Текст книги "Дьявольские трели, или Испытание Страдивари"

– Боюсь, сто сорок гиней за скрипку мне не потянуть, – предупредил он Харта. – Жалованье у меня пока небольшое, а матушка и подавно не в состоянии платить такие деньги за мое увлечение.

Однако Джордж продолжал показывать ему инструменты, хоть и не надеялся заключить сделку. Ему просто нравилось слушать игру дипломата, а тот явно радовался возможности попробовать в деле такие великолепные скрипки. Так очередь и дошла до той, инкрустированной, на которую Джордж теперь посматривал с опаской. Он даже хотел предупредить приятеля, что инструмент какой-то капризный, но в последний момент передумал ради чистоты эксперимента.

Близорукий светловолосый Уорд осмотрел скрипку, приблизив ее к глазам, провел пальцем по инкрустации вдоль уса – маленьким треугольничкам слоновой кости и черного дерева, заглянул в эфы, примерил, насколько удобно ее держать – и взялся за смычок.

– Помнишь канцонетту из сонаты Мендельсона? – спросил его Харт; идея снова проверить скрипку на том же произведении только что пришла ему в голову.

– Да, славная вещь, – отвечал Уорд и тут же заиграл ее. Звуки наполнили магазин, такие наивно-искренние, чистые и полные тонкой грусти, что Харт понял: за этой скрипкой пришли.

Перестав играть, Уорд не хотел выпускать скрипку из рук.

– Джордж, я... буду очень расстроен, если кто-то другой купит ее, – произнес дипломат, сдерживая дрожь в голосе. – Сколько ты за нее хочешь?

– Сто гиней. – Харт сам себя удивил этим предложением. И тут же стал придумывать ему логичные оправдания: «Если бы скрипка у всех звучала так, как вчера у того гадкого мальчишки, я бы ее вообще не смог продать! Надо уступить, чтобы избавиться от нее. А свое возьму на остальных инструментах». Такая логика, однако, прихрамывала на обе ноги, и Джордж это прекрасно понимал: если инструмент звучит блестяще, это повод назвать высокую цену, а не предлагать скидку.

Но что толку было жалеть? Пусть слова и вырвались у него случайно, брать их назад в доме четырнадцать по Принсез-стрит было не принято. Да и сто гиней, кажется, были неподъемной платой для Адриана Уорда.

– Сегодня я могу раздобыть только половину, – сказал дипломат, прижимая инструмент к груди. – Джордж, когда крайний срок для всей суммы?

– К сожалению, больше месяца я ждать не смогу, – снова удивил себя Харт. «Да что со мной сегодня такое? – подумал он с раздражением. – Этак я начну раздавать скрипки бесплатно. Хорошо бы отец не узнал». И еще сильнее разозлился: что же, так вечно и оглядываться на отца?

– Джордж, месяца мне хватит, ты очень добр ко мне, – Уорд явно воспрянул духом. – Ты не сочтешь непозволительной наглостью, если я попрошу тебя еще об одном одолжении? Я не хочу расставаться с этой скрипкой. Ты позволишь мне взять ее, когда я принесу пятьдесят гиней?

Харт полностью доверял Уорду и сразу согласился. Взволнованный дипломат с явной неохотой вернул скрипку в открытый футляр и, забыв даже попрощаться, быстрыми шагами удалился извлекать из банка все свои сбережения. Досада Джорджа быстро прошла: собственно, для семейной фирмы способность делать музыкантов счастливыми была ведь не менее важна, чем деньги. Счастливый клиент всегда делится своей радостью с окружающими. Да и почему совладелец фирмы не может доступным ему способом выразить приязнь и уважение к такому замечательному музыканту, как мистер Уорд?

Одно лишь обстоятельство все еще портило настроение Джорджу. Отчего все-таки скрипка не звучала вчера? Ему случалось, конечно, читать средневековые бредни про «одушевление» скрипок: какой-нибудь слуга сатаны убивал женщину, пересаживал ее душу в инструмент, а в качестве струн использовал ее жилы. Вся эта чушь снова вылезла на свет божий, когда блистал Паганини: даже музыканты не могли поверить, что человек способен так играть без помощи каких-то темных сил. Почему именно темных? Ничего не поделаешь, традиция. Харту как-то попался в одной старинной книге пассаж, написанный неким благочестивым монахом. Один из братьев в монастыре так сверхъестественно красиво пел во время богослужений, что монах этот заподозрил неладное: уж не вселился ли в певца бес? Монах беса изгнал, и точно: певун рухнул мертвый. То есть, заключал экзорцист, лишь посланец дьявола одушевлял этого человека, а на самом деле он давно уж был мертв. Для просвещенного человека все это теперь звучало на редкость нелепо. А между тем вполне просвещенный Джордж Харт только что наблюдал, как душа покинула инкрустированную скрипку Страдивари, а потом снова вселилась в нее... Иначе как можно объяснить непослушание инструмента в весьма умелых руках самого Харта еще вчера – и его чарующие звуки в руках Уорда сегодня?

Но если допустить такое, тогда... Ну уж нет, скорее всего, дело все-таки во влажности. «Надо будет предупредить Уорда, что его новая скрипка особенно чувствительна к дурной погоде», – решил Харт и выбросил дурацкие суеверия из головы.

Бетховен, Квартет №14
Москва, 2012

Исчезновение скрипача вслед за скрипкой возвращало Штарка в исходную точку так бодро начавшегося расследования. Нет Роберта Иванова – некому точно опознать скрипку по присланным Молинари фотографиям. Вряд ли Иноземцев так уж хорошо изучил инструмент товарища по ансамблю. А мастер Амиранов, как верно заметила Софья, старенький и видел эту – или похожую – скрипку больше двадцати лет назад, причем уверенно утверждал, что никакого отношения к Страдивари она не имеет. И что, в сущности, узнал Иван? Да ничего определенного. В любом случае недостаточно, чтобы страховая компания, клиент Молинари, могла принять качественное решение.

Что делать дальше? Раскапывать историю скрипки в полицейских архивах, как предполагалось изначально, или искать пропавшего скрипача Иванова?

Сам-то Штарк предпочел бы рыться в бумагах – розыски человека представляются ему почти непреодолимо трудной задачей. Но, если рассуждать логически, более свежий след сулит и более скорый результат, думает Иван, наливая себе на кухне «Арманьяк». Софья уже легла спать: Штарк просидел с Иноземцевым в «Чайковском» до закрытия заведения, а заканчивали они разговор на ступеньках памятника Маяковскому и разошлись, только чтобы не опоздать на последний поезд в метро.

Скрипач рассказал Штарку про концерт в Малом зале, про вечеринку с «Дьявольскими трелями» и утреннее вызволение Иванова из полицейского участка. С того дня никто из друзей не видел Иванова, не показался он и родителям. На вопрос, почему распался «Сибелиус-квартет» – ведь Иванову можно было найти замену, – бывшая первая скрипка отвечал неохотно. Но Иван заключил по косвенным признакам: другие музыканты квартета, виолончелист Дорфман и альтист Чернецов, обвинили Иноземцева в том, что тот неправильно повел себя с Ивановым, и не захотели больше иметь с ним дела.

В рассказе скрипача явно чего-то не хватало. В том, как развивался триумфальный апрельский вечер распавшегося квартета, ничто не предвещало драматической развязки с исчезновениями. Ну, выпили после концерта, ну, сыграл Иванов «Дьявольские трели», ну, поехал спать. И остальные скоро разошлись. Так почему Иванов оказался утром в милиции в невменяемом состоянии? Поехал из «Реставрации» куда-то еще? Или кто-то на улице отобрал у него инструмент?

Не хватает хотя бы еще одной версии того вечера, думает Штарк. Телефоны Дорфмана и Чернецова он у Иноземцева выпросил и намерен утром им позвонить. Может быть, они что-то заметили, – что Иноземцев упустил из виду или о чем умолчал.

Иван слышит, как скрипит дверь спальни: видимо, как он ни старался, своим шуршанием на кухне разбудил-таки Софью. Она усаживается напротив него в незапахнутом халате, трет заспанные глаза.

– Ну как, удачно?

– Ты чего вскочила? Разбудил тебя?

– Отвыкла без тебя спать, – жалуется она.

– Я как раз собирался ложиться.

– Налей мне лучше немножко, расскажи, как пообщались... А хотя какое там, нельзя мне, – спохватывается она.

Понимающе кивнув, Иван пересказывает Софье разговор с Иноземцевым.

– И главное, понимаешь, непонятно, что случилось ночью. Этот Иванов вроде домой поехал. Иноземцев говорит, что он не пьяница, ну то есть вряд ли пошел искать «продолжения банкета». И вдруг полиция, скрипки нет, хлоп – вот и самого его нет. И непохоже, чтобы на него напали, – Иноземцев говорит, что следов побоев не было.

– Слушай, а с чего это вдруг Иванов стал в клубе играть на скрипке?

– Погоди, дай вспомню, что Иноземцев говорил... Ну да, там была какая-то девушка, попросила его сыграть.

– А она, случайно, потом не с ним ушла?

– Вроде он один ушел.

– А она – за ним?

– Я про это не спросил. И даже не знаю, что за девушка.

– Эх ты, сыщик, – укоряет Ивана Софья. Ему и в самом деле становится немного стыдно: всякий профессионал на его месте искал бы женщину, следуя старому правилу.

– Пойдем спать, Сонь, – просит Иван. – Утром стану опять всех расспрашивать.

Уже в постели Софья шепчет ему на ухо:

– Ты теперь собираешься искать Иванова, а не скрипку?

Иван в полусне бормочет что-то утвердительное.

– Я так и знала, что ты опять впутаешься в историю, – еле слышно говорит она, обнимая его.

Будит их телефонный звонок. За месяцы безделья Иван и Софья отвыкли рано вставать. Хватаясь за телефон, Штарк видит на нем время – девять утра.

– Иван Антонович? – слышит он в трубке. Штарк со школы ненавидит обращение по отчеству. Почему в каждый разговор с чиновником, например, оказываются втянуты отцы? Поэтому отвечает Иван отрывисто:

– Да. Кто это?

– Это Константинов Алексей Львович, – слышится в трубке учтивый, но властный голос. – Вы вчера встречались с одним моим знакомым, Николаем Иноземцевым. Я бы тоже хотел поговорить с вами. Вас не затруднит подъехать ко мне в банк?

Штарк, конечно же, знал о предправления «Госпромбанка», но видел его только на фотографиях и уж точно не ожидал, что тот так запросто позвонит ему с утра на мобильный.

– Не затруднит; только, если можно, во второй половине дня. У меня с утра назначена встреча.

– Хорошо, приезжайте к двум. Я переведу звонок на мою помощницу; дайте ей номер машины, чтобы вас пропустили на подземную парковку.

– Я на метро приеду, – бодро отвечает Штарк.

После короткой паузы Константинов сухо произносит:

– Хорошо. До встречи.

Сидя голый на кровати, Штарк набирает телефон Дорфмана. Но тот не отвечает и после десятого гудка – видимо, спит богатырским сном. Тогда Иван звонит Чернецову. Альтист тоже долго не берет трубку, но наконец откликается тяжелым, явно похмельным голосом.

– Здравствуйте, Владимир. Меня зовут Иван Штарк, я звоню по довольно важному делу, связанному с вашим знакомым, Робертом Ивановым.

– Погоди, не так быстро, – бормочет Чернецов. – При чем тут Боб? Он нашелся?

Даже не с похмелья, а пьян до сих пор, думает Штарк и отвечает беззаботно:

– Пока нет, но найдется. Куда мне подъехать?

– Подъехать... Ну, на Волгина, двадцать один. Квартира восемнадцать. Пива возьми только, ладно?

Через час Штарк звонит в дверь восемнадцатой квартиры. Путь до двери занимает у альтиста Чернецова не меньше пяти минут. Распахнув дверь так, что Иван инстинктивно отступает на шаг, он мрачно интересуется:

– Ты кто?

– Иван Штарк. Я звонил час назад. Принес пива.

– Звонил? Это может быть... А вот пиво – хорошо.

Чернецов ниже Ивана как минимум на голову, но заметно шире в плечах. Он похож скорее на борца, получившего травму и потому вошедшего в штопор, чем на классического музыканта. Физиономия его опухла так, что непонятно, как он вообще видит Ивана сквозь тугие щелки, этим утром заменяющие ему глаза. Нетвердыми шагами полуодетый альтист бредет на кухню, Иван в летнем костюме, с пакетом, в котором позвякивают бутылки, – за ним. Приняв от Штарка бутылку «Крушовице», Чернецов нашаривает на столе среди грязной посуды зажигалку, сдергивает ею крышку и присасывается. Влив в себя две трети бутылки, он, кажется, чуть лучше ориентируется в пространстве. Но поскольку пьет он явно не первый день, просветления надолго не хватает.

– Пойдем в комнату, – приглашает он хрипло. – Только... погоди. Там у меня...

Навстречу им в коридор выходит, чуть пошатываясь, девица со спутанными светлыми волосами. Из одежды на ней только махровое полотенце, которым она обернулась довольно небрежно.

– Ксю! – радуется ей Чернецов. Лицо девы остается мрачно-сосредоточенным. – Пива хочешь?

– Я не похмеляюсь, – степенно отвечает Ксю и бредет на кухню курить и пить воду из чайника. Полотенце почти ничего не прикрывает, и Штарк заливается румянцем. Ноги у подружки Чернецова такие, что высокие каблуки им не нужны, а грудь выглядит слишком бодро для похмельного утра.

– Я хотел поговорить о Роберте Иванове, – говорит Иван, когда Чернецов плюхается в кресло и залпом допивает пиво.

– Ксю, будь другом, принеси еще пивка, – кричит альтист. Через пару минут девица возвращается с открытой бутылкой, из которой делает на ходу несколько мелких глотков. Ни один из мужчин не упрекает ее в непоследовательности.

Штарк протягивает Чернецову уже порядком захватанные фотографии скрипки. Альтист вяло перебирает их, Ксю смотрит ему через плечо.

– Да, это Боба скрипка. И чего?

– Насколько я понимаю, она нашлась. Теперь остается найти самого Боба, чтобы сказать ему об этом.

– Легко сказать, найти Боба... Он ни на звонки не отвечает, ни на письма. Был Боб – и весь вышел.

– Я собираюсь его найти, – говорит Иван.– Только для этого мне надо понять, как он пропал.

– Ты из ментовки, что ли? – Чернецов ставит бутылку на пол, словно в ней может быть какой-нибудь полицейский яд.

– Нет. Я работаю на американскую страховую компанию.

– Ни фига не понимаю.

– Это длинная история.

– Длинную не надо, – машет рукой альтист. – К длинной я не готов.

– Если коротко, я хочу знать, что случилось с Ивановым. Почему он пропал.

– Мы тоже голову ломали, но так и не поняли. Этот гондон Иноземцев чего-то недоговаривает. Знаешь Иноземцева?

– Вчера познакомились.

– Гондон.

Штарк чувствует, что разговору недостает содержательности.

– Иноземцев сказал мне, что вы были в клубе после концерта, Боб играл там на скрипке, а потом ушел.

– Играл – не то слово. Он так играл, что... Анечка даже расплакалась. Знаешь Анечку Ли?

Вот как, оказывается, звали женщину, которая была с музыкантами в клубе, думает Иван.

– Не знаю. У тебя есть ее телефон? Я хочу поговорить со всеми, кто там был.

– Анечкин телефон только у спонсора есть. Это спонсорская Анечка, – качает головой Чернецов под хихиканье Ксю.

– Спонсор – это Константинов? Из «Госпромбанка»?

– Угу. Он везде таскал ее с собой.

– Это она в клубе попросила Боба сыграть?

– Да. А он не хотел. Чуть ее не послал. Но Константинов сказал выполнять, он и пошел на сцену.

– А потом сразу ушел, да?

– Принял стакан и ушел. Потом Анечка ушла, потом мы тоже скоро. Устали после концерта.

Штарк понимает, что все вполне могло быть так, как предположила Софья. Иванов сыграл для этой Анечки, да так, что она прослезилась. И ушла она вскоре после него. К нему? Спонсорская Анечка...

– А сам ты чего пиво не пьешь? – спрашивает Чернецов.

– Так... не пью я по утрам, – пожимает плечами Иван.

– А я пью – утром, днем и ночью тоже пью. Мы с Ксю все время пьем. – Альтист обнимает подружку, присевшую на подлокотник кресла.

– Зачем? – спрашивает Штарк.

– А фигли нам, кабанам?

Ивану уже очевидно, что большего он вряд ли добьется. Может быть, Дорфман уже проснулся. Так что он поднимается, слегка кланяется развратной Ксю, у которой совсем сползло махровое полотенце, и машет рукой Чернецову.

– Я позвоню еще, если узнаю что-нибудь.

– Давай. Я тут буду.

У Дорфмана в час репетиция в Доме музыки на Красных холмах, так что он готов встретиться там минут через сорок.

– Вы с кем уже говорили? – спрашивает Штарка виолончелист.

– С Иноземцевым и Чернецовым.

– Н-да.

– Простите?

– Тогда вы вообще ни черта не поняли.

– Пожалуй, не понял, – легко соглашается Иван. – Может, вы мне что-нибудь проясните.

– Это я могу.

Впрочем, Иван слышит в тоне Дорфмана насмешку.

На скамейке перед Домом музыки музыкант сладко потягивается, подставляя пухлые щеки солнышку. Этот точно не пил всю ночь, думает Штарк, просто поспать любит, вот и не ответил на звонок.

– Объясните первым делом, в чем ваш интерес? – спрашивает виолончелист.

Штарк даже не знает, что ему больше нравится: похмельный ступор Чернецова или вот такое хитрое – евреистое, мелькает у него неизбежная мысль – любопытство. Но и в этот раз, не видя никакого смысла врать, коротко излагает суть дела. И снова достает фотографии.

– Похоже на скрипку Боба, но на самом-то деле только он может точно сказать, – говорит Дорфман, рассмотрев распечатки.

– Да, поэтому мне важно найти Боба, – кивает Штарк и добавляет, чтобы придать своему статусу немного официальности: – Дело вообще довольно важное для нас, «Мидвестерн мьючуал» – крупный клиент.

– Сколько бы вы заплатили за информацию о Бобе?

Тьфу, надо было молчать про крупного клиента!

– Об этом мне надо советоваться с партнером. Ну, и все зависит от того, какая информация.

– У меня никакой нет, – честно признается Дорфман. – Но Боб может выйти на связь, когда ему надоест прятаться. Мы же его искали с Чернецовым, пока Вовка не запил. На работу Боб никуда не устроился, ни в один оркестр, на что он живет – черт его знает. Не в переходе же играет на китайской скрипке за сто баксов. Хотя всякое может быть.

– Почему всякое?

– Боб непростой. Тихий, но черти в нем водятся будь здоров. Я до сих пор забыть не могу, как он в клубе выступил. Никогда такой игры не слышал, разве что в записи, от какого-нибудь Перельмана.

– Вы же хорошо его знали, играли вместе; то есть тогда, в клубе, он показал что-то особенное?

– Играли вместе – да, и выпивали вместе, но чтоб я хорошо его знал – сказать не могу. А что показал особенное – это мягко говоря. Аж искры летели.

– Михаил, а скажите, много там было народу? В клубе?

– Нет. Сидели компании по углам. Двое каких-то с сигарами, я помню, в шахматы играли. Какие-то иностранцы в пиджаках коньяк пили; один крикнул «браво», когда Боб доиграл.

– Как вы думаете, из тех, кто слышал Боба, мог кто-нибудь украсть у него скрипку? Или отнять?

Дорфман ненадолго задумался.

– Теоретически – да. Вообще, в «Реставрации» публика не такая, там дорого и много своих... ну, знакомых хозяина. Но черт его знает. Это же Москва.

– Вы не москвич?

– Я из Новосибирска. Боб у нас был москвич. Чернецов из Ростова, Иноземцев... Пес его знает, откуда он.

– Мне Чернецов сказал, что когда Боб доиграл, то одна женщина плакала. Которая с вами была. Анечка.

– Да. Это девушка банкира, Константинова. Он наш спонсор был. Она же и попросила Боба сыграть.

– А правда, что она почти сразу за Бобом ушла оттуда? Из клуба?

Дорфман некоторое время смотрит на Ивана ничего не выражающими глазами, затем медленно переставляет футляр с виолончелью к дальнему концу скамейки, поднимается и вдруг резко хватает Штарка за грудки.

– Я так и думал, что тебя Константинов прислал. Мьючуал-фуючуал... Какого хрена вам еще надо? Сам пусть разбирается со своей личной жизнью. А квартета нет больше, каждый крутится как умеет, – оставьте нас в покое, понял?

От неожиданности Штарк на секунду перестает соображать – еще и очки свалились у него с носа, – а потом рефлекторно наклоняет голову и бьет Дорфмана лбом в переносицу. Откуда у него такие рефлексы, он будет раздумывать еще долго: Иван не дрался со школы и убедил себя, что никогда не будет. Насилие всегда претило ему.

Размазывая по лицу кровь левым рукавом, Дорфман замахивается правой: кулак у него нешуточный. Но Иван выставляет вперед длинную руку и слегка отклоняется в сторону, так что ослепший от слез виолончелист промахивается.

– Да погоди ты! Не присылал меня Константинов! Я с ним только сегодня встречаюсь в первый раз, в два часа! Задам ему те же вопросы!

Говоря это, Штарк извлекает из кармана пиджака пачку бумажных салфеток, оставшуюся от недавней простуды, и протягивает Дорфману, а сам наклоняется за очками. Слава богу, целы.

Виолончелист, явно парень отходчивый, садится, берет салфетку и продолжает размазывать кровь уже ею.

– Дайте я вам помогу, – с состраданием говорит ему Штарк.

Вместе им удается наконец превратить Дорфмана из персонажа дешевого ужастика в виолончелиста, у которого через четверть часа репетиция. Нос у музыканта, однако, распухает на глазах.

– Ну почему вы решили, что я от Константинова?

– Потому что он уже присылал людей. Из службы безопасности, – уже спокойно отвечает Дорфман. – Очень Анечкой интересовались. Я так понял, она тоже исчезла.

Ну и дела, думает Штарк. Нужно будет хорошенько поразмыслить по дороге, как говорить с Константиновым.

– Михаил, вы простите меня за... ну, за ваш нос. Просто вы так неожиданно меня схватили, и я...

– Да ладно, говно вопрос, – ворчит Дорфман, подбирая виолончель. – Я думал, ты еще один из этих. А я шлю «Госпромбанк» к едрене матери. Играю в оркестре, никого не трогаю... Найдешь Боба, скажи мне, ладно? Может, Вовка бухать перестанет, замутим что-нибудь опять.

– Скажу, – обещает Штарк.

У него чуть больше часа до встречи в «Госпромбанке», на Чистых прудах. Так что еще некоторое время он сидит на скамейке, смотрит на замерший в пробке кусочек Садового кольца и, вместо того чтобы обдумывать предстоящий разговор с Константиновым, корит себя за давешний удар головой. «Совсем я отвык от людей, – думает он. – Никуда не годится, пора заняться каким-нибудь делом. Может, даже из вот этого что-то получится. Почему бы и нет». Один товарищ Штарка по финансовому институту работает же в фирме «Кролл», занимается экономическими расследованиями – никакой он не оперативник, такой же аналитик, как Иван, но, видимо, душа лежала к такой работе, не забыл читанные в детстве книжки. А сам Штарк до сих пор не уверен, что способен что-то расследовать, кого-то ловить, – сегодня вот ударил человека по лицу, а завтра что? Застрелит какого-нибудь жулика?

Размышляя так, Штарк добрался до монументального, с тысячей маленьких окошек, здания «Госпромбанка». Раньше здесь наверняка было какое-нибудь советское министерство с деревянными панелями на стенах кабинетов и красными ковровыми дорожками в коридорах. А теперь – государственный банковский офис с такими же обязательными признаками: ковролином корпоративных цветов и приемными устройствами для электронных пропусков возле каждой двери. Долго проработавший в частном банке Штарк сразу почувствовал себя придавленным. «Как сюда можно ходить каждое утро?» – думал он с тоской, поднимаясь в лифте на восьмой, верхний этаж.

В кабинете Константинова легко можно было бы разместить среднего размера тренажерный зал. Но и здесь Иван не ощущает простора: окна такие же маленькие, как и везде в здании. Константинов принимает его за длинным столом – прямым преемником того, за которым заседала коллегия безвестно сгинувшего министерства. Секретарша лет сорока пяти, подчеркнуто далекая от модельных стандартов, приносит чай в старомодных фарфоровых чашечках (Штарку приходит на ум словосочетание «гэдээровский сервиз») и поднос с конфетами: «Мишки», «Вдохновение», полный набор из счастливого советского детства; у Ивана, когда он рос в Шадринске Курганской области, таких конфет не было.

– Итак, Иван Антонович, – начинает Константинов, складывая руки перед собой, как когда-то Бовин в «Международной панораме», – расскажите немного о себе.

– Простите, Алексей Львович, но ведь это у нас не собеседование? – Свободный человек Штарк не испытывает никакого почтения к чинам. А на эту встречу Константинов пригласил его сам – значит, он, Штарк, нужнее председателю правления «Госпромбанка», чем председатель – ему.

Константинов не выказывает никаких эмоций, просто продолжает ровным голосом опытного переговорщика:

– Я интересуюсь вашим, так сказать, послужным списком, Иван Антонович, потому что вы ищете Роберта Иванова. Так мне сказали. Это правда?

– Не совсем так, Алексей Львович, – качает головой Штарк. Он словно попал в какой-то советский фильм, где ему неожиданно легко пить чай с сахаром и обращаться к людям по отчеству. – Один мой друг в Нью-Йорке старается выяснить происхождение вот этой скрипки. – Тут он раскладывает перед банкиром залапанные распечатки. – Она вроде бы пропала у нас, в России, полтора века назад. И этот мой друг попросил меня выяснить, что смогу. Я согласился ему помочь, и мне сказали, что эта скрипка могла в последнее время принадлежать Роберту Иванову.

– Где вам это сказали, если не секрет? – Константинов свой чай не пьет, смотрит неотрывно в глаза Ивану, но Штарка это не смущает: внутри фильма все какое-то ненастоящее.

– В Музее Глинки. Там один из мастеров вроде бы узнал инструмент.

– А кто именно из мастеров?

– Вы их всех знаете?

– Я очень люблю скрипичную музыку, Иван Антонович, и знаю многих, кто с ней связан.

– Мастера зовут Ираклий Амиранов. – Штарк не видит ничего зазорного в том, чтобы делиться информацией о своих источниках: возможно, так и Константинов расскажет ему что-нибудь интересное.

– Это, так сказать, патриарх московских мастеров, – кивает банкир. – Если он держал в руках скрипку, он ее запомнил.

– А вы ведь тоже видели эту скрипку?

– Да. Вы говорите, сейчас она в Нью-Йорке? А кто ее владелец?

– Некий мистер Лэм.

– Не мистер Иванов.

– Нет. Вы думаете, Роберт Иванов мог уехать из страны?

– Я ничего про это не думаю, потому что мне не хватает информации. Но я бы очень хотел узнать, где он.

– Почему, Алексей Львович?

– Вы слышали квартет Сибелиуса?

– Произведение – да, состав – нет.

– Я имею в виду как раз состав. Николай Иноземцев – первая скрипка, Роберт Иванов – вторая скрипка, Владимир Чернецов – альт, Михаил Дорфман – виолончель. Не слышали – послушайте.

Банкир щелкает пультом – опускает шторы, разворачивает экран во всю стену справа от длинного стола, включает проектор и DVD-проигрыватель. На экране возникает сцена Малого зала консерватории, а на ней – четверо парней, с тремя из которых Иван уже познакомился. Четвертый, Роберт Иванов, – самый невзрачный из них. Этакая робкая белая мышка. Никакой харизмы. Даже если бы он не сидел на обычном для второй скрипки месте, было бы очевидно, что он не лидер. Но Иван, хотя его любовь к классике – недавняя и довольно поверхностная, уже через минуту понимает, что роль Иванова в квартете – вовсе не последняя. И что в музыке он ничего не стесняется и не боится. Штарк даже забывает, где он находится, – акустическая система в главном кабинете «Госпромбанка» в точности воссоздает атмосферу концерта.

– Это Четырнадцатый квартет Бетховена, – комментирует, ломая музыку, Константинов. – К тому времени как Бетховен его написал, он утратил не только слух, но и остатки уважения к правилам. Партия второй скрипки тут местами изощреннее, чем у первой. Вы ведь любите музыку?

– Да, хотя пока плохо разбираюсь, – отвечает Иван тихо, все еще пытаясь слушать квартет.

– Ну, значит, вы слышите, что такое Боб Иванов. Струнный квартет, Иван Антонович, сравнивают с бутылкой вина. Виолончель – это сама бутылка. Первая скрипка – этикетка на ней. А само вино – это вторая скрипка и альт. «Сибелиусквартет» был удивителен тем, что под довольно броской этикеткой скрывалось даже более дорогое вино, чем эта этикетка обещала. Но Иванов где-то прячется, и квартета больше нет. Я слышал, что Чернецов – великолепный альтист, между прочим, – в глубоком запое, а другие двое устроились в большие оркестры. Там они затеряются. Мне бы этого очень не хотелось. И еще. Перед тем как пропасть из виду, Иванов для очень узкого круга слушателей сыграл «Дьявольские трели». Это, скажу я вам, было лучшее сольное выступление, которое я когда-либо слышал. И бросаться такими словами, поверьте, я не склонен. Хотите посмотреть?

– У вас есть запись?

– К сожалению, некачественная, и вряд ли вы сумеете оценить игру – звука нет. Запись с камеры наблюдения в клубе «Реставрация».

– Да, я бы очень хотел посмотреть.

Константинов снова щелкает пультом, и на экране появляется маленькая сцена в полутемном помещении. К ней медленно, чуть ли не волоча ноги, подходит блондин в неуклюже сидящем темном костюме, вскидывает скрипку и, кажется Ивану, делает все, чтобы изорвать на ней струны, а смычок напрочь лишить конского волоса. Чуть больше двух с половиной минут, пока скрипач не исчезает из кадра, Штарк и Константинов молча смотрят это немое кино.

– В общем, я хотел бы его найти, – прерывает молчание банкир. – Теперь ваша очередь чем-нибудь поделиться.

Все это время Константинову никто не звонит. Звонки с мобильного переводятся секретарше, догадывается Штарк, – значит, дело и вправду важное для предправления «Госпромбанка».

– Алексей Львович, я, собственно, поделился всем, что имею. Вы узнаете скрипку на фотографиях?

– Как раз в тот вечер я держал ее в руках, – говорит Константинов. – Я предложил купить или взять в аренду хорошие инструменты для ребят. Чтобы они могли развиваться, получить известность за границей, заключить хороший контракт на записи. Они, надо сказать, не очень заинтересовались моим предложением. Особенно Иванов: он сказал – правда, по-моему, в шутку, – что у него «страдивари» и что он намерен играть на нем всю жизнь. По-моему, на фотографиях тот самый инструмент. Но я не мастер и не могу сказать со стопроцентной уверенностью.

– Ну вот, собственно, поэтому я и хочу найти Иванова, – чтобы показать ему фотографии, а если получится, то и сам инструмент. Если скрипку у него украли, ее надо вернуть, а если это другая скрипка, мне надо будет продолжать поиски.

Константинов кивнул.

– Выходит, у нас с вами одна цель. Но у вас больше шансов найти Боба, чем у меня.

– Как это? – не скрывает изумления Штарк. – Я думал, «Госпромбанк» все что угодно может найти. Государство – это вы, разве не так?

– Ну, во-первых, конечно, нет. Я не командую ни милицией, ни ФСБ – они могут нам помогать, но только в определенных рамках. А во-вторых, у меня есть подозрение, что Боб Иванов очень не хочет, чтобы его нашел именно я.

– Почему?

– Думаю, ему показалось, что исчезновение скрипки – моих рук дело.

– Вот как! И что, у него были для этого какие-то основания?

– Строго говоря, нет. Но я хочу показать вам еще одну запись, даже две. Все равно, если вы продолжите задавать вопросы, вы о чем-то подобном догадаетесь.

На экране – снова «Реставрация», но на этот раз не сцена, а зал. Во главе стола Константинов, рядом, и это видно даже в низком разрешении, – изысканной красоты то ли китаянка, то ли кореянка. Сидит очень прямо, как балерина, что-то говорит с полуулыбкой, тонкой рукой касается скрипки, которую рассматривает банкир. Тот передает ей инструмент, и она, положив скрипку на колени, обращается к Иванову, все еще слегка улыбаясь. Тут запись обрывается и начинается новая, еще худшего качества. Останавливается белая машина, через пару минут из нее неуклюже выбирается светловолосый человек, похожий на Иванова. Затем в кадре возникает, обойдя автомобиль, девушка с длинными черными волосами – вроде та самая, из клуба. Она обнимает блондина, потом отстраняется, и, держась за руки, они почти бегут прямо на камеру. Константинов быстро щелкает пультом, чтобы выключить проигрыватель.