Текст книги "Самые большие неудачники в истории"

Расстрельный приказ

«Говорят, что Керенский развелся и на днях женился на какой-то артистке; утверждают, что венчание было в Зимнем дворце, – записал в дневнике в августе 1917 года профессор-историк Юрий Владимирович Готье. – Как все это печально и грустно! В Петербурге: солдаты грызут семечки, обыватель в панике перед немцами».

В реальности Александр Федорович не развелся и не женился вновь. Это миф. Как и многое другое, что о нем рассказывали и писали. А он пытался спасти Россию, где политические дебаты уже велись с помощью оружия.

В 1917 году судьбу страны решал человек с ружьем. Солдаты не хотели воевать и бросали фронт при каждом удобном случае. Заставить их не только продолжать войну, но и хотя бы тащить армейскую лямку было невозможно. Поэтому солдаты просто возненавидели правительство, которое считало своим долгом сражаться с Германией до победы.

Военно-политический отдел Ставки докладывал о настроениях солдатской массы накануне октября:

«Неудержимая жажда мира, стихийное стремление в тыл, желание прийти к какой-нибудь развязке… Армия представляет собой огромную, усталую, плохо одетую, с трудом прокармливаемую, озлобленную толпу людей, объединенных жаждой мира и всеобщим разочарованием».

Не антимонархические чувства привели к падению монархии. Наоборот: свержение императора словно санкционировало общенациональный погром. Николая лишили престола – и все развалилось. Было государство – и в один день рухнуло. Революция началась, когда решения стали принимать не в кабинетах, а на улице.

Только поняли это не сразу.

Но многим нравилась такая жизнь! Без царя и без веры. Без полиции и чиновников. Без обязанностей и без работы. Зачем трудиться, если в стране бесконечный праздник? Первая мировая высвободила разрушительные инстинкты человека. Тонкий слой культуры смыло. Все сдерживающие факторы – традиции, правила, запреты – исчезли. С фронта вернулся человек, который все проблемы привык решать силой. В революцию власть, полиция, суд словно испарились. Некому стало соблюдать закон. А раз нет закона, то и моральные нормы словно отменили.

– Если не хотят мне верить и за мной следовать, я откажусь от власти, – бросил в отчаянии Александр Керенский. – Никогда я не употреблю силы, чтобы навязать свое мнение… Когда страна хочет броситься в пропасть, никакая человеческая сила не сможет ей помешать, и тем, кто находится у власти, остается одно – уйти.

Тогдашний французский посол в России недоуменно заметил:

– Когда страна находится на краю бездны, то долг правительства – не в отставку уходить, а с риском для собственной жизни удержать от падения в бездну.

Керенский пытался наладить сотрудничество различных политических сил, искал компромисса. Но в семнадцатом году выяснилось, что самое опасное для начальства – проявить слабость. Если бы глава Временного правительства Александр Федорович Керенский действовал методами большевиков, кто бы лишил его власти?

«Начальник политического сыска доложил руководству военного министерства о заговорщических планах некоторых правых и левых организаций, – вспоминал Федор Степун. – Мы решили добиться от Керенского ареста и высылки некоторых подозрительных лиц. После длившихся до полуночи разговоров Керенский согласился с нашими доводами. Но на рассвете, когда адъютант принес указ о высылке, Керенский наотрез отказался подписать его.

Бледный, усталый, осунувшийся, он долго сидел над бумагою, моргая красными воспаленными веками и мучительно утюжа ладонью наморщенный лоб. Мы молча стояли над ним и настойчиво внушали ему: подпиши. Керенский вдруг вскочил со стула и почти с ненавистью обрушился на нас:

– Нет, не подпишу! Какое мы имеем право, после того как мы годами громили монархию за творящийся в ней произвол, сами почем зря хватать людей и высылать без серьезных доказательств их виновности. Делайте со мною что хотите, я не могу».

Вопрос о введении вновь смертной казни был тяжким испытанием для революционных деятелей.

«Мне, – вспоминал начальник политуправления военного министерства, – пришлось принести на подпись Керенскому только что вынесенный на фронте смертный приговор. Быстро пробежав бумагу, Керенский безо всяких колебаний заменил высшую меру наказания тюремным заключением… Он просто сделал самое для либерала и правозащитника привычное дело… Он вовсе не был на все решившимся революционным вождем».

На одном совещании генерал Корнилов сказал, что не желавший сражаться полк, узнав о том, что отдан приказ о его истреблении, сразу же вернулся на позиции. Лавру Георгиевичу зааплодировали.

Керенский возмутился:

– Как можно аплодировать, когда вопрос идет о смерти? Разве вы не понимаете, что в этот час убивается частица человеческой души?

Видеть в его словах проявления слабости и безволия могут только нравственные уроды, заметил современник.

24 октября, за день до Октябрьской революции, Керенский выступал в Мариинском дворце в Совете Республики – это был так называемый предпарламент, образованный представителями различных партий и общественных организаций. Совету Республики предстояло действовать до созыва Учредительного собрания.

Глава правительства говорил о большевиках:

– Организаторы восстания содействуют правящим классам Германии, открывают фронт русского государства перед бронированным кулаком Вильгельма и его друзей… Я квалифицирую такие действия русской политической партии как предательство и измену Российскому государству.

Он сообщил, что распорядился начать соответствующее судебное следствие и провести аресты. Поздно!

«Александр Федорович Керенский проиграл борьбу за власть, проиграл революцию, проиграл Россию, – писал один из его соратников. – И тем не менее я продолжаю настаивать на том, что линия Керенского была единственно правильной… Вина Керенского не в том, что он вел Россию по неправильному пути, а в том, что он недостаточно энергично вел ее по правильному».

Он не мог преодолеть себя и залить страну кровью ради удержания власти. А его противники могли.

Когда большевики взяли власть, Керенский покинул Петроград (и вовсе не в женском платье, как про него рассказывали), эмигрировал во Францию, редактировал эмигрантскую газету «Дни». Когда нацистская Германия напала на Францию летом 1940 года, перебрался в США. Он работал в Гуверовском институте войны, революции и мира – это часть престижного Стэнфордского университета.

Я был в Гуверовском институте – на съемках. Там хранятся крупнейшие коллекции документов русской эмиграции. В этом архиве потрясающе интересные документы, которые помогают понять, что потеряла Россия в результате революции и Гражданской войны.

Князь Алексей Павлович Щербатов, тоже покинувший Россию, познакомился с Керенским уже после войны, в Соединенных Штатах:

«Он обладал неотразимым обаянием, выглядел моложаво и пользовался успехом у женщин даже в преклонные годы. Американские знакомые называли его «мистер президент», кланялись ему, что льстило Керенскому необыкновенно. Он всегда старался казаться молодым: зимой ходил, не покрывая головы со стриженными бобриком седоватыми волосами; будучи близоруким, опирался на палочку, но передвигался быстро, почти бегом. При этом любил пользоваться не очками, а лорнетом на черной ленте, что выглядело несколько нелепо. Но я знал, что за внешней маской своеобразной бравости скрывался человек одинокий, довольно слабый, всеми отвергнутый».

Он ушел из жизни летом 1970-го. В том году в Советском Союзе пышно отмечалось столетие Владимира Ильича Ленина, который в семнадцатом переиграл Керенского. Но Александр Федорович пережил Ленина почти на полвека.

Карл Либкнехт и мировая революция

После Первой мировой войны бушевала не только Россия, а едва ли не вся Европа. Революция за революцией. Германия восстала через год после России. Осенью 1918 года немецкие солдаты и рабочие вышли на улицы под красными флагами. Власть, можно сказать, упала им в руки.

Что бы произошло, если бы социалистическая революция победила не только в России, айв Германии тоже? Если бы две крупнейшие континентальные державы стали коммунистическими, Красная Москва и Красный Берлин объединили свои усилия в борьбе против Запада? В Москве уже грезили о том, как будут действовать сообща две Красные армии – российская и немецкая! И кто в разрушенной и обескровленной мировой войной Европе мог им противостоять? Что тогда? Вся Европа стала бы коммунистической…

Владимир Ильич Ленин поставил задачу:

«Наше дело – есть дело всемирной пролетарской революции, дело создания всемирной Советской республики».

Большевики, которые взяли власть в октябре 1917 года, жили в ожидании мировой революции, считали, что построение социализма возможно только одновременно со всей Европой. И союзники большевиков левые эсеры тоже исходили из того, что без поддержки мировой революции в России подлинный социализм не построить.

В Москве не только ждали, но и торопили мировую революцию! Прежде всего ждали победы коммунистов в Германии.

Генеральный секретарь ЦК партии большевиков Иосиф Виссарионович Сталин говорил на заседании политбюро 21 августа 1923 года:

– Либо революция в Германии провалится и побьют нас, либо революция удастся, все пойдет хорошо, и наше положение будет обеспечено. Другого выбора нет.

Так что же помешало? Убийство вождя немецких коммунистов Карла Либкнехта?

Левых приводит к власти тяжелая жизнь. Когда Первая мировая война подошла к концу, Германия и Австро-Венгрия восстали под красным знаменем, намереваясь последовать примеру России и свергнуть империалистические правительства. Финские красногвардейцы сообщили в Петроград: «Буржуазное правительство свергнуто революционным движением рабочего класса». Казалось, мировая революция шагает по Европе.

В Германии 4 ноября 1918 года портовый город Киль оказался во власти Совета рабочих и матросов. Повсюду появились красные флаги. У офицеров срывали погоны и отбирали оружие. Руководителем города стал социал-демократ Густав Носке. Его первый приказ – офицеров кормить так же, как и рядовых солдат и матросов.

5 ноября революция победила в Любеке, 6 ноября в Гамбурге, затем в Бремене, Ганновере, Лейпциге, Штутгарте и Мюнхене. К массовым демонстрациям присоединились солдаты кайзеровской армии.

Кайзер Вильгельм, как и годом раньше российский император, в момент начала революции находился в штабе армии. Вечером 8 ноября 1918 года в штаб поступила телеграмма от имперского канцлера принца Макса Баденского, который сообщал, что не сможет сдержать восстание, если кайзер не отречется. Вильгельм уже лег спать, и никто не посмел его разбудить.

Утром кайзер вызвал к себе начальника генерального штаба генерал-фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга и первого генерал-квартирмейстера генерала Вильгельма Тренера. Кайзер ждал поддержки. Но генералы в один голос доложили кайзеру, что армия неспособна сражаться и жаждет мира.

Генерал Тренер дал императорским приближенным совет, продиктованный отчаянием: пусть император отправится на фронт, в окопах сражается плечом к плечу со своими солдатами и, если такова будет воля провидения, погибнет. Жертва императора – единственное, что спасет монархию.

Кайзер не внял совету своего генерала. Вильгельм на личном поезде уехал в Голландию. На границе он покорно сдал свою саблю голландскому таможенному чиновнику. Как и в России в феврале семнадцатого, никто не стал защищать императорскую власть.

Утром имперский канцлер принц Макс Баденский обнародовал сообщение об отречении от трона кайзера Вильгельма II. В час дня объявил и о своей отставке.

«День, которого Маркс и его друг Энгельс страстно ждали всю свою жизнь, – писал современник, – наступил. В столицу империи боевым строем вступает революция. Твердой, ритмической поступью рабочие батальоны из Шпандау и пролетарских окраин на севере и востоке Берлина движутся к центру города, твердыне императорской власти. За ними десятки тысяч. Они идут и идут».

Рабочие пришли к Рейхстагу с требованием немедленного мира. С балкона к ним обратились лидеры социал-демократов Филипп Шейдеман и Фридрих Эберт, которые обещали немедленно выйти из войны и провозгласили Германскую республику.

Берлинский совет рабочих и крестьянских депутатов передал власть Временному правительству, главой которого стал лидер германских социал-демократов Фридрих Эберт. Он призвал созвать конституционную ассамблею, которая создаст основы демократической республики.

А руководитель коммунистического «Союза Спартака» Карл Либкнехт провозгласил создание социалистической республики:

– День революции наступил! Мы добились мира. Мы должны напрячь все силы, чтобы образовать правительство рабочих и солдат и создать новый государственный строй пролетариата, строй мира, счастья и свободы.

Председатель ВЧК Феликс Эдмундович Дзержинский возвращался через Берлин из Швейцарии, где навещал жену и сына, после того как они не виделись восемь лет.

Он писал жене из германской столицы:

«Моя дорогая! Вчера здесь состоялся ряд собраний, на которых выступал Карл Либкнехт, а потом – демонстрация. Демонстрантов разгоняли шашками, имеются тяжелораненые. Часть демонстрантов прорвалась через полицейские оцепления и остановилась перед советским посольством, приветствуя его, размахивая шапками и платками, провозглашая возгласы «Хох!». Это лишь начало движения.

Роза Люксембург все еще сидит, и неизвестно, когда ее освободят. Ожидают, что скоро. Либкнехт полностью солидаризируется с нами. В более широких кругах партии слаба еще вера в собственные силы».

В Баварии левые провозгласили советскую республику и принялись создавать Красную армию по советскому образцу. В Венгрии создалось коммунистическое правительство. В Австрии власть пытались взять коммунисты. И французы громко бунтовали и строили грандиозные социальные планы – здесь исторически тяготеют к левизне: Великая французская революция, революция 1848 года, Парижская коммуна…

Левые настроения распространились и в Англии. Двести тысяч британских солдат в разгар войны не отсылали на фронт, где они были так нужны, а держали дома – на случай мятежа, который мог перерасти в революцию.

2 марта 1919 года в Москве представители различных компартий учредили Коммунистический интернационал – объединение коммунистов, поклявшихся совершить мировую революцию и установить повсюду советскую власть.

Попытка построить коммунизм в России уже обернулась голодом. Поэтому глава советского правительства Ленин распорядился обеспечить борцов за мировую революцию всем необходимым:

«Поручить наркомату продовольствия устроить особую лавку (склад) для продажи продуктов (и других вещей) иностранцам и коминтерновским приезжим… В лавке покупать смогут лишь по личным заборным книжкам только приезжие из-за границы, имеющие особые личные удостоверения».

В марте 1919 года прошло первое заседание Исполкома Коминтерна. Его возглавил член политбюро и хозяин Петрограда Григорий Евсеевич Зиновьев. Годы эмиграции он провел вместе с Владимиром Ильичем Лениным и Надеждой Константиновной Крупской. Более близкого человека у них не было.

Партия большевиков считалась всего лишь одной из секций Коминтерна, таким образом Григорий Зиновьев формально оказался руководителем всего мирового коммунистического движения, которое просило помощи у Москвы.

Ян Антонович Берзин, секретарь Исполнительного комитета Коммунистического интернационала, 28 августа 1919 года писал Зиновьеву:

«Переговорив с Владимиром Ильичем, мы пришли к заключению, что пяти миллионов мало, что нужно увеличить отправляемую сумму до 20 миллионов франков (приблизительно – 1 млн фунтов стерлингов)… Скажем, половину нужно сохранить как запасной фонд, остальные – немедленно распределить между коммунистическими и левосоциалистическими группами Западной Европы и Америки, причем спартаковцам нужно дать сразу же крупную сумму (несколько миллионов) – они давно просят».

Штаб не справился

Во время войны с Польшей в 1920 году Ленин решил, что если Красная армия через польскую территорию подойдет к Берлину, то и в Германии вспыхнет революция. Будущий маршал Михаил Николаевич Тухачевский командовал наступлением на Польшу под лозунгами «Даешь Варшаву! Даешь Берлин!». Речь, разумеется, шла не о захвате этих европейских столиц, а об экспорте революции.

23 июля 1920 года, когда Красная армия наступала на Варшаву, Ленин телеграфировал Сталину:

«Зиновьев, Бухарин, а также и я думаем, что следовало бы поощрить революцию тотчас в Италии. Мое личное мнение, что для этого надо советизировать Венгрию, а может, также Чехию и Румынию».

Сталин, вдохновленный видениями близкой мировой революции, ответил Ленину:

«Теперь, когда мы имеем Коминтерн, побежденную Польшу и более или менее сносную Красную армию, когда, с другой стороны, Антанта добивается передышки в пользу Польши для того, чтобы реорганизовать, перевооружить польскую армию, создать кавалерию и потом снова ударить, может быть, в союзе с другими государствами, – в такой момент и при таких перспективах было бы грешно не поощрять революцию в Италии…

На очередь дня Коминтерна нужно поставить вопрос об организации восстания в Италии и в таких еще не окрепших государствах, как Венгрия, Чехия (Румынию придется разбить)… Короче: нужно сняться с якоря и пуститься в путь, пока империализм не успел еще мало-мальски наладить свою разлаженную телегу, а он может еще наладить ее кое-как на известный период…»

Но польская кампания оказалась неудачной. И быстро выяснилось, что интересы мировой революции входят в противоречие с интересами российского государства. Первым сомнение выразил нарком по военным и морским делам Лев Давидович Троцкий.

23 июня 1921 года он обратился к делегатам III конгресса Коминтерна:

– Капитал все еще царствует во всем мире, и нам необходимо взвесить, все ли еще остается верной, в общем и целом, занятая нами позиция, рассчитанная на мировую революцию?

Услышав слова Троцкого, многие возмутились: неужто сиюминутные интересы государства поставят крест на великой цели мировой революции?

В Москве по-прежнему мечтали о соединении русской и немецкой революций. Две крупнейшие континентальные державы определили бы судьбу всего континента.

Вдохновленный этой перспективой генсек Сталин написал открытое письмо главному редактору газеты коммунистов «Роте фане» Августу Тальгеймеру:

«Грядущая революция в Германии является самым важным мировым событием наших дней. Победа революции в Германии будет иметь для пролетариата Европы и Америки более существенное значение, чем победа русской революции шесть дет назад. Победа германского пролетариата несомненно переместит центр мировой революции из Москвы в Берлин».

Русские блюда, язвительно писал один из руководителей Коминтерна Карл Радек, подаются в европейских ресторанах без острого соуса настоящей московской кухни. Конечно, этот соус слишком остер для буржуазного желудка, поскольку состоит из трех компонентов, без которых не может быть настоящего русского блюда, – революции, диктатуры пролетариата и правящей компартии…

Но в Европе одна революция за другой были подавлены. В 1943 году Коминтерн распустили. Считается, что Сталин во время войны, разочаровавшись в идее интернационализма, сделал ставку на русскую патриотическую идею. Но из дневников генсека Исполкома Коминтерна болгарского революционера Георгия Димитрова следует, что Сталин задумал это еще до войны. Мировая революция не получалась. Коминтерн, штаб мировой революции, со своей задачей не справился и стал мешать.

Исполком Коминтерна постепенно превратился в своего рода министерство по делам компартий с колоссальным документооборотом. В бывшем центральном партийном архиве я просмотрел многие десятки толстенных папок – материалы секретариата Коминтерна. В основном это донесения компартий – оценка обстановки в своих странах, просьбы помочь деньгами и принять на учебу местных активистов.

А из Москвы потоком шли руководящие указания. Немецкая коммунистка Клара Цеткин, которая возглавляла Международный женский секретариат (составная часть Коминтерна), писала: Коминтерн превратился «в мертвый механизм, который, с одной стороны, проглатывает приказы на русском языке, и, с другой, выдает их на различных языках».

Заменить распущенный Коминтерн, то есть наладить связи, в том числе конспиративные, с иностранными компартиями, поручили отделу международной информации ЦК ВКП(б), созданному решением политбюро 27 декабря 1943 года. Заведовал отделом тот же Георгий Димитров, недавний глава Коминтерна.

Отдел печати и радиовещания Исполкома Коминтерна преобразовали в Научно-исследовательский институт № 205 при ЦК ВКП(6). Институт вел радиовещание на пятнадцати иностранных языках, а также издавал закрытые бюллетени о ситуации в оккупированных странах и о движении сопротивления. Кроме того, институт занимался радиоперехватом. Каждый день высшему начальству готовили закрытый обзор иностранного радиовещания.

«Первоочередной задачей в области пропаганды в нынешней ситуации считаем организацию действенной радиопропаганды на заграницу, – писал Георгий Димитров секретарям ЦК ВКП(б), – и наши главные силы посвящены выполнению этой задачи».

После Второй мировой Европа вновь голосовала за левые партии. В Англии победили лейбористы с социалистической программой, обещанием централизованной экономики и госконтроля. Во Франции численность компартии достигла в конце 1945 года девятисот тысяч человек, в Италии – больше полутора миллионов. Это были крупнейшие партии в своих странах, завоевавшие репутацию своим сопротивлением оккупантам. В конце ноября 1947 года лидер итальянской компартии Пальмиро Тольятти призвал свернуть реакционное правительство. Казалось, еще немного, и начнется революция.

Вождь французских коммунистов Морис Торез на пресс-конференции в 1951 году обещал, что Красная армия «в один прекрасный день вступит на Елисейские Поля как армия освобождения». В Греции коммунисты вели настоящую партизанскую войну. Они контролировали горные районы и надеялись взять власть во всей стране. Соединенные Штаты приложили тогда огромные усилия, чтобы приглушить красную волну в Европе.

Сталин по-своему до конца жизни верил в победу мировой революции. Многие удивлялись, почему на склоне жизни вождь заинтересовался языкознанием.

«Не зря Сталин занялся вопросами языкознания, – объяснял его ближайший соратник Вячеслав Михайлович Молотов. – Он считал, что, когда победит мировая коммунистическая система, а он все дела к этому вел, главным языком межнационального общения станет язык Пушкина и Ленина».

– Молотов все рассматривал через призму борьбы за коммунизм, – вспоминал многолетний посол в США Анатолий Федорович Добрынин. – Во время поездки по Соединенным Штатам сказал, что США – самая удобная страна для социализма и коммунизм там наступит быстрее, чем в других странах…

А на американцев гнетущее впечатление произвела победа китайских коммунистов в 1949 году. Едва ли не полмира окрасилось в красный цвет. Страх витал в столице Соединенных Штатов. Говорили, что коммунисты вот-вот захватят и Америку.

Вождь китайской революции Мао Цзэдун уверенно говорил о том, что во имя мировой революции не надо бояться ни атомной бомбы, ни ракетного оружия. Социалистические страны все равно победят.

– Давайте прикинем, сколько людей может погибнуть, если разразится война, – рассуждал с трибуны Мао. – Погибнуть может одна треть или даже чуть больше, может, половина. Я бы сказал, даже принимая худший вариант: пусть половина погибнет, а половина останется в живых, но империализм будет стерт с лица земли, и весь мир станет социалистическим.

У себя дома на съезде партии 17 мая 1958 года Мао повторил:

– Не раздувайте страхи насчет мировой войны. Самое большее – умрет сколько-то народу. Сгинет половина населения – такое уже происходило несколько раз в китайской истории. Это даже хорошо, если исчезнет половина населения, неплохо, даже если исчезнет одна треть…

От слов Мао содрогнулись даже его закаленные товарищи по мировому коммунистическому движению.

На встрече в Кремле руководитель итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти растерянно спросил китайского ВОЖДЯ:

– Что же останется от Италии после такой войны?

Мао холодно ответил:

– А кто сказал, что Италия должна выжить? Триста миллионов китайцев останется, и этого достаточно, чтобы человеческая раса продолжила свое существование.

Британские и американские военные считали себя в состоянии войны с мировым коммунизмом.

– Мы не сможем выиграть холодную войну, – говорил фельдмаршал Бернард Лоу Монтгомери, – если не начнем контратаку. Нам нужно развернуть наступление против коммунизма по всему миру. Но пока что нам не удалось сплотиться, чтобы противостоять агрессивной политике России. Мы не объединили усилия с нашими союзниками, мы не определили наши стратегические цели, у нас нет утвержденного правительством единого плана действий, мы не выделили необходимых ресурсов, мы не готовы к холодной войне.

В годы Второй мировой фельдмаршал командовал войсками союзников, и Сталин наградил его советским полководческим орденом «Победа». А в 1951-м Монтгомери был назначен первым заместителем верховного главнокомандующего объединенными силами НАТО в Европе.

Будущий президент США Рональд Рейган с послевоенных времен вел борьбу против коммунизма. Причем он выступал не просто за сдерживание коммунизма, а за победу в холодной войне.

– Никита Хрущев, – возмущался Рейган, – позволяет себе так разговаривать с нами потому, что он слышит голоса: «мир любой ценой», «лучше быть красным, чем мертвым». Но так думают не все американцы. Мир не настолько сладок, чтобы ради него становиться рабами.

В октябре 1964 года Рейган произнес по телевидению пламенную речь против коммунизма:

– Перед нами злейший враг, с каким когда-либо приходилось сталкиваться человечеству на пути его тяжкого подъема из тьмы к звездам… Нам внушают: если мы будем уклоняться от прямой конфронтации с врагом, он научится нас любить. На всех, кто придерживается иной точки зрения, вешают ярлык поджигателей войны. В ход идет дешевая демагогия насчет того, что кто-то желает посылать на войну чужих сыновей. Но если кто-то желает стопроцентно избежать войны, то путь только один – сдаться врагу…

Возникло понятие «страны социалистической ориентации». Москва помогала всем, кто обещал построить социализм и тем самым приближал мировую революцию.

Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев вспоминал:

«Мы хотели помочь перестроить албанское хозяйство на современном уровне, сделать из Албании как бы жемчужину, которая притягивала бы к ней мусульманский мир, особенно Ближний Восток и Африку, притягивала бы к коммунизму. Вот, собственно, каковы были наши намерения и какую политику мы там проводили».

Благодарный Москве за оружие и кредиты египетский президент Гамаль абд аль-Насер пропагандировал социализм как «закон справедливости». Национализировал банки, страховые и торговые компании. Назвал свою партию Арабским социалистическим союзом.

И название правящей партии Ирака – БААС – удачно перевели на русский язык: Партия арабского социалистического возрождения. Это звучало вполне прогрессивно. Руководители Ирака обещали построить в стране «арабский социализм», и это даже записали в конституции, принятой в сентябре 1968 года.

В семидесятые годы на политической карте мира страны социалистической ориентации закрашивались в красный цвет, и американцам становилось страшно. В Азии – Вьетнам и Камбоджа, на Ближнем Востоке – Сирия и Ирак, в Африке – Ангола и Мозамбик. В марте 1979 года марксистский епископ Бишоп взял власть на карибском островке Гренада. В Никарагуа свергли режим военного диктатора Анастасио Сомосы.

И события апреля 1978 года в Афганистане были восприняты как вожделенная революция, потому что офицеры, взявшие власть, говорили, что собираются строить в стране социализм по советскому образцу.

Почему же левые не побеждали в Европе? Потом они сами признавались, что были чертовски непривлекательны. Твердокаменные, воинственные, они раздражали обычную публику. Сами загнали себя в угол и оттуда брюзжали на весь белый свет. Они были в оппозиции ко всем и ко всему.

Им даже чувства юмора не хватало. Левые всерьез рассуждали о том, что незачем разводить в городе цветы, а надо все деньги тратить на строительство домов для трудящихся. Одна левая англичанка вспоминала, как ее приятель пришел к выводу, что улыбаться – это тоже привилегия правых. Левым рано улыбаться.

Дарить подарки на Рождество или покупать новую одежду казалось неприличным. Пригласить девушку на танцы значило оскорбить ее. Правда, не все могли понять, почему желание сделать весь мир счастливее требует от них полного отказа от радостей жизни.

Понемногу советский опыт перестал быть привлекательным для мирового коммунистического движения.

Генеральный секретарь ЦК Компартии Италии Энрико Берлингуэр выразился так:

– Импульс Октябрьской революции иссяк.

Некоторые компартии стали спорить с Москвой.

Скажем, японская компартия требовала от Советского Союза четыре острова Южно-Курильской гряды. С руководством коммунистической партии Японии в Пекине встретился секретарь ЦК Михаил Андреевич Суслов, который ведал отношениями с братскими компартиями. Генеральный секретарь ЦК Компартии Японии Сандзо Носака упорно втолковывал Суслову, что острова, конечно же, принадлежат Японии. Михаил Андреевич отшутился по-партийному: когда произойдет мировая революция и Япония станет социалистической, вопрос об островах отпадет сам собой…

Другие братские партии до самого конца советской власти тайно получали деньги от Москвы, поставившей перед собой цель добиться мировой революции.

Прокуратура новой России обнаружила секретный депозит номер один во Внешэкономбанке. Там держали деньги так называемого Международного фонда помощи левым и рабочим партиям. В год через него проходило двадцать – двадцать пять миллионов долларов. Деньгами распоряжались генеральный секретарь ЦК КПСС, секретарь ЦК по международным делам, заведующий международным отделом ЦК. После августа 1991 года многие компартии остались без денег и благополучно скончались.

Но начиналось все иначе!