Текст книги "Обаятельное чудовище"

9

Тим

Это неправильно. Знаю. Но мое движение инстинктивно. Оно не подчиняется мозгу. Ее губы так близко… А запах сводит с ума… И у меня не получается устоять. Слишком многое отталкивает нас друг от друга, но все препятствия почему-то мигом исчезают, когда я чувствую магнитное, почти животное притяжение, отключающее голову и бросающее меня ей навстречу.

Делаю шаг, беру ее за руку и втягиваю в окутанную паром душевую. Девушка смотрит испуганно, но в глазах пляшут дерзкие чертики. Я слышу, как громко стучит ее сердце. Прижимаю Марту к себе и каждой клеточкой кожи ощущаю дрожь ее тела.

Не могу сопротивляться желанию. Я в ловушке. Во мне горит огонь, он раздирает внутренности. Самое настоящее болезненное пламя, терпеть которое становится уже невыносимо.

И я ее целую…

Припадаю к идеальным чувственным губам и чувствую на них сладость летнего зноя. Мне хочется пить его, не останавливаясь, но я понимаю, что девушка не отвечает мне взаимностью. Она застывает, у нее сбивается дыхание, подбородок трясется. Но близость ее тела заставляет забыть о доводах разума, поэтому я продолжаю.

Запускаю ладони в мягкие волосы, прижимаюсь к ней бедрами и твердой плотью. Требовательно впиваюсь в ее рот с отчаянным стоном. Я вторгаюсь в него, проникаю языком все глубже, словно наказывая ее за холодность и требуя ответить встречным движением. Сначала кажется, что Марта откликается. Вяло и осторожно впускает меня. Позволяет играть с ее языком, отвечает робко и несмело. Но потом взрывается. Черт! Девчонка кусает меня!

На языке горячо растекается металлический привкус крови. Но меня это только раззадоривает. Я отстраняюсь, лишь чтобы перевести дыхание. Смотрю в потемневшие глаза. Любишь жестко? И снова целую ее, глотаю ее дыхание, пытаюсь укусить в ответ.

На секунду она льнет ко мне, позволяя это сделать. Будто раздумывает – нравится ли ей или нет. Словно изучает или сравнивает с тем, что было у нее раньше с кем-то другим. Марта целует меня неумело, неуклюже, порывисто, но это – точно то, чего она сейчас хочет. Ее тело дрожит, прикасаясь к моему. Она тихонько постанывает, обхватывая мои предплечья ладонями.

И я тоже пускаю в ход руки. Глажу ее затылок, затем спину через ткань одежды, осторожно дотрагиваюсь до поясницы. Нахожу край блузки и поднимаю его, проникая ладонью к горячей коже. Мы еще целуемся, когда мои руки смелеют настолько, что начинают ласкать ее ниже – сжимают ягодицы, забираются под пояс брюк, выныривают, подбираются спереди.

Все просто прекрасно ровно до того момента, когда я пытаюсь содрать с нее блузку. И я немею в изумлении и в шоке, потому что девчонка слетает с катушек и… начинает бить меня, вырываясь. Ударяет ладонями, хлещет наотмашь по лицу, но мои руки держат ее крепко. Она видит, что я не собираюсь ее отпускать, и начинает рычать, царапаться, кричать.

Но я по-прежнему не сопротивляюсь. И держу ее. И позволяю ей оставлять на мне свои отметины.

Она как дикая кошка полосует мой подбородок, шею и грудь. Визжит, стонет, плачет… А я держу ее за талию крепко-крепко и не отпускаю. Зажмуриваюсь, когда боль терпеть становится труднее. Наклоняюсь и вжимаюсь лбом в ее лоб – так бить меня ей становится труднее. Просто неудобно. И удары опускаются ниже: теперь достается животу и бокам.

Стискиваю зубы и терплю. Зачем – сам не знаю. Позволяю ей выпустить пар.

Вода падает на мою спину, обдавая стены мелкими брызгами. Я открываю глаза и замечаю во взгляде Марты отчаяние и страх. Она не ненавидит меня, сейчас она смертельно напугана. Беззвучно рыдает, теряя последние силы. Не может больше отбиваться, но руки продолжают автоматически опускаться на мой пресс, ударяя и отталкивая.

Тогда я обхватываю ее крепче и делаю шаг назад. Едва струи горячей воды обрушиваются ей на лицо, Марта вздрагивает. Она будто просыпается – видит меня и не узнает. Лицо искажено болью, смятением и испугом. Девушка смотрит на меня, затем на свои руки, на раны на моем теле и не может поверить своим глазам. Дышит сбивчиво, часто моргает, и капли воды ручейками стекают с ресниц вместе со слезами.

Самое время сказать ей, что она двинутая. Но вместе этого я подхватываю ее, чтобы не упала. Прижимаю к себе и целую. На сей раз крайне осторожно и нежно. Проверяя, как близко она способна меня теперь подпустить. Осторожно провожу языком по нижней губе, потом – по верхней, будто прошу разрешения. И не встретив сопротивления, целую глубоко, но не торопливо. Наслаждаюсь ее вкусом. Окунаюсь в чистейшее желание, охватившее нас обоих.

Это так восхитительно, что я готов ей все простить. Даже следы, оставленные на моей коже.

Марта больше не бьет меня и не отталкивает. Я медленно опускаю руки. Она вольна вернуть их на место, продолжить или уйти. Девушка аккуратно отрывается от меня и, тяжело дыша, несколько секунд смотрит на меня в упор. Ее рот приоткрыт, губы припухли от поцелуев и дрожат, зрачки расширены, грудь высоко вздымается от дыхания.

Я наклоняюсь к ней за новой порцией удовольствия, но получаю грубый толчок ладонями в грудь. Лихорадочно убрав влажные волосы с лица, она пятится назад. Мотает головой, растерянно прижимает руки к груди, сдавленно вздыхает, толкает дверь плечом и убегает прочь.

Марта

Вода продолжает литься с меня, когда я мчусь по коридорам здания. Насквозь мокрая одежда прилипает к разгоряченному телу, и меня ощутимо знобит. Губы и лицо горят, ладони пылают, как от пожара, и по всему телу разливается живой огонь. Мое тело дышит и пульсирует, и это пугает меня еще сильнее, чем все то, что случилось минуту назад.

– Марта Яковле… – cлова Никиты, который встречается мне на пути, растворяются в бешено стучащем пульсе в висках.

Я пробегаю мимо него стрелой. Вода в туфлях противно хлюпает, мокрые сосульки волос липнут к шее.

Забегаю в кабинет, хватаю кардиган, ожесточенно натягиваю прямо на влажную одежду. Убираю волосы за уши, наклоняюсь и дрожащими руками сдираю обувь – выливаю воду и опять надеваю туфли. Куда я сейчас пойду в таком виде? Лучше закрыться в кабинете и дать одежде просохнуть. Но внезапный грохот, сопровождающийся вспышкой света, заставляет меня посмотреть в окно.

Там идет дождь. Нет, настоящий ливень! Черное небо разрезают напополам острые молнии. Крупные капли бьются о стекло под косым углом. Стихия бушует, ветер рвет цветастые тенты над торговыми лавками, заставляет под своим натиском склониться деревья.

Прекрасно… В таком антураже всем будет плевать, куда и откуда направляется мокрая насквозь девушка.

Я выбегаю в коридор, и ноги отказываются меня слушаться. Они дрожат от захватывающей все тело слабости. От обиды, беспомощности, горькой и такой знакомой. От того, насколько слабой и беззащитной я оказалась перед этим парнем. А ведь обещала. Давала слово, что больше никто и никогда…

– Стой!

Я оборачиваюсь. Он в джинсах. Скачет на одной ноге, пытаясь на ходу надеть кроссовку. Футболка пропитывается влагой, очевидно, он напялил ее второпях и прямо на голое тело. Но поражает другое: теперь, при хорошем освещении, вижу следы своих ногтей на его щеке, на шее, за ухом, в вырезе футболки, на бицепсах… И пошатываюсь от осознания того, что почти не помню, как могла натворить подобное. Все случившееся как в тумане.

– Не ходи за мной! – бросаю через плечо.

– Стой, говорю! – Теперь обе его ноги в кроссовках, и Тим ускоряет шаг, пытаясь нагнать меня.

– Отстань!

Замечаю ключ от байка на столе, за которым сидит Вадик – возле самого выхода, – хватаю его и несусь к двери. Толкаю створку и врываюсь в дождевой поток, который тут же набрасывается на меня со всех сторон, впиваясь ледяными каплями в открытые участки кожи.

– Марта! – орет Левицкий, выбегая следом на улицу.

Но я плохо вижу его. Будто через мутное стекло. Он стирается, размывается, исчезает в потоках дождя и моих собственных слезах, застилающих глаза.

Меня колотит, мне ужасно холодно, но слезы, льющиеся из глаз, сейчас удивительно горячи.

– Куда ты в такой дождь? – его слова тонут в шуме ливня.

Мне хочется сказать ему все. Хочется, чтобы мой крик взорвал ливень, показав парню всю силу моей боли. Хочется, чтобы он знал, как я себя ненавижу, как мне противно от себя самой и стыдно за все. Но голос, звучащий слабо и жалко, предает меня:

– Уходи…

Прыгаю на байк, завожу его, включаю свет. Нет сил надевать шлем или заботиться о том, что из-за дождя я ничего не увижу. Мне нужно просто уехать, как я делала это много раз за последние месяцы. Нужно дать волю слезам, волю своей ярости и скорее утопить ее в скорости и в ветре, хлестко бьющем в лицо.

– Стой, дура! – кричит Тим, подбегая.

Но я выжимаю газ, шины визжат, и мотоцикл бойко рвет с места. Ливень наказывает меня: капли, сливаясь в сплошной поток, режут лицо, забиваются в глаза, в ноздри, обрывают дыхание. Дорога плывет черной петлей – не видно ни конца ни края. И только тусклый свет ближайшего светофора неясно подмигивает, подсказывая путь.

Я разгоняюсь, и байк стойко выдерживает порывы ветра. Но внезапно впереди показывается перекресток. Он казался таким далеким и вдруг вырастает прямо передо мной высокой стеной из огней. Торможу резко. Испуганно стискиваю руками руль и… мотоцикл, как в замедленной съемке, заносит юзом.

Прямо под мигающим светофором байк опрокидывается на левую сторону. Вырвавшись из-под меня, катится дальше по асфальту, лежа на боку. Я чувствую, как мое тело пролетает следом за ним по инерции. Левое бедро и левый же локоть до запястья горят, сдираясь о дорожное полотно. Скрежет. Глухой хлопок! Бах…

Железного коня останавливает препятствие из легкового автомобиля. Сквозь серую муть пытаюсь разглядеть хоть что-нибудь. Кажется, мотоцикл врезается в правую сторону какой-то легковушки. Переворачиваюсь на живот, пытаюсь встать и только тогда понимаю, что мне больно. Пальцы проваливаются в небольшую лужицу в асфальте, вынимаю их оттуда, осматриваю руку: грязный рукав закатан до самого локтя, по изодранной коже руки сочится кровь.

Понимаю, что нужно встать. Видимость в такой ливень нулевая, и сейчас меня могут сбить. С ужасом думаю, что кто-то в легковушке тоже мог пострадать. Сажусь, подтягиваю ноги. Бедро саднит так, как бывает со свежей болячкой, с которой только что содрали тонкую корочку. Мерзко, неприятно, поврежденную кожу жжет.

Стискиваю зубы и, перекатываясь на правое бедро, пытаюсь встать.

– И что ты за человек? Чего такая неспокойная? Сказал же тебе…

Глаза выхватывают из темноты Тима. Парень подбегает и садится возле меня на корточки. Он весь мокрый, ливень хлещет по его лицу и плечам, дождевая вода струйками стекает по красиво очерченным скулам.

– Где больно?

Хлопаю глазами, не веря, что он бежал за мной до самого перекрестка.

– Здесь? А тут? Больно, нет? Покажи! – приказывает Левицкий.

Поднимаю руку. Он смотрит на нее мельком и торопится осмотреть голову. Перебирает мои мокрые волосы, аккуратно щупает затылок.

– Ребята, вы как? Живые? – к нам приближается водитель той самой машины, в которую врезался байк. – Все нормально?

– Да… – стону я.

Тим осматривает мое бедро, и мне опять становится больно.

– Вы там мне машину замяли…

– Отвали! – рычит Тим. – Пойдем, – адресует уже мне.

Он наклоняется, и я не успеваю даже возразить, когда он подхватывает меня на руки. Даже дождь, опешив, ослабляет свой напор.

– Вы куда? – орет мужик.

Но Тим уже бодро вышагивает по тротуару, неся меня на руках. Парню будто совсем не тяжело, и даже голубоватый отсвет фонаря, падающий на его лицо, не выносит на свет эмоций, скрытых внутри.

– Поставь меня, – прошу я.

– Заткнись.

Вот так просто. «Заткнись». Вполне в его духе.

– Куда ты меня тащишь? А мой байк?

– Тебе байк дороже жизни? – спрашивает, не глядя на меня.

– Но он же там… – бормочу я.

И устало утыкаюсь носом парню в плечо.

Тим ставит меня на ноги только перед входом в клуб. Открывает дверь и зовет Вадика. Охранник подбегает, придерживает дверь. Левицкий, подхватив меня за подмышку, помогает войти внутрь, осторожно усаживает на диванчик.

– Принеси аптечку, помоги ей обработать ссадины, – просит он качка. – Вроде ничего серьезного, но лучше съездить в травмпункт, пусть осмотрят.

– Не поеду! – протестую я.

– Тогда никуда ее не выпускать, пусть ждет меня здесь.

Он не удостаивает меня даже взглядом. Просто выходит в ливень, не оборачиваясь. Дверь медленно закрывается за ним. И еле-еле тянутся секунды, пока Вадик с Никитой кружат вокруг меня с аптечкой и полотенцем, помогая раздеться, укутаться, обрабатывая и бинтуя глубокие царапины на руке.

– Все нормально, спасибо, – благодарю их, вставая. – Теперь мне можно идти, у меня ведь там мотоцикл остался.

– Нет! – вдвоем напирают охранники. И преграждают мне путь.

– Вы садитесь, – говорит Вадик. – Вызвать врача?

– Не надо.

– Тимофей Григорьич сказал вам оставаться на месте, поэтому не дергайтесь, – улыбается Никита. – Принести чаю?

Тим

Когда я возвращаюсь на место аварии, на дороге уже пасутся гибэдэдэшники.

– Кто был за рулем?

– Я, – сообщаю, втискиваясь между ними.

Дождь сбавляет обороты, но довольно сильно поливает наши головы. Представителей власти это раздражает особенно – они хмурятся, поворачиваясь ко мне. Но больше всего недоволен водитель пострадавшего авто: он сводит брови на переносице, явно не желая опознавать во мне того, кто управлял байком.

– Зачем вы покинули место происшествия? – интересуется гибэдэдэшник.

– Я не покидал, – мотаю головой. – Отошел на секундочку. Отлить.

– Пройдемте-ка в машину.

По мне еще стекает дождевая вода, когда я устраиваюсь в душном салоне седана и стряхиваю капли с волос.

– Можно ваши документики?

Мысленно изрыгаю ругательства. В заднем кармане джинсов у меня права и телефон – тот наверняка уже сдох от попадания влаги.

– Пожалуйста, – и протягиваю пластиковую карточку.

Гибэдэдэшник внимательно рассматривает мои права.

– Страховка? – спрашивает он.

Я небрежно улыбаюсь, наклоняясь к нему:

– У меня ее… нет.

– И как ты ездишь без страховки?

– Ну… байк у меня очень мощный, – пожимаю плечами. – С таким мотором не мотик нужно страховать, а лучше сразу собственную жизнь.

Мент выглядит равнодушным:

– Документы на транспортное средство, пожалуйста.

– Они у меня в клубе. Буквально метров пятьдесят, я их просто забыл.

– В клубе? – он приподнимает бровь. – Отлично. Тогда дыхнем в трубочку.

Пока я прикладываюсь губами к специальному прибору, гибэдэдэшник что-то пишет и копается в бумагах.

– Документов нет, мотоцикл забираем на штрафстоянку, тебя с собой… – смотрит на показания прибора. – Хм… ладно.

– Товарищ лейтенант! – заглядывает в машину пострадавший. – Там девушка за рулем была. Я точно видел. Девушка, а не этот… – он с опаской посматривает на меня.

– Ты что, в глаза долбишься? – рычу я, подаваясь вперед. – Я, значит, на девку похож?

Мужичонка отшатывается.

– Ладно, разберемся, – с недоверием произносит мент. – Поехали.

10

Тим

– Вот видишь, – в тесном коридоре ГИБДД мы с мужиком гораздо быстрее находим общий язык. – Ты же простой водила, на тебя все шишки посыплются от шефа. Когда он возвращается?

– Через неделю, – вздыхает мужичонка, опускаясь на скамью.

– Успеем! Завтра тачку твою в сервис отгоним, быстро все сделаем.

– Если мне не влетит…

– Все по высшему разряду, ты чего! – заверяю я. – Только скажи ментам, как я тебе посоветовал. И тебе меньше проблем, и мне.

– Хорошо.

– А вот и документы, – с облегчением выдыхаю я, видя входящего в здание Никиту.

Охранник озирается по сторонам, а затем замечает меня.

– Тим Григорьич, – кивает он, протягивая аккуратные корочки.

– Спасибо, – открываю их и рассматриваю бумажки на имя Марты. – Как там… – прокашливаюсь, поднимая взгляд на подчиненного, – как наша гаргулья?

Он поджимает губы, краснея.

– Марта Яковлевна?

– Она самая.

– Ждет вас в кабинете.

– Ясно, – киваю. – Деньги принес?

Никита лезет в карман, достает стопочку купюр:

– Как и просили.

Я быстро убираю их в задний карман еще влажных после дождя джинсов.

– Вам бы тоже… – охранник переминается с ноги на ногу. Показывает на область шеи, где у меня ужасно саднят царапины. – Обработать…

– А… это, – отмахиваюсь. – Да нормально все.

Но брошенный в висящее на стене зеркало взгляд убеждает, что мне нехило досталось. Краснеющие отметины сильно бросаются в глаза.

Поворачиваюсь к водителю пострадавшей машины и ловлю его на том, что он тоже пялится на мои раны.

– Дикая кошка, – объясняю. – Никогда не суйте голову в клетку к пуме.

– А-а-а… – многозначительно трясет головой мужик.

– И что в итоге? – спрашивает гибэдэдэшник, приглашая нас в кабинет.

– Он был за рулем, – серьезно говорит водила пострадавшего авто. – Точно. Я просто обознался.

Мент хмыкает:

– Вас не поймешь. Артисты.

Возвращаюсь в клуб в четвертом часу утра. На улице свежо, прохладно, кажется, что солнце уже готово подняться над городом. Стоя перед входом, выкуриваю сигарету. Пытаюсь осмыслить произошедшее, понять причины своих поступков, слов и действий, но с каждым горьким дымным вдохом все сильнее уверяюсь, что это выше моего понимания.

Бабские слезы, истерики, глупые выходки – они ведь еще невыносимее, чем женская тяга к дешевой романтике и букетной показухе. Я терпеть не могу все вышеперечисленное. Просто воротит.

И какого черта тогда мне понадобилось возиться с ее проблемами, будто какому-то гребаному рыцарю? Неужели, мне так сильно хочется ее трахнуть? А? Подумаешь… Баба как баба. Не лучше других. Будто она какая-то особенная? Да, красивая, спесивая, деловая. А на деле – ничуть не лучше любой из тех, кого я могу заполучить по щелчку пальцев.

Швыряю окурок в урну и вхожу в здание. Вадик подбирается при виде меня по стойке «Смирно». Никита входит следом, кладет ключи от мотоцикла на стол.

– Ребят, – прошу их, замедлив шаг, – соорудите мне чашку кофе. Чего-то та-а-ак паршиво…

– Ага.

– Конечно, – и кивают.

– А где эта? – шумно выдыхаю, пытаясь подобрать эпитет. – Уехала уже?

– Нет. У себя. Вас ждет.

– О, ясно…

Я неспешно иду вдоль коридора, прислушиваясь к тишине. Обычно шумное, полное народа, здание сейчас удивляет безмятежностью и пустотой. Толкаю дверь, готовясь бросить в адрес девчонки что-нибудь язвительное, но натыкаюсь на темноту. Свет в кабинете не горит, и только тусклые предрассветные блики тихо кружат в воздухе.

Благодаря им у меня сразу получается разглядеть ее. Она лежит на диване, свернувшись клубочком. Подхожу ближе и слышу ровное, глубокое дыхание. Вижу, что рука, которую она подкладывает под голову, от запястья до локтя перемотана бинтом. На девчонке все та же одежда, что была во время аварии, и я неосознанно наклоняюсь и дотрагиваюсь до ее плеча, чтобы проверить, не влажная ли ткань на ощупь.

Нет. Кажется, высохла. Некоторое время я стою рядом с диваном, не решаясь пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Смотрю на туфельки, стоящие на полу, на кардиган, которым она укрыла спину, на поджатые ноги в изодранных брюках и на голые ступни, высунувшиеся из-под короткого импровизированного покрывала. Рассматриваю густые, черные, волнистые волосы с редкими огненными прядями, рассыпавшиеся по кожаной обивке подлокотника.

Дольше положенного вглядываюсь в ее силуэт и не понимаю, что пытаюсь в нем увидеть. И почему смотреть хочется еще и еще. Изучаю ее лицо и пытаюсь найти в нем ответ на единственный вопрос – что это было? Почему она набросилась на меня? Защищалась? И почему целовала, если я настолько ей противен?

Осторожно отхожу от дивана и крадусь к шкафу. Дверца предательски скрипит, но девчонка не просыпается. Достаю когда-то позабытую здесь куртку, подхожу к Марте и аккуратно, чтобы не проснулась, накрываю ее ноги. Выпрямляюсь и хочу уйти, но что-то заставляет меня остановиться. Ее лицо.

Наклоняюсь и вижу, как мелко трепещут ресницы. Зрачки под плотно закрытыми веками суматошно движутся, губы с тихим вздохом приоткрываются. Девушка рвано хватает ртом воздух и, кажется, что-то шепчет. Я не могу разобрать, что именно. Опускаюсь на корточки и замечаю испарину у нее на лбу. Капельки пота блестят в утреннем полусвете.

– Нет. Нет. Нет, – выдыхает она.

Пальцы впиваются в обивку дивана, плечи судорожно дергаются.

Не отдавая отчета в своих действиях, протягиваю руку и кладу на ее предплечье. Мягко надавливаю, поглаживаю, терпеливо похлопываю, и замечаю, как ее постепенно отпускает.

Лицо Марты разглаживается, дыхание успокаивается, ресницы замирают. Я не убираю ладонь, потому что боюсь, что все повторится. Не знаю, что делать. Понимаю одно – не могу сейчас уйти.

– Коф… – замирает в дверях Никита, – фе…

– Тсс! – жестом заставляю его заткнуться.

Показываю, чтобы убирался прочь и поскорее.

Охранник послушно кивает и уходит, тихонько притворив за собой дверь. Еще какое-то время сижу возле Марты, наблюдая за тем, как беспокойно она спит, если не контролировать ее сон, если не находиться рядом и не успокаивать рукой. И с неудовольствием отмечаю, что остаток совести, который не сдох во мне, тихо шепчет: «Эй, чувак, дай ей выспаться, не будь уродом».

И, злясь на себя, встаю. Но только для того, чтобы устроиться рядом с ней: на свободном краю дивана. Сажусь и почти сразу засыпаю, запустив руку под куртку и обхватив пальцами ее лодыжку.

Марта

Я вскакиваю от звонкой трели. Надрывается мой телефон. Приподнимаюсь, шарю по карманам и наконец-то понимаю, что рядом кто-то есть. Спросонья не сразу осознаю, что это Левицкий. Тру веки, чтобы убедиться: да, он самый. Спит, сидя прямо у меня в ногах. Еще и бесцеремонно положил на меня сверху руку.

Вижу раны на его коже, и события прошедшей ночи моментально всплывают в памяти. Вот черт! Еще и телефон не собирается затыкаться. Орет, разрывается жуткой мелодией. Нахожу его и торопливо принимаю вызов.

– Да…

– Марта, это Наталья, – голос женщины звучит недовольно.

– Да, – хрипло отзываюсь я. Поворачиваюсь к окну и понимаю, что уже утро. Солнечные лучи слепят глаза. – Доброе утро, Наталья.

– Я прождала вас целую ночь.

– Простите. Я все компенсирую, – шепчу.

– Вы должны понимать, что у меня могут быть дела.

– Верно. Но…

– В обед мне нужно будет уйти ненадолго. Я не могу оставить его одного.

– Конечно. Я скоро вернусь, подождите меня!

– Мы с вами уже обговаривали, что я не справляюсь, необходимы еще помощники. Либо мне нужно переехать к вам, чтобы не отлучаться надолго.

– Да, я понимаю. Но это пока невозможно. И по поводу помощников… Я просто не доверяю никому, кроме вас… – кошусь на Левицкого, который начинает часто моргать, просыпаясь. – Я заплачу вам в двойном размере, Наталья. Спасибо, что выручаете меня.

– Марта?

– Да, – шумно выдыхаю.

– Звонил Эдуард Викторович.

– Ох… А зачем? – у меня опять перехватывает дыхание.

– Интересовался здоровьем пациента.

– Ясно… – Смотрю, как Тим хмурится, отдергивая от меня руку.

– Думаю, он захочет пригласить к нему своего врача.

– Ох… – во рту пересыхает. – Спасибо, Наталья. Я скоро буду.

Сбрасываю звонок, прячу телефон в карман.

– Привет, – говорю тихо, наблюдая за тем, как Левицкий бьет себя ладонями по лицу, чтобы проснуться. – И давно ты здесь?

– С четырех утра, – кисло отвечает он.

Потягивается.

– А я что… спала? – лихорадочно привожу волосы в порядок.

– Как сурок.

Я встаю, и боль сразу напоминает о себе. Кожу на руке и бедре сильно жжет. Стискиваю зубы, до сих пор не веря, что парень был в кабинете все то время, пока я спала. Как я вообще могла просто взять и уснуть?

– Ты зачем грязные брюки натянула? – ворчит Тим, оглядывая меня.

Я наклоняюсь и трогаю пальцами дыры на ткани.

– Ничего страшного. Так, ссадина.

– Дай посмотрю, – Тим тянется ко мне, а я почему-то ему не сопротивляюсь.

– Да всего-то… – пищу я беспомощно.

А он резким движением разрывает мою штанину.

– Ты чего делаешь?! – ору.

– Почему не обработала? Ну и царапины, – брезгливо говорит Левицкий. – Вот эта достаточно глубокая. Какой идиот станет надевать грязные брюки прямо на открытую рану? А если занесешь туда заразу?

– И в чем мне теперь ходить?

– Сейчас шорты сделаем, – усмехается он, продолжая бессовестно лапать меня. – Давай сюда аптечку.

– Не надо мне ничего обрабатывать! – возражаю я, подавая ему пластиковый чемоданчик со стола. – Отпусти, мне пора.

Тим встает, поддерживает меня за подмышки и усаживает прямо на стол.

– Ай! Больно! – злюсь я.

– Потерпишь, – огрызается парень, закатывая выше остатки моей брючины. – Раз уж ума хватило навернуться!

Я закусываю губу и терплю, когда кожи вокруг царапины касается ватный диск, смоченный в спиртовом растворе.

– Ы-ы-ы… – стону.

Левицкий отводит мою ногу в сторону и устраивает ее удобнее. Действует аккуратно и неторопливо: промокает ваткой сантиметр за сантиметром. И, пользуясь возможностью, я рассматриваю его лицо. Сосредоточенное, серьезное. Взгляд недовольный, хмурый. Брови насуплены, пухлые губы напряжены. На шее пульсирует едва заметная сквозь кожу извилистая венка.

– Прости, – произношу я, пока он не смотрит на меня. Под его темным, колючим взглядом нелегко сказать нечто подобное. – Зря я поехала вчера.

– Это точно, – хмыкает он.

– Просто я никогда раньше в дождь не каталась, – признаюсь. – Парень, который учил меня водить мотоцикл, Ян, предупреждал, чтобы я не лихачила, все-таки двигатель мощный, байк огромный, а я девушка…

Тим поднимает на меня глаза, и у меня голос обрывается. Мы сталкиваемся взглядами, и невозможно понять, что он обо мне думает. Что чувствует: неприязнь или жалость. Левицкий смотрит долго, будто пытается что-то понять по моему лицу.

– Спасибо тебе, – почти шепчу я.

– За что? – срывается с его губ.

– За то, что помог.

Он моргает часто-часто.

– Должен же был кто-то помочь тебе, бестолковой, – парень опускает взгляд и, кашлянув, продолжает обрабатывать рану. – Не бросать же тебя на дороге.

– Ты не обязан был…

Тим прокашливается.

– Не переживай. Я тебе не мамочка, за ремонт машины чувака ты сама заплатишь, пришлю тебе чеки. И счет со штрафстоянки.

Вот он. Настоящий Левицкий. Его замечание вызывает у меня улыбку.

– Конечно, – соглашаюсь.

И все равно приятно, что он обо мне позаботился.

– А мой байк? – спрашиваю я, когда он заканчивает с раной.

– Стоит внизу.

– Ух ты… А как ты смог его забрать?

– А так, – пожимает плечами.

– Спасибо.

– Должна мне будешь, – ухмыляется Тим.

– Я тебе все оплачу, – обещаю я. – Подожди, не убирай.

Тянусь, забираю у него из рук бутылек. Беру ватный диск.

– Подойди сюда, – устраиваюсь удобнее на столе. – Надо тебя тоже в порядок привести.

Парень напряжен. Я смачиваю ватку и застываю в ожидании. И только когда Тим подходит совсем близко, вдруг понимаю, как двусмысленно все выглядит: я сижу на столе, а он вынужден подойти совсем вплотную к моим разведенным ногам.

Я сглатываю, и Тим это подмечает. Ситуация определенно его забавляет – он играет бровями, надсмехаясь над тем, что теперь я подпускаю его к себе.

– Опасно, – говорит он. – Горячо…

Хрипотца в его голосе выдает волнение.

– О боже… – выдыхаю я, свободной рукой сдвигая в сторону ворот его рубашки.

Расстегиваю пару пуговиц, заглядываю под ткань и замираю. Следы от моих ногтей повсюду: на плечах, на груди, возле сосков. Ватка чуть не выпрыгивает из дрожащих пальцев. Когда же я успела все это натворить?

– Надо снять, – тихо сообщаю ему.

И прикусываю губу. Как же он вытерпел?

Тим медленно расстегивает пуговицу за пуговицей и снимает рубашку. Кладет ее рядом со мной на стол. Теперь ситуация выглядит еще двусмысленней. И я чувствую, как от взгляда на его мышцы к моим щекам подкатывает нестерпимый жар.

– Тсс… – сжимает зубы Левицкий, когда я касаюсь кожи под его подбородком смоченной ваткой.

– Больно?

– Вчера было больнее, – говорит он.

И улыбается, а светлые глаза бросают мне вызов.

– Мне очень стыдно, – сознаюсь я.

Будь я проклята, если он не придвигается еще ближе. От запаха мужского парфюма кружится голова. Я обрабатываю новую царапину, а Тим все настойчивее вклинивается между моих ног. Нависает сверху, сверлит взглядом, упирает руки в стол, а горячее дыхание все сильнее щекочет мое лицо.

– Ты скажешь, что это было? – его голос как прикосновение мягкого бархата к коже.

По телу рассыпаются сладкие мурашки.

– О чем ты? – сглатываю.

Мне ужасно горячо от его близости. Сердце стучит как бешеное.

– Вот это все, – он опускает взгляд на царапины, которые я обрабатываю дрожащими пальцами.

– Не знаю, – отвечаю я.

– То есть мы не станем говорить о том, что произошло?

Я медленно тяну носом воздух и так же медленно выдыхаю. Этот мужчина действует на меня очень странно. Хочется прижаться к нему, обвить его талию ногами, попробовать его губы на вкус. Хочется всего того, что совсем недавно казалось гадким и мерзким. А теперь… теперь почему-то кажется, что будет приятно. И что это – вообще единственное, чего мне хочется…

– Я редко целую девушек, – шепот Левицкого щекочет мое ухо, и я замираю.

Тим наклоняется еще ближе, и я больше не вижу его лица. Но не слышу и привычной усмешки в голосе:

– Я почти никогда не делаю этого. Но если уж целую кого-то, то жду другой реакции.

Я замираю, потому что чувствую, как его рука крадется по моему бедру вверх. На тех местах, где она только что побывала, остаются ожоги.

– Ты просто хотел трахнуть меня, – говорю я, закрывая глаза и погружаясь в нестерпимое желание. – Это естественно. Но у тебя не получилось – и тогда стало еще интереснее, да? – вкладываю в свои слова все свои обиды на судьбу, весь накопившийся яд. – Сейчас тебе хочется еще сильнее, аж зудит, да, Тим?

Я и правда чувствую внутренней стороной бедра твердость в районе его ширинки. И мне противно от того, что мужики считают, будто могут взять абсолютно все, что только пожелают.

Парень отрывается от меня и пристально смотрит в глаза. В его взгляде – ни усмешки, ни удивления, ни презрения. Он изучает меня, погружаясь куда-то вглубь. В самую душу. И мне вдруг становится очень страшно от того, что он нечаянно может разглядеть моих монстров. И не хочется быть настолько беззащитной.

Я должна быть для него той, которую я сама для себя придумала!

– Да, я хотел тебя трахнуть, – кивает Тим. – И до сих пор хочу.

Он прищуривается, наклоняя голову. Ждет от меня какой-то реакции.

И тогда я намеренно задеваю ваткой самую глубокую его царапину.

– Ай! – рявкает парень.

– Прости.

Он хмурится, но рот растягивается в загадочную улыбку. Думает, что разгадал меня. А ни черта подобного!

– Ты и сама не прочь меня трахнуть… – ухмыляется он, прикусывая нижнюю губу.

– Готово, – убираю от себя его руки. – Свободен.

– Всего разочек, – смеется Тим. – В качестве оплаты ущерба!

Я испепеляю его взглядом.

– Мне неинтересно, – цежу сквозь зубы.

Пытаюсь слезть со стола, но Тим нагло прижимает меня, не давая пространства для маневра. Я чувствую, как он давит мою ногу своей… штуковиной! И начинаю задыхаться от возмущения.