Текст книги "SOS"

Леонид Николаевич Андреев
SOS[1]1
  SOS. – сокращенное от «save our souls», в переводе: «Спасите наши души!» – условный знак по английскому радиокоду, с которым обращаются за помощью гибнущие суда. – Прим. Л. Андреева.


[Закрыть]

To, что ныне по отношению к истерзанной России совершают правительства союзников, есть либо предательство, либо безумиие.

Или: они знают, что такое большевики, которых они приглашают на Принцевы острова для примирения их с растерзанной их же руками и окровавленной, умирающей Россией, – тогда это простое предательство, отличающееся от других случаев такого же рода лишь своим мировым масштабом.

Тот элемент неожиданности, что так остро поразил всех верующих в благость и справедливость союзников, есть также вещь обычная для таких случаев: все предательства неожиданны, и если божественный Иисус прекрасно знает, куда и зачем отправляется Иуда, то все ученики его продолжают оставаться в счастливом неведении вплоть до самого классического поцелуя. Впрочем, я не намерен входить в психологию предательства: она всем нам хорошо известна; что же касается обстановки, – вместо нежного поцелуя – радио и Эйфелева башня, – то она естественно меняется и прогрессирует со временем, не создавая никаких новых ценностей по существу. Нет надобности останавливаться на целях предательства, они все те же со времени Иуды: Голгофа для одного, серебреники для другого. Иногда, впрочем, и веревка… Но это уже относится к патологии предательства, а не к его нормальной и здоровой психологии.

Либо другой случай: союзники не знают, что такое большевики, которых они приглашают для дружеской беседы, – и тогда это безумиие.

Ибо теперь, после полуторагодичного властвования большевиков в России, их выступления в Германии и других странах, только безумный может не знать, какую силу зла и разрушения представляют собой эти дикари Европы, восставшие против ее культуры, законов и морали. Нужно совсем не иметь Разума, чтобы не понять простых и ясных поступков, действий и вожделений большевизма. Надо не иметь глаз, как слепому – или иметь глаза, но ничего ими не видеть, – чтобы не различить на поверхности земли этой огромной России, сплошь превращенной в пепел, огонь, убийство, разрушение, кладбище, темницы и сумасшедшие дома, каким стал от голода и ужаса целый город Петроград, да с ним и многие другие. Надо совсем не иметь ушей – или иметь, но ничего ими не слышать, – чтобы не услыхать этих воплей и стонов, воя женщин, писка детей, хрипения удушенных, треска непрерывных расстрелов, что составляют неумолчную песню России в течение последних полутора лет. Надо совсем не знать разницы между правдой и ложью, между возможным и невероятным, как не знают ее сумасшедшие, чтобы не почувствовать социалистического бахвальства большевиков в их неистощимой лжи: то тупой и мертвой, как мычание пьяного, как декреты Ленина, то звонкой и виртуозной, как речи кровавого шута Троцкого, то беспритязательно простой и наивной, как та ложь, какою обманывают маленьких детей, животных… и народы. Что-нибудь вроде клока сена, которым животное заманивают в стойло, или официального заявления Советов, что через Атлантический океан можно перейти вброд, или человеколюбивого приказа: в виду отмены смертной казни, немедленно расстрелять такую-то кучку буржуев. В частности, слух союзных правительств должен быть поражен особым и смертельным недугом, чтобы не слышать не только воплей России (нынче весь мир вопит), но и тех вразумительных и ясных докладов о сущности большевизма, что делались им г. Нюлансом, г. Скавенниусом и другими, очень многими другими, достойными доверия людьми.

Далее: надо совсем не иметь памяти, как не имеют ее умалишенные, чтобы забыть о пломбированных вагонах, о происхождении русского большевизма из недр германского имперского банка и преступной души Вильгельма, о Брестском мире, который германские агенты совершали с теми же германскими агентами, как последнюю возможность победы над Согласием. При этом попутно следует забыть Пруссию и Галицию, до насыщения пропитанные русской кровью, и Корниловых – Калединых, павших одиноко жертвою долга и союзной верности, и адмирала Щастного, и Духонина, и разрушенный Ярославль, и мальчиков юнкеров и студентов, доверчиво погибавших во имя России и ваше, дорогие союзники, и те многие тысячи русских офицеров, которых по той же причине гонят, убивают и преследуют, как собак, и которых вы – бессознательно, конечно! – ныне так безбожно оскорбили вашей нежностью с убийцами и палачами. Для полноты беспамятства надо забыть и то, что завтракать в Париже собирался Вильгельм – Вильгельм II, германский император, а г. Вильсон завтракает лишь по счастливому случаю, переплыв два океана: Атлантический и океан русской крови, пролитой в защиту союзного дела.

Далее: надо совсем не иметь чувства достоинства и даже простой опрятности, надо совсем не знать различия между чистым и грязным, как не знают его умалишенные, употреблять в пищу нечистоты, умываться помоями вместо воды, чтобы с приятной улыбкой проглотить, как подсахаренный ананас, все те оскорбления, насмешки, глумливые издевательства и откровенные чистосердечные пинки, какими награждались представители всех союзных народов в большевистском Петрограде. Я не говорю об аресте румынского посла г. Диаманди, против которого в свое время протестовали даже абиссинцы: г. Диаманди настолько не «великая держава», что ему незачем сходить с ума, чтобы скромно и с достоинством молчать. Не говорю о швейцарском посланнике и других малых сих, невинная нейтральность которых также пострадала от беззастенчивой руки большевика. Не смею говорить и о г. Вильсоне, который своевременно, в ответ на свою сочувственную радиотелеграмму свежей Советской Власти, получил совсем дикую и горячую «пощечину» от Зиновьева: для христианина и гуманиста это лишь повод подставить другую щеку, что ныне и исполняется! Но – нападение и убийство в английском посольстве? Но соответственное объявление большевиков стоящими вне закона?

И наконец: имея глаза и уши, имея разум и волю, – надо быть или таким же дикарем, как сами большевики, или человеком, который страдает нравственным помешательством, чтобы остаться равнодушным к бесчеловечной деятельности большевиков и называть ее каким-нибудь другим именем, кроме преступления, убийства, лжи и грабежа. Нужно быть самому нечеловечески, скотски или безумно безнравственным, чтобы называть «внутренними делами» тот случай, когда здоровенный мерзавец насилует женщину или жестокая мать истязает ребенка, – и не вмешиваться под тем предлогом, что упомянутые действия некоторой группой людей называются «социализмом» или «коммунизмом». Есть слова священные, и велико их очарование для живой человеческой души, но когда эти зловещие шуты своих темных и злых китайцев, нанятых для убийства, называют «авангардом китайской революционной демократии», – то нужно иметь не живую, а мертвую душу, чтобы пойти на эту жалкую и постыдную приманку. Здесь наглою шумихою ходячих терминов нагло замазывается преступное существо дела: наем желтолицых убийц для истребления европейцев – случай, доселе небывалый в летописях самой злой европейской тирании!.. И страшно сказать: одурелая Европа уже год смотрит во все глаза на этих экзотических зверей, которых кормят нашим телом, – и все еще не может сообразить, что такое перед нею: «авангард демократии» – или авангард чертей, выброшенных адом для уничтожения несчастной земли. Зовут на Принцевы острова!

Перечисленные дефекты, какие необходимы для того, чтобы не знать большевика, дают в целом законченный образ совершенного Безумца – человека, лишенного зрения и слуха, памяти и сознания, разума и воли, человека, страдающего нравственным умопомешательством, грязного и тупого. Никто, однако, не может допустить мысли, чтобы во главе величайших современных держав стояли простые пациенты из сумасшедшего дома. Их всему миру известные имена, их энергичная и вполне разумная деятельность в продолжение войны, наконец, то уважение, которое до сих пор питали к ним даже враги, делают такую мысль не только нелепой и недопустимой, но даже оскорбительной. Конечно, они не сумасшедшие!

Но если это не безумие, то…?

Как ни ясен неизбежный вывод, я пока остерегусь его делать. Жизнь не всегда подчиняется суровой и прямолинейной логике. Основы человеческих действий так сложны и многообразны – в частности, искусство политики, как и черная магия, столь темное и тонкое дело, что и здесь помимо двух указанных объяснений: предательство или безумие, могут существовать и иные побудительные причины, затерявшиеся в лабиринте громких слов, в пышности декораций и торжественности завтраков, цилиндров, приемов, процессий и экскурсий по развалинам. Со всех фотографий на меня успокоительно смотрят зубы г. Вильсона, обнаженные широкой и радостной улыбкой, и многие другие такие же обнаженные зубы сопутствуют ему, – но я положительно не уверен в искренности этой успокоительной и беспечной улыбки. Так ли ясна душа г. Вильсона, как его фотографическое лицо?

Так ли спокойны и тверды мысли г. Л. Джорджа, как выражение его фотографических глаз? Нет ли там некоторых тайных опасений, неразрешенных колебаний, некоторой смутной нерешительности, основанной на каких-то неясных расчетах?

Тогда не надо и прямого предательства, чтобы совершалось то, что свершилось, и танцующий убийца-большевик отправился на прекрасные острова. И – возвращаясь к Евангелию, столь дорогому для г. Вильсона, – не надо ли тогда классический и страшный образ Иуды заменить другим образом, не менее классическим, но гораздо более простым, распространенным и общечеловечным: Пилата, умывающего руки?

Пилат знал, что Иисус – праведник. Об этом предупреждала его и жена. И он не был ни безумен, ни подл, но он был – Пилат. И сказав: «не повинен в крови праведника сего», он умыл руки и отправил праведника на суд к Каиафе. Каиафа послал к Анне. Анна – обратно к Каиафе… И разве отсыл России на Принцевы острова не напоминает этого хождения по честным судьям – с веревкою на шее? Ходи и ты, Россия, пока доходишься до креста! Не повинны в крови твоей ни г. Вильсон, ни г. Джордж – разве мир не видел, как они умывали руки? Все видели, и многие услужливо подавали полотенце.

Однако: стоило ли вначале кричать так громко, чтобы кончить – Пилатовым фальцетом? Стоило ли вступаться за нейтралитет Бельгии, защищать Сербию, поднимать миллионы людей на миллионы, проливать моря крови, грозить Германии Страшным Судом за ее бесчеловечность, рыдать над Лувеном и Лузитанией, клясться и взывать к небу, пять лет истово бить себя кулаком в грудь перед богом Человечности – и кончить умывальником! Обвороженный речами, декламациями

...

конец ознакомительного фрагмента