Текст книги "Небо памяти. Творческая биография поэта"

V. «Каждый выбирает для себя…» (1950–1970-е годы)

В 1957 году Левитанский окончил Высшие литературные курсы СП СССР.

В мае 1958 года он встал на учет в Московскую писательскую организацию (Московское отделения СП РСФСР).

«Сильные, волнующие стихи»

В конце 1950-х и начале 1960-х в жизни Юрия Левитанского произошли события, оказавшие влияние на всю его дальнейшую поэтическую судьбу: вышли в свет две книги стихов, ставшие гигантскими шагами в творческом развитии мастера – «Стороны света» (1959) и «Земное небо» (1964). Многие считают, что «подлинный Левитанский» начался только в 1970 году после публикации книги «Кинематограф». При всем значении этой книги не только для творчества автора, но и для всей российской поэзии второй половины прошлого века, «Кинематограф» был все же естественным продолжением поисков, начатых в этих изданиях. «Стороны света» и «Земное небо» стали невероятным скачком, практически немыслимым… После иркутских книг перед нами вдруг вырос большой мастер: конечно, еще не достигший своих вершин, но все же сделавший мощную заявку на достойное место в отечественной литературе.

Первым это заметил все тот же Михаил Луконин, о чем ниже мы скажем подробнее.

Уже в самом построении этих сочинений угадываются будущие открытия поэта. Текст книги «Стороны света» весь прошит стихами «Из старой тетради» – прообразом «воспоминаний» «Кинематографа», – отсчитывающими памятные события от предвоенных мальчишеских мечтаний до воспоминаний умудренного тяжелым опытом ветерана войны. Поражает почти документальная точность рассказа о некоторых произошедших событиях.

Стихотворение «Первая кровь» начинается строкой: «А первую кровь мы видели так». А дальше идет описание боя при обороне Москвы, когда в атаку «на рысях» бросается конный эскадрон, обгоняет пехоту и пропадает вдали, но вскоре расстрелянные орудиями врага окровавленные кони «без людей» несутся теперь уже навстречу солдатам:

 
Так и запомнилось навсегда.
          Дикие кони скачут.
Черная лошадиная кровь
          Падает на большак.
 

Сегодня из воспоминаний мемуаристов мы знаем, что в этом стихотворении с документальной точностью описаны некоторые детали контратаки немцев поздней осенью 1941 года в районе подмосковного Клина. В этом бою принимал участие и красноармеец Левитанский.

Стихотворения «За стеною – голоса и звон посуды» и «Как я спал на войне» – предтеча будущих гениальных «снов». А вот и первая среди множества последующих попыток понять и объяснить сакральный смысл, ирреальную суть поэтического творчества – «Откуда вы приходите, слова…» и «Промельк мысли. Замысел рисунка».

Живут в сознании поэта не только фронтовые тревоги, но и впечатления недавнего сибирского прошлого:

 
Бьет кабарга копытцами
    дробно-дробно.
Бьется над логом
    сохатого трубный зов.
Это Сибирь
       в груди моей
           дышит ровно
всей протяженностью
    древних своих лесов.
Это во мне
       снега по весне не тают
и ноздреватый наст
       у краев примят.
Птицы Сибири
       в груди у меня
           летают.
Реки Сибири
       в крови у меня
           гремят.
 

(К морю стремился, морем дышал на юге… Стороны света, 1959)

Следующая книга, «Земное небо», уже прямо начинает обставляться характерным для поэта интерьером и населяться его будущими героями – квадратными и ироническими людьми, призрачными ускользающими женщинами – в обстановке съемочного павильона и трепещущей в воздушной прозрачности натуре… Все это – здесь уже есть. А главное – есть сквозная идея книги, дающая цельное представление о времени, о пространстве, о героях, о самом авторе.

В «Земном небе» впервые опубликованы стихотворения, посвященные Г. Поженяну, Б. Окуджаве, Д. Самойлову. Рядом с Левитанским начал формироваться круг выдающихся поэтов его поколения.

Пройдет некоторое время, и в Восточно-Сибирском книжном издательстве выйдет книга «Теченье лет» (1969) со стихами из сборников «Стороны света» и «Земное небо». Предисловие к ней написал поэт Михаил Луконин, один из ведущих советских стихотворцев того времени, угадавший в Левитанском большого мастера и уже в те ранние годы отметивший многие особенности его мощного литературного дарования.

Он писал: «Творчество Юрия Левитанского, по существу, неразрывно связано со всеми дорогами и порывами поэтов, пришедших с войны, – оно так же закалялось на военных дорогах, так же предано людям своего времени. И есть в его замечательной поэзии то, что переносит ее к новым людям, к новым временам, есть крылья поэтически осознанной и возвышенной жизни. Я очень жалею, что поздно узнал поэзию Левитанского, ее очень не хватало на нашей послевоенной перекличке, она бы открыла еще одну характерность нашей поэзии – тонкую углубленность мысли и чувства, акварель душевных переживаний. Но Левитанский и тогда, и сейчас – человек тихий, стихи он выдает скупо, как бы стесняясь, расстается с ними так неохотно и застенчиво, что диву даешься. Зато и стихи Левитанского все выношены и отточены, и в самих стихах нет суеты. Все они написаны как бы от себя, как насущная потребность высказаться, за каждым его стихотворением видишь причину, и каждое имеет продолжение.

С самого начала было заметно художественное своеобразие стихов Юрия Левитанского: у него своя интонация, своя рифма, свои краски, а главное – то неуловимое свое, что делает поэта, – свой талант жить, и думать о жизни, и выражать это сильными и волнующими стихами»[136]136
  Луконин Михаил. Встреча с поэтом // Юрий Левитанкий «Течение лет». Вост. – Сиб. кн. изд-во, 1969. С. 3.


[Закрыть].

Добавить по существу нечего даже сегодня… Здесь названо все – и окрыленность поэзии Левитанского, и ее акварельность, и ее «скупость», ее выношенность и отточенность, тонкая углубленность мысли и чувства, а главное – ее внутренняя взаимосвязь с будущим и ее обращенность к новым временам…

В последующие годы критики любили цитировать сказанное тогда М. Лукониным; его небольшое вступление упоминают и В. Огнев («Воспоминание о красном снеге», 1975), и Ю. Болдырев («Избранное», 1982), и другие. В предисловии последней прижизненной книги поэта «Меж двух небес» (1996) его автор вновь обращается к оценке, данной М. Лукониным. Это не было бы так важно, если бы не сам Левитанский предложил взять ее за основу короткого вступительного слова.

Книга «Кинематограф», вероятно, только что была передана издательству «Советский писатель», и в сборнике «Теченье лет» опубликовано из нее всего шесть стихотворений.

Очень может быть, что Луконин прочитал ее в рукописи, а может – и нет. Факт остается фактом: речь идет лишь о двух первых «московских» книгах Ю. Левитанского – «Стороны света» и «Земное небо», которые мы сегодня относим к его «раннему» творчеству… «Раннему» творчеству уже состоявшегося сорокалетнего поэта!

Парадокс? Лишь отчасти… Обозревая эти книги с высоты сегодняшних итогов его творчества, мы, конечно, представляем их лишь прологом, а точнее, эскизом его будущей работы. Но это сейчас, по прошествии лет…

Между тем «оттепель 60-х» брала свое. И конечно, она не могла не отразиться на творчестве Левитанского, хотя формально среди «поэтов-шестидесятников» он вроде бы не числится. Как это случалось прежде и как это будет потом, его поэтические книги – плоды долгих и трудных раздумий над многими общественными событиями, которые ему довелось пережить. Итоги его творчества оказались тем малым конечным результатом, что остается после решения трудной и громоздкой математической задачи. Возможно, они даже были не результатом, а побочным продуктом его мучительных размышлений.

Когда в книге «Земное небо» возникает искусственный спутник земли («Бип-бип»), речь вовсе не идет о великих свершениях и победе разума, нет и в помине щенячьего восхищения технологическим прогрессом, столь свойственного эпохе, нет и традиционного негодование по поводу его неминуемых издержек. Детище прогресса видится поэту (просто невероятно – начало 60-х!) одиноким ребенком, потерявшимся в сумраке вселенской чащобы, маленьким, несчастным, тщетно силящимся докричаться до некоего высшего разума. Иной раз сомневаешься: а заметил ли он вообще эти самые пресловутые реалии 60-х? Заметил, конечно, но не засуетился, даже не задержался на них слишком долго, и прошел их без публичных восторгов и приступов показного негодования…

 
Пятидесятые,
шестидесятые,
словно высоты, недавно взятые,
еще остывшие не вполне,
тихо сегодня живут во мне, в глубине,—
 

напишет он потом.

Открытие Ленинграда: «На Невке, на Мойке я в этом столетье впервые»

Мы уже говорили, что стихи поэта часто рождались из непосредственных впечатлений жизни. В качестве примера нетрудно проследить, как явилось на свет стихотворение «В Ленинграде, когда была метель».

Вот как об этом вспоминал сам Левитанский в 1995 году:

«Были, были волшебные истории… Почти все было в стихах. Вот такое стихотворение “В Ленинграде, когда была метель”… На другой день после моего дня рождения пришли опохмелиться мои друзья Булат Окуджава и Гриша Поженян, и Гриша сказал: я не принес никакого подарка, поехали в Ленинград, это будет мой подарок. А я до той поры не был в Ленинграде. Мы сели и поехали»[137]137
  Кучкина О. «Я говорю вам – жизнь все равно прекрасна» // Комс. правда. 1995. 9 мая.


[Закрыть].

Нам не известны подробности этой поездки, но кое-что мы все-таки о ней знаем.

«Однажды стылым вечером зашел я в аптеку, что на углу Невского и Лиговки, – вспоминает журналист Лев Сидоровский. – В Питере свирепствовал грипп, поэтому очередь за лекарствами вытянулась от самых дверей. За мной пристроились двое: один – худенький, простуженный, с печальными глазами и тонкой ниточкой усиков – одет был очень не по сезону; другой – плотный, коренастый, с густыми смоляными усами – был мне явно знаком.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Здравствуйте, – его взгляд выражал недоумение.

– Вы поэт, – добавил я.

– Сейчас он скажет, что ты – Илья Авраменко, – саркастически заметил худенький. – Усы у тебя точно авраменковские. (Имеется в виду поэт И.К. Авраменко (1907–1973), действительно черноусый. – Л.Г.)

– Нет, – возразил я, – это совсем не Авраменко, это Юрий Левитанский.

– Поздравляю! – худенький похлопал приятеля по плечу. – Ты знаменит. Тебя узнают даже в аптеке. Даже в аптеке города, куда ты нынче прибыл впервые в жизни.

Оказывается, накануне собрались у Левитанского по случаю его дня рождения друзья, и Гриша Поженян вдруг достает из кармана железнодорожный билет: “Вот мой подарок – везу тебя и Булата в Ленинград”. Так Юрий Давыдович впервые оказался в Питере…

Да, тот второй, “худенький”, тут же мне представленный, был Окуджава, тогда на невском бреге еще никому не известный. И про Авраменко он сказал, оказывается, потому, что неделей раньше в “Литгазете” появился портрет Юрия Левитанского с подписью: “Илья Авраменко”. Я это как-то пропустил…»[138]138
  Сидоровский Л. «Что же из этого следует? Следует жить…» Вспоминая Юрия Левитанского // Глагол (Иркутское обозрение). 2020. 07 апр.


[Закрыть]

Продолжает Юрий Левитанский:

«Остановились в гостинице. Первое утро, выходим – очередь на такси, и молодое очаровательное лицо, длинные волосы, мгновенный взгляд в мою сторону, и вот она уже садится в машину, и я – а я человек застенчивый, а тут вдруг за ней следом, открываю дверцу, и вот мы уже едем вместе. Она такая пижонка, говорит: а я вас знаю. Откуда, я первый раз в городе. А я вас в Москве видела в театре. Я что-то такое вспомнил. Она приехала на съемки. Я спрашиваю: где вы остановились. В той же гостинице. Когда будете? В пять часов. Я даю ей телефон. Ровно в пять часов звонок: я приехала. Я говорю: я сейчас зайду. И начинается головокружительный роман, длившийся все дни, которые мы были в Ленинграде, и потом ехали вчетвером в Москву, и в Москве… потом была жуткая драма, когда расставались, она рыдала, я рыдал…»[139]139
  Кучкина О. «Я говорю вам – жизнь все равно прекрасна» // Комс. правда. 1995. 9 мая.


[Закрыть]

 
И снег этот мокрый,
и полночь, и ветер —
впервые.
На Невке, на Мойке
я в этом столетье
впервые.
И вьюга мазурки все кружится.
Здравствуйте, Лиза!
Послушайте, Лиза,
куда вы торопитесь, Лиза?
Все вьюжит и вьюжит.
Смотрите, вам холодно будет.
Кончается полночь,
а Германа нет,
и не будет.
Ну, будет вам, Лиза,
не надо печалиться очень.
Вы знаете, Лиза,
ведь вы меня любите очень.
Недаром же дверцу
вы мне отворяете, Лиза,
и смутное сердце
вы мне доверяете, Лиза.
Мы снова и снова
все те же мосты переходим,
и слово за словом
мы с вами на «ты» переходим.
Ты любишь, скажи мне?
Ты любишь?
Скажи мне, ты любишь?
А ты меня любишь?
А ты?
Ну, а ты меня любишь?
Люблю тебя, Лиза!
Нет, Ольга!
Зови меня Ольгой!
Как странно —
я звал тебя Лизой,
я знал тебя Ольгой.
Я все тебя путаю
в этой старинной метели.
Я бережно кутаю
плечи твои
от метели.
И вьюга мазурки
меня навсегда засыпает.
И Лиза моя
на руке у меня
засыпает.
И боязно губ этих сонных
губами коснуться.
И трудно уснуть,
и совсем невозможно
проснуться.
 

(В Ленинграде, когда была метель. Земное небо, 1963)

Л. Сидоровский датирует это путешествие январем 1956 года. Левитанский обычно не называл дат, даже года порой забывал.

Но кто же героиня этого стихотворения? Понято: «съемки» – значит, скорее всего, актриса… Загадка для будущих биографов Левитанского!

В подвале у Вадима Сидура. «Мы полюбили Юру Левитанского»

Выдающийся российский скульптор Вадим Абрамович Сидур (1924–1986) воевал на фронте всего около года, однако он уверял, что его жизненный опыт состоит на восемьдесят процентов из военного. Зимой 1944 года в ходе тяжелейших боев в Украине восемнадцатилетнему младшему лейтенанту, командиру пулеметного взвода, довелось увидеть невероятное, незабываемое зрелище: дом, где он родился и вырос, больше не существовал – «только печная труба торчала, как новаторский памятник моему детству и юности». В марте в боях под Кривым Рогом он был тяжело ранен в голову. По воспоминаниям людей, спасших его в тот день, у бойца ничего не осталось от лица. Пуля выбила верхнюю челюсть, прошла через гайморову полость, почти оторвала язык. В девятнадцать лет он стал инвалидом – страдания от жестокой раны сопровождали Сидура до конца жизни.

Лепить и рисовать он любил с детства. Однако же хотел стать врачом и даже проучился год в Душанбинском мединституте. Но неожиданно, приехав на очередную операцию в Москву, поступил в Строгановское училище на факультет монументальной скульптуры. В период хрущевской оттепели Сидур участвовал в выставках «авангардистов»; вместе с Владимиром Лемпортом и Николаем Силисом, соучениками по Строгановке, он организовал творческую группу «ЛеСС», название которой состоит из первых букв фамилий этих мастеров.

В 1957 году Сидур женился на молодой учительнице французского языка Юлии Нельской.

В мастерской художника она оказалась впервые, и эта среда произвела на нее неизгладимое впечатление.

«Мир, который вдруг на меня обрушился в этом подвале, – вспоминала она, – был совершенно чужой, но, тем не менее, очень интересный. Даже реалистические вещи, которые делали тогда Сидур и его товарищи, произвели на меня огромное впечатление тем, что они отличались от того, что было вокруг. Вокруг нас были бюсты, такие бравые фигуры всяких строителей и победителей. […] А тут были вроде живые люди, все это было в реалистической манере – терракотовые скульптурки: женщины, мужчины, много обнаженных, это вообще мне показалось непристойным. В подвале была магнитофонная приставка, тогда магнитофонов не было, и там Жорж Брассенс пел. Выпили, конечно… Начали мы танцевать, и тут мы с Сидуром как-то поцеловались – и все, как говорится, больше уже никуда друг от друга не делись»[140]140
  Ольшанская Елена. Памятник современному состоянию // Радио Свобода, 04.11.2003. https://archive.svoboda.org/programs/civil/2003/civil.110403.asp


[Закрыть].

Юлия Нельская-Сидур стала не только женой и помощником скульптора, но и летописцем «подвальной жизни» мастера. Дневники, которые она вела в течение нескольких лет, впоследствии были опубликованы[141]141
  «Время, когда не пишут дневников и писем…» // Хроника одного подвала. Дневники 1968–1973. СПб.: Алетейя, 2015.


[Закрыть]. Читатели получили возможность проследить за повседневной жизнью целого слоя оппозиционно мыслящих советских художников, писателей, общественных деятелей, описанных пусть и пристрастным, но все же честным и умным человеком.

После распада группы, а впоследствии и разрыва отношений с коллегами, мастерская, которую все называли просто «подвал», оказалась в полном распоряжении Вадима Сидура. Подвал находился в доме на Комсомольском проспекте, строительство которого началось в начале 60-х годов по плану реконструкции Москвы.

«Раньше эта улица называлась Чудовка, – рассказывала Юлия Нельская-Сидур. – И напротив этого дома углового была и сейчас находится церковь Николы в Хамовниках. Это церковь XVII века. Когда делали Комсомольский проспект, Чудовку расширили, и там была церковная стена, ее потеснили. И вот остались камни известняковые. Сидур стал делать из этих камней портреты. У него была композиция – люди. Но люди были какие-то грубоватые, обобщенные, очень мощные»[142]142
  Ольшанская Елена. Памятник современному состоянию. // Радио Свобода, 04.11.2003.


[Закрыть].

Несколько позже, в середине 60-х, в подвале меняли канализацию, и в мастерской в большом количестве остались чугунные трубы. Сидур внимательно их рассматривал и добавлял к ним детали старых моторов, холодильников, стиральных машин, которые приносил с помоек. Так рождалась уникальная манера мастера.

Постепенно в подвале Сидура сложился особый мир, состоявший в основном из людей, скептически относившихся к официальному советскому искусству. Кто только не побывал в его мастерской – Э. Климов и В. Шукшин, Б. Окуджава и Т. Гуэрра, Г. Белль и Ю. Трифонов…

Юрий Левитанский с женой Мариной были частыми гостями подвала на Комсомольском проспекте. В те годы многое связывало поэта с Вадимом Сидуром: не только задушевные вечеринки, не только общие взгляды на многие события, происходившие в мире, но и совместные проекты. Это была настоящая дружба со всеми ее радостями, обидами, выражением признательности, а порой несогласия, в том числе, и по принципиальным вопросам.

В марте 1968 года Юрий Левитанский стал инициатором небольшой выставки Вадима Сидура в Центральном Доме литераторов: не скульптуры, конечно, – рисунков. Сидур выставлялся нечасто, экспозиция готовилась тщательно. Разумеется, художник советовался с друзьями и в первую очередь с Левитанским.

Юлия Нельская записала в дневнике[143]143
  Здесь и далее дневники Юлии Нельской-Сидур цит. по книге «Хроника одного подвала…»


[Закрыть]:

11 марта (1968). После обеда поехали к нам в подвал… Дима (Вадим Сидур – Л.Г.) показал рисунки, среди них те, которые собирался показать в ЦДЛ. Юра не хочет показывать портрет Солженицына. Мы с Димой решительно не согласились. Более того, Дима вообще ничего не будет показывать, если не разрешат Солженицына…

Вопрос не праздный… В это время, после очередных публикаций произведений писателя в самиздате, после знаменитого «Письма съезду» Союза писателей СССР против А.И. Солженицына была развернута широкая пропагандистская кампания в советских СМИ. Интеллигенция широко и горячо обсуждала эти события на «кухнях».

А вот конец записи от 11 марта:

Стали петь песни, пели Юрины песни, потом Булата Окуджавы.

Речь идет о песнях, которые к тому времени уже начали сочинять барды на стихи Левитанского.

Выставка, тем не менее, состоялась… И, похоже, удалась, несмотря на все волнения и споры.

Юлия Нельская:

20 марта. Прибыли в ЦДЛ часа в три… Нам разрешили развешивать на стендах в Малом зале, перед тем как снести их в уже освобождаемый от столов зал ресторана. Рисунки выглядели совершенно потрясающе. Первый раз мы могли посмотреть на них на расстоянии и не в подвале. Неприятности начались сразу же. Пришел директор ЦДЛ, сказал, что ему активно не нравится, нет ничего нового, и он просит заменить три рисунка… Юра Левитанский стал уговаривать Диму не лезть на рожон…

И далее запись Ю. Нельской от 22 марта:

Мы полюбили совсем Юру Левитанского, особенно после вечера, где он и Марина так сильно переживали за Диму…

В сентябре 1969-го состоялось выступление Левитанского в школе на улице Достоевского, где работала Юлия Нельская.

Об этом тоже сказано в ее дневнике:

26 сентября. Завтра Юра Левитанский приедет ко мне в школу читать свои стихи. Волнуюсь, как это пройдет.

27 сентября. Сегодня Юра Левитанский пришел ко мне в школу на вечер поэзии. Почитал он свои стихи. Все остались довольны – и дети, и Юра. Юра пришел весь такой пушистый…

Левитанский, много трудившийся над переводами поэтов социалистических стран и в связи с этим имевший «полезные знакомства», всякий раз пытался продвинуть творчество Сидура за рубежом: знакомил скульптора с литераторами, журналистами, дипломатами, рассказывал о нем зарубежным друзьям.

Вот несколько примеров.

Юлия Нельская-Сидур записывает:

27 марта (1968). Позвонил Юра Левитанский, очень обрадовался, что мы не уехали, потому что приехал в Москву председатель Союза югославских писателей, и завтра в 11 часов Юра хочет с ним прийти в мастерскую…

28 марта. В 12 часов уже были в мастерской. Юра Левитанский пришел со своим важным югославом, председателем Союза югославских писателей… Югославу все понравилось, хотя вид у него очень солидный. Внешне очень напоминает наше начальство из литературных чиновников… Юра пытался Димой руководить, но Дима решительно вел себя с югославом самостоятельно и ни на минуту не забывал, что нам важнее дать ему фотографии и написать краткую биографию, чем показать ему еще сто рисунков, от которых тот заметно обалдел, хотя ему все понравилось.

6 апреля. …Завтра мы с Димой, несмотря на воскресенье, должны встать в 9 часов утра и в 11 уже быть в мастерской, чтобы принимать из югославского посольства каких-то людей. Председатель Союза писателей Югославии Матей Бор, который у нас уже был один раз, тоже придет… Юра Левитанский придет.

7 апреля. Встали в 9 как штык… Ровно в 11 были в мастерской. И тут же прибыл Юра Левитанский. Через час приехали югославы… Матей Бор, уже знакомый нам, и с ним советник посольства Бранко, высокий моложавый человек со шрамом на лбу. Бор выглядел сегодня совсем европейцем, много говорил, показался мне сегодня наивным и добрым… Смотрели рисунки.

А вот и другая история, зафиксированная Ю. Нельской:

28 мая. Позвонил Юра Левитанский, сказал, что собирается ехать встречать группу чехов, приехавших на Неделю чехословацкой культуры. Кажется, должен приехать Ян Бузаши, главный редактор «Млада творбы».

5 июня. …[Сидур] до двух часов ночи принимал Левитанского с редактором «Млады творбы» Яном Бузаши.

Летом 1968 года «мирная жизнь» сидуровского подвала взорвалась… Но об этом немного позже.