Текст книги "Мозг стоимостью в миллиард долларов"

– Я постараюсь, сэр.

– Великолепно, – не без успеха сымитировал я голос Доулиша.

Машина медленно тронулась с места.

– Во всяком случае, это была хорошая практика, – произнес Чико.

– Начинайте с азов, – посоветовал я и отправился домой.

Глава 6

Суббота. Доктор Пайк явился в парк Сент-Джеймс раньше меня. Как и было договорено, он сидел на скамейке рядом с прудом, читая «Файнэншл таймс». Чтобы не помешать его отдыху, я вежливо осведомился о биржевой сводке, и он дал мне газету. Сейчас он выглядел куда изысканнее, чем на приеме: костюм из тонкой шерсти, твидовая шляпа и короткий плащ на подкладке с вязаным воротничком. Когда он передавал мне газету, на запястье блеснули золотые часы.

– Просто невероятно холодно, – заметил Пайк.

– Я проделал тысячу миль не для того, чтобы беседовать о погоде. Где посылка?

– Спокойнее. – Пайк огляделся по сторонам. – Скорее всего, она будет готова сегодня, не стоит волноваться.

– Это вы вчера выслеживали меня, Пайк? – спросил я.

– Нигел, не мочи новые ботиночки в воде, ты же хороший мальчик. Нет, конечно же нет. Чего ради мне вас выслеживать?

Нигел перестал портить свои новые ботиночки и, пустив в ход игрушечный свисток, стал приставать к огромному Лабрадору.

– Кто-то этим занимался.

– Только не я. Собачке это не нравится, Нигел.

– Значит, вы не против, если я устраню его?

– Меня это совершенно не волнует. Нигел, он рычит, потому что ему это не нравится. Можете даже убить его, ради Бога.

– И вы по-прежнему утверждаете, что не знаете его?

– Мистер Демпси или как вас там зовут! Я делаю свое дело и стараюсь избегать неприятностей. Если люди, на которых мы работаем, посылают кого-то следить за вами и вы решаете вышибить из него мозги, дай вам Бог удачи. Он думает, что ты дал ему свисток поиграть, Нигел. Хорошая собачка, отдай Нигелу свисточек; добрая собачка, погладь ее, Нигел, покажи ей, что хочешь дружить. Что бы этот парень ни заслужил, это пойдет ему только на пользу, если он не умеет работать. В данный момент в стране царит расхлябанность. Люди совершенно обленились. Проучите его, как вы считаете нужным. Может, тогда те, кто сидят наверху, поймут, что надо держать меня в курсе.

Поднявшись, доктор Пайк отобрал у собаки свисток Нигела и подвел его к нашей скамейке.

– Посмотри на свои руки! – Доктор Пайк вытащил большой носовой платок, заставил ребенка плюнуть на него и влажной материей вытер ему руки. Выглядело все это довольно негигиенично.

– Так где сейчас посылка?

– Думаю, что у моего брата. – Он глянул на часы и что-то прикинул. – У моего брата. Это смола, Нигел. Я тебе говорил, чтобы ты не трогал забор. Завяжи шарф; я не хочу, чтобы ты простудился.

– Как далеко отсюда?

– Вот так. Вот теперь ты хороший чистенький мальчик. Бестертон, деревушка рядом с Букингемом.

– Поехали, – решительно предложил я.

– Первым делом я хотел бы забросить юного Нигела.

Я подумал, что Пайк с удовольствием забросил бы в озеро и меня тоже.

– Они думают, что ты собираешься покормить их хлебом, Нигел. Я доставлю его в школу верховой езды. И оттуда мы уже тронемся. Это по пути и не так далеко. Они не тронут тебя, Нигел, это милые добрые уточки. Не пугайся, они не обидят тебя. Мы поедем в моей машине?

– Меня устраивает.

– Они ждут, чтобы ты дал им хлеба. Итак, вот в эту сторону. Нет, они никогда не обижают хороших маленьких мальчиков. У меня красный «ягуар». Не швыряй камни в уточек, ты испортишь свои ботиночки.

* * *

Доктор Феликс Пайк и его брат Ральф – оба жили в небольшой деревушке. Их жилище представляло собой нечто среднее между домами местных жителей – пластмассовые гномы, нейлоновые портьеры, металлические рамы окон и сборные гаражи, – и домами таких, как они, пришельцев – современные скульптуры, набело оштукатуренные древние ворота, коричневые панели обшивки, дедушкины часы на портике. Пайк подъехал к зданию, которое представляло собой современную версию георгианского дома. На дорожке стоял серебристый «порше» с откидным верхом.

– Машина брата, – отрекомендовал Пайк. – Он не женат, – добавил он с таким видом, словно «порше» являлся автоматическим вознаграждением за этот выдающийся подвиг; я предположил, что определенным образом так оно и есть. – Мой младший брат Ральф живет вон там. – Феликс Пайк указал на примыкающий к дому перестроенный амбар из известняковых плит.

К нему вела подъездная дорожка, обставленная бронзовыми урнами, а дом наполняли приметы времен Регентства, в число которых входили подсвеченные ниши и уилтонские ковры от стены до стены. Мы миновали пару комнат, предназначенных, казалось, лишь для неспешного хождения по ним, и до нас донесся слабый запах лавандового воска для полировки; миссис Пайк, сухопарая женщина с лиловыми волосами, назвала их малым холлом. Вокруг электрического камина в стиле позднего средневековья стоял квартет стульев времен королевы Анны. Мы расселись.

За высоким французским окном виднелся газон размерами с небольшую взлетно-посадочную полосу. За ним горели шесть костров, и от их подрагивающих язычков пламени поднимались высокие столбы дыма, словно среди голых мглистых деревьев разбила свой бивуак армия, осаждающая этот дом.

Женщина с лиловыми волосами помахала кому-то у ближайшего костра, и к нам двинулся человек, держа на весу лопату. Поднявшись на террасу, он обмел ее метелкой, поставил в деревянный ящик и, вытерев ноги о мат, проник в комнату через французское окно. На нем ладно сидела поношенная одежда того сорта, который английский высший класс носит по воскресеньям, дабы подчеркнуть свое отличие от людей, надевающих в этот день свои лучшие наряды. Он подтянул шелковый нашейный платок, словно тот был противокомариной сеткой, и я почувствовал себя комаром.

– Это мой младший брат Ральф, – улыбнулся доктор Феликс Пайк. – Он живет дверь в дверь с нами.

Мы поздоровались и обменялись рукопожатиями, и Ральф произнес «Добро пожаловать» тем низким зловещим голосом, который обычно звучит в фильмах, предвещая опасное развитие событий. Затем, чтобы старая одежда и нашейный платок не ввели меня в заблуждение, он вынул портсигар, содержащий шесть сигар «Кристо», и пустил их по кругу, но я предпочел свой «Голуаз».

Несмотря на обильно поседевшие волосы, Ральф выглядел моложе, чем первый Пайк, может, ему даже не перевалило за сорок. Он слегка раскраснелся и вспотел от работы в саду и хотя фунтов на тридцать казался тяжелее своего брата, то ли туго подпоясывался, то ли раз тридцать отжимался перед завтраком. Из кармана своего рабочего наряда он вытащил золотую гильотинку и обрезал кончик сигары.

– Остра как скальпель, – заметил Ральф. В его речи иностранный акцент слышался куда заметнее, чем у старшего брата.

– Прекрасно, – промолвил Феликс Пайк. – Прекрасно.

– Разрешите? – спросил Ральф и без промедления разлил всем нам бренди с содовой в тяжелые граненые рюмки.

– Я считаю, что ты все... – начал было доктор Феликс Пайк, но его голос увял.

– Все отлично. – Человек в наряде садовника аккуратно раскурил сигару и пересел на обыкновенный стул, чтобы случайно не прожечь обивку.

– Я смотрю, что наш пакет акций «Корругейтид холдингс» основательно уменьшился, – сказал доктор Феликс Пайк.

Ральф неторопливо выдохнул клуб дыма.

– Продал в четверг. Надо спускать, когда они поднимаются; не это ли я тебе всегда говорю. Certum voto pete finem, как говорил Гораций. – Ральф Пайк повернулся ко мне и повторил: – Certum voto pete finem: положи предел своим желаниям.

Я кивнул в унисон с доктором Феликсом Пайком, а Ральф благожелательно улыбнулся.

– Не беспокойся, – обратился он к брату, – на людях я достойно представляю твои интересы. Зелень я тебе обеспечу, Феликс. И на этот раз придержи ее. Не старайся спускать и приобретать, как ты сделал с акциями Уолднера. И если ты хочешь добрый совет, то вот он: избавляйся от всей своей дешевки и мелочевки; от нее только протори и убытки. Попомни мое слово – протори и убытки.

Доктору Феликсу Пайку не нравилось получать советы от младшего брата. Он в упор уставился на него и кончиком языка облизал губы.

– И тебе стоит запомнить это, Феликс, – с пафосом подытожил Ральф.

– Да, – отрезал доктор Феликс Пайк. Его челюсти сомкнулись едва ли не с лязгом, как нож гильотины. Рот у него был отвратительной формы, он захлопывался, как ловушка по принципу «всех впускать, никого не выпускать», а когда он открывался, так и казалось, что сейчас из него выскочит стая гончих.

Ральф улыбнулся.

– Так попозже спустим яхту?

– Собирался сегодня. – Таким жестом, которым останавливают попутный грузовик, он показал на меня большим пальцем. – Но возникло вот это.

– Не повезло, – покачал головой Ральф. Он цокнул ногтем по моей пустой рюмке. – Еще?

– Нет, спасибо.

– Феликс?

– Нет, – отказался доктор Феликс Пайк.

– Нигелу понравился автомат?

– Он в него просто влюбился. И будит нас каждое утро. Я не собираюсь благодарить тебя, потому что он сам пишет тебе – мелом на коричневой бумаге.

– Ха-ха, – произнес Ральф. – Arma virumque cano. – Он повернулся ко мне: – Людей и оружие я воспеваю. Вергилий.

– Adeo in teneris consuescere multum est, – продемонстрировал я свою латынь. – Ухватившись за ветку, можно наклонить дерево. Тоже Вергилий.

Наступило молчание, и после паузы доктор Пайк повторил: «Он в него влюбился»; оба брата уставились в сад.

– Еще по одной, – предложил Ральф.

– Нет, – отказался доктор Феликс Пайк. – Я должен еще переодеться, к нам придут люди.

– Мистеру Демпси будет передана посылка, – сказал Ральф, словно я ничего не слышал.

– Совершенно верно, – напомнил я о своем присутствии.

– Вы очень любезны. – Он страстно и в то же время опасливо присосался к сигаре, словно она могла с легкостью взорваться. – Сегодня я ее доставил, – сказал он. – И включил.

– Отлично, – одобрил я, залез в задний карман и вытащил свою половинку разорванного банкнота.

Доктор Феликс Пайк направился к одной из подсвеченных нищ. Он сдвинул в сторону парочку матовых размытых фотографий жены в рамках, еще один блестящий коричневый шар, который я видел у него в кабинете, и наконец под одной из фигурок стаффордширского фарфора, рядами стоявших на полке, нашел другую половинку. Он протянул ее Ральфу, а тот составил две части купюры с той же тщательностью и аккуратностью, с какой обращался с гильотинкой и сигарой.

– Все правильно, – кивнул он и вышел, чтобы принести мне полдюжины яиц для Хельсинки.

Коробка с ними была завернута в обыкновенную непримечательную зеленую бумагу, которую используют в магазинах «Хэрродс». Бечевка кончалась небольшой петелькой для удобства переноски. Когда мы выходили, Ральф опять напомнил, что мелочевка ведет только к убыткам.

Доктор Пайк дал понять, что был бы очень рад подбросить меня до центра города, но... я, конечно, все понимаю, не так ли? Да. Я сел в автобус.

Туман сгустился и обрел тот зеленоватый оттенок, из-за которого его называют «гороховым супом». В витрине обувного магазина блеснула ярко-желтая светящаяся призма; бессмысленно трубя, мимо нее пролетали автобусы, словно стадо заляпанных грязью красных слонов, которые ищут место, где можно умереть.

Коробку в зеленой бумаге я держал на коленях, не в силах отделаться от отчетливого ощущения, что она тикает. Я пытался понять, что имел в виду второй мистер Пайк, когда сказал, что включил ее, но мне как-то не хотелось с излишней бесцеремонностью выяснять это.

На Шарлотт-стрит меня уже ждал один из «взрывников».

– Вот она. – Я положил перед ним коробку. – Разбирайтесь с ней поаккуратнее, я хочу доставить ее в цельном виде.

– Сегодня я это вам не обещаю, – сострил дежурный взрывник. – Вечером меня ждет пуддинг с почками.

– Время у вас есть, – парировал я. – Ему надо долго доходить на малом огне, чтобы обрести настоящий аромат.

* * *

– Прошлым вечером вы несколько вышли за рамки, – сказал Доулиш.

– Приношу свои извинения, – не стал я спорить.

– Не стоит. Вы были правы. В вас есть инстинкт, проистекающий из опыта и подготовки. Больше я не буду вмешиваться.

– Я издал звук, характерный для человека, который не хочет слышать комплиментов. – Доулиш улыбнулся.

– Не смею утверждать, что не испытываю желания выгнать вас или куда-то перевести, но вмешиваться я не буду. – Он поиграл своей перьевой авторучкой, словно прикидывая, как преподнести новость. – Им это не понравилось, – вымолвил он наконец. – Сегодня утром министру представили памятную записку.

– И что в ней говорилось?

– На удивление мало, – пожал плечами Доулиш. – Наполовину исписанный стандартный лист бумаги, 13 на 17. Я бы назвал это, скорее, кратким описанием. – Он снова улыбнулся. – Нам было известно об организации, созданной Мидуинтером, но мы никогда раньше не связывали ее с этой страной. Оба брата Пайк – латыши; они придерживаются крайне правых экстремистских политических взглядов, а тот, кого зовут Ральф, – известный биохимик. Вот это и говорится в памятной записке, но она серьезно обеспокоила министра. Только сегодня меня уже дважды вызывали к нему, и ни разу не пришлось ждать больше трех минут. Это явная примета. Он очень обеспокоен. – Доулиш досадливо вздохнул, и в знак сочувствия я вздохнул тоже. – Держитесь поближе к вашему приятелю Ньюбегину, – предупредил он. – Постарайтесь внедриться в эту организацию Мидуинтера и присмотритесь к ней. Вчера я лишь надеялся, что вы не попадете в опасную ситуацию.

– Не думаю, – заметил я. – При всех их недостатках злокозненность американцам все же не свойственна.

– Ну и отлично, – закрыл тему Доулиш. Он налил мне стакан портвейна и стал рассказывать о наборе из шести рюмок, который купил на Портобелло-роуд. – Не исключено, что они восемнадцатого столетия. Понимаете ли, у них такая форма с раструбом...

– Потрясающе, – изобразил я восторг. – Но разве там не пять рюмок всего?

– Увы! В набор входят шесть, но одна потеряна.

– Увы, – развел я руками.

Зажужжал ящичек интеркома Доулиша, и голос взрывника осведомился:

– Я могу говорить, мистер Д.?

– Валяйте, – разрешил Доулиш.

– Я просвечиваю эту штуку рентгеном. В ней просматривается электрическая проводка, так что я не хочу торопиться, мистер Доулиш.

– Боже сохрани, ни в коем случае! Никому не хочется, чтобы это здание превратилось в щебенку.

– Во всяком случае, я знаю двоих из них, – засмеялся дежурный взрывник и повторил: – Двух знаю точно.

* * *

Маленький металлический ящичек, который братья Пайк вручили мне, содержал в себе шесть свежих яиц и электрическое устройство, поддерживавшее постоянную температуру в 37 градусов по Цельсию. На скорлупе каждого из них были номер, нанесенный восковым карандашом, заклеенное отверстие и след прокола. Через прозрачную мембрану в каждое яйцо шприцем оказалась введена культура живых вирусов. Яйца похитили из микробиологического исследовательского центра в Портоне. Этим же утром к пяти часам дежурный водитель доставил их обратно в тихий и живописный уголок старой Англии, обернув одеялом и положив рядом бутылки с горячей водой, чтобы они оставались теплыми и живыми.

Для моего путешествия в Хельсинки мы с Доулишем уложили в металлический ящичек шесть других яиц, взяв их прямо из буфета, и вдоволь намучились, сводя печати в виде львенка, которые гарантировали качество продукции.

Глава 7

Здание аэровокзала западного Лондона состоит из конструкций нержавеющей стали и стекла, напоминая современный мясоперерабатывающий комбинат. Прежде чем пассажиры добираются до автобусов, их основательно уже выпотрашивают и обескровливают, о чем заботятся носильщики в грязной обуви, с колесными тележками, а также подвыпившие девицы со взлохмаченными волосами.

Звучный женский голос объявил об отходе автобуса, и в последний момент Джин решила ехать со мной в аэропорт. В аэропортовском автобусе оказались водитель, Джин, я и девять других пассажиров, восемь из них мужского пола, а в багажном отделении покоилось двенадцать чемоданов средних размеров, одна картонка для шляпы, три посылки, обернутые бумагой, и одна в мешковине, атташе-кейс, три пары лыж с креплениями и палками (одна пара была слаломной) и небольшая корзинка с женской обувью.

Словом, неплохой набор трофеев для грабителя, который успел поживиться этим добром. В него входил и мой контейнер с яйцами и с электроподогревом.

Утренний рейс на Стокгольм и Хельсинки из-за этого задержали на девяносто семь минут. К отправлению удалось найти лыжи и два места, но ни одно из них не имело ко мне отношения. Поскольку я не исключал, что мог быть под надзором какой-то неизвестной мне группы, Специальная служба лондонского аэропорта подвергла допросу единственного очевидца кражи, которого ей удалось разыскать, – констебля аэропорта по фамилии Блейр и успела передать мне на самолет запись разговора с ним.

Выглядела она следующим образом:

"Специальная служба Конфиденциально

Аэропорт Хитроу Экземпляр второй

Текст с аудиозаписи разговора констебля Блейра

с детективом сержантом Смитом,

Специальная служба аэропорта Хитроу.

Смит. Нас особенно интересует тот человек, которого вы видели утром, и я хотел бы зафиксировать ваше описание его на пленке. Говорите спокойно, раскованно, не стесняйтесь поправлять свои слова и не торопитесь; пленки у нас хватит. Первым делом расскажите мне, что привлекло ваше внимание к этому ничем не примечательному человеку.

Блейр. Мне показалось, что он очень силен. Не видел даже, чтобы носильщики так вкалывали. (Смех.) Он... м-м-м... забрасывал чемоданы в фургон... м-м-м... держа по одному в каждой руке. Шесть рейсов через мостовую – и все готово.

Смит. Припомните, что он сказал, когда увидел, что вы за ним наблюдаете.

Блейр. Ну... м-м-м... как я вам уже говорил... м-м-м... я не могу припомнить точно его слов, но что-то вроде «Как насчет добрых старых зимних видов спорта»... но он говорил скорее как американец.

Смит. Вы приняли его за американца?

Блейр. Нет, я же говорил вам.

(Пауза на 4 секунды.)

Смит, (неразборчиво) ...пленка.

Блейр. У него был явный выговор кокни, но он старался говорить с американским акцентом.

Смит. А слова?

Блейр. И употреблял американские выражения. Да. Я не могу...

Смит. Не важно. Переходите к его описанию.

Блейр. Он примерно среднего роста. Пять футов и что-то вроде девять-десять дюймов.

Смит. Одежда?

Блейр. Белый комбинезон с красным значком вот здесь.

Смит, (неразборчиво).

Блейр. В белом комбинезоне с красным значком на левом нагрудном кармане. Комбинезон грязный, как и вся остальная его одежда.

Смит. Опишите ее.

Блейр. Мятый галстук с этакой... м-м-м... дешевой жестяной заколкой, которой он как... м-м-м... булавкой прикалывал галстук. Он... м-м-м... (Пауза на 4 секунды.)

Смит. Не торопитесь.

Блейр. И еще у него такие странные волосы, смешного мышиного цвета.

Смит. Что вы имеете в виду под странными волосами?

Блейр. У него не парик и ничего такого, но забавно, что каждый раз наклоняясь, он поправлял волосы, как... м-м-м... женщина, когда она смотрит в зеркало.

Смит. Откуда вы знаете, что это не парик?

Блейр. Ну, в паб заходит один мой знакомый. У него искусственные волосы. Это видно, когда (пауза)... смотришь, растут ли волосы со лба. (Смех.)

Смит. Вы решили, что тот человек не носит парик, когда увидели линию волос спереди и сзади.

Блейр. Да. (Долгая пауза.) И я думаю... я думаю, что он... м-м-м... несколько гордился своими волосами. Я думаю, что все так и было.

Смит. Можете ли вы еще раз рассказать о его лице?

Блейр. Ну, он несколько бледноват, у него ужасные зубы... И еще очки в черной роговой оправе. Такие выдаются за счет Национальной службы здравоохранения.

Смит. Повторите, что вы уже говорили.

Блейр. Какое у него дыхание?

Смит. Да.

Блейр. Зубы у него ужасные, и изо рта плохо пахло.

(Пауза на 7 секунд.)

Смит. Хотите ли еще что-нибудь добавить к вашему рассказу? Не торопитесь.

Блейр. Нет, больше ничего. Больше ничего в голову не приходит, кроме разве... (Пауза на 3 секунды.) Ну, я бы сказал, что он не извращенец, не псих и ничего такого. Я хочу сказать, что он... м-м-м... и выглядел и говорил совершенно нормально, то есть... м-м-м... я не хотел бы тянуть волынку по этому поводу, словом, он... м-м-м... он выглядел совершенно обыкновенным человеком.

(Конец записи с магнитной ленты.)

Копия подписана сержантом-детективом Смитом и констеблем Блейром".

Я прочел текст. Знакомиться с ним было куда интереснее, чем заниматься исчезнувшей шлюпкой – но только отчасти.

Раздел 3
Хельсинки

Пит-пит, хороший день,

Крошке-малиновке летать не лень;

Где искать малютку?

На вишенке средь веток.

Колыбельная

Глава 8

Расположенная под мышкой у Скандинавии, Финляндия напоминает заплатку; но коль скоро она сделана из перепревшего коленкора, то ей суждено расползтись на части – такую картину и представляет собой Финляндия. Виноваты во всем озера. Огромных озер бесчисленное множество, и на них есть острова, на которых тоже расположены озера, с островами и озерами на них. И так всюду – пока наконец зубчатая линия берега не уходит в холодное северное море. Но в это время года моря не видно. Мили и мили тень самолета скользит по блестящему ледяному покрову. Лишь когда среди снегов замелькают коричневые пятна лесов, можешь убедиться, что самолет наконец летит над землей.

Еще до того, как мы приземлились, я увидел Сигне, стоящую около здания аэропорта с красной крышей, а когда мы подрулили к нему, она уже бежала навстречу с улыбкой до ушей. Когда мы шли к древнему «фольксвагену», она всем весом повисла у меня на руке и спросила, привез ли я ей что-нибудь из Лондона.

– Только неприятности, – ответил я. Она позволила мне занять водительское место, и мы, пристроившись в хвост полицейской «Волге», всю дорогу до города не превышали лимита скорости.

– Это Харви попросил встретить меня? – осведомился я.

– Конечно нет, – обиделась Сигне. – Он никогда не указывает, должна ли я встречать своих друзей. Кроме того, он в Америке. Совещается.

– О чем?

– Не знаю. Так он сказал. На совещании. – Она улыбнулась. – Здесь налево и наверх.

Мы оказались в той же самой уютной квартире на Силтасаа-ренк, где на прошлой неделе я встречался с Харви. Сигне, возникшая у меня за спиной, помогла стащить пальто.

– Тут живет Харви Ньюбегин?

– Это многоквартирный дом. Его купил мой отец. Он поселил тут свою любовницу. Русскую девушку, белоэмигрантку, из аристократической семьи. Отец любил мою мать, но в эту Катю влюбился, как дурак, прямо по уши. В прошлом году мой отец...

– Так сколько у тебя отцов? – спросил я. – Я-то думал, что он умер от разрыва сердца, когда русские бомбили Лонг-бридж.

– О его смерти – это неправда. – Кончиком языка она провела по верхней губе, словно собиралась с мыслями. – Он попросил, чтобы я всем рассказывала о его смерти. А на самом деле он с Катей... но ты не слушаешь.

– Я могу слушать и пить в одно и то же время.

– Он уехал с Катей, которая такая красивая, что к ней даже страшно прикоснуться...

– Вот уже чего я бы не испугался.

– Тебе стоило бы слушать со всей серьезностью. Они живут по адресу, который знаю только я. Даже моя мать думает, что он умер. Понимаешь, они попали в железнодорожную катастрофу...

– Для такого рода катастроф сегодня еще рановато, – остановил я поток ее фантазии. – Почему бы тебе не снять пальто и не расслабиться?

– Ты мне не веришь.

– Еще как верю, – улыбнулся я. – Я ваш покорный придворный шут и ловлю каждый звук вашего голоса... но как насчет чашки кофе?

Принеся кофе в изящных кофейных чашечках на вышитой салфетке, она опустилась на пол на колени и поставила чашечки на низкий кофейный столик. На ней был длинный мужской свитер, а под волосами, теперь подстриженными на затылке высоко и коротко, виднелся треугольничек белой кожи, свежей и нежной, как только что испеченный хлеб.

Я подавил желание поцеловать ее.

– Какая у тебя хорошая прическа, – польстил я.

– Правда? Как мило, – автоматически ответила она. Наполнив чашечку, Сигне преподнесла ее мне, как голову Иоанна Крестителя на блюде. – У меня есть квартира в Нью-Йорке, – сообщила она. – Куда лучше этой. Я часто бываю в Нью-Йорке.

– Надо же!

– А это не моя квартира.

– Ясно. Когда вернутся твой отец с Катей...

– Нет, нет, нет!

– Ты прольешь кофе, – предупредил я ее.

– Ты бываешь просто отвратителен.

– Прошу прощения.

– Хорошо, – сказала она. – Если мы рассказываем истории, пусть они и будут такими. А если не рассказываем истории, то говорим правду.

– Отличное условие.

– Как ты думаешь, должна ли женщина уметь улыбаться глазами?

– Не знаю, – признался я. – Никогда не думал об этом.

– Я думаю, что должна. – Она прикрыла рот ладонью. – Вот посмотри мне в глаза и скажи, улыбаюсь ли я.

Описывать Сигне не так просто, потому что в памяти от нее оставалось впечатление, не имеющее ничего общего с ее подлинной внешностью. Она была удивительно хороша, хотя черты ее лица не отличались правильностью. Слишком маленький носик, чтобы уравновесить высокие широкие скулы, а рот ее предназначался для лица на пару размеров крупнее. Когда она смеялась или хихикала, он растягивался, как говорится, от уха до уха, но, расставшись с ней, ты через полчаса вспоминал утверждение Харви, что она самая красивая девушка на свете.

– Ну? – спросила она.

– Что – ну? – не понял я.

– Так я улыбаюсь глазами?

– Чтобы уж играть по-честному, – хмыкнул я, – тебе нужна рука покрупнее, чем твой рот.

– Перестань, ты все портишь.

– Только не кидайся на меня. Ты прольешь мой кофе.

Два дня мы с Сигне ждали возвращения Харви. Когда смотрели гангстерский фильм о Нью-Йорке, Сигне заметила:

– Это рядом с моим домом.

Мы обедали на верхушке небоскреба в Тапиоле, откуда открывался вид на прибрежные острова, скованные льдом. Я почти научился ходить на лыжах, расплатившись всего лишь порванной курткой и вывихнутым локтем.

Вечером второго дня мы вернулись в квартирку у Лонг-бридж. Сигне в долю мгновения зажарила рыбу, высвободив себе время для чтения бульварного журнальчика, и столь же молниеносно приготовила обед, ухитрившись ничего не пережарить и не переварить. Когда мы покончили с обедом, она подала тарелку с птифурами в серебряных обертках и поставила бутылку водки.

– Ты давно знаешь Харви?

– Встречались от случая к случаю.

– Представляешь, он тут всем руководит.

– Понятия не имею.

– Да. Он единственный отвечает за эту часть Европы. А теперь поехал в Нью-Йорк на конференцию.

– Да, ты говорила.

– Я не думаю, что он относится к людям, которые могут успешно контролировать всю...

– Сеть?

– Да, сеть. Он слишком... эмоционален.

– В самом деле?

– Да. – Она запустила молочно-белые зубы в одно из маленьких пирожных. – Он в меня жутко влюблен. Как ты думаешь, это хорошо?

– Насколько я понимаю, все о'кей.

– Он хочет на мне жениться.

Я припомнил всех девушек, на которых время от времени Харви изъявлял желание жениться.

– Ну, ты еще молодая. Как мне представляется, эти мысли придут к тебе в голову попозже.

– Он собирается разводиться со своей нынешней женой.

– Он так сказал?

– Нет, на одной вечеринке в Нью-Йорке мне рассказал его психоаналитик. – Она сложила серебряную бумажку от птифура и сделала из нее лодочку.

– А потом он женится на тебе?

– Не знаю, – ответила она. – В меня многие влюблены. И я не думаю, что девушка должна по первому зову прыгать в постель.

– Их не убудет, – бросил я.

– Ты безнравственная личность. – Она надела лодочку, как шляпку, на палец и покрутила ее. – Он безнравствен, – сообщила она пальцу, и тот кивнул. – У Харви ужасная жена.

– Скорее всего, ты несколько предубеждена против нее.

– Нет, ничего подобного. Я ее знаю. Мы все вместе ходили на прием к мистеру Мидуинтеру. Ты же знаешь мистера Мидуинтера, правда?

– Нет.

– Он просто прелесть. Ты еще с ним встретишься. Он босс Харви. – Она провела пальцем по кофейному пятнышку на моей рубашке. – Я замою его, а то так и останется. Дай мне рубашку. Ты можешь одолжить другую у Харви.

– О'кей, – согласился я.

– На том приеме все были ужасно шикарно разодеты. Ну, ты понимаешь, увешаны драгоценностями, с серебряными штучками в волосах и просто в потрясающей обуви. У всех женщин были такие туфли!.. – Она скинула туфельку, поставила ее на стол и на пальцах показала размер. – Сейчас такие можно купить и в Хельсинки, но в то время... Я вообще провела тогда в Нью-Йорке всего два дня, и у меня было только то платье, в котором я приехала. Ты понимаешь.

– Еще бы, это серьезная проблема.

– Да, будь ты женщиной, это стало бы для тебя проблемой. Умужчины может быть только один черный костюм, и таскай он его весь день, никто и не заметит. Но от женщины ждут, что у нее есть наряд и на ленч, и к чаю, и на работу, да еще какое-то ошеломляющее платье на вечер. Да и на следующий день все надеются, что ты появишься в чем-то новеньком. И если ты...

– Ты начала рассказывать о приеме.

– Да. Так вот, я тебе все изложу. Я пошла на эту вечеринку у мистера Мидуинтера... У него удивительный дом со швейцаром и все такое, а на мне – только то, что я могла бы надеть на прием тут, в Хельсинки. То есть на обыкновенную посиделку с друзьями. А там, среди всех этих мужчин в смокингах и женщин в трехсотдолларовых платьях...

– Разве Харви не предупредил тебя, как они будут выглядеть?

– Нет. Ты же знаешь, какой он. Когда его жена рядом, он не осмелился даже подойти ко мне. Так что я стояла себе, как сущая идиотка.

– Да, так бывает.

– Вот я и стояла. Платье – в горошек. В горошек! Можешь себе представить?

– Да.

– Тут ко мне подплыла миссис Ньюбегин. И посмотрела на меня вот так. – Сигне сощурила глаза, превратив их в щелочки, и втянула щеки, изобразив карикатуру на даму в модном магазине. – Она явилась просто в сказочном черном шелковом платье и сатиновых туфлях. В сатиновых! Осмотрела меня с головы до ног и сказала: «Я жена мистера Ньюбегина». Мистера Ньюбегина! Потом повернулась к своей подруге и заявила: «Просто возмутительно, что Харви не предупредил ее о необходимости захватить вечернее платье. Не сомневаюсь, у нее не меньше дюжины прелестных платьиц». Ты даже не представляешь, каким покровительственным тоном она все это произнесла. Господи, до чего мне стало противно!

Сигне вытащила маленькую косметичку и принялась накладывать на веки ярко-зеленые тени. Закончив, она поморгала ресницами, глядя на меня, и огладила джинсы, обтягивающие ее широкие бедра. Потом положила голову мне на колени и прижалась щекой.

– Она просто отвратительна, – заключила Сигне. – И ведет ужасную жизнь.

– Смахивает на то, что она несколько вышла из себя.

– По зодиаку она Лев; это знак огня, знак солнца. Блистать молниями и всех подавлять. Давить. Мужской знак ведущей силы. Мужчины-Львы – о'кей! Но женщины-Львы стремятся держать под каблуком своих мужей. У Харви Ньюбегина тот же знак, что и у меня: Близнецы. Это воздух. Ртуть. Близнецы разобщены, им свойственны страстность, артистизм, порочность и ум. Они подвижны, перемещаются с места на место, стараясь избегать неприятностей. С Львами им ужасно трудно. Близнец и Лев никак не могут установить между собой отношения, они такие далекие. Плохое сочетание.