Текст книги "Секреты Российской дипломатии. От Громыко до Лаврова"

«Дипломат копает себе могилу рюмкой»

Громыко был аскетичен в быту. Сам он почти не пил, хотя мог выпить кружку пива, снисходительно относился к увлечению горячительными напитками только в том случае, если ценил дипломата. На узком совещании в январе 1977 года сокрушался:

– Есть вопрос идейно-воспитательной работы. В 1976 году восемнадцать работников были отозваны из-за рубежа. В основном потому, что были дружны с бутылкой. Я не врач, не намерен доказывать вред алкоголя. Если человек теряет голову от рюмки, он не годится в дипломаты.

Вот какие советы Громыко-старший давал сыну, отправляя его на работу за границу:

– На приемах не пей. Дипломат копает себе могилу рюмкой. Не выпячивайся, будь скромнее. Старайся больше слушать, чем говорить. Важно слышать не себя, а собеседника. Если не уверен, что надо говорить, лучше промолчи. И еще – не заводи дружбу с иностранцами. Политикам и дипломатам это обуза.

Он и сам следовал собственным правилам. Держал язык за зубами не только в разговорах с иностранцами.

«В домашней обстановке, – свидетельствует его дочь, – папа за столом никогда не сидел на месте хозяина (в торце) и не вел себя как хозяин. Хозяйкой стола была мама… Единственный человек, который вел себя тише других и говорил меньше других, был мой папа… Папа не любил, когда кто-либо заводил разговор о политике, хмурился и переводил беседу на другую тему. А если ему задавали вопрос, касающийся политики, он говорил: «Задайте мне вопрос полегче», – и сдержанно улыбался».

Он следил за собой, делал упражнения с гантелями, много гулял – обязательно проходил десять километров в день. В Нью-Йорке, когда он приезжал осенью на сессию Генеральной Ассамблеи ООН, сотрудникам представительства приходилось сопровождать его на прогулке. Вся дипломатическая молодежь от этих прогулок стонала – пройти десять километров вместе с министром оказывалось тяжким делом.

После прогулки устраивалась трапеза. Все хотели выпить, но Громыко выпивок не одобрял. Тогда Добрынин брал на себя инициативу и говорил:

– Андрей Андреевич, может быть, пригубим что-нибудь для поднятия духа?

Если Громыко не реагировал на слова Добрынина, выпивка отменялась. Иногда Громыко говорил:

– Я не буду. А кто хочет, может выпить.

Тогда официантки ставили бутылки с водкой и вином на стол.

Все это описал Аркадий Николаевич Шевченко, который стал заместителем Генерального секретаря ООН. Шевченко в 1978 году попросил политического убежища в Соединенных Штатах. Шевченко бежал после того, как его попросили срочно приехать в здание советского представительства при ООН.

Его пригласил к себе советский представитель Олег Трояновский и показал телеграмму из Москвы – Шевченко срочно вызывали на родину. Телеграмма повергла Шевченко в панику. Он вернулся к себе в здание Организации Объединенных Наций и позвонил своему связному – офицеру Центрального разведывательного управления Соединенных Штатов. Жене Шевченко ничего не сказал, оставил записку, которую она увидит только утром. Положил в портфель снимок дочери, фотографию своей жены вместе с женой Громыко и большое групповое фото с Брежневым. Ночью Шевченко спустился по пожарной лестнице, перешел через улицу и сел в ожидавшую его машину. Его спрятали в доме, принадлежавшем ЦРУ.

Советский посол в Соединенных Штатах Анатолий Добрынин и представитель в ООН Олег Трояновский потребовали от американцев устроить встречу с Шевченко. Но это был бесполезный разговор. Два посла уговаривали его вернуться, а Шевченко повторял, что он решил остаться – и точка.

После его побега Громыко раздраженно сказал председателю КГБ Андропову, что помощников у него было много и он просто не помнит такого человека – Шевченко. Контрразведчики, которые обыскали московскую квартиру Шевченко, принесли Андропову фотографии, на которых министр иностранных дел был запечатлен вместе со своим беглым помощником в домашнем интерьере. Работая в Нью-Йорке, Аркадий Николаевич и его жена, как могли, радовали супругу министра – Лидию Дмитриевну. Сын Шевченко перечислил подарки, которые супруги Шевченко делали жене министра…

Аркадий Шевченко подружился с сыном министра – Анатолием Громыко. Шевченко познакомился с ним, когда учился в МГИМО. Они вместе написали статью для журнала «Международная жизнь», главным редактором которого был Громыко-младший. Не эта ли дружба сыграла ключевую роль в стремительном возвышении Шевченко? Знаю еще одного человека, который сделал порядочную карьеру в министерстве иностранных дел, написав книгу вместе с сыном министра…

Шевченко взяли на работу в МИД, где он быстро сделал карьеру, в 1969 году стал одним из помощников Громыко. А до побега в течение пяти лет занимал почетную и приятную, хотя и безвластную должность заместителя генерального секретаря ООН по политическим делам. Этот пост сулил в дальнейшем назначение послом в крупную страну.

Шевченко попросил убежища в США за год с лишним до того, как действительно совершил побег. Для начала его попросили поработать на американское правительство, то есть на ЦРУ. Что именно Шевченко мог передать американцам? Инструкции из Москвы насчет того, какую позицию займет в ООН советский представитель. Информационные материалы, которые рассылалисьзагранпред-ставительствам. Мог передать разговоры с высокопоставленными гостями из Москвы. Назвал сотрудников резидентур КГБ и военной разведки – всех, кого знал.

Многие годы Аркадий Шевченко прожил в страхе. Пока он, готовясь к побегу, работал на ЦРУ, боялся, что сотрудники КГБ его заподозрят, силком посадят в самолет, привезут домой и расстреляют. Он был не далек от истины – с ним так бы и поступили, но к подозрительному резиденту в свое время не прислушались.

Тогдашний резидент советской внешней разведки в Нью-Йорке генерал Юрий Иванович Дроздов, который затем стал начальником нелегальной разведки, уверял, что сразу почувствовал, что в советской колонии в Нью-Йорке есть предатель. Хотя скорее резидентура обратила внимание на разгульный образ жизни Шевченко. Так советские люди за границей себя не ведут, решили бдительные чекисты.

На первый сигнал резидента из Нью-Йорка начальник разведки и будущий председатель КГБ Владимир Александрович Крючков не обратил внимания. После второго послания резидента – генерал Дроздов писал, что Шевченко запил, не общается с людьми, – было все-таки решено отозвать его в Москву. Но текст телеграммы составили так неумело, что Аркадий Николаевич испугался и ушел к американцам.

Почему Шевченко убежал? Политические мотивы предположить трудно. Не тот он был человек. Скорее ему очень понравился образ жизни заместителя Генерального секретаря ООН и связанные с этой должностью почет, привилегии и комфорт. Не хотелось возвращаться в Москву. Видимо, что-то разладилось и в его личной жизни. Ему было сорок семь лет. Мужчины после сорока часто переживают своего рода кризис.

Американцы нашли ему женщину, профессионалку. Потом она написала мемуары, из которых следовало, что она была потрясена неопытностью советского дипломата в интимных отношениях. Прожить целую жизнь и не знать радостей жизни – она искренне ему сочувствовала. Открывшиеся радости жизни помогли Шевченко адаптироваться в Соединенных Штатах.

Но, судя по всему, особенно счастливой его жизнь в Америке назвать трудно. Бывший помощник Громыко боялся, что его убьют за предательство. Но умер он своей смертью ровно через двадцать лет после своего шумного побега.

Его жена, которая вернулась в Советский Союз, не выдержала и покончила с собой. Его сын, Геннадий, успешно начавший службу в Министерстве иностранных дел, лишился работы и многие годы провел в общении с сотрудниками КГБ.

Маска, которая приросла к лицу

Люди, работавшие с Громыко, оценивают его по-разному. Большинство уверено, что он и в частной, личной жизни был таким же сухарем, как и на службе.

«Папа в принципе был аккуратистом, – рассказывала его дочь. – У него каждая вещь лежала на своем месте. Он всегда носил рубашки с галстуком. Я не помню, чтобы он был когда-нибудь в майке, в рубашке без галстука, чтобы у него был расстегнут воротничок или засучены рукава. Только когда он был уже пожилым человеком, иногда по воскресеньям надевал спортивную рубашку темно-синего или темно-серого цвета…

На пляже он никогда не раздевался. Так и сидел в брюках, рубашке с галстуком и шляпе. Снимал только пиджак. Он не считал удобным для советского посла ходить в трусах перед иностранцами. Журналисты могли изловчиться, сделать любую фотографию и представить папу в смешном или неловком виде».

Юмора ему отчаянно не хватало. Хотя иногда он пытался шутить. Михаил Степанович Капица рассказывал, как во время разговора с Фам Ван Донгом, премьер-министром Вьетнама, Громыко предложил сделать паузу и спросил:

– Знаете ли вы, что такое обмен мнениями? – И сам ответил: – Это когда товарищ Капица приходит ко мне со своим мнением, а уходит с моим.

И захохотал. Капица позволил себе заметить, что бывает и наоборот.

– Но это редко! – откликнулся министр.

«Михаил Степанович Капица был личностью незаурядной, – пишет дипломат Эрнест Евгеньевич Обминский. – Блестящий знаток Азии, он мог бы сделать и более значительную карьеру, но мешали откровенный нрав и женщины. Представьте голову римского патриция на мощном теле, смелые выпуклые голубые глаза, прямой нос и чувственный рот. Ни одна женщина не могла выдержать его взгляд и поспешно опускала глаза. К тому же он умел разрядить любую официальную обстановку, и даже твердокаменный хозяин МИД А.А. Громыко не мог удержаться от улыбки, слушая его вольные речи».

Впрочем, кривая улыбка Громыко никого не радовала. Помощники министра шутили, что он «улыбается, как Мона Лиза». Застегнутый на все пуговицы, Андрей Андреевич иногда демонстрировал вымученный и скупой юмор, улыбаться которому заставляли правила вежливости.

Впрочем, Брайан Уркварт, заместитель Генерального секретаря ООН по политическим вопросам, вспоминая о Громыко, заметил, что «его ирония прорывалась, как луч солнца сквозь зимние облака, и оказывалась полезной при многих трудных обсуждениях. Ему нравилось отпускать короткие шутки, например, сказать после длительных обсуждений резолюции: «У меня есть только одна маленькая поправка. Добавить слово «нет» в постановляющий пункт». Конечно, в результате этого резолюция утрачивала смысл, но шутка все равно вызывала смех».

Лишь немногие советские дипломаты позволяли себе шутить. Это было рискованным делом. Однажды перед началом переговоров в Москве американский дипломат заинтересовался большой малахитовой шкатулкой, стоявшей на столе. Он дотронулся до крышки, и раздался громкий звонок. Американец вздрогнул. Это был председательский звонок. Георгий Корниенко, вообще-то неизвестный пристрастием к юмору, вдруг широко улыбнулся и пошутил по-английски:

– Ну, вот и нет Вашингтона!

Анатолий Добрынин подхватил шутку:

– Скорее позвоните в Вашингтон и скажите, что это была ошибка!..

Большинству тех, кто его знал, Громыко запомнился человеком скрытным и замкнутым, лишенным человеческого тепла. Его сын рассказывал мне:

– Никогда не видел его лежащим на диване, никогда не видел небритым. Он был человеком немецкой пунктуальности. Отдыхая в Барвихе, он упал и сломал правую руку. Как же подписывать документы? Заказали печатку с факсимиле.

Но есть люди, которые уверяют, что было два Громыко – и очень разных. Один из них вполне симпатичный. Валерий Цыбуков, бывший сотрудник секретариата министра, рассказал, как Громыко назначил одного руководителя управления МИД послом. Тот уехал, а через три года умер. Громыко сказал в узком кругу:

– Когда мы его назначали послом, то знали, что он неизлечимо болен. Но мы сознательно пошли на это, чтобы дать ему возможность завершить карьеру послом Советского Союза.

Сын Хрущева Сергей Никитич вспоминал, что, когда тяжело заболела его сестра, понадобилась помощь американского врача. Но как получить для него визу? Рискнул позвонить Громыко, с которым жил в одном доме. Тот предложил зайти. Выслушал, сказал:

– Ну что же, это дело гуманное. Я постараюсь помочь. Позвони мне завтра.

Лидия Дмитриевна, оберегавшая мужа от всевозможных неприятностей, вставила:

– Андрюша, сам ты этого вопроса решить не можешь. Это надо согласовать.

Она понимала, что всякое участие в делах семейства Хрущева едва ли понравится Брежневу. Но когда на следующий день Сергей Хрущев позвонил Громыко, выяснилось, что указание выдать визу уже дано.

– Надо понять ту эпоху, в которой людям надо было выжить, – говорил Бессмертных. – Громыко был чрезвычайно осторожен. Он окружил себя защитной толстой кожей, за которой скрывался интеллигентный и ранимый человек. Эта защитная система спасала его от неудач. После войны всякое общение с внешним миром было смертельно опасно, потому что самым страшным обвинением было обвинение в шпионаже. Министерство иностранных дел находилось в зоне особого риска.

Так и появилась у него маска, которая всеми воспринималась как его истинная натура. А под маской скрывался очень интересный человек. Дипломаты, которые работали у него в группе помощников, видели его и дома, и на даче, считают Громыко одним из самых эрудированных и интеллигентных людей того времени. На его рабочем столе в кабинете оставался только маленький прямоугольник свободного места, остальное было занято книгами. Он неплохо разбирался в искусстве, очень интересовался историей, собирал историческую литературу.

Бессмертных как-то спросил министра, почему одни и те же книги так долго лежат у него на столе. Громыко ответил, что у него такое правило – пока не дочитает, в шкаф не поставит. Книги позволяли ему расслабиться, отвлечься, передохнуть.

– Помню его последнюю в роли министра встречу с госсекретарем США Джорджем Шульцем, – вспоминал Бессмертных. – Мы приехали в Женеву. Я уже был членом коллегии, руководил отделом Соединенных Штатов. За десять минут до начала переговоров зашел к Громыко. Я был уверен, что он либо читает инструкции для нашей делегации, либо просматривает так называемый «разговорник», где собран весь материал по темам, которые могут возникнуть на переговорах. Но я увидел, что он сидит и отрешенно читает какой-то детектив. Даже в ходе переговоров он находил возможность отвлечься…

Громыко был научен жизнью: слово – серебро, молчание – золото. Если вообще можно ничего не говорить, то лучше и не говорить. Он избегал встреч один на один, даже на неформальные мероприятия брал переводчика. Так ему было спокойнее. Он начинал свою карьеру в те времена, когда даже послам запрещалось встречаться с иностранцами наедине. Его привычка прятаться под маской от внешнего мира лишь иногда позволяла ему раскрываться.

– Но не зря же его называли «Господином «Нет», – напомнил я Александру Бессмертных.

– Такова была дипломатия тех лет, – ответил он. – Министры того времени мало чем отличались друг от друга. Холодная война весьма ограничивала дипломатию, как таковую, ведь главным достоинством дипломатов считалось умение говорить «нет». Поэтому наиболее популярной в те времена резолюцией на документе была – «оставить без ответа», то есть превыше всего ценились осторожность и умение вообще не занимать никакой позиции.

Это точно сформулировал бывший член политбюро и секретарь ЦК Александр Николаевич Яковлев:

– Он выбрал формулу выживания – слово «нет». Люди гибнут на слове «да». Сказав «нет», не пропадешь.

Громыко никогда не снимал маску в том мире, где каждый взгляд, каждое слово улавливались и анализировались. Но как только он оказывался в кругу близких сотрудников или семьи, превращался в иного человека.

Покупка шляп

Андрей Андреевич слыл страстным борцом с курением и алкоголизмом. На приемах мог выпить рюмку-другую водки, но курения вообще не признавал. И вдруг на одной старой фотографии – еще тех времен, когда он служил послом в США, – его помощники увидели его затягивающимся сигаретой. Они радостно положили снимок ему на стол, и он страшно смутился: скрывал, что когда-то и сам баловался табаком.

Он был неприхотлив в еде. Любил чай с сушками и вареньем, гречневую кашу. Предпочитал темные и серые костюмы. Отдыхать на юг Громыко ездил на поезде. В правительственном вагоне четыре купе, одно – большое – для министра и его жены, три поменьше – для членов семьи. На каждой остановке (кроме ночных) к члену политбюро Громыко приходил очередной первый секретарь обкома. Громыко каждого расспрашивал о видах на урожай. Видимо, считал, что так надо. В Симферополе первый секретарь Крымского обкома приглашал Громыко с семьей к столу.

На отдыхе не вылезал из моря. Отмечал синим карандашом в специальной тетради, сколько он совершил заплывов, потом хвастался. После Хрущева он, как и другие члены политбюро, стал увлекаться охотой. И все говорили, что Громыко надо дарить ружья.

Друзей у него не было – ему хватало общения с семьей. Хотя даже в разговорах с сыном он был крайне осторожен, в нем всегда присутствовал внутренний цензор. Однажды рассказал дома анекдот – так это все запомнили как событие. Он, хитро глядя, спросил домочадцев:

– А что было до сотворения мира? – Сделал паузу и сам ответил: – Госплан.

Напутствуя первого советского генерального консула в Западном Берлине в 1971 году, Андрей Андреевич пошутил:

– Вот видите, даже Наполеон был всего лишь консулом, а вы сразу становитесь генконсулом.

Громыко был предан своей жене, с которой прожил всю жизнь. Говорили, что она сильно влияла на кадровую политику министерства, потому что Андрей Андреевич к ней всегда прислушивался. Виктор Суходрев оказался свидетелем того, как министру позвонила раздраженная жена и стала жаловаться, что дочери ее дальних родственников поступали на курсы, где готовили стенографисток-машинисток для МИД. Но их не приняли, потому что они получили по двойке. Громыко вызвал своего старшего помощника, который был в курсе дела, и спросил:

– В чем дело? Почему девочки получили двойки за диктант? Это безобразие! Просто возмутительно!

Помощник стал объяснять:

– Андрей Андреевич, они наделали массу ошибок, поэтому поставили им двойки…

Громыко разозлился:

– Я сейчас вам такой диктант задам! И вы у меня тоже двойку получите! Немедленно займитесь этим!

Суходрев рассказывает, что Лидия Дмитриевна, приезжая в США вместе с министром, ездила за покупками для всей семьи, искала товар подешевле. Громыко всегда привозил подарки первым лицам в политбюро – шляпы, рубашки и галстуки. Сам, конечно, не покупал, поручал переводчику. Лидия Дмитриевна неизменно отчитывала Суходрева за то, что он выбрал слишком дорогой товар.

Особая сложность состояла в покупке шляп. Те фасоны, которые носили в политбюро, давно вышли из моды, и в Нью-Йорке их просто не было в продаже. Но каждый год Громыко отправлял Суходрева на поиски «нужных» шляп серого цвета. Он брал образцы, привозил. Громыко придирчиво изучал. Иногда приходилось по нескольку раз ездить в магазин, где на каждой шляпе ставились инициалы будущих владельцев – Брежнева, Громыко, Андропова, Подгорного, Черненко…

Товарищам по политбюро Громыко всегда был готов посодействовать. Киевский лидер Петр Шелест дал указание постоянному представителю Украины при ООН организовать его жене Ирине личное приглашение в Соединенные Штаты. Но на всякий случай Шелест позвонил Громыко: как на это посмотрит министр иностранных дел?

Андрей Андреевич был бесконечно любезен, сказав:

– Это правильно, пусть съездит и посмотрит другой мир.

И даже предложил взять жену Шелеста в свой спецсамолет – он летел в Нью-Йорк на сессию Генеральной Ассамблеи ООН.

Громыко радел родным людям. Его дочь Эмилия вышла замуж за профессора МГИМО Александра Сергеевича Пирадова. Для него это был третий брак. Первой его женой была дочь Серго Орджоникидзе. Пирадов быстро получил ранг посла и уехал в Париж представителем в ЮНЕСКО.

«Во время войны он служил в подразделениях СМЕРШ, после войны преподавал в МГИМО, специалист в области международно-правовых проблем космоса, – вспоминал один из его парижских подчиненных. – Внешнюю политику знал из главного первоисточника – от А.А. Громыко… Но он практически не знал иностранных языков (слабо английский) и не мог обходиться без переводчиков. Это ограничивало его контактность, и он не ходил на многие приемы, устраиваемые иностранцами».

Заместителем к Пирадову прислали молодого и энергичного дипломата Владимира Леонидовича Быкова. Его успешной карьере тоже немало способствовал удачный брак. Он женился на дочери крупного партийного работника Петра Абрасимова, который был послом в ГДР и во Франции, а в ту пору руководил отделом ЦК по работе с загранкадрами и по выездам.

На партийном собрании Владимир Быков неосмотрительно объявил, что отправлен в представительство «навести порядок». Пирадову эти слова сильно не понравились. Его тесть был влиятельнее, и Быкова отозвали в Москву.

Сын Громыко Анатолий тоже захотел попробовать себя в дипломатии. В молодом возрасте он стал советником-посланником в посольстве ГДР. Но вскоре понял, что посольская должность для него заказана, поэтому перешел на научную работу. Его сделали директором Института Африки Академии наук СССР.

Ганс Дитрих Геншер, который много лет был министром иностранных дел ФРГ, вспоминал, как он приглашал Громыко с женой к себе на ужин:

«Он рассказывал нам о внуках, с которыми провел отпуск на Черном море. Они были в шутку произведены им во флотские чины за успехи в гребле: младший стал старшиной 1-й статьи, а старший – лейтенантом. Он рассказывал об их проделках на даче, о том, как они, например, за спиной охранника включили сигнализацию. Громыко сказал: «Вы можете себе представить, какие это имело у нас последствия».