Текст книги "Зловещая лесопилка"

Глава седьмая

Если вам довелось пережить хоть одну неприятность, то вам, вероятно, говорили, что утром вам станет лучше. Это, разумеется, полнейший вздор, потому что неприятность остается неприятностью даже прекраснейшим утром. Например, если бы единственным подарком, который вы получили на день рождения, был крем для выведения бородавок, кто-нибудь наверняка посоветовал бы вам хорошенько выспаться и дождаться утра, но утром тюбик с кремом для выведения бородавок по-прежнему лежал бы рядом с нетронутым праздничным тортом и на душе у вас было бы так же скверно, как прошлым вечером. Однажды мой шофер сказал, что утром мне станет лучше, но когда я проснулся, оба мы по-прежнему находились на крошечном острове, окруженном крокодилами-людоедами, и, как вы, уверен, понимаете, мое самочувствие в связи с этим соседством отнюдь не улучшилось.

С бодлеровскими сиротами все было именно так. Как только Мастер Флакутоно загремел своими кастрюлями, Клаус открыл глаза и спросил, где он все-таки находится, отчего Вайолет и Солнышку лучше вовсе не стало.

– Клаус, что с тобой? – спросила Вайолет.

Клаус так внимательно посмотрел на Вайолет, словно когда-то, много лет назад, ее видел, но забыл ее имя.

– Не знаю, – ответил он. – Мне вообще трудно что-нибудь вспомнить. Что было вчера? – Как раз об этом мы и хотим спросить тебя, Клаус, – сказала Вайолет, но их грубый работодатель ее прервал.

– Поднимайтесь, ленивые лилипуты! – заорал Мастер Флакутоно, подойдя к койке Бодлеров и снова громыхнув кастрюлями. – На лесопилке «Счастливые Запахи» нет времени на долгие сборы! Немедленно выбирайтесь из кровати и марш на работу!

Глаза Клауса еще больше расширились, и он сел на койке. Через секунду, ни слова не сказав сестрам, он уже шел к двери общежития.

– Молодец! – сказал Мастер Флакутоно и еще раз громыхнул кастрюлями. – А теперь все остальные! На лесопилку!

Вайолет и Солнышко переглянулись и поспешили вслед за братом и другими рабочими, однако едва Вайолет сделала пару шагов, как что-то заставило ее остановиться. Рядом с койкой Бодлеров на полу остались ботинки Клауса, которые она сняла с него ночью. Клаус даже не надел их, прежде чем уйти. – Его ботинки! – сказала Вайолет, нагибаясь, чтобы их поднять. – Клаус, ты забыл надеть ботинки!

Она побежала за братом, но тот даже не оглянулся. Когда Вайолет оказалась у двери, Клаус уже шел босиком через двор.

– Граммл? – окликнула его Солнышко, но он не ответил.

– Живей, дети, – сказал Фил. – Надо спешить на лесопилку.

– Фил, Клаус заболел, – сказала Вайолет, глядя, как Клаус открывает дверь лесопилки и во главе остальных рабочих входит внутрь. – Он едва с нами разговаривает и, похоже, ничего не помнит. Вот взгляните! Сегодня утром он не надел ботинки! – Ну-ну, смотрите на хорошую сторону, – сказал Фил. – Сегодня нам надо закончить связывать доски, а потом перейдем к штамповке. Штамповка – самая простая часть лесопильного процесса.

– Наплевать мне на лесопильный процесс! – закричала Вайолет. – С Клаусом что-то не в порядке!

– Не надо устраивать лишних неприятностей, Вайолет, – сказал Фил и зашагал к лесопилке.

Вайолет и Солнышко беспомощно переглянулись. Им не оставалось ничего другого, как последовать за Филом через двор на лесопилку. Внутри уже жужжал веревочный станок, и рабочие начали связывать последние кипы досок. Вайолет и Солнышко поспешили занять места рядом с Клаусом и ближайшие несколько часов завязывали узлы, и старались завязать разговор с братом. Но под жужжание станка и грохот кастрюль Мастера Флакутоно говорить было трудно, и Клаус ни разу не ответил сестрам. Наконец последние доски были связаны, Фил выключил станок, и все получили по жевательной резинке. Вайолет и Солнышко, схватив Клауса за руки, потащили своего босого брата в угол лесопилки, чтобы там с ним поговорить.

– Клаус, Клаус, пожалуйста, поговори с нами, – взмолилась Вайолет. – Ты нас пугаешь. Ты должен нам сказать, что сделала доктор Оруэлл, только тогда мы сможем тебе помочь.

Но Клаус только смотрел на сестер широко раскрытыми глазами.

– Эшам! – вскричала Солнышко.

Клаус не промолвил ни слова. Он даже не положил в рот резинку. Вайолет и Солнышко, смущенные, испуганные, сели рядом с братом и обняли его, словно боялись, что он ускользнет от них. Так они и сидели, горстка Бодлеров, пока Мастер Флакутоно не громыхнул кастрюлями, давая знать, что перерыв закончился.

– Время штамповки! – сказал Мастер Флакутоно, откидывая с глаз космы седого парика. – Всем выстроиться в шеренгу для штамповки. А ты, — добавил он, указывая рукой на Клауса, – ты, счастливчик лилипут, будешь управлять станком. Подойди сюда, я дам тебе инструкции.

– Да, сэр, – спокойным голосом ответил Клаус.

Сестры открыли рот от изумления. Клаус заговорил впервые с тех пор, как они вышли из общежития. Он молча высвободился из объятий Вайолет и Солнышка, встал и медленно пошел к Мастеру Флакутоно; пораженные сестры молча смотрели ему вслед.

Наконец Вайолет повернулась к Солнышку и вынула из ее волос веревочное волоконце – сделала то, что сделала бы их мать. Старшая Бодлер уже в который раз вспомнила про обещание, данное ею родителям сразу после рождения Солнышка. «Ты старший ребенок в семье Бодлеров, – сказали тогда ее родители. – И, как старшая, ты всегда будешь в ответе за младших. Обещай нам, что всегда будешь о них заботиться и следить, чтобы с ними не случилось никакой беды». Вайолет, конечно, знала, что, говоря так, родители не могли и представить себе, что беды, которые выпадут на долю ее брата и сестры, будут столь вызывающими – здесь это слово означает «столь явно, явно ужасающими», – и все же у нее было такое чувство, как если бы она не сдержала данного родителям обещания. Беда с Клаусом случилась, и Вайолет не могла избавиться от чувства, что именно она должна его из этой беды вызволить.

Мастер Флакутоно что-то прошептал Клаусу, тот медленно подошел к станку, из которого торчали трубки, и взялся за рычаги. Мастер Флакутоно кивнул и снова громыхнул кастрюлями.

– Начать штамповку! – сказал он своим устрашающим глухим голосом.

Сестры не имели ни малейшего представления о том, что Мастер Флакутоно имел в виду под штамповкой, и подумали, что, может быть, всем почему-то придется подпрыгивать на досках, как будто топчешь муравьев. Но оказалось, что это больше похоже на то, как штампуют книги в библиотеке. Рабочие поднимали связку досок и устанавливали ее на специальную платформу, а станок с оглушительным грохотом – штамп! – опускал на нее громадный плоский камень, оставляя на верхней доске выведенную красными чернилами метку «Лесопилка „Счастливые Запахи"». Потом все должны были дуть на штамп, чтобы он поскорее высох. Вайолет и Солнышку очень хотелось узнать, понравится ли людям, которые будут строить из этих досок себе дома, что на стенах их жилищ красуется название лесопилки. Но им еще больше хотелось узнать, где Клаус научился управлять штамповальным станком и почему Мастер Флакутоно поставил к нему их брата, а не Фила или какого-нибудь другого рабочего.

– Вот видите? – сказал Фил из-за связки досок. – С Клаусом все в порядке. Он отлично управляет станком. Все это время вы зря беспокоились.

Штамп!

— Может быть, – с сомнением проговорила Вайолет, дуя на букву «Л» в слове «Лесопилка».

– Я же вам говорил, что штамповка – самая легкая часть в лесопильном процессе… – сказал Фил.

Штамп!

– …От дутья немного потрескаются губы, вот и все.

– Виро, – сказала Солнышко, что означало нечто вроде: «Это верно, но я по-прежнему беспокоюсь за Клауса».

– Умница, – сказал Фил, ошибочно истолковав ее замечание. – Я ведь вам говорил, смотрите на хорошую сторону.

Штамп… крах… аах!

Не договорив, Фил вскрикнул и упал, его лицо побледнело и покрылось потом. Из всех ужасных звуков, какие приходилось слышать на лесопилке «Счастливые Запахи», этот был самым ужасным. Оглушительное буханье штамповального станка оборвали не менее оглушительный скрежет и пронзительный крик. Со штамповальным станком случилось что-то невероятное, громадный плоский камень опустился не на связку досок, куда ему следовало опуститься. Почти всей своей массой камень рухнул на веревочный станок, превратив его в груду обломков. А краем камня придавило ногу Фила.

Мастер Флакутоно выронил из рук кастрюли и, подбежав к штамповальному станку, оттолкнул от него потрясенного Клауса. Щелкнув выключателем, Мастер Флакутоно снова поднял камень, и все столпились посмотреть на причиненные повреждения. Клеточная часть веревочного станка разбилась, как яйцо, а сама веревка размоталась и перекрутилась. Я просто не в состоянии описать гротескное и ужасающее зрелище – слова «гротескное» и «ужасающее» здесь означают «искривленное, перекрученное, перепачканное и окровавленное», – какое являла собой нога бедного Фила. При взгляде на нее Вайолет и Солнышко чуть не стошнило, но Фил поднял на них глаза и слабо улыбнулся.

– Ну что ж, – сказал он, – это еще не так плохо. Левая нога у меня сломана, но хоть правая осталась при мне. Можно сказать, повезло.

– Вот это да! – пробормотал один из рабочих. – А я-то думал, он скажет: «Аааааа! Моя нога! Моя нога!»

– Если бы мне кто-нибудь помог встать, – сказал Фил, – уверен, что я мог бы вернуться к работе.

– Не говорите ерунды, – сказала Вайолет. – Вам надо в больницу.

– Она права, Фил, – сказал другой рабочий. – У нас с прошлого месяца остались купоны с пятидесятипроцентной скидкой на гипс в Мемориальном Госпитале Ахава. Мы с кем-нибудь вдвоем сложимся, и ногу тебе выправят. Сейчас я вызову санитарную машину.

Фил улыбнулся.

– Вы очень добры, – сказал он.

– Это катастрофа! – заорал Мастер Флакутоно. – Самая страшная авария в истории лесопилки!

– Нет-нет, – сказал Фил. – Все отлично. К тому же я никогда особенно не любил свою левую ногу. – При чем тут твоя нога, ты лилипут-переросток, – нетерпеливо перебил его Мастер Флакутоно. – Я говорю о станке! Он стоит непомерных денег!

– Что значит «непомерных»? – спросил кто-то.

– Это слово может означать много чего, – моргая глазами, вдруг сказал Клаус. – Оно может означать «неправильный». Может означать «неумеренный». Может означать «преувеличенный». Но в отношении к деньгам оно скорее всего означает «чрезмерный». Мастер Флакутоно хочет сказать, что станок стоит очень много денег.

Бодлеры-сестры переглянулись и чуть не рассмеялись от облегчения.

– Клаус! – воскликнула Вайолет. – Ты снова объясняешь, что значат слова!

Клаус взглянул на сестер и сонно улыбнулся.

– Кажется, да, – сказал он.

– Нджиму! – воскликнула Солнышко, что означало нечто вроде: «Ты вернулся в нормальное состояние», и была права. Клаус снова моргнул и посмотрел на страшный беспорядок, причиной которого невольно стал.

– Что случилось? – спросил он, нахмурившись. – Фил, что с твоей ногой?

– Ничего страшного, – ответил Фил, морщась от боли. – Просто немного побаливает.

– Ты говоришь так, будто не помнишь, что случилось, – сказала Вайолет.

– Что случилось когда? — нахмурившись, спросил Клаус. – Надо же! Я без ботинок!

– Зато я так отлично помню, что случилось! – завопил Мастер Флакутоно, указывая на Клауса. – Ты разбил наш станок! Я немедленно расскажу об этом Сэру! Ты полностью прервал штамповальный процесс. Сегодня никто не заработает ни одного купона!

– Это несправедливо! – сказала Вайолет. – Это был несчастный случай! И Клауса нельзя было ставить управлять станком! Он этого не умеет! – Тогда пусть поучится, – сказал Мастер Флакутоно. – Ну-ка, Клаус, подними мои кастрюли!

Клаус пошел, чтобы поднять кастрюли, но не успел он к ним подойти, как Мастер Флакутоно вытянул ногу и сыграл с ним ту же шутку, что накануне, и мне очень неприятно говорить вам, что она снова удалась. Клаус снова шлепнулся на пол, очки упали с его носа и завалились за доски, но, что хуже всего, они вновь стали искривленными, треснувшими и безнадежно сломанными, совсем как скульптуры моей приятельницы Татьяны.

– Мои очки! – закричал Клаус. – Мои очки опять разбились!

В желудке Вайолет появилось странное дрожаще-ползущее ощущение, словно во время перерыва на ланч она наелась змей, а не резинки.

– Ты уверен? – спросила она Клауса. – Ты уверен, что не можешь их носить?

– Уверен, – ответил Клаус и с горестным видом протянул Вайолет свои очки. – Ай-ай-ай, – проговорил Мастер Флакутоно. – Как ты неосторожен. По-моему, тебе самое время снова отправиться на прием к доктору Оруэлл.

– Мы не хотим ее беспокоить, – поспешно сказала Вайолет. – Я уверена, что, если вы дадите мне основные детали, я сама сумею сделать брату какие-нибудь очки.

– Нет-нет, – сказал мастер, и его хирургическая маска нахмурилась. – Оптиметрию лучше оставь специалистам. Попрощайтесь с братом.

– О нет! – в отчаянии воскликнула Вайолет. Она снова подумала про обещание, данном родителям. – Мы сами его отведем! Мы с Солнышком отведем его к доктору Оруэлл.

– Дерикс! – подала голос Солнышко, что, вне всяких сомнений, означало нечто вроде: «Если мы не можем помешать ему идти к доктору Оруэлл, то, по крайней мере, можем пойти вместе с ним!»

– Ну что ж, не возражаю, – сказал Мастер Флакутоно, и его глаза-бусинки еще больше потемнели. – Если подумать, это и впрямь хорошая идея. И то верно, почему бы вам всем троим не отправиться к доктору Оруэлл?

Глава восьмая

Стоя за воротами лесопилки «Счастливые Запахи», бодлеровские сироты смотрели на санитарную машину, которая с шумом промчалась мимо них, увозя Фила в госпиталь. Смотрели на буквы из разжеванной резинки, из которых состояла вывеска лесопилки «Счастливые Запахи». Смотрели они и на растрескавшийся тротуар единственной улицы Полтривилля. Короче говоря, они смотрели на все и вся, кроме здания в форме глаза. – Нам не следует идти, – сказала Вайолет. – Мы могли бы убежать. Могли бы спрятаться до следующего поезда и, как только он придет, незаметно сесть на него. Теперь мы умеем работать на лесопилке и могли бы получить место в каком-нибудь другом городе.

– А если он нас найдет? – сказал Клаус. – Если мы останемся совсем одни, кто защитит нас от Графа Олафа?

– Мы и сами можем себя защитить, – ответила Вайолет.

– Как мы можем сами себя защитить, если Солнышко совсем младенец, а я почти ничего не вижу?

– Но ведь раньше нам удавалось себя защитить, – сказала Вайолет.

– Но лишь с трудом и в последнюю минуту, – возразил Клаус. – Мы каждый раз с трудом и в последнюю минуту спасались от Графа Олафа. Без очков мы не можем убежать и попробовать жить без посторонней помощи. Остается только посетить доктора Оруэлл и надеяться на лучшее. Солнышко тихонько взвизгнула от страха. Вайолет, разумеется, была слишком большой, чтобы визжать, если того не предполагала экстренность ситуации, но не настолько, чтобы не испытывать страха.

– Мы не знаем, что с нами может случиться там внутри, – сказала она, глядя на дверь в зрачке глаза. – Вспомни, Клаус. Постарайся вспомнить. Что с тобой произошло, когда ты туда вошел?

– Не знаю, – сказал Клаус с сокрушенным видом. – Я помню, как пытался уговорить Чарльза не отводить меня к глазному врачу, но он все повторял, что врачи – мои друзья и мне нечего бояться.

– Ха! – произнесла Солнышко, что означало: «Ха!»

– А что было потом? – спросила Вайолет.

Клаус закрыл глаза и задумался:

– Мне и самому очень бы хотелось это знать. Но у меня как будто начисто стерли часть мозга. Войдя в дом, я словно заснул и проснулся только потом, на лесопилке. – Но ты не спал, – сказала Вайолет. – Ты бродил, как зомби. А потом из-за тебя произошел несчастный случай, и бедному Филу сломало ногу.

– Но я ничего этого не помню, – сказал Клаус. – Это как если бы я… – Его голос замер, а взгляд на мгновение устремился вдаль.

– Клаус? – с тревогой в голосе окликнула его Вайолет.

– Как если бы я был под гипнозом, – закончил Клаус. Он посмотрел на Вайолет, потом на Солнышко, и по его виду сестры поняли, что он что-то прикидывает в уме. – Конечно. Гипноз мог бы все объяснить.

– Я думала, гипноз существует только в фильмах ужасов, – призналась Вайолет.

– О нет, – возразил Клаус. – Как раз в прошлом году я читал «Энциклопедию гипноза». В ней описаны все известные в истории случаи гипноза. Был один древнеегипетский фараон, которого гипнотизировали. Стоило только гипнотизеру крикнуть «Рамзес!», и фараон принимался кричать петухом даже в присутствии всего двора.

– Это очень интересно, – сказала Вайолет, – но… – Один китайский купец, который жил во времена династии Линг, тоже подвергался гипнозу. Стоило только гипнотизеру крикнуть «Мао!», и купец принимался играть на скрипке, хотя прежде ни разу в глаза не видел этого инструмента.

– Истории, конечно, поразительные, – сказала Вайолет, – но…

– В Англии загипнотизировали одного человека, который жил в двадцатые годы двадцатого века. Стоило гипнотизеру крикнуть «Блумсбери», и тот неожиданно стал блестящим писателем, хотя вообще читать не умел. – Мази! – вмешалась Солнышко, что, пожалуй, означало: «Клаус, у нас нет времени выслушивать твои истории!»

Клаус улыбнулся.

– Извините, – сказал он, – но это была очень интересная книга, и я рад, что она оказалась как нельзя более кстати.

– А что в этой книге говорилось про то, как не дать себя загипнотизировать? – спросила Вайолет.

Улыбка исчезла с губ Клауса.

– Ничего, – ответил он.

– Ничего? – повторила Вайолет. – Во всей энциклопедии по гипнозу про это ничего не говорилось?

– Если и говорилось, то я не читал. Я думал, что самое интересное – это знаменитые случаи гипноза, поэтому про них и читал, пропуская все скучные места.

Впервые с тех пор, как они вышли из ворот лесопилки, бодлеровские сироты посмотрели на здание в форме глаза, а здание посмотрело на них. Клаус, конечно, увидел вместо офиса доктора Оруэлл большое размытое пятно, но его сестры увидели беду. Круглая дверь, выкрашенная в черный цвет, чтобы походить на зрачок глаза, казалась глубокой, бесконечной дырой, и у детей было такое чувство, будто они вот-вот в нее упадут.

– Я больше никогда не буду пропускать в книгах скучные места, – сказал Клаус и осторожно пошел в сторону здания.

– Ты ведь не собираешься туда входить? – скептически сказала Вайолет (слово «скептически» здесь означает «таким тоном, который давал Клаусу понять, что он ведет себя как дурак»).

– А что нам еще остается? – спокойно сказал Клаус.

Он стал ощупывать стену здания, чтобы найти дверь, и здесь мне хотелось бы ненадолго прервать историю бодлеровских сирот и ответить на вопрос, который вы себе задаете. Это очень важный вопрос, вопрос, который многие, многие люди задавали много, много раз во многих, многих местах по всему миру. Разумеется, его задавали бодлеровские сироты. Его задавал мистер По. Его задавал я. Его задала, перед своей безвременной кончиной, моя обожаемая Беатрис, хотя задала слишком поздно. Вопрос таков: Где Граф Олаф?

Если вы следите за историей трех сирот с самого начала, то вам известно, что Граф Олаф всегда шныряет поблизости от этих несчастных детей, строя злокозненные планы с целью прибрать к рукам состояние Бодлеров. В считанные дни после прибытия сирот на новое место Граф Олаф и его гнусные приспешники – здесь слово «гнусные» означает «ненавидящие Бодлеров» – обычно появляются на сцене, рыща неподалеку и творя подлые дела. И тем не менее он до сих пор не дал о себе знать. Поэтому я уверен, что, пока трое сирот нехотя направляются к офису доктора Оруэлл, вы непременно задаете себе вопрос, где же, в конце концов, находится этот презренный негодяй. Ответ таков: Очень близко.

Вайолет и Солнышко подошли к зданию в форме глаза и помогли Клаусу подняться по ступенькам, но, прежде чем они успели открыть дверь, зрачок распахнулся, и за ним показалась особа в белом халате с именным значком, на котором было написано:

Доктор Оруэлл была высокой женщиной со светлыми волосами, собранными на затылке тугим-тугим пучком. На ногах у нее были большие черные сапоги, а в руках она держала длинную черную трость с набалдашником, украшенным сверкающим драгоценным камнем красного цвета.

– Привет, Клаус, – сказала доктор Оруэлл, сдержанно кивнув Бодлерам. – Не ожидала увидеть тебя так скоро. Только не говори, что ты опять разбил очки.

– К сожалению, разбил, – сказал Клаус.

– Это очень плохо, – сказала доктор Оруэлл. – Но, на твое счастье, сегодня у нас гораздо меньше пациентов, так что входи, и я проведу все необходимые тесты.

Бодлеровские сироты нервно переглянулись. Они ожидали совсем другого. Они ожидали, что доктор Оруэлл окажется куда более зловещей фигурой, например переодетым Графом Олафом или одним из его жутких помощников. Ожидали, что их втащат внутрь здания в форме глаза и, возможно, уже никогда не выпустят. Но вместо этого доктор Оруэлл оказался женщиной профессионалыно-врачебного вида, которая вежливо предложила им войти. – Пойдемте, – сказала она, указывая дорогу своей черной тростью. – Мой регистратор Ширли напекла печенья, так что вы, девочки, можете его поесть в приемной, пока я буду заниматься очками Клауса. Это займет гораздо меньше времени, чем вчера.

– Клауса загипнотизируют? – твердым голосом спросила Вайолет.

– Загипнотизируют? – повторила доктор Оруэлл, улыбаясь. – Боже мой, конечно нет. Гипноз существует только в фильмах ужасов.

Дети, конечно, знали, что это неправда, но заключили, что раз доктор Оруэлл думает, что это правда, значит, она скорее всего не гипнотизер. Они осторожно шагнули внутрь здания в форме глаза и следом за доктором Оруэлл прошли по коридору, украшенному медицинскими дипломами.

– Этот коридор ведет в мой кабинет, – сообщила она. – Клаус мне рассказывал, что он настоящий книгочей. Вы, девочки, тоже много читаете? – О да, – сказала Вайолет. Она начала успокаиваться. – Мы читаем везде, где удается.

– В книжках, – спросила доктор Оруэлл, – вам никогда не встречалась поговорка «Мы ловим мух на мед, а не на уксус»?

– Тузмо, – ответила Солнышко, что означала нечто вроде: «Не припоминаю ».

– Про мух я прочла не так много книг, – призналась Вайолет.

– Видите ли, на самом деле это выражение относится вовсе не к мухам, – объяснила доктор Оруэлл. – Это иносказание, и означает оно вот что: речами сладкими, как мед, гораздо быстрее достигнешь желаемого, чем словами горькими, как уксус.

– Это интересно, – сказал Клаус, недоумевая, почему доктор Оруэлл заговорила на эту тему.

– Полагаю, вы недоумеваете, почему я заговорила на эту тему, – сказала доктор Оруэлл, задержавшись у двери с табличкой «Приемная». – Но думаю, очень скоро вам все станет ясно. А сейчас, Клаус, ступай за мной в кабинет, а вы, девочки, можете подождать в приемной за этой дверью.

Дети заколебались.

– Всего на несколько минут, – сказала доктор Оруэлл и погладила Солнышко по голове.

– Хорошо, – сказала Вайолет и помахала рукой брату, который уже шел по коридору за глазным врачом.

Вайолет и Солнышко толкнули дверь, вошли в приемную и сразу поняли, что доктор Оруэлл была права. В мгновение ока им все стало ясно. Приемная была маленькой комнатой и выглядела как большинство приемных. В ней был диван, несколько стульев, столик со стопкой журналов и регистратор за конторкой, совсем как в приемных, где и вы, и я бывали не раз. Но когда Вайолет и Солнышко посмотрели на регистратора, они увидели нечто такое, чего, я надеюсь, вы никогда не видели ни в одной приемной. Табличка на конторке гласила: «Ширли», но регистратором, несмотря на светло-коричневое платье и практичные бежевые туфли, была вовсе не Ширли. Несмотря на бледную губную помаду и светлый парик, дети сразу узнали пару блестящих-блестящих глаз. Благодаря вежливому поведению доктор Оруэлл сумела выдать себя за мед, хотя на самом деле была уксусом. А дети, к несчастью, оказались мухами. И Граф Олаф, сидевший за конторкой регистратора со злобной улыбкой на губах, их наконец поймал.