Текст книги "Постскриптум. История нескольких жизней"

– Алекс? – Она все-таки дозвонилась. – Привет, слушай, тут такое дело… Илья сможет принять нас сегодня-завтра? – Пауза. – Да, да. Спасибо.

– И самое страшное, что иногда мои сны сбывались.

– Роб. – Она приобняла меня со спины. – Ты поправишься. Я с тобой. – Она посмотрела мне прямо в глаза и своим чарующим взглядом, наполненным любовью и заботой позволила успокоиться и забыть о моем недомогании.

На следующее утро мы уже ожидали Илью в прихожей первой городской больницы. От скуки я разглядывал людей, помещения, коридоры. Все стены вокруг нас были окрашены в нежно-бирюзовые тона, напоминающие дневное небо. Этот оттенок явно успокаивал, отгоняя дурные мысли. По всему периметру стен стояли кресла, в которых, ожидая своей очереди, дремали пациенты. В каждом углу, словно по фен-шую стояли декоративные искусственные растения, имитируя жизнь в доме смерти. Невероятно. В воздухе ощущалась смерть и все это чувствовали. Все были напряжены. Многие из сидящих в этом зале не доживут и этот год, многие могут умереть в любой момент, так и не узнав, сколько им осталось. Но, возможно, всем людям осталось жить одинокого: неизвестно сколько. Каждый день в мире умирают сотни или даже тысячи людей, но каждый из нас (если он, конечно, в себе) пытается прожить как можно дольше. Я встречал многих людей, которые напрочь отказывались жить. Это были: и спортсмены, которые давились запрещенными препаратами, лишь бы предстать на соревнованиях (или в более никому не нужных мероприятиях) как можно лучше, укорачивая свою жизнь с каждым новым приемом «лекарств», встречал и «эстремалов» (которые, не смотря на естественный отбор, еще оставались живы), которые покоряли самые невероятные вершины без страховки, прыгали с небоскребов и занимались прочей ерундой, которая хоть и давала невероятную дозу адреналина, но зачастую каждый новый трюк мог обойтись ценой жизни, так же встречался и самый распространенный тип «зависимых», которые убивали себя алкоголем или наркотиками, не в силах отказаться от своих привычек, и каждый раз видя как пьют алкоголики я замечал – не они пьют из бутылки, а бутылка пьет из них.

Пока мысли окутывали мое сознание, я не успел заметить, как к нам подошел молодой врач.

– Здравствуй, Кэтти! – Он слегка приобнял ее и вскоре протянул руку ко мне.

Врач Илья выглядел бодрым и энергичным. В его блестящих карих глазах я разглядел такую же целеустремленность, которой обладал сам. Его крепкое рукопожатие полностью отражало его телосложение: хоть он был и невысокого роста, он был весьма коренастым мужчиной среднего возраста, на лице которого еще не успела проступить седина.

– Роберт, да? – Обратился он ко мне. – Моя Алекс о Вас много рассказывала, говорят, вы работаете в полиции?

– Да, скоро будет юбилей и большая выслуга. – Гордо ответил я.

– Такие как Вы – драгоценные кадры для нашей страны, Вас нужно беречь. Вы, наверное, стольких уже спасли?

– Наши профессии схожи, док. Мы оба, в каком-то смысле, спасаем людей.

– Это да. Пройдемте за мной, в мой кабинет и побеседуем. – Он жестом пригласил нас проследовать за ним. – Робби, могу я вас так называть? – Ласково спрашивал он.

– Вполне, док.

– Илья, прибереги рабочий этикет для других пациентов – Вмешалась Кэт. – Все же свои!

– Это точно. – Добродушно сказал доктор, открывая дверь перед нами. – Все свои, все как родные. Друзья Алекс – мои друзья и я постараюсь Вам помочь всем, чем только смогу. Робби, садись на кушетку.

Я последовал указаниям доктора и вскоре оказался на мягком кожаном диване, который находился в центре просторной комнаты. Лучи осеннего солнца трепетно падали на меня через открытые жалюзи и ласкали мое лицо. С каждым днем оно все меньше дарит нам свое тепло, готовя нас к непроглядной и холодной зиме, которая подкрадывается совершенно не заметно. На стене, прямо напротив меня, в рамках десятками весели почетные награды, дипломы и поздравления для владельца этого кабинета. Все они были демонстративно выставлены на показ – вот они, все труды жизни. Стены, хоть и были такими же голубыми, как и во всей больнице, но воспринимались совершенно по-другому, более уютно и по-домашнему. Весь кабинет был обставлен мебелью и большими горшками с пальмами. Где-то позади меня монотонно бубнил голос диктора с небольшой настенной плазмы. Илья поспешил сесть за широкий стол, жестом усаживая Кэтрин в самом начале комнаты перед небольшим журнальным столиком, на котором лежало чтиво для сопровождающих. Ничего серьезного, только гламурные глянцевые странички.

– Вам удобно?

– Да.

– Расскажите, что вас беспокоит. – Илья вытащил из папки большой белый лист и был готов к диалогу.

Мы долго беседовали. Я довольно подробно описал свое состояние, которое беспокоило меня (а теперь уже и Кэт) на протяжении последнего времени. Иногда в разговор влезала и Кэтрин (она старалась помочь и не упускала своей возможности), дополняя картинку в тех в местах, которые вылетели у меня из памяти. Мы словно собирали мозаику, крупицы которой были моими воспоминаниями, приправленными с сиропом из жалоб. В рассказе я упомянул и то, что вижу, когда просыпаюсь совершенно в других местах, и что чувствую, когда «вот-вот» отключусь, рассказал о детстве, с трудом поведал о страшной аварии, которая на долго оставила своей след на моем сердце. Стараясь не упустить ни малейшей детали, я вдавался во все подробности. Я говорил искренне, не понимая, верит мне доктор или нет. Когда речь зашла о том, что многие из «снов», которые снились мне в детстве, сбылись, Илья слегка скептически изменился в лице.

– Вы утверждаете, что вы в каком-то роде видели будущее, когда были ребенком? Вы же понимаете, Робби, что это просто совпадение.

– Док, все сбылось. Я не знаю, как это объяснить.

– Случайность и совпадение, вот, например, что точно Вам, кхм, тебе снилось? – Илье было сложно перейти на «ты».

– Я не верю в случайности. – Сказала Кэт. – Роб, почему ты мне об этом раньше не рассказывал?

– Я не придавал этому значения, но теперь мне страшно. Первый сон был, когда я был в младшей школе. Класс точно не скажу. Я как-то заснул на уроке рисования и в своей голове смутно увидел, как умирает мой преподаватель. Проснувшись я долго плакал и просил ее перестать курить.

– И? – Перебил Илья.

– Она меня отчитала. А через год она сгорела в собственной кровати из-за непотушенной сигареты. – Меня слегка злило его недоверие.

– Это вы из некролога узнали? Робби, я не знаю, как это объяснить, но это определенно совпадение. Никаких видений, никаких экстрасексов (он почему-то посчитал смешным исказить это слово) не существует.

– Она умерла именно так, как я и видел. – Меня начал переполнять гнев. – Черт, да я говорю правду.

– Робби, у тебя – Доктор уже перешел на «Ты». – хорошее воображение. Считайте, как хотите. – Он встал и протянул мне листок, который был напрочь исписан беглым неразборчивым почерком, который обычно понимал только узкий круг медперсонала – Робби, вот вам, точнее, вот тебе направление на анализы. Я бы хотел посмотреть, что из этого выйдет. То, что ты страдаешь некой формой амнезии – уже сигнал к лечению. А также я бы крайне рекомендовал тебе остаться у нас на недельку-другую.

– Робби, что ты думаешь? – Спросила Кэт, переводя на меня взгляд. – Боже, у тебя опять течет из носа кровь! Милый!?

Она подбежала ко мне, но я больше не слышал ее. Звон, словно из раскаленной пламенем преисподнии, снова заполнял меня, полностью поглощая и обволакивая непередаваемой болью. Размыто видя, как ко мне подбежал Илья, я боролся с собой, чтобы остаться в сознании и опять не потерять счет времени, оказавшись по другую сторону жизни. Силы во мне угасали, как и надежда, чтобы сопротивляться. Я попытался встать, но, потеряв контроль над своим телом, с грохотом приземлился перед столом доктора и закрыл глаза. Я снова проиграл.

– Робби-Добби, ты дурак!

– Сам такой! – Окликнул я.

Пробуждение №4

Все было как во сне. То, что видел я, казалось, было пережито мной невероятно давно. И теперь мне стоит пережить это снова. Передо мной играла картина, точно я находился на новой премьере, настоящий спектакль, а мне предстояло быть ее наблюдателем.

Стоял весенний день, когда отец вывез нас с Томом (моим младшим братом) на рыбалку, почувствовать вкус настоящей мужской вылазки. Будучи заядлым рыбаком, покидающим нас каждую пятницу по воскресенье, О «Брайан старший (так его называли у нас в семье, иными словами – мой отец Ричард) решил приучить нас к своему хобби, к которому изначально у меня возникало одно лишь отвращение. Все утро мы провели в дороге, в которой нас умудрилось нехило укачать, и весь путь мы судорожно смотрели только вперед, держа бумажные пакеты перед собой. Голос Ричарда (я всегда его называл по имени, относясь к нему, как к лучшему другу, хоть он и иногда перебарщивал с излишне надменным отношением к нам) пытался нас подбодрить и наставить, но дорога была слишком ухабистая и неровная, что, подъезжая к нашей запланированной точке «высадки», я не выдержал и вывернул содержимое своего живота в заготовленный пакет. Это было на редкость мерзко и ужасно. По всему салону автомобиля распространялся неприятный запах, который еще больше усугублял ситуацию. Меня вырвало вновь.

– Вонючка Роберт! – Так называл меня Томми остаток того дня, пока не придумал прозвище пообиднее.

Ричард был высоким жилистым мужчиной, обычно на несколько дюймов выше любого собеседника. Свойственно своему росту с детство увлекался спортом (баскетболом и волейболом) и почему-то рыбалкой, которая надолго (как оказалось в последствие на всю жизнь) запала ему в душу. Рост давал ему невероятное моральное превосходство, поэтому он был властолюбив (мне всегда стоило у него поучиться), своенравен и при этом невероятно спокоен, как удав. Вывезти его из себя было трудно, а самое главное, если до этого, конечно, доходило – опасно. Его всегда все слушались, лишь стоило ему «отдать приказ» или о чем-то попросить. Он был для нас примером для подражания и настоящим кумиром, в котором мы старались видеть только добро, несмотря на его недостатки: женщины и ром. Что касается второго, то с этим недугом помогал ему бороться мой старший брат, утаскивая бокал-другой в свою комнату, когда у него собирались друзья. Однажды, когда я заметил, как Аллен переливает алкоголь Ричарда себе в стакан, то онемел от такой корысти и бессовестности. Боясь наказания, я было ринулся к Мэри рассказать о случившимся, но уговоры моего брата убедили меня промолчать и остаться его другом, который был мне так дорог.

Одно из зол отца совращало на другое, подтягивая за собой проблемы, от которых потом было трудно избавиться. Однажды, как сказала мне моя мать, они чуть не развелись, когда она узнала, с кем рыбачил мой отец. Разговор, с которым подошла ко мне Мэри, я так и не смог понять до конца, пытаясь разобраться в их взаимоотношениях. Она то и дело обрывалась на полуслове, искореняя «плохие» слова из своего рассказа, теряя нить самой сути. Мэри хоть и обвиняла Ричарда в чем-то, чего я не понимал, но при этом выставляла его в хорошем свете. Но закончив свою речь, успокоив меня тем, что семья дороже всего, она все простила моему отцу, со слезами поцеловав меня в мой лоб. А грехи, надолго запавшие мне в душу, тревожили меня еще долгое время, пока я не понял окончательный смысл материнских метафор. И с кем это он тогда рыбачил?

Когда мы приехали, нас ждала большая и просторная поляна, нагромождённая морскими валунами вдоль береговой линии. Казалось, что все камни, окружающие нас, были следом внеземной цивилизации, поспешно покинутую Землю. Мое детское воображение яркими красками дорисовывало картину инопланетного вторжения, оставившее свой нелепый след.

– Мальчики. – Сказал Ричард. – Пока я буду разгружать машину вам следует накачать лодку.

– Да, Сэр! – Мы отдали честь и принялись за дело. Мы старались слушаться отца, наперекор тому, что день предвещает быть невероятно скучным. А так хотелось остаться дома и поиграть в новую игровую приставку.

Перед нами стояла важнейшая задача, как нам показалось тогда, как приготовление нашего судна к плаванью. Мы по очереди накачивали лодку воздухом. Наш насос, напоминающий раздавленную лягушку, пыхтел, пока резиновая лодка не стала невероятно твердой, как шина от колеса моего велосипеда. Каждое накачивающее движение давалось нам с трудом, поэтому каждые десять качков мы менялись, не переставая работать ни на секунду. Ради нашей миссии мы сплотились и стали действовать словно единое целое, как одна команда. Спустя некоторое время мы с гордостью сообщили Ричарду, что судно готово к путешествию.

– Сэр! – Сказал Томми, обращаясь к Ричарду невероятно гордо. – Ваше задание выполнено и можно отправляться в путь!

– А теперь погружайте снасти и остальные вещи на корму. Только распределите все ровно! – Сказал отец, распутывая леску на своем родовом спиннинге, которым владел еще наш покойный прадед.

– Карму? Какая карма? – Озадачился Том, переглядываюсь со мной. – Случилось что-то плохое?

– Корма – это зад корабля, незнайка! – Я не смог упустить момент и упрекнуть младшего брата в его некомпетентности перед отцом. Мне всегда хотелось выглядеть перед ним как можно лучше, получая все его тепло и внимание. Борьба за любовь родителей в многодетной семье иногда была не на шутку, особенно если дети оставались с родителем «один на один» без матери, которая могла бы сгладить накалявшуюся обстановку. – Только грудные дети этого не знают, Томми.

– Я тебя не спрашивал! – Огрызнулся Томас. Казалось, что я его невероятно задел и по-настоящему выставил дураком, чего и я и добавился.

– Мы все сделаем, Сэр! – Сказал я учтиво, добивая своего брата своим поведением.

Было видно, что я очередной раз обставил его перед отцом и, светясь в лучах своей славы, ждал своей награды – нежной «потрепки» по голове в знак похвалы за приготовление к рыбалке. Том покраснел, словно рак, и поспешил за экипировкой отца, чтобы донести ее первой. Он никогда не терял боевой дух, и в отличие от нашего старшего брата, всегда вступал в новой конфронтации со мной, затевая быть первым. Именно поэтому проводить время с младшим было куда интереснее, покуда старший постоянно прятался в своей комнате и целыми днями на пролет только и делал, что слушал музыку и кричал «отстань, Роб», «не донимай меня!». Я не понимал, что тогда творится с ним, даже хотелось вызвать ему врача, но Мэри всегда оказывалась против. Вдруг он был чем-то болен. Но мама просила меня не тревожить его своими бесконечными вопросами и быть более терпимым к брату, потому что он взрослеет и уже скоро станет «мистером» и наследником семейного достояния. Говорили, что он скоро приведет в дом свою девочку, которая понравилась ему в школе, и мы должны были оказать ей теплый прием, показывая, что мы дружная семья. Но в это время я совсем не понимал, как можно находится с девочкой так близко и не испытывать рвотный рефлекс или отвращения, ведь куда интереснее было дурачиться с парнями во дворе, швыряясь камнями или грязью. Мальчики в его возрасте казались мне дикими, одержимыми совершенно другими, не подающиеся моему понятию, идеями. Я хоть и старался примазаться к ним, когда к Аллену-Крузу (вторым именем его нарекли в честь деда, который начиная с пеленок помогал Ричарду и Мэри-Джейн, моей матери, растить детей) приходили его приятели, но все попытки завязать с ними дружбу были тщетны и я всегда был выставлен вон за деревянную дверь, на которой весела огромная табличка Аллена – «НЕ БЕСПОКОИТЬ».

И вот сейчас с Томасом начался новый бой, бой за внимание. Я был готов к этому. Взяв ящик потяжелее, с гордым до ужаса лицом, я поплёлся к лодке, еле передвигая свои ноги. Мне тогда показалось, что я несу настоящие кирпичи. Было тяжело. Виду подавать было нельзя, и я старался идти уверенно, не смотря на своего брата. Но, запнувшись о небольшие валуны, опоздал. Том уже укладывал свою экипировку, подмигивая подходящему к нему Ричарду.

– Робби, поспеши! Мы отплываем. – Сказал он.

Мы погрузились на наше надувное судно, размером не больше семи футов, и отвязывали концы, привязанные к стволу небольшого дуба. Лодка пошатнулась, когда мы плюхнулись на передние места перед отцом, заводящим мотор, и мы поплыли навстречу солнцу, рассекая перед собой волны.

Неожиданно глаза закрыла пелена тьмы и уволокла меня в бездну, тревожащую меня все чаще. Как гром с ясного неба, я вновь потерялся во времени, борясь с превосходящим меня недугом. Боль пронзила меня насквозь. Телефонный звонок. Вибрация. Грохот падающего мобильника. Открыв глаза, я сидел в своем кабинете. За окном стоял непроглядный мрак, а служебная парковка, предназначенная для личного транспорта сотрудников, была практически пустая, где стояла лишь моя металлическая малышка. Площадка слегка освещалась фонарями, тускло даря освещая все вокруг. На моем столе стоял недопитый бокал вина, с плавающим внутри искусственным желтым серпантином.

– Черт! – Я спрыгнул со стула. Выбежав из своего стеклянного ящика-кабинета (огромное помещение этого этажа было поделено на множество персональных комнатушек, предназначенных для офицеров), я никого не обнаружил. На центральной линии в холле часы забили полночь, издавая неприятное щебетание. Весь (когда-то белоснежный) кафель в коридоре был покрыт небольшой пеленой хлопушек и все того же цветного серпантина. Мне показалось, что здесь побывал ураган или еще хуже: праздник, который я смог упустить. Неожиданно мобильник из моего кабинета за углом вновь заиграл, заливаясь мелодичным заревом. В моей голове промелькнула мысль о том, что, если это Кэт, кажется, мне не сносить больше головы. Мигом кинувшись, чтобы ответить вовремя, я быстро добежал до своего телефона, быстро переводя свое дыхание.

– Алло, я живой, все хорошо! – С небольшой отдышкой сказал я, не давая вступить Кэтрин. – Я уже скоро буду дома.

– РОБЕРТ! Я звоню тебе уже раз двадцать! Я уже позвонила, ВСЕМ КТО СЕГОДНЯ НА СМЕНЕ! Где тебя носит? Все уже давно дома! – Я не понимал, каких нот в ее голосе было больше: агрессии или заботы.

– Любимая, я уже собираюсь и выезжаю. Скоро буду.

Она повесила трубку. Это очень плохой знак.

Дорога домой была в очередных раздумьях и анализе моего самочувствия, в попытках вспомнить слепые пятна моего существования. Но сколько бы я не пытался собрать эту мозаику – она все пуще ускользала от меня. Когда я вошел в дом, в котором было удивительно тихо, то увидел на столе уже остывший ужин. Тарелки ожидали нас и Кэт не притронулась ни к одной их них. Накрыто было на три персоны. Свечи, которые стояли во главе стола уже тлели на самом донышке. На полу лежал разбившийся стакан от шампанского, разлетевшийся на десятки маленьких кусочков. Я повесил свою легкую куртку (хотя погода и позволяла ходить и без верхней одежды) и шляпу на вешалку, после чего окликнул Кэт, которая мгновенно подбежала ко мне и сразу обняла. На мгновение я увидел ее заплаканное лицо, немного опухшее и покрасневшее. Она прижимали меня к себе и немного всхлипывала.

– Прости меня, я тебя люблю. – Я гладил ее по ее волосам. От нее очень приятно пахло. Если бы у меня была возможность сейчас прижаться к ее дурманящим волосам и нежиться в кровати, именно бы так я провел свой вечер, поглаживая ее прекрасную, тонкую талию.

– Где же ты был?

– В участке. Если честно, я не помню, почему я так задержался, Кэтти. – Немного сухо ответил я, раздражаясь от собственной памяти.

– Ты помнишь, какой сегодня число? Все уже вернулись с вечеринки, Роб, я давным-давно всем названиваю, а тебе все нет.

– Сегодня?

Я не мог вспомнить, о чем говорит Кэтрин и глупо уставился на позолоченный подсвечник во главе стола, в котором тлели расплавившиеся свечки.

– Я все равно люблю тебя. – Она взяла меня за руку и повела за собой. – Сегодня твой день рождения, Роб!

Меня словно обдало холодной водой. И правда. Сегодня был мой День Рождения. Признаться, честно: я никогда не любил этот день, который с каждым годом все ближе и ближе подталкивал меня на встречу с неминуемой смертью. День, который напоминает тебе, что ты всего лишь обыкновенный человек, которому, как и всем равным тебе, уготовано умереть. Умереть своей смертью, мучаясь от собственной старости или погибнуть в более неожиданных обстоятельствах, например, от шальной пули нервного темнокожего подростка, за которым ты приехал по вызову 911. К этому всему я был не готов. Нести это знание, бремя того, что ты смертен – уже большая ноша. И я бы отдал все, лишь бы продлить свою жизнь даже на несколько лет.

Однажды меня спросили: «Роберт, что бы ты выбрал: умереть своей естественной смертью или продлить ее, прожив остаток своих дней в одиночестве (предположим лет десять) на другой планете в качестве колонизатора?» И мой ответ всех удивлял. Я выбирал жизнь. Быть новым Крузо для меня не представляло никакого труда.

– Кэтти, о нет! – Я натянуто улыбнулся. – И это все ты приготовила ради меня? – Стол был накрыт яствами всех видов.

Я уселся во главе стола, а Кэтти раздавала приборы. Опять же на три персоны.

– И это еще не все. – Она сделалась чуть серьезнее. – У нас гости.

– Это я уже понял. – Я потянулся за бутылкой шампанского, чтобы его открыть. – И когда они придут?

– Они уже здесь. – Она кивнула в сторону второй комнаты, служившей нам спальней.

– Твоя мама навестила нас? А я не погладил свой лучший пиджак – Уже думал отшутиться я. – С ней я готов провести хоть весь вечер!

– Аллен здесь, Роб. Он приехал к тебе. – В этот момент я громко вытащил пробку от шампанского. – Он спит у нас на диване. – При упоминании моего старшего брата вся доброта из Кэт словно улетучивалась. Она становилась совершенно другой: холодной и раздражительной, каким обычно бываю я, когда встаю «не с той ноги».

– Аллен здесь? – Я слегка был шокирован. Ведь мой брат всегда был последним эгоистом и думал только о себе. Весь мой карьеризм в нем был помножен в сотни раз, а дурные черты в тысячи.

– Да, братишка. Привет. – Дверь приоткрылась и к нам вышел высокий худой мужчина в слегка помятой белоснежной рубашке.

Он унаследовал рост отца, но до его фигуры все равно было далеко. Аллен больше налегал на эрудицию, чем на спорт, закончив школу с единственным «аутом»: по физкультуре. Но это не помешало ему устроиться в министерство здравоохранения, добравшись до генерального секретаря при президенте. Целыми днями он разъезжал по стране, распоряжаясь людьми, словно вещами, которые должны беспрекословно его слушаться (эгоцентризм у нас в крови?). Он был консерватором во всем: в политике, в еде и даже в девушках (он всегда находил себе блондинок, словно на подбор, но никто долго не выдерживал его нравов. Но один раз он установил рекорд, чуть-ли не женившись на одной дурехе с окраины, которая не скрывала свои меркантильные цели. А стоило ей получить скромное кольцо (на самом деле это была своеобразная проверка), она, как и все остальные, оставила лишь невинную записку, в которой говорилось, что все дело в ней одной, не правильно сошлись звезды или прочая ерунда, которую приписывают для разрыва отношений). Но чем старше он становился, тем большей властью обладал. А власть всегда дурманила слабый пол. С моим братом всегда было чем поживиться.

– Привет! – Я любил его, несмотря ни на что. Он был моим братом, моей кровью. Я обнял его, когда он подошел ко мне поближе. От него пахло приятным мужским парфюмом и табаком. Аллен был выше меня на кепку. «Настоящая копия отца» – так говорили все, кто водился с моей семьей в нашем округе.

– С Днем Рождения! – Он достал из кармана какую-то небольшую черную махровую коробочку. – Это тебе, Роб. – Его голос был мягкий. – Она была приятная на ощупь. Я немного потряс ее, дурачась, и удивленно открыл ее. В ней лежали золотые запонки в виде грозного орла, расправившего свои крылья. Не стоило сомневаться, что это было настоящее золото. Аллен мог себе позволить себе дорогие украшения, но сам никогда их не носил: не считал нужным демонстрировать свое финансовое положение на публике, хоть женщины всегда чуяли это и без подобного хвастовства.

– Лучше бы не подарки дарил, а внимание. – Съязвила Кэт, усаживаясь за стол. – Роб по тебе очень скучает, хоть никогда и не признается в этом.

– Я знаю. – Он протянул мне руку, и мы обменялись крепким мужским рукопожатием. – И еще у меня есть тост! – Аллен поднял бокал, в который я уже успел налить до краев. – За семью! За нашу семью! – Еще увереннее повторил он.

Мы подняли бокалы и чокнулись. Обменявшись любезностями, мы принялись за трапезу. Ужин был великолепен. Чувствовалось, сколько времени провела Кэт на кухне – так все было вкусно. Я не видел брата с прошлых крупных праздников. Мы не обменивались сообщениями, не писали друг другу письма и даже не звонили. Каждый жил своей жизнью, изредка давая о себе знать. Аллену казалось, что так легче. Никто не мешает ему заниматься тем, чем он хочет и не напоминает ему о Томми. Младшего растил именно Аллен, проводя с ним хоть какое-то время, когда от меня он сильно отнекивался, стоило мне родиться вторым в семье, отбирая родительское внимание. Тогда я забрал все лавры и тепло, но с появлением Тома, Аллен понял, что трения и злоба бессмысленна, и отважно нянчил крохотного брата в его ляльке. Но когда ему стукнуло четырнадцать он резко переменился и ушел в себя, забыв про своих младших братьев, которые во всем брали с него пример. Аллен и сейчас остается моим кумиром в чем-то: он всегда добивается своего.

Мы жадно уплетали все, что было на столе, пили и болтали. На тарелке Алла в основном были овощи и всякая цветная зелень, переполненная витаминами, ведь он был вегетарианцем (как по мне – еще одна дурная черта). Этот народ травоядных всегда меня удивлял: как можно отказываться от мяса, прекрасного соблазна, которого даровал нам Бог? Без употребления мяса вегетарианцы всегда были смелее и увереннее в себе, но даже в дикой природе никто не нападал на больную добычу, если, конечно, она доживала до своего среднего возраста с таким-то рационом, умышленно отказываясь от важной ступени пирамиды питания. Бог дал нам возможность убивать животных, добывая себе провиант в виде мяса, а отказываться от этого, по-моему, самый настоящий грех. «Играться с хлебом – грех», «не есть мясо – грех» – вот чему бы я учил своих детей за столом.

– Кстати, тебе звонила мама и просила позвонить тебе утром. Она никак не могла дозвониться до тебя целый день! – Кэт смягчилась немного выпив. – Мы с ней так волновались, Роб. Так волновались!

– Кстати об этом. Мама просила помочь ей перенести старый холодильник в гараж, Робби. – Аллен уже добрался до четвертой бутылки сильногазированного алкоголя. – Ей самой никак. Надо будет помочь, пока я в вашем городе. Съездим завтра? – Аллен навещал мать ничуть не чаще случаев, когда встречались мы. Но ей он хотя бы звонил.

– У Мамы новый холодильник? – Не сразу расслышал я. Я был уже пьян и туго соображал.

– Я тебе об этом уже говорила! Ты забыл или не слушал? – Алкоголь иногда способствовал невероятно глупым вопросам.

– Кэтти, ты же знаешь, что я тебя всегда слушаю. Само вылетает.

– Результаты анализов придут в конце месяца, тогда и узнаем, что с тобой. Если ты меня дуришь, Роберт О’Брайан я с тобой разведусь! – Она натянуто улыбнулась и взяла меня за руку.

– Анализов? – Удивился Алл, слегка поперхнувшись шампанским.

– Давайте не будем об этом за столом. – Немного нервно ответил я. Мне не хотелось это обсуждать сейчас, портя замечательный вечер.

– Если серьезно… – Кэт немного переменилась в лице. – У Робби большие проблемы с памятью в последнее время.

– И что говорит доктор? – Не унимался Аллен.

– Мы были на консультации у моего знакомого. Нам в итоге назначили анализы, которые мы уже успешно все сдали. Боже, сколько мы убили нервов, простояв в очередях даже в платных клиниках. Илья, то есть доктор, предварительно поставил амнезию с осложнениями. Я точный диагноз не запомнила. – Она говорила все медленнее.

– Только это не амнезия! – Перебил я.

– Ну, не амнезия. Но Роберт болен. – Ее глаза слегка намокли и тянуть улыбку было все сложнее. – Иногда он отключается, как севшая батарейка. А очнувшись, он не помнит, как оказался здесь.

– А в себя я могу приди и позже… Сегодня у меня тоже был припадок. Я снова потерял время. У меня снова украли мое «Я».

– Давайте я позвоню лучшему доктору в этой поганой стране! – Аллен встал. – Почему вы раньше не сказали мне об этом?

– Я бы сказала. – Кэтти было очень сложно говорить. – Но тебе вечно НЕКОГДА АЛЛ. Честно говоря, я не ожидала, что ты поздравишь Роберта. Я не ожидала, что ты явишься к нам. Но ты ему сейчас нужен как-никогда. – Кэт не выдержала и заплакала. Она поспешно встала из-за стола и удалилась, убежав в нашу спальню. Хлопнув дверьми, мы ее больше не слышали. Я хотел было идти ее успокоить, но оставлять Алла здесь одного, после выговоренного «вслух» моей супругой, мне не хотелось. Я остался с ним.

Мы остались на кухне совершенно одни и кончили с последней бутылкой, разливая остатки чуть ли не на стол своими дрожащими, словно осенний лист, руками. Я рассказал Аллену все, что тревожило меня, рассказал о детстве, о воспоминаниях и о том, что мне приходится видеть. Он молча слушал и кивал, закуривая «самокрученные» папиросы из отборного табака, привезенного из далеких жарких стран. А когда начало светать, то мы разошлись по койкам: Алл лег на диване, а я пошел в спальню к Кэтрин, которая уже спала, отвернувшись лицом к стене. Не успел я прижаться к подушке, как уже начал засыпать. Сон одолел меня почти мгновенно, погружая меня в страну грез.

На следующее утро, немного протрезвев после ночных посиделок, мы собрались к маме. Вскоре погрузившись в мою малышку, мы были на пути к ее дому, который располагался на другом конце нашего мегаполиса. Путь пролегал через долину, раскалённого от неистовой жары асфальта: стояло аномальное бабье лето, дарующее нам последние отголоски уходящего сезона, готовя нас, своих обитателей, к зиме. Листва желтела, точно на глазах, превращая свое достояние в золотые падающие монеты, сдуваемые с уставших от летнего бремени деревьев. Природа, казалось, утомилась от жаркого зноя и с радостью готовилась к холодам, сбрасывая свою листву с деревьев и кустарников, пряча зимующих животных подальше от взора любопытных глаз. Открыв окно своего автомобиля, нас тут же обдуло теплым сухим воздухом. Кэтрин по привычке держала мою руку, скользящую по коробке передач. Она беседовала с Алленом, который при своем росте с трудом умещался на заднем сидении машины (вперед она его не пустила: негоже хозяевам ездить сзади). Они вели политические дискуссии, размышляя об итогах будущих выборах в канун этого Рождества. Аллен то и дело принимался дымить, не докуривая едва до середины. Казалось, что сигарета в его рту помогала ему в диалоге и успокаивала. Она придавала ему сил, и наполняя легкие дурманящим никотином, делала из него прекрасного и дотошного собеседника. Жарко споря о плюсах и минусах прихода нового лидера в государство, они, казалось, не замечали, что я не вступаю в разговор: я был сосредоточен только на дороге и на том, чтобы снова не потерять свое время, свое собственное «я», оказавшись вновь в совершенно другой шкуре. До меня доходили лишь отголоски их спора: «нашей стране нужны перемены», «нужны новые поправки и законопроекты», «к тому же необходимо элементарно разбавить кровь палаты законодательного собрания». Чему я был рад, так это свободе выбора: кандидатов было много, но с самого начала был фаворит, заткнувший своих соперников еще на старте. За него агитировали и нынешние политики, и известные шоумены с разноцветных экранов телевиденья, и даже некоторые сотрудники полиции (например, тот патрульный, в документах которого я обязался явиться и сделать свой выбор, ради повышения явки по всей стране, ведь на прошлых выборах появилась лишь треть населения. Никто не ценил свой голос, никто не ценил свою свободу). И самое главное, что за него было федеральное бюро. Он был ее выходцем.