Текст книги "Опасное наследство"

Дракан погубил всю его семью, а вдобавок заставил всех, да и самого Нико, поверить, что это дело рук Нико. Будь я на его месте… Если Дракан когда-нибудь затронет хотя бы волосок на голове матушки или одной из девчонок – моих сестер… Ведь поэтому я столько учился бою. Ведь я хотел защитить их!.. Ведь я хотел сразить Дракана насмерть!

Матушка и девочки уже трапезничали, когда я пришел. Дина яростно взглянула на меня поверх стола. Она стала очень беречь матушку после всех передряг последней осени. И не могла стерпеть, когда что-то делалось матушке наперекор либо беспокоило ее. Но ведь Дина тоже была в Дунарке в самый разгар событий…

Но тому, что мне хотелось научиться владеть мечом, была еще и другая причина. В следующий раз, когда дракон попытается сожрать мою младшую сестренку, я не буду сидеть дома и прохлаждаться. Тогда я убью эту бестию насмерть… да, я, а вовсе не Нико.

Я взял свою миску с полки и сделал вид, будто не замечаю мечущий молнии, испепеляющий взгляд Дины. У нее уже были, как и у матушки, глаза Пробуждающей Совесть, и, когда она гневалась всерьез, не стоило смотреть на нее. Этот ее взгляд – что удар коня копытом. Роза, подруга Дины из Дунарка – она тоже живет у нас, – налила мне в плошку суп большой деревянной поварешкой, которую сама же и вырезала для нас.

Она мастерица обращаться с ножом. Ведь это она воткнула нож в ногу Дракана в прошлом году!

Единственные, кто так или иначе боролся с Драканом, – это, стало быть, Мелли, пяти лет от роду, да еще я.

– А где был, Давин? – спросила громогласно Мелли.

– Не дома, – кисло ответил я.

Матушка ничего не сказала. Дина тоже ничего не сказала. Тишина в целом была оглушающей.

Я подул на мой суп и постарался даже случайно не поглядеть одной из них в глаза.

ДИНА
Похитители овец и фазаны

На следующее утро, до завтрака, Давин снова исчез. Да, не так уж много довелось мне поесть. Я так злилась на своего брата, что мне кусок в горло не лез. Я просто не понимала, как мог он дойти до такой низости, чтобы вести себя подобным образом, да еще теперь, когда матушка бродила повсюду, словно тень самой себя, после той истории с человеком, что торговал детьми. Разве мало было ей отчего тревожиться?

– Ешь-ка свою кашу, Дина, – рассеянно сказала мама, ставя миску, прикрытую кухонным полотенцем, возле места, где сидел Давин.

– Не хочу, я не голодна, – пробормотала я, глядя вниз на столешницу.

– Скажи мне, разве с кашей что-то неладно?

Я покачала головой:

– Дело не в каше, я только не…

– Ну тогда съешь ее. Или скорми курам, мне все равно!

Роза удивленно подняла глаза. Ведь матушка так редко повышала голос из-за пустяков. А у меня слезы набежали на глаза, потому как все это было по моей вине. Быстро поднявшись, я вышла из дому и сделала точь-в-точь, как она сказала.

Куры, кудахтая, топтались, тесня друг дружку, топтались у меня на ногах, желая урвать как можно больше нежданного лакомства, а утреннее солнце, играя, золотило их спины. Куры, которые достались нам в здешних горах, все как одна были куда крупнее тех, что водились у нас в Березках. А были здешние великолепного рыже-коричневого цвета, почти медного. Так выглядели явно куры жителей Высокогорья, во всяком случае, все наши, будто две капли воды, походили на соседских кур.

Я услыхала, как хлопнула половинка двери, и подумала, что это Роза. Но то была матушка. Не произнеся ни слова, она обняла меня сзади и приложилась щекой к моим волосам… Так мы и постояли немножко, глядя на кур, что клевали остатки каши и дрались за них, нападая друг на друга.

– Ну вот и хорошо, что им по вкусу мой корм, – сказала матушка, но это была шутка. Она хотела, чтобы я улыбнулась.

– Давин – глупый! – пылко воскликнула я. – Почему он стал таким глупым?

– Вовсе он не глуп, – ответила, вздохнув, матушка, так что я ощутила у себя на шее ее дыхание. – Он просто хочет быть взрослым, хотя он еще не совсем вырос. Пожалуй, лучше нам оставить его в покое.

Последнее, что мне хотелось бы дать ему, – это покой. Скорее – добрый пинок…

– Он больше никогда не смотрит на меня, матушка, – произнесла я и тут же внезапно, сама того не желая и не в силах остановиться, заплакала. Ведь если на всем свете только четыре человека смеют смотреть тебе в глаза, невыносимо тяжко потерять одного из них.

– О-о, малышка, сокровище мое! – пробормотала матушка, еще крепче обнимая меня. – Малышка, сокровище мое, ты должна простить меня, я этого не заметила. Я так была занята тем, что он больше не смотрит на меня.

– Не должно ему так поступать, – фыркнула я. – Почему он так от нас отходит?

Прошло некоторое время, прежде чем матушка ответила.

– Ведать не ведаю, что с ним, – сказала она. – Однако же Давин… Пока он был всего-навсего мальчонкой, с этим он справлялся неплохо. И вот он мужает и, по мне, не очень понимает, что это значит. А мы с тобой в этом ему не помощники. Но когда он поймет, он снова к нам вернется.

– Ты уверена?.. – Мой голос дрожал и звучал почти так же тоненько, как у Мелли. – А что, если он этого не сделает?

Я знавала немногих мужчин, что посмели бы глянуть в глаза Пробуждающей Совесть. Нико пытался было, но ему стало от этого худо, ведь он знал за собой столько грехов, что и не счесть. Одному Дракану все как с гуся вода. В нем-то совести не больше, чем у животного.

– Уверена, – ответила матушка. – Ежели наш Давин никогда не станет мужем и не сможет взглянуть нам в глаза… Значит, мы дурно его воспитали, не правда ли?

И на этот раз она задала вопрос намеренно, чтоб я улыбнулась. Но я так и не смогла… В тот же миг Страшила, наш серый огромный пес, предостерегающе залаял:

– Грау! Гр-ра!

Мама, разжав объятия, отпустила меня.

– Беги в дом и вытри слезы, сокровище мое! – велела она. – К нам гости!

* * *

То был один из Лакланов – статный, темноволосый господин с изящными манерами. Красиво одетый и, похоже, опоясанный серебряной цепью, а на плечи наброшен шерстяной плащ с каймой в цветах клана.

– А вы отыскали торгаша? – стремительно сорвалось у меня с языка, лишь только я увидела желтые и алые полосы, окаймлявшие его плащ.

Он было хотел не обратить на меня внимание, но вовремя опомнился.

– Нет, мадемуазель. – Учтиво произнес он. – Он по-прежнему на воле. Возможно, он в бегах в Низовье. Нет, к сожалению, у нас новая беда. Ежели Пробуждающая Совесть будет так любезна…

У матушки побелели губы. Ей так тяжко пришлось в последнее время, что она почти две недели вынуждена была принимать капли валерианы, чтобы успокоиться хотя бы ночью.

– Быстро же вы, – горько сказала я. – Неужто в вашем клане так много злодеев?

– Дина! – резко и отрезвляюще одернула меня матушка, и я искренне раскаялась в сказанном, лишь только слова сорвались с губ. Вообще-то, жители Высокогорья – Лакланы – горячие головы и могут вспылить, когда кто-либо заденет честь их клана. Но этот человек с цветами Лакланов на плаще только усмехнулся:

– Говорят, беда редко приходит одна! Но на сей раз, к счастью, все не так уж и серьезно… Речь идет лишь о нескольких исчезнувших овцах.

Пожалуй, это звучало не так ужасно, как торговля детьми. Плечи матушки распрямились. Но вид у нее был по-прежнему усталый.

– Матушка… – выговорила я, почти не в силах вынести то, что она такая бледная, огорченная и усталая. – Не сделать ли это мне? Если дело лишь в нескольких овцах…

С тем, кого подозревали в краже овец, я, пожалуй, могла бы справиться, хотя и ходила в ученицах матушки всего полгода.

Лаклан открыл было и снова закрыл рот. Ему явно не хотелось сопровождать одиннадцатилетнюю дочь Пробуждающей Совесть. Матушка заметила это, и легкая улыбка заиграла у нее на губах.

– Мы можем поехать вместе – ты и я, Дина! Так что я буду там, если понадоблюсь тебе. Роза, хочешь взять с собой Мелли в гости к Мауди? Она будет рада видеть тебя! Она так горда теми последними ложками, что ты вырезала для нее. Вырежи ей еще две, она, пожалуй, отдаст тебе одного из щенков, к которым ты так давно присматривалась.

Роза едва заметно и чуточку смущенно улыбнулась. Она так и не привыкла к похвале, к тому, что кто-то ценит ее.

– А что скажет Страшила, когда я вернусь с таким мелким песиком? – спросила она.

– Страшила – разумный старый пес, – ответила мама. – Он знает, что надо быть снисходительным к щенкам.

Я же не могла избавиться от мысли: уж не имела ли в виду матушка человеческих детенышей…

* * *

У нее был только один мерин – Кречет, что достался нам от Маудди Кенси после того, как в прошлом году мы потеряли нашего коня Белопятнышко в Дунарке. Матушка спросила Дебби-Травницу, не одолжит ли она нам своего маленького норовистого серого пони. Та согласилась от всей души. Но тут возникло новое препятствие. Каллана, что всегда, словно телохранитель, сопровождал маму в ее поездках, нельзя было найти, а его старая мать не знала, где он.

– Я готов уберечь Мадаму, – предложил человек из рода Лакланов. – А потом провожу ее с дочерью домой.

Матушка на какой-то миг заколебалась, а потом кивнула:

– Роза, скажи Мауди, что мы поехали с Ивайном Лакланом на Хебрахскую мельницу, а вечером будем дома.

Наконец мы смогли тронуться в путь на северо-восток, к Хебрахской мельнице, к человеку, который, возможно, украл у своего соседа трех овец.

* * *

Всю ночь лил дождь, но теперь почти по-летнему жарко светило солнце. Когда мы подъезжали к маленькой березовой рощице у подножия Овечьего холма, Ивайн услужливо отводил мокрые ветки в сторону, чтобы мы с матушкой могли проехать не забрызгавшись.

Вообще-то, он был необычайно учтив, обладал прекрасными манерами, вел себя вовсе непривычно для меня. Ну, к примеру, Каллан Кенси считал бы, что мы сами справимся и, согнувшись, нырнем вниз, чтоб нас не настигла мокрая от дождя ветка. Зато он поскакал бы вперед и поднялся бы вверх по ближайшему склону удостовериться, не подстерегают ли нас там какие-нибудь недруги.

– Он просто жутко благородный, – прошептала я маме.

Я же никогда прежде не встречала никого из мужей Высокогорья, кто сбривал бы большую часть бороды, оставляя лишь маленький красивый треугольничек, такой, словно человек сам провел себе по подбородку пальцем в угольной пыли.

– А как он говорит! – Матушка улыбнулась:

– Ты еще узнаешь, что высокогорцы не такие уж дикари и говорят по-человечески, а не рычат по-звериному.

– А вот Каллан больше молчит, – пробормотала я.

– Да, он не мастер говорить… – сказала она. Но все равно улыбнулась, потому что, когда нужно, Каллан мог быть настоящим высокогорцем.

– Мадемуазель! – окликнул меня Ивайн, мало-помалу опередивший нас футов на шестьдесят. – Не может ли пони бежать немного быстрее? Ведь дамам лучше вернуться домой до темноты…

– Может-то он может! – закричала я в ответ. – А что сделаешь, если на него лень нападет?

Серый пони Дебби-Травницы мог целый день трусить, ничуть не упрямясь, но стоило поторопить его, как он начинал упрямиться. Я сжала его бока ногами, и он тут же начал раздраженно прясть ушами и взмахивать хвостом, переходя на ленивую рысь, пока мы не догнали Ивайна и его огромного Гнедого.

Пока солнце поднималось, держались направления на восток. «Хоть один раз день без дождя, тумана или хлещущего ветра», – подумала я, постепенно забывая Давина и свое дурное настроение.

Правда, Серый Дебби-Травницы не был статным сказочным красавцем, но все равно славно было скакать погожим днем навстречу чему-то не очень серьезному, особенно когда вспоминалось, что дома нынче был бы День великой стирки.

Я никогда не бывала на Хебрахской мельнице, но там явно бывала матушка, и лишь только Ивайн захотел объехать каменистую гряду на востоке, она придержала Кречета.

– Разве нам не на запад? – обогнув Кеммерский сеновал, спросила она.

– Из-за дождя и тающего снега вода на Кеммерском водопаде поднялась так высоко, – пояснил Ивайн, – что я не желаю рисковать вашей безопасностью, высокочтимые дамы! Этот путь чуть длиннее, но зато брод здесь намного лучше.

И чего он снова: «дамы, дамы»! Мужчины, верно, тоже могут утонуть? Но матушка только кивнула, предоставив ему осуществить свою волю.

Здесь было красиво. Дорога вела вдоль берега узкого блестящего озера, по обеим сторонам которого высились крутые, поросшие березками скальные откосы. Воды были так тихи, что серые скалы, светло-зеленая листва и черно-белые стволы деревьев покоились на темной глади вод, будто совершенные по своей красоте зеркальные отражения.

Мимо, оставив за собой на воде зыбкий след, скользнула лысуха, а зеркальное отражение, покачавшись, рассыпалось и исчезло, но вскоре отчетливо резко и точно возникло вновь, да так, что, быть может, трудно было увидеть разницу между картиной суши и ее отражением в воде. Пока я глядела на зеркало вод, мне внезапно почудилось, будто я вижу мелькание тени – человека или крупного животного. Когда я, вытянув шею, уставилась на откос справа от нас, я не смогла ничего разглядеть, лишь серая тень мелькнула среди деревьев.

– Там что-то есть, – сказала я. – Наверху на крутизне кто-то скрывается.

– Я хорошенько разглядел, – ответил Ивайн. – Это всего-навсего фазан!

Тут я поняла: что-то неладно. Будь там наверху что угодно, но это не фазан… И внезапно возникло ощущение того, что, пустившись в путь без Каллана, мы двигаемся совсем не туда, куда нам надобно, да еще с человеком, которого не знаем.

– А теперь, дамы, в путь! – подбадривая нас, сказал Ивайн. – Солнце встает, а похититель, укравший овец, ждет нас!

Но я придержала Серого, а матушке с Кречетом мимо нас было никак не пройти, так как тропа оказалась необычайно узкой.

– Дина, поезжай же!

– Повернем назад! – тихо сказала я матушке. – Никакой это не фазан!

Год назад она наверняка сказала бы: «Болтовня! Пустое!» – и поскакала бы дальше. Но все это осталось в прошлом. Теперь мы были настороже. Не произнеся ни слова, матущка повернула коня и помчалась галопом назад по той самой дороге, по которой мы ехали сюда. Серого не пришлось долго понукать, чтобы он последовал за Кречетом, – ведь путь лежал домой…

Я бросила быстрый взгляд через плечо как раз в ту самую минуту, когда Ивайн обернулся и обнаружил, что две послушные дамы больше его не сопровождают. Он не крикнул «Стой!», или «Подождите!», или какие-то слова, которые следовало бы ожидать. Видно было, что на миг он впал в ярость, но затем, засунув два пальца в рот, пронзительно свистнул.

В кустах на откосе что-то захрустело и заколыхалось, и раздался крик. Как хотите, но фазаны так не кричат!

– Скачи! – закричала матушка. – Скачи изо всех сил! Как можно быстрее.

Кречет послушно рванулся с места, Серый без понуканий помчался за ним, но ему было не угнаться за длинноногим жеребцом. Я уже слышала топот копыт совсем близко за спиной, и вот Гнедой нагнал моего Серого, так что пони споткнулся и я чуть не упала. Ивайн нагнулся и схватил Серого за узду. Он заставил обеих лошадей повернуться так, что они встали прямо поперек тропы, уткнувшись мордами в горный склон, а задами – к озеру.

– Остановись, Пробуждающая Совесть! – крикнул Ивайн вслед матушке. – Твоя дочь в наших руках!

Мама так круто сдержала Кречета, что он чуть не упал на колени. Повернувшись, она поглядела прямо на Ивайна… Глаза потемнели от ярости.

– Что ты за человек? – заговорила она тем самым голосом, голосом Пробуждающей, что вонзается в людскую совесть.

– Стреляй, черт побери! – закричали наверху в кустах, и внезапно что-то прозвучало в воздухе… Звук был не то свистящий, не то поющий, и матушка вдруг обессиленно рухнула на шею Кречета. Нечто длинное и черное торчало из ее плеча.

«Они подстрелили мою маму! Они подстрелили мою маму!»

Сначала я не могла думать ни о чем другом. Кречет неуверенно затрусил дальше, сделал рысью несколько шагов, но тут же остановился. Один из притаившихся в засаде, вынырнув из кустарника, скатился вниз на тропку и направился к нашему гнедому мерину.

Тогда я повернулась к Ивайну. Взгляд матушки сразил его, и он, потрясенный, по-прежнему сидел в седле. Меня осенило: надо его доконать.

– Что ты за человек, коли приносишь зло женщинам и детям! – прошипела я в ярости и страхе, и голос мой зазвучал именно так, как нужно, и он тут же съежился, выронил поводья Серого и схватился за лицо так, будто я плеснула ему в глаза уксусом. Я выхватила висевший у пояса нож и двумя быстрыми ударами рассекла узду мерина. Потом ударила его изо всех сил по морде.

Он испуганно отпрянул, ступив задней ногой за край крутого берега и борясь, чтобы не рухнуть туда. Ивайн схватил поводья, но это, увы, не помогло. В ту самую минуту, когда Гнедой снова обрел почву под ногами, я пырнула его в ляжку ножом, и этого хватило. Он ринулся в панике с тропы прочь от меня и матушки, а Ивайн ничего не смог сделать, чтобы остановить его. Тут я повернула маленького Серого и поскакала прямо навстречу человеку на тропе, направлявшемуся к матери. Услыхав топот копыт, он обернулся. От изумления рот его превратился в черную дыру. Но тут злодей наткнулся на Серого и очень-очень скоро беззвучно раскачивался меж озером и тропой, а руки его, еще пытаясь сохранить равновесие, вертелись, словно крылья мельницы. Я не видела, как он упал. Я слышала только всплеск воды…

– Матушка… Матушка, ты… ты можешь?..

Она еще держалась в седле.

– Скачи! – стиснув зубы, приказала она. – Кречет пойдет за Серым.

Я с трудом провела Серого, одолженного мне Дебби-Травницей, мимо нашего мерина. Тропа была слишком узка, чтобы нам ехать бок о бок, и я верила: да, Кречет последует за своим товарищем по табуну. Двое последних, таившихся в засаде, уже спустились на тропу, но у них лошадей не было, и даже Серый удрал бы от них. Я поскакала вперед. А Кречет последовал за нами.

ДИНА
Ивовая пещера

Сначала я думала лишь о том, чтобы убраться прочь. Но я знала также, что мама не сможет долго ехать верхом. Стоит ей обессилеть, мы остановимся, и тогда они нас схватят. Мы опередили недругов, но их, верно, где-то ожидают лошади, и, как только они доберутся до них, эти злодеи наверняка поскачут за нами следом.

Оставалось одно: надо спрятаться, и лучше всего там, где найдется укрытие от ночной сырости, холода и дождя. Будь это дома в Березках или хоть поближе к Баур-Кенси, где я бы хоть как-то узнала окрестности…

Ну почему такая беда приключилась здесь, где я никогда прежде не бывала? Да и лошадей так трудно спрятать. Они большие, особенно Кречет, и их не заставить стоять смирно… Может, лучше найти одно место для них, а другое – для нас с матушкой? Но мысль о том, что придется расстаться с лошадьми, была нестерпима. Да и без Кречета с Серым мне никогда не доставить матушку домой.

Мелкий ручеек пересекал тропу и сбегал дальше вниз, к озеру. Я уговорила Серого идти по нему против течения.

Каменистое дно было труднопроходимым, Серый ступал осторожно.

– Матушка!

– Да… – только и прошептала она. – Скачи!

Она держала правую руку за поясом, а левой цеплялась за седло. В ее правом плече по-прежнему торчала стрела, щетинясь опереньем, как еж.

– А не… не вытащить ли нам стрелу?

Я замешкалась, задавая вопрос, ведь нам означало мне, а я и не знала, решусь, смогу ли это сделать. Но она слабо покачала головой:

– Нет! Тогда рана начнет кровоточить. Позднее!

Мы продолжали подниматься вверх вдоль ручья, плещущего под копытами Кречета и Серого. Берега его становились все выше и выше, а деревья склонялись над водой так, что казалось, будто бредешь в туннеле. Но вот двигаться дальше стало невозможно: береза рухнула в русло ручья, и хотя можно было бы пролезть под ее стволом, но только не тому, у кого торчала в плече стрела в локоть длиной. А уж лошади никогда было бы не перебраться ни под березой, ни через нее. Я сидела верхом на Сером, не спуская глаз с несчастного дерева и желая лишь зареветь и сдаться.

Мы были в ловушке. Мы не могли подняться вверх по откосам, откосам ужасающе крутым как для лошадей, так и для матушки. Мы не могли двинуться вперед. А если вернуться назад – рискуем угодить прямо в лапы Ивайна и его людей.

– Оттащи дерево, – сказала матушка. – Убери его прочь.

Оттащить березу? Сначала я не поняла, что она имела в виду. Ведь у меня не было сил отодвинуть березовый ствол! Но тут я вдруг вспомнила, что Серый был маленькой рабочей лошадкой и перетаскал на своем веку множество бревен. К счастью, я прислушивалась, когда Каллан пытался научить нас, как вести себя в Высокогорье.

«Веревка, нож и огниво! – проповедовал он. – Никогда не выезжайте из дому без веревки, ножа и огнива!»

Я. сняла с седла веревку и накинула веревочную петлю на один конец древесного ствола, а другой конец обвила вокруг седла. Но какими словами высокогорцы понукают своих лошадей, заставляя что-то тащить?..

– Халла-халла… – прошептала матушка.

– Халла-халла-халла!.. – довольно громко сказала я, прищелкнув для верности языком. А Серый, золотко мое, все понял!

Уперевшись копытами в дно, он показал все, на что способен. Он тянул и тянул, так что медленно и упорно, со скрипом, кряхтением и грохотом один конец ствола высвободился из плена, и береза поплыла по течению.

– Славный конек! Славный конек! – похвалила я, потрепав шею Серого. – Тпрру!

Серый остановился и застыл на месте, спокойный и надежный, вовсе не ведая, что, быть может, спас нашу жизнь.

Я осторожно провела Кречета мимо ствола березы, приказав и ему: «Тпрру!» И тут мне в голову пришла мысль всех времен и народов. Я еще раз обмотала веревку вокруг седла и заставила Серого оттащить ствол дерева обратно, чтобы он снова лег поперек ручья. Это было все равно что закрыть дверь.

Если они догадаются, что мы поскакали в гору и что по ручью мы сумели так далеко добраться, то как нам удалось перебраться через поваленную березу, они не поймут ни за что. Ведь ни один из них не скакал на маленьком выносливом высокогорном пони, для которого таскать стволы деревьев – повседневная работа.

– Хорошо придумано, – похвалила меня матушка прерывистым тихим шепотом. А я видела: время уже не терпит, надо поскорее найти убежище и снять матушку с седла. Смотав веревку, я снова забралась в седло Серого, и мы двинулись дальше. Двинулись медленно, так чтобы матушка хотя бы еще немного продержалась в седле.

Берега ручья снова начали понижаться, казалось, мы поднимались по длинной пологой лестнице и теперь достигли самой верхней ступеньки. Здесь вдоль ручья тянулась тропка, узкая тропка, которую, быть может, топтали лишь олени или другие животные. Я направила Серого вверх, через край обрыва, спрыгнула с коня и поддержала матушку, пока Кречет взбирался на бережок. Некоторое время мы ехали все вперед и вперед по этой тропке.

Но вот я увидела огромную иву! Водопад зеленых листьев. Некогда она росла наверху. Но потом наполовину рухнула и теперь почти стелилась по земле. К нашему счастью, на берегу под корнями образовалась яма. Получился крошечный полуостров, на котором можно было спрятаться.

Я спрыгнула с Серого и приказала ему и Кречету: «Тпрру!» Затем осторожно сползла вниз по стволу ивы. Ползти сквозь толстую завесу узких желто-зеленых листьев было все равно что проползать сквозь какой-то плотный покров… И только на другой стороне этой завесы открывался маленький песчаный полуостровок посреди густой короны, совершенно скрытый от чужих глаз. Получилось что-то вроде ивовой пещеры. Лучшего и пожелать нельзя…

– Нам придется вернуться и снова спуститься в ручей, – сказала я, подойдя к матери и лошадям. – Там мы укроемся вместе с лошадьми.

Мама только кивнула в ответ. Смертельно бледная, с посиневшими губами, она походила на ребенка, слишком долго пробывшего в воде. Кровь из раны растеклась огромным пятном на ее спине, но рана кровоточила уже меньше, так что матушка была, верно, права, оставив стрелу. Я попыталась заставить себя не волноваться. Ведь, только добравшись до безопасного убежища в ивовой пещере, я могла что-то сделать для нее. Ничуть не раньше…

И все-таки возвращаться назад было страшно – ведь, в конце концов, мы ехали навстречу Ивайну с его людьми. К счастью, путь был не далек. Мы скакали руслом ручья, пока не приблизились к иве. Я соскочила с седла – сапожки мои промокли насквозь… Я протащила Серого сквозь листву. Он невозмутимо преодолел и это препятствие. Я привязала его в ивовой пещере и вернулась обратно к Кречету. Сначала конь противился и тряс головой, и всякий раз я видела, какую боль он причиняет матери резкими движениями. Но даже проклинай и ругай я его на чем свет стоит – это все равно ни к чему бы не привело. Только добрые слова и осторожное похлопывание могли помочь делу. И в конце концов он сдался, видно, почуял запах Серого и понял, что сотоварищ его по табуну ждет за этой чудной завесой.

Я помогла матушке спешиться и усадила ее на собранный на скорую руку ворох сухих ивовых листьев и ветвей, но этого было мало, мне следовало позаботиться о сухом ложе для нас. А пока отстегнула свою оловянную кружку от пояса и принесла матушке воды.

Предстояло очень много сделать, чтобы устроить раненую в ивовой пещере, но как раз сейчас было кое-что поважнее.

– Мне надо вернуться и стереть следы! – сказала я. – Стоит им увидеть следы копыт на тропе, а они кончаются возле ивы, они тут же обо всем догадаются.

Матушка отпила глоток прозрачной, чистой, прохладной воды из ручья.

– Иди, – молвила она. – Я подожду тебя здесь. Последние слова были сказаны в шутку! Что она могла сделать? Но ее улыбка превратилась в гримасу боли, а я была близка к тому, чтобы зареветь. Зареветь снова!

* * *

Когда следы были стерты, а маме и мне наконец устроено что-то вроде кровати из лапника, настал черед стрелы. Она не прошла насквозь, но я нащупала острие прямо под ключицей.

– Что мне делать? – спросила я. – Вытащить ее?

Матушка покачала головой.

– Ее не надо вытаскивать… – сказала она. – Ее надо вытолкнуть. Она должна выйти острием вперед, а у тебя не хватит сил.

– Ну да… но мы не можем оставить ее вот так торчать… Ты не можешь даже лечь!

– Возьми ножик и отрежь «кончик»…

Я сделала, как она велела, и это было не очень-то легко. Я видела, что причинила ей острую боль, лишь прикоснувшись к стреле. Я увидела, как по щекам матушки сбегают слезы. Это было ужасно. Ужасно видеть, как плачет твоя мать.

А потом она лежала такая бледная, тихая… и я испугалась, что она помирает.

Хотя это было опасно, я разожгла костер, такой крохотный, чтобы только подогреть кружку воды. Сухих ивовых листьев да и веток тут хватало. В нашем убежище было еще одно преимущество: ивовой коры здесь было сколько пожелаешь. А чай из ивовой коры хорош от болей, лихорадки и воспаления. Когда мама выпила чай, я помогла ей лечь и накрыла ее своим плащом. Она съела крохотный кусочек хлеба. Я съела чуть побольше вместе с ломтиком сыра из наших седельных сумок. Чудно, но в разгар всего этого ужаса я сильно проголодалась.

В полдень я услыхала голоса и поднялась, чтобы отправиться к лошадям – прикрыть им руками ноздри на тот случай, если им вздумается заржать! Матушка спала, и мне не хотелось ее будить. Мы не могли больше спасаться бегством.

Либо они нас найдут, либо не найдут. Оставалось только ждать.

Голоса на берегу приблизились, и над нами на обочине послышался стук копыт. Ноздри у Кречета дрогнули, и я предупреждающе прикрыла рукой его морду. Серый поднял голову и слегка фыркнул, но вообще-то держался спокойно. Стук копыт не прекратился, но голоса мало-помалу отдалились и стихли.

Весь день, а заодно и ночь оставались мы под ивой, Я не отважилась выйти из нашего убежища до тех пор, пока люди Ивайна оставались поблизости. Было сыро, холодно, и я прилегла поближе к матери и осторожно обняла ее в надежде хоть немного согреть друг друга.

После чая из ивовой коры ей чуть легче дышалось. Но она по-прежнему была ужасающе бледна. А я-то знала, что срок, отпущенный стреле, застрявшей в плече человека, не так уж велик: начнется воспаление.

Как долго тянулась ночь! Я три раза поила матушку ивовым чаем и один раз проснулась от чьих-то голосов, но, к счастью, они так и не приблизились. Когда утренний свет, мерцающий и зеленый, забрезжил наконец сквозь завесу из листьев, я уже знала: мне придется оставить здесь матушку, а самой отправиться за помощью. Оставаться здесь и ждать, пока верные друзья найдут нас, мы не можем, да и матушке дольше верхом не проехать… Но взять с собой Серого, оставив здесь Кречета, тоже не годится. Он начнет тревожиться и, чего доброго, заржет. Ни одна лошадь не потерпит одиночества, а Кречет особо нуждается в обществе. Пожалуй, лучше взять с собой обеих лошадей, даже если это немного обременительно. Я могу скакать верхом на Кречете и держать под уздцы Серого.

– Матушка?

Она ужасно долго не произносила ни слова, и я опасалась, что она, быть может, в беспамятстве. Но, услышав мой голос, она открыла глаза.

– Мне придется ехать за помощью, – сказала я. – Я приготовила две кружки чая из ивовой коры. Выпей одну, покуда он теплый!

Я говорила с ней, будто она была моим ребенком. Но она только кивнула в ответ.

– Будь осторожна, золотко мое! – молвила она.

Я оставалась в ивовой пещере, покуда не убедилась, что она может выпить чай сама. Тогда я положила хлеб и сыр. рядом со второй кружкой чая, затем оседлала Кречета и Серого, а потом снова протащила их сквозь лиственную завесу. Я села на коня и поскакала вниз к броду.