Текст книги "Путин"

Кассета для прокурора

Владимир Владимирович проработал в ФСБ всего год, потому что его вовлекли в большую политику. Пожалуй, все началось с того, что в один из февральских дней 1999 года генерального прокурора России Юрия Ильича Скуратова попросил приехать в Кремль глава президентской администрации и секретарь Совета безопасности генерал Николай Николаевич Бордюжа.

На столе у него лежала обычная видеокассета с любительской записью сюжета, который вскоре станет знаменитым, – голый человек, очень похожий на генерального прокурора, познает радости жизни под руководством двух профессионалок. Удивительно, что эти истории происходили именно с главными законниками страны: то с министром юстиции, то с генеральным прокурором…

Николай Николаевич показал запись Юрию Ильичу. Генеральный прокурор был потрясен и в тот момент, по словам Бордюжи, даже и не пытался отрицать, что на видеопленке запечатлен именно он.

После совместного просмотра кассеты Бордюжа, человек воспитанный и деликатный, сказал Скуратову: «Я даже не знаю, как себя вести, какие слова подобрать для этого момента, но в этой ситуации вам лучше уйти».

Он посоветовал генеральному прокурору написать заявление об отставке. В принципе если генеральный прокурор балуется с проститутками – за чужой счет, кстати, да еще позволяет, чтобы его фотографировали, то есть становится беззащитным перед элементарным шантажом, – ему, конечно же, следует покинуть свой пост.

Как кассета попала к самому Бордюже? Запись, как выяснилось, была сделана годом ранее. И кто, интересно, ее передал в Кремль? Ну не почтальон же принес… Кроме того, на кассете не портретная съемка и вообще качество записи неважное. Прежде всего следовало точно установить, кого именно снимали и при каких обстоятельствах, то есть провести профессиональную экспертизу.

Ни прокуратура, ни Министерство внутренних дел в этом не участвовали. Есть одно ведомство, которому подобное под силу, – Федеральная служба безопасности. Как же должно действовать это ведомство, получив такого рода информацию? Я спросил об этом предшественника Путина на посту директора ФСБ Николая Ковалёва.

– Мы проверяем информацию, – объяснил генерал Ковалёв. – Основанием для взятия человека в проверку являются признаки преступлений, находящихся в компетенции ФСБ. Если информация подтвердилась, следует доклад президенту.

Но если речь идет о высокопоставленном лице, разве не обязаны органы госбезопасности немедленно, еще до окончания проверки, которая потребует времени, сообщить президенту, что у одного из высших чиновников государства возникли серьезные проблемы?

– Мы не обязаны это делать и не делаем, – твердо ответил бывший директор ФСБ, – потому что неизвестно, чем закончится проверка, а доклад президенту повлечет за собой, если пользоваться старой терминологией, некоторое поражение в правах. К человеку будут относиться с сомнением: на него что-то есть у ФСБ. Это абсолютно неправильно и незаконно. Я всегда старался этого избегать. Вот если имеются документы, подтверждающие его вину, тогда следует докладывать президенту.

Когда возникло дело Скуратова, Федеральную службу безопасности уже возглавлял Путин. Владимир Владимирович с самого начала вошел в узкий круг людей, которые принимали важнейшие решения. Его предшественник на посту директора ФСБ Николай Ковалёв не был допущен в этот круг, у него не сложились личные отношения ни с президентом, ни с его ближайшим окружением…

Чем же Скуратов вызвал недовольство в Кремле?

Сам он полагает, что причиной стали слишком активные действия его подчиненных. Прокуратура занималась такими громкими делами, как злоупотребления при реставрации кремлевских помещений (этим ведало Управление делами президента во главе с Павлом Павловичем Бородиным), сомнительные финансовые операции в «Аэрофлоте» (в этом обвинялись соратники Бориса Абрамовича Березовского), деятельность частной охранной компании «Атолл», которую заподозрили в незаконном прослушивании разговоров видных политиков…

Скуратов рассказывал, как за месяц до описываемых событий, в начале января 1999 года, пришел к главе правительства Примакову:

«Мы всегда общались с ним без всяких проблем, стоило мне поднять телефонную трубку, – он ни разу не отказал во встрече, всегда находил время. И всегда разговор с ним был очень откровенный, я всегда получал у него поддержку. А последняя встреча оставила какое-то невнятное ощущение. Словно бы Евгений Максимович что-то недоговаривал».

Скуратов сказал главе правительства:

– Я возбуждаю уголовное дело против Березовского.

– В связи с чем? – спросил Примаков.

– В связи с тем, что Березовский прокручивает деньги «Аэрофлота» в швейцарских банках. Прошу вашей поддержки, прежде всего политической.

Примаков ответил:

– Обещаю!

Когда швейцарский прокурор, знаменитая Карла дель Понте, не могла получить российскую визу, Скуратов позвонил Примакову:

– Евгений Максимович, будет большой ошибкой, если вы откажете госпоже дель Понте во въезде в Россию. Визит срывается.

– Впервые об этом слышу, – ответил Примаков, – сейчас свяжусь с Ивановым, узнаю, в чем дело.

Разговор с министром иностранных дел Игорем Сергеевичем Ивановым состоялся. Визу дали. Неукротимая Карла дель Понте привезла в Москву материалы, относящиеся к «Мабетексу» (это швейцарская компания, которую наняло Управление делами президента для ремонта кремлевских помещений), компании «Андава» (дело «Аэрофлота»), «Меркате-трейдингу»…

Коллеги, впрочем, полагали, что генеральный прокурор слишком внимателен к политической конъюнктуре. Скуратов не знал, как сложится все в будущем, и держался отстраненно, поэтому в Кремле не считали, что могут на него положиться.

«У Юрия Ильича редкостное чувство грядущих перемен, – вспоминал тогдашний министр юстиции. – Задолго до того, как былые соратники побежали с корабля „бесперспективного“ Ельцина, Юрий Ильич сделал выбор. Служить слабому, полагаю, он не станет ни при каких обстоятельствах».

Тогда в Кремле решили избавиться от Скуратова, пустив в ход кассету. Это были очень тяжкие месяцы для Ельцина. На ключевой должности генерального прокурора – на случай непредвиденных обстоятельств – хотелось иметь надежного союзника.

Сконфуженный Скуратов тут же, в кабинете Бордюжи, написал заявление:

«Уважаемый Борис Николаевич!

В связи с большим объемом работы в последнее время резко ухудшилось состояние моего здоровья (головная боль, боли в области сердца и т. д.). С учетом этого прошу внести на рассмотрение Совета Федерации вопрос об освобождении от занимаемой должности генерального прокурора РФ.

Просил бы рассмотреть вопрос о предоставлении мне работы с меньшим объемом».

Вернувшись домой, Скуратов немного успокоился. Решил взять тайм-аут и подумать. Позвонил лечащему врачу и сказал, что ему нужно лечь в больницу. Просьбу удовлетворили незамедлительно. К высокопоставленным пациентам медики невероятно внимательны.

Ельцин тем временем подписал заявление Скуратова об отставке. Но Юрий Ильич уже отказался от своего заявления и сказал Бордюже, что остается на посту генерального прокурора.

Скуратов вспоминал, как ему в больницу позвонил Примаков:

«Человек умный, информированный, сам проработавший много лет в спецслужбах, он прекрасно понимал, что телефон прослушивается, поэтому не стал особенно распространяться и вести длительные душещипательные беседы».

Евгений Максимович, по словам генпрокурора, спросил: – Юрий Ильич, надеюсь, вы не подумали, что я сдал вас?

– Нет!

– Выздоравливайте!

В Кремле рассчитывали, что Скуратов уйдет тихо. Как в свое время министр юстиции Валентин Ковалёв, которого сфотографировали во время такого же рода банных развлечений. Но за Ковалёва даже товарищи-коммунисты не вступились. А Скуратов перешел в контратаку: говорил, что его преследуют по политическим мотивам, мешают расследовать громкие коррупционные дела в президентском окружении. И у него появились союзники.

Семнадцатого марта 1999 года Совет Федерации обсуждал вопрос об отставке Юрия Скуратова с поста генерального прокурора. Сенаторы высказались против! Тогда Кремль пошел ва-банк. Ночью по российскому каналу показали кустарно сделанный порнофильм – кажется, впервые за всю историю отечественного телевидения.

Утром Скуратов приехал к Ельцину. Присутствовали глава правительства Примаков и директор Федеральной службы безопасности Путин.

Ельцин твердо сказал Скуратову:

– В такой ситуации я с вами работать не намерен и не буду.

Путин добавил:

– Мы провели экспертизу, Борис Николаевич, кассета подлинная.

Ельцин произнес с нажимом:

– Надо написать новое заявление об отставке.

– Но Совет Федерации же только что принял решение, – возразил Скуратов.

– На следующем заседании Совет Федерации рассмотрит новое заявление.

«В разговор включился Примаков, – вспоминал Скуратов. – Но он говорил мягко, без нажима – Евгений Максимович как никто понимал ситуацию, но понимал и другое: его пригласили для участия в этом разговоре специально, чтобы связать руки – ему связать, не мне, чтобы он потом не мог влиять на историю со мной с какой-то боковой точки зрения».

Примаков посоветовал:

– Юрий Ильич, надо уйти. Ради интересов прокуратуры. Да и ради своих собственных интересов.

Скуратов ответил, что напишет заявление, но дату поставит другую – 5 апреля, потому что следующее заседание Совета Федерации намечено на 6 апреля. Заявление осталось у Ельцина. Вышли на улицу, и, по словам Скуратова, Примаков ему сказал:

– Юрий Ильич, вы знаете, я скоро тоже уйду. Работать уже не могу. Как только тронут моих замов – сразу уйду…

Второго апреля Скуратов был отстранен от исполнения обязанностей «на период расследования возбужденного против него уголовного дела». Скуратова перестали пускать в здание прокуратуры. Уголовное дело по части 1 статьи 85 Уголовного кодекса, где речь идет о злоупотреблении должностными полномочиями, возбудила прокуратура Москвы – при очень странных обстоятельствах, ночью, в Кремле, куда внезапно вызвали первого заместителя городского прокурора Вячеслава Всеволодовича Росинского.

Исполняющий обязанности генерального прокурора Юрий Яковлевич Чайка заявил, что уголовное дело возбуждено на законных основаниях. Хотя впоследствии Московский городской суд придет к выводу, что прокуратура превысила свои полномочия, и отменит постановление о возбуждении уголовного дела против Скуратова.

Дело Юрия Скуратова не имело, как говорят юристы, судебной перспективы, это было ясно с самого начала. Никто его, впрочем, судить и не собирался – его надо было убрать с должности генерального прокурора. Но доказательств, похоже, не хватало: все та же видеокассета и еще четырнадцать костюмов, которые, как уверяет Скуратов, ему распорядился сшить сам президент, да еще бесплатно – то есть за счет налогоплательщиков.

Потом выяснилось, что костюмы прокурору подарил не заботливый президент, а один хитрый заграничный бизнесмен. Скуратов, кстати, уверял, что хотел расплатиться. Сказал, что дал управляющему делами президента Павлу Бородину десять тысяч долларов. Это, между прочим, зарплата генерального прокурора за два года.

История с костюмами оставила, конечно, неприятный осадок. Трудно представить себе, что должность генерального прокурора занимает человек, который позволяет себе принимать такие подарки и искренне считает, что имеет на это право. Но в высших эшелонах власти творились дела и похуже. Почему начали именно со Скуратова?

Странным показалось и другое. Бывший министр юстиции Ковалёв отчаянно защищался, уверяя, что съемки в бане – фальшивка. Скуратов ни разу не сказал, что снимали не его. А ведь эта видеопленка, если она подлинная, действительно не позволяла ему оставаться на посту. Ведь впредь любое его решение вызывало бы сомнения – а не шантажируют ли его? А не действует ли Скуратов под влиянием тех, кто владеет оригиналом этой пленки? И чего может добиться какой-нибудь провинциальный прокурор, если ему, смеясь, в лицо говорят: «Да твой генеральный ходит по девочкам и не отказывается от борзых щенков, то есть от костюмов… Чего же ты от нас хочешь?»

Идеальный прокурор – это, видимо, однолюб и богатый человек. Он не должен участвовать в политике и быть абсолютно независимым от власти. Да разве это возможно? Генерального прокурора постоянно вовлекают в политическую борьбу и ставят перед жестким выбором: если ты не с нами, значит, ты против нас. И прокурор понимает, что ему не надо ссориться с властью, а стоит позаботиться о личных интересах – от получения квот на экспорт нефти до замечательно сшитых костюмов из качественного импортного материала.

Юрий Ильич Скуратов стал четвертым по счету генеральным прокурором самостоятельной России. Ни один из четырех не снискал лавров на этом посту. Всех перепробовали на посту генпрокурора – и праведника, и грешника, и человека от сохи, и высоколобого профессора. Ни у кого не получилось. Один из них предпочел сам уйти в отставку, остальных выгнали.

Двадцать первого апреля, в день, когда вновь рассматривалось заявление Скуратова об отставке, в Совет Федерации приехал Примаков.

«Евгений Максимович, – пишет Скуратов, – к сожалению, еле двигался, так допек его ревматизм, чувствовалось, что всякое движение доставляет ему боль – даже по глазам было видно, как трудно ему.

– Юра, – сказал Примаков. – Вам, наверное, надо уйти. Я понимаю – вы человек честный, все воспринимаете обостренно, с позиций закона, но у вас грязное окружение. Вас обязательно подставят. Да и с самой прокуратурой происходит нечто невероятное. Прокуратуру трясет так, что как система она может развалиться.

С этим я был согласен».

Но заменить Скуратова своим человеком администрации долго не удавалось, потому что Совет Федерации никак не соглашался на увольнение Скуратова. Губернаторы надеялись, что он выдаст важные кремлевские тайны. Ничего серьезного он так и не поведал, чем напомнил незабвенных Гдляна и Иванова. Страна жаждала разоблачений, даже их требовала, но ни прославившиеся в горбачевские годы «узбекским делом» следователи, ни отправленный в отставку генпрокурор так ничего и не рассказали.

Однако же скандал, крайне болезненный для Ельцина, разразился. Ответственность за провал операции со Скуратовым возложили на Николая Николаевича Бордюжу. Его отправили в отставку. А Путин 29 марта 1999 года получил второй пост – секретаря Совета безопасности…

Против привычных в бюрократическом мире правил Владимир Владимирович публично произнес, что снятый с должности его предшественник Бордюжа – хороший товарищ. Да и Евгений Максимович Примаков с признательностью вспоминает, что, когда его убрали с поста премьер-министра и многие из тех, кто именовал себя его друзьями, перестали ему звонить, Путин привез к нему на дачу всю коллегию Федеральной службы безопасности.

Борис Березовский рассказывал журналистам:

– Когда для меня наступили худшие времена, когда Примаков пытался меня посадить, когда все разбежались, когда я вечером приходил в театр и люди веером рассыпались в разные стороны, то Путин просто пришел на день рождения моей жены. Я его не приглашал – собственно, как не пригласил и других своих друзей, которые работают во власти. Я его спросил, зачем он это сделал. Он сказал: «Я сделал это специально», – а он был тогда директором ФСБ. Таким образом, у меня нет сомнений, что Путин верен тем людям, которых он считает своими товарищами или друзьями.

Возможно, Борис Березовский сгустил краски, описывая свое тогдашнее положение. Примаков действительно плохо к нему относился, но он ведь не был президентом. А окружение Ельцина по-прежнему благоволило к Березовскому. Ему как хозяину Первого канала еще предстояло сыграть немалую роль в избирательной кампании «Единства» и самого Путина. Так что Владимир Владимирович не очень рисковал, навестив Березовского. Скорее, наоборот – он навещал человека, к которому прислушивались в ельцинском окружении, где именно в тот момент настойчиво искали преемника для Бориса Николаевича.

Секретарь Совета безопасности

Последние месяцы 1998-го и начало 1999 года были временем отчаяния и тревоги в жизни обитателей Кремля. Стало ясно: президент Ельцин настолько тяжело болен, что неизвестно, сколько времени он продержится.

История болезни Бориса Ельцина в основном остается тайной. Но академик Евгений Иванович Чазов, руководитель кардиологического центра, в котором Ельцину делали операцию, пишет, что у Бориса Николаевича было пять инфарктов. Шестой мог стать смертельным. Чазов считает, что здоровье Ельцина было подорвано не только физическими и эмоциональными перегрузками, но и злоупотреблением горячительными напитками, а также неумеренным приемом транквилизаторов и снотворных препаратов.

Мысли о том, кто придет после него и как этот человек себя поведет, неотвязно преследовали как самого Бориса Николаевича, так и его ближайшее окружение. Ведь тогда сильны были позиции тех, кто говорил, что Ельцина надо судить за развал страны. И в устах некоторых политиков это звучало угрожающе.

В какой-то момент Ельцин, кажется, даже был готов передать государство Примакову, который пользовался в России широкой поддержкой. Через две недели после назначения Евгения Максимовича главой правительства президент вдруг многозначительно и доверительно заговорил с ним:

– Давайте думать о стратегических вопросах. Я мыслю вас на самом высшем посту в государстве!

Примаков благоразумно отказался развивать эту тему. Да и Ельцин быстро понял, что Евгений Максимович слишком самостоятелен. Нужен другой человек.

Эскизный портрет преемника набросать было несложно: молодой, энергичный, располагающий к себе, желательно из военных, из тех, кто в политике недавно и не успел примелькаться. Такие качества, как верность и надежность обязательны.

Первым на этот пост опробовали Николая Николаевича Бордюжу.

Казалось, он подходит идеально. Из семьи офицера, двадцать лет прослужил в военной контрразведке, занимался кадрами, политико-воспитательной работой, потом служил в Федеральном агентстве правительственной связи и информации и в пограничных войсках. Бордюжа стал регулярно приходить в Кремль и многих буквально очаровал. Худощавый, подтянутый, улыбчивый – военная косточка, спокойный, внимательный, умеет ладить с людьми. Чем не кандидат в преемники?

В сентябре 1998 года нового ельцинского фаворита сделали секретарем Совета безопасности, а в декабре еще и поставили во главе президентской администрации (вместо Юмашева). Такой концентрации власти не было еще ни у кого из кремлевских администраторов.

Генерала призвали в Кремль в тот момент, когда Ельцин был очень слаб и левая оппозиция требовала его отставки.

В книге «Президентский марафон», написанной Юмашевым от имени Ельцина, мотивы назначения Бордюжи изложены весьма откровенно:

«Легко стучать кулаком по думской трибуне, в очередной раз „отправляя в отставку“ ненавистного Ельцина, выводить на площади колонны демонстрантов под красными флагами, когда он лежит в больнице. Труднее это сделать, когда рядом с президентом возникает фигура генерал-полковника, который одновременно совмещает две важнейшие государственные должности – и главы администрации, и секретаря Совета безопасности».

Ельцин и его окружение надеялись, что молодой генерал-полковник станет им надежной защитой. Бордюжа, условно говоря, был Путиным номер один. Но исполнительный и доброжелательный офицер оказался непригодным к этой работе. Он не только не разобрался в сложнейших кремлевских интригах, но и не проявил к ним ни малейшего интереса и склонности. Он либо совершенно не понял, чего от него ждут, либо не желал этим заниматься. Не хватило ему и других искомых качеств – беспредельной жесткости и твердости.

В результате Бордюжа поехал послом в маленькую Данию, потом получил назначение генеральным секретарем Организации Договора о коллективной безопасности, должность эта полувоенная-полудипломатическая, но во всяком случае далекая от власти…

Пост секретаря Совета безопасности передали Владимиру Путину.

Аппарат Совета безопасности разместился в одном из бывших зданий ЦК КПСС, известном тем, что там до августовского путча находился аппарат ЦК Компартии РСФСР. Совету безопасности отдали помещения на тех этажах, где когда-то находилась Военно-промышленная комиссия ЦК. Эти комнаты, уверяют специалисты, надежно защищены от прослушивания. Любой посетитель должен был миновать тройной кордон – у ворот комплекса, при входе в здание и при выходе из лифта на нужном этаже.

Нравы остались прежними: проголодавшийся посетитель мог заглянуть в буфет, но в столовую охрана пускала только по специальным пропускам. Скучные кабинеты сотрудников аппарата Совета безопасности обставили все той же цековской канцелярской мебелью, на окнах красовались все те же белые занавески. Главное отличие состояло в том, что в кабинетах установили компьютеры, подключенные к закрытым правительственным информационным сетям. И появилась – по американскому образцу – ситуационная комната, где можно заседать в случае кризиса: здесь имелись все виды связи.

Но в общем ничего особо таинственного в работе Совета безопасности не было. По коридорам тоскливо бродили такие же люди, как и в любом госучреждении, курили в отведенных для этого местах, жаловались на низкую зарплату и жадно интересовались слухами. Как аналитический центр, способный облегчить президенту принятие ключевых решений, Совет безопасности в те годы никак себя не проявил. Возможно, в силу ограниченности интеллектуальных ресурсов аппарата. Надо еще иметь в виду, что Совет безопасности постоянно перестраивался и реорганизовывался. Сотрудники были заняты исключительно устройством личных дел и с испугом или безразличием ожидали очередного приказа о выводе всех за штат.

Иностранцы считали российский Совет безопасности новым политбюро, которое стоит выше правительства и втайне принимает ключевые решения. А то и просто называли Совет безопасности тайным правительством, которое и решает все основные вопросы.

На самом деле есть как бы два Совета безопасности. Один – учреждение, входящее в Администрацию Президента. Другой – просто собрание высших должностных лиц государства, которые нашли удобное название для своих заседаний по секретным делам. Когда Борису Ельцину надо было обсудить какое-то сложное и опасное дело (скажем, военную операцию в Чечне), он созывал ключевых министров – и это называлось заседанием Совета безопасности. Но к работе самого Совета такое закрытое совещание обычно никакого отношения не имело.

Новая должность приблизила Путина к президенту и его окружению. И сам Борис Николаевич, и его семья хотели получше присмотреться к новому человеку. Ведь им всем предстояло вверить ему свою судьбу…