонка.

Тогда же было твердо установлено, что ни Атавия Бета, ни тем более Атавия Гамма вследствие незначительности их массы, а следовательно, и весьма слабой силы притяжения не смогли удержать на себе ни атмосферы, ни воды.

Что же касается Атавии Проксимы, то здесь наука оказалась перед серьезной, по сей день еще не разрешенной загадкой. Подсчитанная для нее сила притяжения также, хотя и в меньшей степени, чем у Атавии Беты и Атавии Гаммы, была недостаточной для сохранения на ней атмосферы и воды. Однако визуальные данные, сделанные во время наблюдения первого же затмения Атавии Проксимы, не оставляли ни малейшего сомнения в том, что атмосфера на ней сохранилась.

Мы считаем своей обязанностью подчеркнуть последнее обстоятельство не только из вполне понятного чувства человеколюбия (ведь огромное большинство населения атавийского материка не было ни в чем повинно), но и потому, что в противном случае не было бы и нашего повествования.

Образование новых небесных тел путем откола их от других и даже давно застывших, как мы имеем в данном случае, само по себе представляет явление далеко не невозможное. Достаточно вспомнить, что и астероиды и метеориты являются продуктом именно такого рода небесных катастроф. Правда, как правило, в итоге материнское небесное тело целиком распадалось на более или менее мелкие части.

И все же мы позволим себе не останавливаться на анализе причин, по которым Земля, потеряв огромный материк, в остальном почти ни в чем не проиграла. Особенно если говорить о политической стороне дела.

Да позволено будет нам вместо этого рассказать о некоторых событиях в Эксепте, непосредственно предшествовавших описанным выше удивительным событиям. Это тем более необходимо, что налицо единственный, насколько нам известно, случай прямого воздействия политики на явления космического порядка.

Итак, весь январь и первые три недели февраля этого примечательного года прошли для хозяев атавской военной промышленности, значительной части генералитета и представлявших их интересы атавских партий, организаций и парламентских групп в самых неприятных переживаниях и раздумьях: дело шло к миру во всем мире, к прекращению «холодной войны». Для королей неимоверно разбухшей атавской военной промышленности это было чревато потерей огромных прибылей, для военщины – потерей решающего влияния в государственных делах, крушением сладких надежд на военные триумфы, головокружительные продвижения по службе, награды и решительный разгром стран социалистического лагеря.

Собственно говоря, уже предыдущий год не обещал им ничего хорошего: политики крупнейших стран трижды встречались на специальных конференциях, породивших и укрепивших в человечестве надежды на спокойную жизнь. Было доказано и торжественно признано, что атомная и водородная бомбы – это не тигр, с которого, раз на него севши, уже нельзя слезть.

Министры и президенты возвращались с этих совещаний, потрясаемые ликованием и благодарностью своих народов, но тем, кто хотел войны, все еще казалось, что все это временно, что их народы можно будет запугать, переубедить и тогда все пойдет по-прежнему.

Ясно было одно: с народом, в котором разбужены надежды на мир, шутить нельзя. Поэтому и те, кто в глубине души стоял за продолжение «холодной войны», на словах были за мир и переговоры. Они высказывались за мир, распинались за мир, молились за мир и больше всего в жизни боялись мира, который мог положить конец чудовищным прибылям военно-промышленных монополий и дал бы спокойно развиваться, богатеть и крепнуть странам социалистического лагеря.

Шестнадцатого февраля президент, председатель совета министров и министр иностранных дел Атавии вылетели в Европу для дальнейших переговоров.

Второго февраля, за две недели до отбытия в Европу руководителей Атавской республики, генерал Зов, начальник генерального штаба атавских вооруженных сил и зять патриарха атавской военной промышленности Мортимера Перхотта, посетил председателя сената Даниэля Мэйби в его частной резиденции неподалеку от Эксепта. Было известно, что сенатор Мэйби будет замещать главу правительства на время его пребывания в Европе. Об этом писали в газетах, и это ни для кого не было тайной. О том, что сенатор Мэйби – ставленник Перхотта и предан ему душой и телом, тоже писали в газетах, но не во всех, а только в радикальных, которые не имели богатых объявлений, влачили трудное существование и выходили небольшими тиражами. Поэтому для большинства простых людей Атавии второе обстоятельство оставалось неизвестным.

Удостоверившись, что никто их не может подслушать, генерал Зов согласовал с господином Мэйби план, который должен был поставить человечество, в том числе и атавских участников открывшегося заключительного совещания руководителей крупнейших держав мира, перед совершившимся фактом Третьей мировой войны.

Этот кругленький генерал с розовыми щечками херувима и пышными усищами старого моржа говорил тем более уверенно, что его план был выработан на основании решений, которые были накануне вечером приняты на сугубо секретном заседании так называемой Дискуссионной комиссии Атавского союза предпринимателей.

Господин Мэйби тут же вознесся молитвою к престолу всевышнего и получил от него санкцию на утверждение плана, представленного генералом.

В целях торжества христианских идей и установления вечного мира и всеобщего благоденствия решено было 21 февраля в девять часов вечера по эксептскому времени произвести одновременный и массированный залп из двух тысяч четырехсот сорока двух сверхмощных термоядерных установок сверхдальнего действия. Для этой цели должны были быть приготовлены две тысячи четыреста сорок два глубоких железобетонных колодца, расположенных по линии внешних обводов атавийского материка. (Мы забыли упомянуть, что Атавия вместе со сравнительно небольшим государством Полигония была расположена на острове Атавия, острове настолько большом, что некоторые географы, особенно атавские, не раз предлагали считать его самостоятельной частью света.) Управляемые атомные снаряды должны были упасть и разорваться на территориях Англии, Франции, Италии, Швеции, Финляндии, Норвегии, Индии, Соединенных Штатов Америки и Канады, возбудив в народах этих стран справедливый и священный гнев против Советского Союза и союзных с ним стран.

В том, что все эти снаряды прилетели именно из Советского Союза, в государствах, подвергнутых этому первому атомному налету Третьей мировой войны, не будет ни малейшего сомнения, потому что ни одного снаряда не должно упасть и не упадет на территориях Советского Союза, Китая и европейских стран народной демократии.

Тем самым всякие переговоры о мире до полного и сокрушительного наказания агрессора снимаются с повестки дня. Ярость народов всех стран обрушится на Советский Союз и его союзников. Стремительная, молниеносная война на полное уничтожение, и с мировым коммунизмом будет покончено на веки веков!

Для полной достоверности версии о советской агрессии несколько термоядерных снарядов будет обрушено и на собственную, атавскую территорию. Генерал Зов перечислил три небольших городка, которые должны были быть принесены в жертву беспощадному и требовательному богу алиби.

Двадцать первое февраля пришлось на понедельник. Отвратительный густой и мокрый снег стоял сплошной стеной над городом Эксепт. Часы показывали восемь часов пятьдесят пять минут вечера, когда генерал Зов и его адъютант капитан Дэд остались наедине в одном из полуподвальных помещений штаба военно-воздушных сил Атавии. Во всем огромном здании царила унылая тишина, какая бывает только в опустевших присутственных местах. В этот вечер даже здесь, в штабе, почти никого не было, кроме полагавшихся по уставу внутренней службы дежурных, и это также входило в план развязывания третьей мировой войны как важная деталь создания алиби.

Удивительно, как буднично выглядят подчас события, влекущие за собой самые серьезные и непоправимые последствия! Генерал уселся в разболтанное вертящееся кресло с потертой клеенчатой спинкой, расправил пышные усы, выглядевшие на его розовых щечках наклеенными, и углубился в изучение своих ногтей, только изредка бросая притворно-равнодушные взгляды на циферблат часов, висевших на стене над небольшим черным щитом. Щит был новый, пластмассовый, дешевый, без рамки. Трудно было представить себе более заурядное зрелище, чем эта черная, размером чуть более квадратного метра пластинка с двумя тускло поблескивающими рубильниками, если бы не знать, что этим рубильникам предстояло включить ток в новую, сугубо секретную линию проводов протяженностью во много тысяч миль, охватывавшую собой весь материк. Но еще труднее было представить себе, что обычное на первый взгляд движение рубильника сможет привести к коренному повороту в судьбах людей, населяющих этот материк, и к появлению трех новых небесных тел.

– Приготовьтесь, Дэд! – сказал генерал, когда осталось две минуты до назначенного срока. – Значит, не забудьте: сначала правый рубильник, потом левый…

Адъютант генерала Зова был высок ростом, поджар, красив той особой, стандартной красотой, которой отличаются преуспевающие молодые люди, изображаемые с пальто через руку на рекламных плакатах туристских компаний. Он выглядел значительно моложе своих двадцати восьми лет и никак не производил впечатления человека, задумывающегося над вопросами более глубокими, чем преимущества тенниса перед футболом.

Сегодня его лицо было несколько бледнее обычного, и генерала это нисколько не удивляло. Он сам изрядно волновался. Приятно сознавать, что в этот миг от тебя в самом прямом смысле слова зависят судьбы человечества!

– Сначала правый, потом левый, – повторил Зов. – Осталось всего полторы минуты, майор Дэд.

И тут неожиданно для генерала и самого себя новоиспеченный майор отрицательно мотнул головой.

– Я… я, кажется, не смогу… Честное слово, генерал, я определенно не в состоянии…

– Но ведь это очень просто, – сказал Зов, не поняв, к чему клонит его адъютант. – Сначала правый рубильник, потом сразу левый. Это в состоянии запомнить любая цирковая кляча.

– Я запомнил, – отвечал Дэд обморочным голосом. – Я все прекрасно запомнил, но я не в состоянии…

– Дэд, не дурите! Все человечество смотрит на вас в этот момент с надеждой, а вы трусите.

– Честное слово, генерал… У меня не хватает духу, вот что я хотел сказать… Я не трушу, но у меня не хватает духу на такое…

– Вы с ума сошли! – воскликнул Зов, перестав притворяться беззаботным и добродушным. – Вы забыли, что вы военный! Вы обязаны выполнять приказ, сморчок вы этакий!

– Я знаю, что я обязан, но я, право же, не могу…

– Выполняйте приказ, черт вас подери!

Зов бросился на Дэда с кулаками, но тот легко, как ребенка, отодвинул его от себя.

– У меня там брат, – оказал он, с таким трудом подбирая олова, точно он впервые заговорил по-атавски. – У меня там брат, во Франции…

– Че-пу-ха! Вы слышите, форменная чепуха! Почему вы уверены, что должно попасть обязательно в вашего брата? Будто там не хватает французского населения!

– Я не уверен в обратном.

– Ну не глупите, Дэд! Уверяю вас, все отлично обойдется с вашим братом.

– И кроме того, там много атавцев…

– На то и война, подполковник Дэд!

– Вы… вы сказали «подполковник»?

– Я сказал «подполковник».

– Но ведь только что вы сказали «майор».

– Сейчас я сказал «подполковник», мой славный парняга.

– Только учтите, генерал, что мне это все равно очень больно, потому что я, представьте себе, люблю своего брата… И если бы я не понимал своего воинского долга… – Новоявленный подполковник поднял дрожащую руку и, не сознавая, что делает, включил не правый, а левый рубильник.

Генерал не заметил этого и проговорил ласково:

– Теперь левый, дружок! Сразу же левый! Говорят же вам – ле-вый! Ничего с вашим братом не случится, уверяю вас… Да чего это вы вдруг застыли, как мул у трактира?

– Я… кажется, я ошибся… – еще больше бледнея, пролепетал несчастный подполковник. – Я уже левый… с вашего разрешения, я уже включил левый…

Теперь побледнел генерал. Секунды две-три он оставался в кресле, выпучив на адъютанта свои глазки бывалого мясника, потом вскочил на ноги и что есть силы рванул за ворот кителя оцепеневшего Дэда.

– Дубина! – заорал он. – Идиот! Выродок! Вы понимаете, что наделали?! Вы пустили на ветер две с половиной тысячи драгоценнейших и редчайших снарядов!.. Вы сорвали, в лучшем случае надолго отсрочили, операцию, которая должна была положить к нашим ногам весь мир! Понимаете ли вы, дубина, весь мир! Я уж не говорю о том, что не видать вам теперь новых нашивок на своих погонах, как своих ушей… И ордена Желтой розы тоже…

Он рванул на себя правый рубильник, хотя с таким же успехом мог бы дернуть дверную ручку, ламповый шнур или собственный галстук.

– Желтой розы? – переспросил ослабевшим голосом Дэд, словно именно это последнее обстоятельство и причинило ему наибольшее огорчение. – Насчет Желтой розы вы мне ничего не говорили…

– Я просто не знаю, что меня удерживает от того, чтобы пристрелить вас на месте. Понимаете ли вы, несчастный, что произошло по вашей вине?!

– Виноват, господин генерал… Я все понял.

– Ничего вы не поняли! Болван!

Но и сам генерал понимал пока не больше Дэда.