Текст книги "Мозг стоимостью в миллиард долларов"

Лен Дейтон
Мозг стоимостью в миллиард долларов

Весна – девушка, лето – мать, осень – вдова, а зима – мачеха.

Русская пословица

Две мифические страны (Калевала и Похьйола) постоянно воевали между собой. Обе они стремились завладеть волшебной мельницей, из-под жерновов которой бесконечно сыпались мука, соль и деньги. Самой важной фигурой в этом конфликте был старик Вайнемуйнен, вещун, мудрец и музыкант. Он играл на кантеле из щучьих костей. Вайнемуйнен сватался к симпатичной молодой девушке Айно, но та предпочла утопиться, чем выйти замуж за старика.

«Калевала» (финский народный эпос)

Говорят, мистер Пол Гетти... сказал, что миллиард долларов – не столь большая сумма, как принято думать.

Нубар Гульбенкян

Раздел 1
Лондон и Хельсинки

Спи-спи,

Марджери Ди,

У Джекки будет

Новый хозяин.

Колыбельная

Глава 1

То было утро моего сотого дня рождения. Завершив бритье усталой старой физиономии, которая неотрывно смотрела на меня из диска зеркала, залитая безжалостным светом ванной комнаты, я с удовольствием убедил себя, что и у Хэмфри Богарта такое же лицо; хотя, кроме того, он носил прическу, имел полмиллиона долларов в год и с невозмутимой стойкостью относился к ударам судьбы. Я мазнул палочкой квасцов порез от бритвы, в зеркальном отражении похожий на след от ракеты, севшей на неизвестной стороне Луны.

За окном стоял февраль, одаривший нас первым снегом этой зимы. Только что выпавший и готовый завтра же растаять, он напоминал ту информацию, которой бойкие специалисты по связям с общественностью любят потчевать журналистов. Он искрился, мягко кружась в воздухе, нежный и хрустящий, словно только что доданные на завтрак кукурузные хлопья, припорошенные сахаром. Снег падал на женские прически, и «Телеграф» опубликовал снимок статуи с серебряными эполетами на плечах. Трудно было представить себе, что этот милый снежок мог вызывать параноидальный ужас у руководства Британских железных дорог. В то утро понедельника он скользкими нашлепками налипал на каблуки, и сухие рыхлые пирамидки его сугробов украсили парадный вход в офис на Шарлотт-стрит, где я работал. Я сказал «Доброе утро» Алисе, а она ответила «Не давите на меня», что в полной мере дает представление о наших отношениях.

Строение на Шарлотт-стрит – древняя развалюха, украшенная трещинами. Бумажные обои вздыбились пузырями фурункулов, которые кое-где уже прорвались, обнажая облупившуюся штукатурку. Пол украшали металлические заплатки, прикрывавшие окончательно сгнившие половицы, менять которые уже не имело смысла. На площадке первого этажа красовалась яркая надпись: «Акме-фильм. Монтажная». Под ней изображался глобус, на котором еле виднелись контуры Африки. Из-за двери доносились шум мовиолы, на которой монтировался звук, и резкий запах клея для пленки. Следующую площадку недавно выкрасили в зеленый цвет. Листок из блокнота с загнутыми углами, висевший на двери, гласил, что за ней размещается «Б. Айзек, театральный портной». В свое время это казалось мне довольно забавным. За спиной я слышал пыхтение Алисы, которая взбиралась по лестнице, таща с собой солидную банку «Нескафе». Кто-то в отделе отправки поставил граммофонную пластинку, и бравурный марш в исполнении духового оркестра разнесся по всей лестнице. Доулиш, мой босс, вечно жаловался на этот граммофон, но, по правде говоря, даже Алиса не могла справиться с отделом отправки.

– С добрым утром, – сказала моя секретарша Джин, длинноногая девица двадцати с лишним лет с высокими скулами и гладко зачесанными волосами.

Лицо ее обладало невозмутимым спокойствием, вызывавшим мысль о нембутале; она обладала природным обаянием, ради которого и палец о палец не ударила. Временами мне казалось, что я влюблен в Джин, равно как и Джин иногда думала, что влюблена в меня, но почему-то наши чувства никогда не совпадали.

– Понравилась вечеринка? – спросил я.

– Похоже, что ты-то веселился от души. Когда я уходила, ты приканчивал пинту горького и вообще стоял на ушах.

– Преувеличиваешь. Почему ты ушла домой одна?

– Мне нужно было накормить двух голодных котов. И в постель я ложусь не позже половины третьего.

– Извини. Очень жаль.

– Не стоит.

– Честно.

– Идти вместе с тобой на вечеринку – то же самое, что являться на нее одной. Ты тут же куда-нибудь пристраиваешь меня и отправляешься болтать с кем угодно, а потом удивляешься, почему я никого не знаю.

– Сегодня вечером, – пообещал я, – мы отправимся в какое-нибудь спокойное место и пообедаем. Только мы вдвоем.

– Не получится. Сегодня вечером я даю у себя праздничный обед в честь твоего дня рождения. Из твоих любимых блюд.

– В самом деле?

– Сможешь отпробовать.

– Буду на месте.

– Да уж, пожалуйста. – Джин легонько клюнула меня в щеку: – С днем рождения! – И перегнувшись через стол, поставила на него стакан с водой, подложив под него промокательную бумагу, и рядом – две таблетки «Алка-Зельцер».

– Почему не кинуть их прямо в воду? – спросил я.

– Сомневаюсь, выдержишь ли ты звук их шипения.

Она взяла груду бумаг и начала старательно разбираться в них. К полудню они продолжали громоздиться вокруг нас.

– Мы еще не разобрались даже с входящими, – пришел в ужас я.

– Можем начать «самое неотложное».

– Не пускай в ход женскую логику, – возразил я. – Все, что тут находится, можно окрестить как угодно. Почему бы тебе не разобраться в них без меня?

– Чем я уже и занимаюсь.

– В таком случае выбери все с грифом «Только для информации», поставь индекс «Подлежит возврату» и разошли по принадлежности. Тогда мы сможем перевести дыхание.

– Зачем же дурачить самого себя?

– Ты можешь придумать что-то получше?

– Да. Я думаю, что мы должны получить письменное указание от организации. И тогда будем уверены, что занимаемся только теми досье, что находятся в нашем ведении. А то сюда приходят документы, которые не имеют к нам никакого отношения.

– Частенько, любовь моя, мне кажется, что все это сплошь не имеет к нам никакого отношения.

Джин посмотрела на меня с тем бесстрастным выражением, за которым могло скрываться неодобрение. Но, может, она думала о прическе.

– Ленч в честь дня рождения будет у Трата, – предупредил я.

– Но я ужасно выгляжу.

– Да, – кивнул я.

– Я должна заняться прической. Дай мне пять минут.

– Даю шесть.

Она В САМОМ ДЕЛЕ думала лишь о прическе.

Мы провели время за ленчем в «Траттории терраса»: «тальятелли алла карбонара», «оссо буко», кофе. И неизменный «Пол Роджер». Марио поздравил меня с днем рождения и в честь такого события поцеловал Джин. Он щелкнул пальцами, и появился «Стрега». Я тоже щелкнул пальцами, и ему составил компанию дополнительный «Пол Роджер». Мы сидели, попивая шампанское, не забывая о «Стреге», и, то и дело щелкая пальцами, говорили о конечных истинах и о нашей безграничной мудрости. В офис мы вернулись без четверти четыре, и я в первый раз понял, как может быть опасен истертый линолеум на лестнице. Когда я вошел в кабинет, зажужжал зуммер интеркома.

– Да, – сказал я.

– Немедленно ко мне, – услышал я голос Доулиша, моего босса.

– Немедленно к вам, сэр, – медленно и аккуратно выговаривая слова, повторил я.

Доулиш обладал единственным в здании кабинетом, где было два окна. Заставленное образцами антикварной мебели, не обладавшими особой ценностью, помещение выглядело довольно уютно. Тут стоял запах сырой верхней одежды. Мелочный и дотошный, как коронер эдвардианской эпохи, Доулиш имел длинные тонкие руки, а в волосах цвета соли с перцем уже явно проглядывала седина. Читая, он водил пальцем по строчкам, словно прикосновение к бумаге помогало ему лучше усваивать прочитанное. Он поднял на меня взгляд, оторвав его от письменного стола.

– Это вы там упали на лестнице?

– Споткнулся, – объяснил я. – Из-за снега на обуви.

– Конечно, из-за него, мальчик мой, – согласился Доулиш. Мы оба уставились в окно: снегопад усилился, и густые белые хлопья скапливались в кюветах, но те были настолько сухими, что легкие порывы ветра выметали из них снег. – Я только что отослал премьер-министру 378-е досье. Терпеть не могу проверки. Ведь так легко сделать оплошность.

– Что верно, то верно, – согласился я, испытывая удовлетворение, поскольку не мне пришлось визировать досье.

– Так как вы думаете? – спросил Доулиш. – Этот мальчишка представляет риск с точки зрения безопасности?

Досье 378 – это всего лишь стандартный отчет о надежности группы S1 – видных химиков, инженеров и т. д., – но я знал, что Доулиш просто любит размышлять вслух, так что я всего лишь хмыкнул.

– Вы знаете того, кто меня беспокоит? Вы с ним знакомы?

– Досье его я никогда не видел, – сообщил я, будучи совершенно уверенным в своих словах.

Я знал, что в распоряжении Доулиша имелась и другая маленькая неприятная бомбочка, именовавшаяся «подраздел 14 досье 378», в котором концентрировались данные о профсоюзных деятелях. И едва только к ним появился бы хоть малейший интерес с точки зрения разведки, это досье тут же очутилось бы на моем письменном столе.

– Лично вы что чувствуете к нему?

– Блистательный молодой студент. Социалист. Будет доволен собой, получив почетную степень. В одно прекрасное утро проснется обладателем замшевого жилета, двух детей, работы в рекламном агентстве и десятитысячной закладной на домик в Хэмпстеде. Подписывается на «Дейли уоркер» для того, чтобы с чистой совестью читать «Стейтсмен». Безвреден.

Мне казалось, что я отрапортовал с достаточной бойкостью.

– Очень хорошо, – кивнул Доулиш, листая страницы досье. – Тут для вас найдется работа. – Мне никогда не везло с боссами. Доулиш нацарапал свои инициалы на обложке досье и бросил его в корзинку исходящих. – У нас есть и другая проблема, – сказал он, – которую решить далеко не так просто, как эту. – Подтянув к себе тоненькую папку, Доулиш открыл ее и прочитал: – Олаф Каарна. Вы его знаете?

– Нет.

– Он из тех журналистов, которые называют себя политическими комментаторами, поскольку обладают высокопоставленными болтливыми приятелями. Каарна один из наиболее известных. Он финн. Благополучен. (Этим выражением Доулиш обозначал наличие частных доходов.) Немалую часть времени и средств тратит на сбор информации. Два дня тому назад беседовал с одним из членов нашего посольства в Хельсинки. Попросил его уточнить пару небольших технических деталей перед публикацией статьи, которая появится в следующем месяце. Он предполагает послать ее в «Кансан уутисет», газету левого направления. И если это может нам чем-то угрожать, то самое время подпалить фитиль. Конечно, мы не знаем, какие козыри у Каарны в рукаве, но он намекает, что докажет широкое вмешательство британской военной разведки, имеющей центр резидентуры в Финляндии, в дела всей Северной Европы.

При этих словах мы с Доулишем улыбнулись. Представление о Россе, который в военном министерстве плетет хитроумные глобальные сети, не имело ничего общего с действительностью.

– И правильный ответ заключается в?..

– Бог знает, – махнул рукой Доулиш, – но придется разбираться. Можно не сомневаться, что Росс пошлет кого-нибудь. Форин Офис уже в курсе, и О'Брайен вряд ли не обратит внимание на эту ситуацию.

– Она смахивает на одну из тех вечеринок, где первая же ушедшая женщина вызывает о себе многочисленные разговоры.

– Довольно похоже, – согласился Доулиш. – Поэтому-то я и хочу, чтобы вы отправились завтра же утром.

– Минутку! – воскликнул я, готовый привести кучу доводов, почему это невозможно, но алкоголь туманил мои мозги. – Паспорт. То ли мы получаем качественный из Форин Офис, то ли скороспелку из военного министерства, а если они нас засекут, то при желании будут тянуть и откладывать.

– Встретьтесь с вашим приятелем из Олдгейта, – посоветовал Доулиш.

– Но сейчас уже половина пятого.

– Совершенно верно, – согласился он. – Ваш самолет улетает утром, без десяти десять. Так что в вашем распоряжении более шестнадцати часов, чтобы все организовать.

– Я и так уже заработался.

– Переработка существует только в вашем воображении. Вы уделяете слишком много времени одним делам и меньше, чем требуется, – другим. Вам следует исключить личные мотивы в подходе к делу.

– Но я даже понятия не имею, чем мне предстоит заниматься, если я окажусь в Хельсинки.

– Встретитесь с Каарной. Спросите его о той статье, что он готовит. В прошлом он допускал кое-какие глупости. Покажете ему пару страниц из его досье. Он все сообразит.

– Вы хотите, чтобы я запугал его?

– Боже сохрани, нет. Сначала пряник, лишь потом кнут. В случае необходимости КУПИТЕ эту статью. Он понятливый.

– Значит, вы так считаете. – Я знал, что если даже по интонации позволю ему догадаться об охватившем меня возмущении, то ничем хорошим это не кончится. Поэтому с предельным терпением я объяснил: – В нашем здании есть как минимум шесть человек, которые справятся с этой работой, пусть даже она и не так проста, как вы описываете. Я не говорю по-фински, у меня нет там близких друзей, я не держал в руках ни одного досье, которое имело бы отношение к заданию. Почему ехать надо обязательно мне?

– Вы, – сказал Доулиш, снимая очки и тем самым кладя конец дискуссии, – лучше всех переносите холод.

* * *

Старая Монтегю-стрит представляет собой мрачный кусок владений Джека Потрошителя в Уайтчепеле. Темноватые лавки с бочонками селедки; развалины; магазин с кошерными курами; бижутерия; опять развалины. Тут и там небольшие скопления свежевыкрашенных магазинчиков с арабскими надписями говорили, что гетто осваивает новая волна нищих иммигрантов. Трое темнокожих ребятишек, на старых велосипедах быстро подались в сторону и, описав круг, остановились. За многоквартирными домами снова потянулась череда магазинчиков. На витрине одного из них, где производились печатные работы, красовались засиженные мухами визитные карточки. Печатные буквы выцвели, и под прямыми лучами солнца карточки скукожились и свернулись. Ребята неожиданно снова снялись с места, выписывая арабески на тонком снежном покрове. Дверь, ведущая в магазин, разбухла и покоробилась. Над моей головой звякнул колокольчик, с которого посыпалась легкая пыль. Дети смотрели мне вслед, когда я вошел в магазин. Маленькое переднее помещение пересекала ветхая древняя конторка, покрытая стеклом. Под ним лежали образцы накладных и визитных карточек: туманные призраки умирающего бизнеса. На полках громоздились коробки с бумагой, конторскими бланками, замусоленные каталоги, и висело объявление, гласившее: «Мы принимаем заказы на резиновые печати».

Когда эхо колокольчика стихло, из задней комнаты донесся голос:

– Это вы звонили?

– Совершенно верно.

– Валяй наверх, приятель.

Затем женский голос заорал:

– Он тут, Сонни.

Я откинул крышку конторки и двинулся наверх по узкой лестнице.

Мутные окна задней части дома выходили во двор, где валялись припорошенные легким снежком сломанные велосипеды и ржавые сидячие ванны. Тут было настолько тесно, что мне показалось, словно я очутился в домике, выстроенном для гномов.

Рабочее место Сонни Зонтага находилось под самой крышей. Его комната казалась немного почище, но в ней царил невообразимый хаос. Большую часть ее занимал стол с белой пластиковой крышкой, заставленной пузырьками, среди которых валялись штампы, иглы, резцы, гравировальные инструменты с грибообразными – чтобы лучше ложились в ладонь – деревянными ручками и два отполированных до блеска точильных камня. Вдоль стен с пола до потолка разместились коричневые картонные коробки.

– Мистер Джолли, – улыбнулся Сонни Зонтаг, протягивая мягкую белую руку, которая стиснула мои пальцы как стилсоновский разводной ключ.

Когда мы впервые встретились с Сонни, он подделал для меня удостоверение министерства труда на имя Питера Джолли. С тех пор, свято веря в плоды рук своих, он и называл меня мистер Джолли.

Сонни, невзрачный человечек средних габаритов, носил черный костюм, черный галстук и черный же котелок, который редко снимал. Под расстегнутым пиджаком у него виднелся серый джемпер ручной вязки, с которого свисали нитки. Встав, он одернул его, придав джемперу более опрятный вид.

– Привет, Сонни! Прошу прощения за вторжение.

– Ни в коем случае. Постоянный клиент имеет право на особое отношение.

– Мне нужен паспорт, – сказал я. – Для Финляндии.

Напоминая хомячка в своем деловом костюме, он вскинул подбородок и дернул носом, два или три раза повторив «Финляндия».

– Он не должен быть скандинавским, – рассуждал он. – Слишком легко проверить. И не из страны, в которой требуется виза для поездки в Финляндию, ибо у меня нет времени делать для вас визу. – Быстрым движением он пригладил бакенбарды. – Не Западная Германия, нет.

Продолжая бормотать, он принялся шарить по полкам, пока не нашел большую картонную коробку. Вместо того чтобы начать копаться в ней, как я предполагал, он расчистил локтями место на столе и вывалил все ее содержимое. Оно составляло пару дюжин самых разных паспортов. Некоторые были помяты и растрепаны, с оборванными уголками, а другие представляли собой всего лишь кучу разрозненных листков, удерживаемых резиновым колечком.

– Эти надо уничтожить, – объяснил Сонни. – Я изъял листки с визами, которые мне понадобились, и использовал их. Дешевка – разве что подсунуть, когда берете машину или что-нибудь еще, вам, конечно, не годится, но где-то тут у меня есть симпатичная штучка Ирландской Республики. Если вас устроит, я приведу ее в порядок за пару часов.

Он порылся в груде мятых документов и извлек оттуда ирландский паспорт. Вручив его мне для изучения, Сонни получил от меня три нерезкие фотокарточки. Внимательно рассмотрев их, он вынул из кармана блокнот и уткнулся носом в микроскопические буковки.

– Демпси или Броди, – улыбнулся он. – Что вы предпочитаете?

– Понятия не имею.

Сонни стал вытаскивать из джемпера длинную шерстяную нитку. Быстро намотав на палец, он наконец оборвал ее.

– Значит, будет Демпси. Мне нравится Демпси. Как насчет Лиама Демпси?

– Обаятельная личность.

– Я бы не стал практиковаться в ирландском произношении, мистер Джолли, – заметил Сонни, – он очень труден, этот ирландский.

– Шучу, – ответил я. – Человек по имени Лиам Демпси и с искусственным ирландским акцентом получит все, что ему причитается.

– Вот это верно, мистер Джолли, – согласился Сонни.

Я заставил его несколько раз четко произнести мое имя и фамилию. С этим он справлялся отменно, а я не хотел недоразумений лишь из-за того, что не смогу правильно произнести свои анкетные данные. Я подошел к мерной линейке на стене, и Сонни вписал: рост 5 футов 11 дюймов, голубые глаза, темно-каштановые волосы, кожа смуглая, шрамов и особых примет не имеется.

– Место рождения? – спросил он.

– Кинсейл?

Шумно втянув в себя воздух, Сонни тем самым выразил неодобрение.

– Ни в коем случае. Слишком маленькое местечко. Рискованно. – Он еще раз поцокал языком. – Корк, – неохотно предложил он. Мое предложение его явно не устраивало.

– О'кей, Корк, – согласился я.

Он обошел вокруг стола, неодобрительно покусывая губы и повторяя: «Кинсейл – слишком рискованно», словно я пытался перехитрить его.

Положив перед собой ирландский паспорт, он закатал рукава рубашки. Вставив в глаз лупу часовщика, уставился на чернильные строчки. Затем встал и, словно бы сравнивая, стал рассматривать меня.

– Вы верите в реинкарнацию, в перевоплощение душ, Сонни? – спросил я.

Он облизал губы и улыбнулся, глядя такими сияющими глазами, будто видел меня в первый раз. Возможно, так оно и было, возможно, он был настолько тактичен и сдержан, что старался не видеть и не запоминать клиентов.

– Мистер Джолли, – произнес он мягко, – в своем деле я видел самых разных людей. Тех, кого обижало общество и которые сами обижали его, и, можете мне поверить, они редко представали в одном и том же облике. Но человек не в силах покинуть этот мир, разве что после смерти. Всем нам назначено свидание в Самарре. Великий писатель Антон Чехов говорит нам: «Когда человек появляется на свет, он может выбрать одну из трех дорог. Других не дано. Если он пойдет направо, его съедят волки. Если налево – он сам съест волков. А если пойдет прямо, то съест сам себя». Вот что говорит нам Чехов, мистер Джолли, и когда сегодня вечером вы уйдете отсюда, то будете Лиамом Демпси, но вы не оставите свою суть в этой комнате. Судьба метит каждого из своих клиентов, – он обвел рукой ряды пронумерованных картонных коробок, – и как бы те ни менялись, она знает, какой номер кому принадлежит.

– Вы правы, Сонни, – сказал я, удивившись этому потоку философских сентенций.

– Так и есть, мистер Джолли, можете мне поверить, так и есть.