Текст книги "Смерть Сталина"

У Сталина не было вечных друзей. У него был только вечный интерес – сохранение полной и единоличной власти. А друзья и соратники менялись. И он предпочитал держать их в страхе, в том числе арестовывая их жен, детей и других близких родственников.

Вячеслав Михайлович – теперь уже один – продолжал жить в Кремле. Его машина въезжала через Боровицкие ворота без остановки. Если его навещала дочь Светлана, правительственный лимузин притормаживал у въезда в арку Боровицких ворот. Офицеры Главного управления охраны Министерства госбезопасности проверяли документы и докладывали о посетителе дежурному. У жен и детей членов политбюро были специальные пропуска, которые выдавал комендант Кремля.

Трехэтажного дома, в котором находились квартиры Молотова и Микояна, больше не существует. На этом месте построили Дворец съездов. А раньше это была Коммунистическая улица, там находились гаражи, медпункт, прачечная, парикмахерская и другие службы, обеспечивавшие быт членов высшего партийного руководства. У входа в жилой дом и на каждом этаже стояли охранники.

Микоян с большим семейством занимал восьмикомнатную квартиру. Молотов располагался над Микоянами. После того как Жемчужину посадили, он остался один. Светлана предпочитала жить в городе, там она чувствовала себя свободнее, чем в Кремле. Друг с другом здесь практически не общались. Позвать к себе знакомых было весьма затруднительно из-за строгой пропускной системы.

Мебель в кремлевских квартирах была государственная с жестяными номерками. И вообще сохранялось ощущение казенности и скуки. Центрального отопления не было. В комнатах еще стояли печи, которые каждое утро прислуга топила дровами.

Портреты Молотова носили на демонстрации. Его именем называли города и колхозы. Он оставался членом политбюро и заместителем Сталина в правительстве. Каждый день он приезжал в Кремль и целый день сидел в своем огромном кабинете, читал газеты и тассовские информационные сводки, уезжал домой обедать, возвращался в свой кабинет. Дел у него не было. Сталин ему не звонил и к себе не приглашал.

Сталин почти не собирал политбюро в полном составе, а создавал для решения тех или иных проблем пятерки, шестерки, тройки. И получалось, что, скажем, член политбюро Молотов не входил в эти тройки и пятерки. Это означало, что ему не присылали никаких материалов, не звали на совещания, не спрашивали его мнения.

Один из помощников Молотова говорил мне:

– В те времена на него просто жалко было смотреть…

Политические расчеты Сталина подкреплялись его старческой подозрительностью. Он пришел к выводу, что Молотов американский шпион. Его завербовали во время поездки в Соединенные Штаты. А зачем иначе американцам надо было выделять советскому наркому особый вагон? Там, в вагоне, вели с ним тайные разговоры и завербовали.

Эту историю вспоминал Никита Хрущев:

«Сталин, отдыхая как-то в Сухуми, поставил вдруг такой вопрос: Молотов является американским агентом, сотрудничает с США… Молотов тут же начал апеллировать к другим. Там был и я, и Микоян, и все сказали, что это невероятно.

– А вот помните, – говорит Сталин, – Молотов, будучи на какой-то ассамблее Организации Объединенных Наций, сообщил, что он ехал из Нью-Йорка в Вашингтон.

Раз ехал, значит, у него там есть собственный салон-вагон. Как он мог его заиметь? Значит, он американский агент.

Мы отвечали, что там никаких личных железнодорожных вагонов государственные деятели не имеют. Сталин же мыслил по образу и подобию порядка, заведенного им в СССР, где у него имелся не только салон-вагон, а и целый отдельный поезд…

Он резко отреагировал на недоверие, проявленное к его высказываниям, и сейчас же продиктовал телеграмму Вышинскому, находившемуся тогда в Нью-Йорке: потребовал, чтобы Вышинский проверил, имеется ли у Молотова собственный вагон? Тут же телеграмма была послана шифровкой. Вышинский срочно ответил, что, по проверенным сведениям, в данное время у Молотова в Нью-Йорке собственного вагона не обнаружено.

Сталина этот ответ не удовлетворил. Да ему и не нужен был ответ. Главное, что у него уже засело в голове недоверие и он искал оправдания своему недоверию, подкрепления его, чтобы показать другим, что они слепцы, ничего не видящие. Он любил повторять нам:

– Слепцы вы, котята, передушат вас империалисты без меня.

Так ему хотелось, так ему нужно было. Он желал удостовериться, что Молотов – нечестный человек».

Видя, что Молотов на волосок от гибели, «товарищи» по политбюро спешили его утопить.

В 1949 году было устроено так называемое «ленинградское дело» – арестовали и уничтожили группу видных руководителей партии и правительства, выходцев из Ленинграда.

Вячеслав Михайлович в Ленинграде бывал только в командировке, но Маленков и Берия попытались и его пристегнуть к этому расстрельному делу. В октябре 1949 года они представили Сталину проект закрытого письма от имени политбюро членам и кандидатам в члены ЦК «Об антипартийной группе Кузнецова, Попкова, Родионова и др.».

В этом документе говорилось:

«Политбюро считает также нужным сказать, что наиболее влиятельные из лиц, замешанных во враждебной работе, являются людьми, близкими к т. Молотову.

Известно, что Вознесенский пользовался много лет особой поддержкой и большим доверием т. Молотова, что т. Молотов покровительствовал Кузнецову, Попкову и Родионову…

Будучи близким с этими людьми, т. Молотов не может не нести ответственности за их действия…

Исходя из всего сказанного, политбюро выносит на рассмотрение Центрального комитета следующие предложения:

…обязать т. Молотова дать объяснения ЦК ВКП(б) в связи с тем, что касается изложенного в настоящем письме, и поручить политбюро рассмотреть эти объяснения».

В истории политбюро неизменно наступал момент, когда после завершения определенного этапа все свидетели исчезали. Наступил такой момент и для Молотова. Он понимал, что дни его сочтены.

Вячеслав Михайлович вспомнил, что, когда в 1913 году его пришли арестовывать царские полицейские, он выпрыгнул в окно и убежал. Теперь бежать было некуда. Он ждал ареста. Понимал, что в лагерь его не пошлют. Выведут на большой процесс как главу шпионского заговора против советской власти и расстреляют.

Почему же Сталин не убрал тогда Молотова?

«Молотов был человеком, наиболее близко стоявшим к Сталину, – вспоминал Константин Симонов. – Молотов существовал неизменно как постоянная величина, пользовавшаяся в нашей среде, в среде моего поколения, наиболее твердым и постоянным уважением».

Для всей Восточной Европы Молотов был вторым человеком в партии, его смещение и арест вызвали бы недоумение в странах, которые Сталин насильно втаскивал в социализм. Уничтожение Молотова следовало хорошенько подготовить…

Партийный аппарат уже был предупрежден, что Молотов – сомнительный и, может быть, опасный человек. Сталин прямо сказал об этом на первом после XIX съезда пленуме ЦК.

XIX съезд открылся 5 октября 1952 года, в воскресенье. Вступительную речь произнес Молотов. Он и предположить не мог, какой сюрприз ожидает его после съезда.

Сталин был уже слаб и отказался делать основной доклад.

С отчетным докладом выступил Георгий Максимилианович Маленков. Он был одновременно и секретарем ЦК, и заместителем председателя Совета министров, поэтому и воспринимался как заместитель Сталина.

О директивах к пятилетнему плану развития народного хозяйства доложил заместитель главы правительства и председатель Госплана Максим Захарович Сабуров. Предлагаемые изменения в уставе партии излагал Никита Сергеевич Хрущев.

XIX съезд запомнился тем, что ВКП(б) переименовали в КПСС, а политбюро – в президиум. После съезда в Георгиевском зале Кремля был устроен прием. Иностранных гостей приветствовал маршал Ворошилов. Он произносил все тосты. Сталин был в прекрасном расположении духа.

16 октября провели традиционный после съезда первый пленум нового состава ЦК, на котором предстояло избрать руководящие органы – президиум и секретариат.

Стенограмма пленума не велась. О том, что в тот день происходило в Свердловском зале Кремля, известно только по рассказам участников пленума. В деталях они расходятся, но главное излагают одинаково.

Перед началом пленума члены высшего руководства собирались в комнате президиума рядом со Свердловским залом. Сталин, вспоминал Микоян, приходил за десять – пятнадцать минут до начала и предупреждал своих соратников о намерении кого-то снять или назначить. На сей раз Сталин пришел к самому открытию, зашел в комнату президиума и, не присаживаясь, сказал:

– Пойдемте на пленум.

Все, что происходило потом, стало сюрпризом даже для его близких соратников.

Для тогдашнего первого секретаря Курского обкома Леонида Николаевича Ефремова это был первый пленум. Впечатления были яркими, многое запомнилось. Его рассказ я и процитирую.

Начало пленума не предвещало никаких неожиданностей. Когда появилось политбюро старого состава, новенькие члены ЦК встали и зааплодировали. Сталин махнул и буркнул:

– Здесь этого никогда не делайте.

На пленумы ЦК обычные ритуалы не распространялись, о чем новички не подозревали.

Маленков сразу же предоставил слово вождю.

Сталин в сером френче из тонкого коверкота прохаживался вдоль стола президиума и неспешно говорил:

– Итак, мы провели съезд партии. Он прошел хорошо, и многим может показаться, что у нас существует полное единство. Однако у нас нет такого единства. Некоторые выражают несогласие с нашими решениями.

Спрашивают: для чего мы значительно расширили состав Центрального комитета? Мы, старики, все перемрем, но нужно подумать, кому, в чьи руки передадим эстафету нашего великого дела. Для этого нужны более молодые, преданные люди, политические деятели. Потребуется десять, нет, все пятнадцать лет, чтобы воспитать государственного деятеля. Вот почему мы расширили состав ЦК…

Спрашивают: почему видных партийных и государственных деятелей мы освободили от важных постов министров? Мы освободили от обязанностей министров Молотова, Кагановича, Ворошилова и других и заменили новыми работниками. Почему? На каком основании? Работа министра – это мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных работников. Они молодые люди, полны сил и энергии…

Что касается самых видных политических и государственных деятелей, то они так и остаются видными деятелями. Мы их перевели на работу заместителями председателя Совета министров. Так что я не знаю, сколько у меня теперь заместителей, – раздраженно пошутил Сталин.

И тут вождь неожиданно обрушился на Молотова и Микояна. У сидевших в зале был шок, хотя Вячеслав Михайлович и Анастас Иванович должны были ожидать чего-то подобного.

Анастас Микоян рассказывает в своих воспоминаниях совершенно фантастический эпизод. В 1948 году он приехал к Сталину, который отдыхал на юге, вместе с Молотовым. За обеденный стол вместе с ними сел и всевластный помощник Сталина Александр Николаевич Поскребышев, который и к секретарям ЦК запросто обращался на «ты». Вдруг Поскребышев встал и сказал:

– Товарищ Сталин, пока вы отдыхаете здесь, на юге, Молотов и Микоян в Москве подготовили заговор против вас.

Вспыльчивый Микоян схватил стул и бросился на Поскребышева со словами:

– Ах ты, мерзавец!

Сталин остановил Микояна:

– Зачем так кричишь, ты же у меня в гостях!

Микоян стал горячо говорить:

– Это же невозможно слушать, такого не было и не могло быть!

Сталин ответил ему совершенно спокойно:

– Раз так – не обращай на него внимания.

Молотов сидел белый как бумага. Но молчал, не сказал ни слова.

Поскребышев, ясное дело, говорил не по собственной инициативе. Это была психологическая проверка. Сталин часто устраивал такие провокации и внимательно смотрел, как реагирует обвиняемый. Он считал, что если человек в чем-то виноват, то обязательно себя выдаст. Главное – застать его врасплох…

Теперь на пленуме ЦК Сталин предъявил своим соратникам обвинения, тянувшие на высшую меру политического наказания:

– Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших рядах. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна.

Молотов – преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаясь, не колеблясь, он отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков.

Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь «под шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. На каком основании? Разве не ясно, что буржуазия – наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей – это, кроме вреда, ничего не принесет.

Это первая политическая ошибка товарища Молотова. А чего стоит предложение Молотова передать Крым евреям? Это грубая ошибка товарища Молотова. На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта автономия. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских притязаний на наш Советский Крым. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член политбюро. И мы категорически отклоним его надуманные предложения.

Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится достоянием товарища Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена политбюро недопустимо.

Теперь о товарище Микояне. Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами землю навечно. И они должны отдавать положенный долг государству, поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна…

Пока Сталин это говорил, в зале стояла мертвая тишина. Выступал он почти полтора часа, а весь пленум продолжался два часа с небольшим. Когда вождь закончил речь, Микоян поспешно спустился к трибуне и стал оправдываться, ссылаясь на экономические расчеты. Сталин оборвал его и, погрозив указательным пальцем, угрожающе произнес:

– Видите, сам путается и нас хочет запутать в этом ясном, принципиальном вопросе.

Микоян побормотал:

– Товарищи, признаю, что и у меня были ошибки, но не преднамеренные…

Сталин махнул рукой, и зал послушно отреагировал:

– Хватит заниматься самооправданием! Знаем вас, товарищ Микоян! Не пытайтесь ввести ЦК в заблуждение!

Ошеломленный Микоян замолчал и покинул трибуну.

Молотов тоже признавал свои ошибки, оправдывался, говорил, что он был и остается верным учеником товарища Сталина.

Тот резко оборвал Молотова:

– Чепуха! Нет у меня никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина.

Иначе говоря, вождь не захотел выслушивать оправдания. Это был плохой признак. Иногда раскаяние спасало от кары. Но тут стало ясно, что вождь миловать не намерен.

Разделавшись с Молотовым и Микояном, Сталин сказал, что нужно решить организационные вопросы, избрать руководящие органы партии. Он достал из кармана френча собственноручно написанную бумагу и сказал:

– В президиум ЦК можно было бы избрать, например, таких товарищей…

Он назвал длинный список и заметил, что в него включены все члены политбюро старого созыва, кроме Андрея Андреевича Андреева, бывшего председателя Комитета партийного контроля. Сталин пояснил:

– Относительно уважаемого Андреева все ясно: совсем оглох, ничего не слышит, работать не может. Пусть лечится!

Сталин включил в президиум ЦК ряд новых и сравнительно молодых партработников, в том числе Леонида Ильича Брежнева, которого он из Молдавии перевел в Москву.

Потом Сталин неожиданно для присутствующих предложил избрать бюро президиума ЦК (этот орган раньше не существовал и уставом партии он не был предусмотрен) – по аналогии с уже существовавшим бюро президиума Совета министров.

В бюро он предложил самого себя, своих заместителей в правительстве Берию, Булганина, Ворошилова, Кагановича, Маленкова, Сабурова, секретаря ЦК и московского комитета Хрущева.

Молотова в бюро президиума ЦК Сталин не включил. Как, впрочем, и Микояна. Что касается Ворошилова, то маршал, видимо, оказался в бюро случайно. Список Сталин составил сам, ни с кем не советуясь, и его рука по привычке вывела знакомую фамилию некогда очень близкого ему человека. Но после пленума, увидев фамилию Ворошилова в списке членов бюро, Сталин изумленно спросил:

– Как сюда пролез этот английский шпион?..

Хрущев, вспоминая об этом, говорил, что присутствовавшие переглянулись и кто-то робко заметил:

– Он не мог пролезть, вы же его сами назвали, когда выступали, и он был выбран в состав бюро.

– Не понимаю, как это получилось, – раздраженно заметил Сталин.

Его слова не сулили Ворошилову ничего хорошего.

Жизнь маршала висела на волоске. На дачу к себе Сталин его больше не пускал. Он вовсе не шутил, когда называл Молотова американским шпионом, а Ворошилова – английским.

К тому времени Ворошилов фактически остался без работы. Формально он оставался заместителем председателя Совета министров, но без каких-либо обязанностей. Подумав, Сталин нашел ему занятие и подписал постановление политбюро:

«Возложить на т. Ворошилова руководство работой добровольных обществ: Советской армии (ДОСАРМ), военно-морского флота (ДОСФЛОТ) и авиации (ДОСАВ), обязав его иметь соответствующих помощников».

Это незначительное поручение носило откровенно издевательский характер. Когда члена политбюро низводили до столь малой роли, это означало, что скоро последует арест. Возможно, Ворошилов этого не понимал или, скорее, гнал от себя такие мысли, но подобное постановление означало, что не только его карьера, но и жизнь близятся к концу…

Когда приступили к выборам секретариата ЦК, Сталин опять зачитал фамилии секретарей. Но себя не назвал. Тогда сидевший в президиуме Маленков протянул руку в направлении трибуны, где стоял Сталин. Из зала раздался хор голосов, так как жест был всем понятен:

– Товарища Сталина!

Он негромко произнес:

– Не надо Сталина, я уже стар. Надо на отдых.

А из зала все неслось:

– Товарища Сталина!

Все встали и зааплодировали. Сталин махнул рукой, призывая успокоиться, и сказал:

– Нет, меня освободите от обязанностей и генерального секретаря ЦК, и председателя Совета министров.

Все изумленно замолчали.

Маленков поспешно спустился к трибуне и сказал:

– Товарищи, мы должны все единогласно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь генеральным секретарем.

Опять началась овация и крики:

– Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!

Сталин прошел к трибуне:

– На пленуме ЦК не нужны аплодисменты. Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. А я прошу освободить меня от обязанностей генерального секретаря и председателя Совета министров. Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого!

Маршал Тимошенко встал:

– Товарищ Сталин, народ не поймет этого. Мы все как один избираем вас своим руководителем. Другого решения быть не может.

Зал, стоя, аплодировал. Сталин долго стоял и смотрел в зал, потом махнул рукой, словно в досаде:

– Ну ладно, пусть будет и Сталин.

Членам ЦК было ясно, что карьера Молотова подошла к концу. Сталин дал понять, что этот сомнительный человек не может занять его место после смерти вождя.

Писатель Константин Симонов, тоже присутствовавший на пленуме, писал:

«Сталин бил по представлению о том, что Молотов самый твердый, самый несгибаемый последователь Сталина. Бил предательски и целенаправленно, бил, вышибая из строя своих возможных преемников… Он не желал, чтобы Молотов после него, случись что-то с ним, остался первой фигурой в государстве и в партии. И речь его окончательно исключала такую возможность».

После смерти Сталина Молотов, Микоян и Ворошилов будут риторически вопрошать: как ему могло прийти в голову называть их шпионами? Но они сами-то называли своих товарищей по политбюро Троцкого, Зиновьева, Каменева, Рыкова, Бухарина агентами иностранных разведок, хотя знали, что это вранье. Почему же они, зная вождя, думали, что их минует чаша сия?

В 1960 году Ворошилов по поручению Хрущева беседовал с Василием Сталиным. Маршал отчитывал младшего Сталина за алкоголизм и выходки. Заговорил о старшем Сталине:

– В последние годы у твоего отца были большие странности, его окружали сволочи вроде Берии. Было же так, когда он спрашивал меня, как мои дела с англичанами. Называл же он меня английским шпионом… Это все мерзости Берии, ему поддакивали Маленков и Каганович. Я лишь потому уцелел, что он знал меня по фронту со времени Гражданской войны. Мы жили в Царицыне рядом – он с твоей матерью, тогда невестой, а я с Екатериной Давидовной и Петей. Он знал меня по делам. Когда на меня наговаривали мерзость, он гнал ее от себя, зная, что я не способен на это. Но меня могли и убить, как убили многих. Эта сволочь, окружавшая Сталина, определяла многое…

Не каждый мог выдержать такую жизнь. А члены сталинского политбюро смогли. Они упивались властью, самым сильным из существующих наркотиков. Да, они боялись Сталина, лебезили перед ним, могли гопака сплясать, если вождь просил, зато их боялась вся остальная страна.

Для Молотова самое страшное было впереди.

21 января 1953 года Полину Семеновну Жемчужину, которая отбывала ссылку, арестовали вновь. На сей раз следователи Министерства госбезопасности инкриминировали ей более серьезные преступления, что позволяло уже навсегда отправить ее в ГУЛАГ. Ее собирались судить по статье 58-1а (измена Родине, а не подготовка к измене, как в прежнем приговоре), статье 58–10 (антисоветская пропаганда и агитация) и статье 58–11 (организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению контрреволюционных преступлений). Это означало, что Сталин все-таки решил убрать Молотова.

Самое поразительное состоит в том, что никто не проявил такой верности и такого слепого повиновения Сталину, как Молотов и Жемчужина. На похоронах вождя Молотов, кажется, единственный из всех выступавших с трибуны мавзолея, прощался с человеком, которого, несмотря ни на что, любил. Все-таки существовало нечто, связавшее их навсегда…

После смерти Сталина Полину Семеновну немедленно доставили в Москву. Вечером к дому Молотова в Кремле один за другим подъезжали черные правительственные лимузины – члены президиума поздравляли Вячеслава Михайловича с возвращением жены.

Постановлением следственной части МВД 23 марта 1953 года дело против Жемчужиной было прекращено.

Через день постановлением Особого совещания при МВД ее полностью реабилитировали. Полине Семеновне Жемчужиной было уже пятьдесят шесть лет. Больше к работе она не вернулась, в апреле 1954 года ей дали персональную пенсию.

Способны ли были Молотов, или Микоян, или Ворошилов на решительный шаг, чтобы избавить себя от неминуемой смерти?

Никто из них и пальцем не смел пошевелить, чтобы спасти себя и своих близких. Уж как Вячеслав Михайлович любил свою жену, а ведь не посмел даже замолвить за нее слово! Понимал, что ждет его столь же любимую дочь Светлану, и все равно покорно следовал своей судьбе.

Порывистый, стремительный, резкий на слово маршал Ворошилов был слабовольным человеком и совершенно несамостоятельным. Он смертельно боялся самостоятельно принимать решения, и подчиненные не могли добиться от него внятного ответа. Все его время уходило на бесконечные обсуждения.

Маршал, казавшийся стране воплощением мужественности, привык во всем подчиняться Сталину и даже перед лицом смертельной опасности не мог ни на что решиться.

Анастас Иванович Микоян тоже не посмел вступиться за своих безвинно посаженных детей, хотя для него семья имела огромное значение.

В 1943 году сын наркома авиационной промышленности Алексея Ивановича Шахурина шестнадцатилетний Владимир, обезумев от страсти, выстрелил в любимую девушку – дочь дипломата Константина Александровича Уманского, назначенного послом в Мексику. Юноша не хотел расставаться с любимой. Это случилось на ступенях лестницы Большого Каменного моста. Второй выстрел Шахурин-младший сделал в себя.

Пистолет Владимир Шахурин взял у одного из сыновей Анастаса Микояна – Вано. Завели уголовное дело. Первоначально его вел Лев Романович Шейнин, широко известный своими детективными рассказами, а в ту пору начальник следственной части Прокуратуры СССР. Шейнин вел себя деликатно с детьми столь высокопоставленных родителей. Но доложили Сталину, которому не понравилось, что у кремлевских детей оказалось в руках оружие. Зачем им пистолеты? Не собираются ли они совершить террористический акт? Убить вождя?

Следствие передали из прокуратуры в Наркомат госбезопасности. Кремлевскими детьми занялся начальник следственной части по особо важным делам НКГБ комиссар госбезопасности Лев Емельянович Влодзимирский (в центральный аппарат его привел Берия, с Берией же его и расстреляют в 1953 году). Влодзимирский соорудил «дело юношеской антисоветской организации» и арестовал двадцать восемь молодых людей. Среди них двоих детей Микояна – шестнадцатилетнего Вано и четырнадцатилетнего Серго, сыновей адъютанта Ворошилова генерала Хмельницкого, племянника Надежды Аллилуевой…

Анастас Иванович не смел вмешаться и защитить детей.

Его сыновья просидели на Лубянке полгода. Дело было совсем пустое, поэтому они получили год ссылки. Отбывали ее в Сталинабаде (Душанбе). Через несколько лет Сталин поинтересовался у Анастаса Ивановича Микояна:

– А где твои сыновья, которые были осуждены?

Микоян объяснил, что старший учится в Военно-воздушной инженерной академии имени Н.Е. Жуковского, а младший – в Институте международных отношений.

– А достойны ли они учиться в советском высшем учебном заведении? – с угрозой спросил Сталин.

Микоян промолчал. По словам его другого сына, Степана, летчика-испытателя, Героя Советского Союза, Анастас Иванович «был уверен, что теперь их немедленно исключат, а может быть, и арестуют (это был период новой волны репрессий). Но ничего не произошло. Видимо, Сталина что-то отвлекло, и он забыл об этом…»

Впрочем, в любом случае Молотов, Микоян и Ворошилов не имели возможности добраться до Сталина. В последние месяцы своей жизни вождь их не принимал и на дачу не приглашал. Версия об их причастности к смерти вождя несостоятельна.