Текст книги "Миссия Врача: Андрей Каприн"

Почему онкология?

– Онкология – это специальность, где врачи каждый день встречаются с бедой, – скажет потом академик Каприн в интервью «Аргументам и фактам». – Поэтому, с одной стороны, важно уметь сопереживать, с другой – назначить пациенту лечение, которое ему поможет. Поскольку большинство методов достаточно агрессивны, важно, чтобы пациент был готов к борьбе и сотрудничеству с врачами.

Пациенту деваться некуда. А что заставляет медика выбрать такую специальность? Всю профессиональную жизнь к тебе обращаются за помощью люди, а ты понимаешь, что далеко не всех удастся спасти. И вообще предстоит иметь дело с бедами и трагедиями.

Или можно научиться все это не замечать? Пропускать мимо себя? Всем страшно пролить кровь, а хирург же каждый день берет в руки скальпель…

Никто не учится так долго, как современные врачи.

Восемь лет – это образование плюс ординатура – всего лишь минимум для подготовки хорошего врача. Будущему онкологу надо разбираться и в других направлениях медицины.

Каприн как-то заметил:

– Медицинская специальность требует длительного обучения – это судьба врача.

Андрей Каприн твердо захотел стать врачом в старших классах. Так что это осознанный выбор.

В интервью «Военно-медицинской газете» его спрашивали:

– Кто больше повлиял на ваше становление и воспитание – отец или мать?

– Безусловно, отец. Для меня он был безоговорочным авторитетом. Можно сказать, и другом, и старшим товарищем, и уважаемым, мудрым наставником. Пальцем никогда не тронул. Был как-то случай, когда мама в сердцах двинула меня. Отец вмешался и строго так маме сказал: «Таня, мальчика бить нельзя!» – «А почему?» – «Да потому, что он будет страх испытывать в драке. А он не должен бояться!»

– У вас не было желания пойти по стопам отца? Стать военным.

– Честно говоря, особого желания не было. Хотя мать хотела, чтобы я стал военным летчиком. А отец старался не вмешиваться в мой выбор жизненного пути.

– Почему тогда выбор пал на медицину?

– Трудно сказать почему. К выбору профессии исподволь подталкивают различные ситуации, случаи, встречи, впечатления от увиденного и услышанного.

Я спросил академика Каприна:

– Почему хирургия? Обычный человек видит кровь и падает в обморок…

– Я смотрел фильмы и спектакли о врачах. Помните, был такой фильм «Дорогой мой человек» с Алексеем Баталовым… И вот, конечно, во всех фильмах герои – хирурги. И я пришел к папе и говорю: «Хочу быть хирургом». Он мне сказал: «Как здорово! Я тебя поддержу». Я подумал: ну если выбирать специальность, то хотя бы с каким-то риском.

– То есть каким-то образом вы были к этому предрасположены? Все-таки не каждый человек может стать хирургом, скажем прямо….

– Не знаю, был ли я расположен… Сначала было очень нелегко. На самом деле и опытные хирурги вам скажут, что не каждый раз даже кожу можно разрезать спокойно: ведь перед тобой живой человек! Потом уже, когда ты уже начал операцию и целиком в нее вовлекся – о другом думаешь. Но когда делаешь первый разрез…

Особенно это ощутимо в экстренной хирургии, которой мы занимались. Тогда же не было компьютеров, не было магнитно-резонансной томографии, в основном диагностика – простой фонендоскоп… Ультразвуковые исследования еще были слабо развиты, и ночью специалисты со своей техникой иногда не дежурили… Все равно ты открываешь живот человеку скальпелем, и надо, чтобы был диагностический поиск высокого уровня… И учителя нас учили этому…

И все равно – ты от ошибки не гарантирован. Случалось, что начал операцию и видишь: нужды в ней нет. Такое тоже бывало в той хирургии. Но лучше сомневаться в пользу больного, как нас учили: открыть, и, если оперативного вмешательства не требуется, зашить. Максимум, что останется, – это рубец. Но не произойдет катастрофы, если пропустишь опасную и быстро развивающуюся болезнь…

Одно можно сказать: выбор оказался удачным. Для всех. Андрей Дмитриевич посвятил жизнь медицине и тем самым спас многим людям жизнь, вернул им здоровье. А себя сделал счастливым и успешным.

В 1983 году, после школы, он поступил на лечебный факультет Московского ордена Трудового Красного Знамени медицинского стоматологического института имени Н. А. Семашко[1]1
  Ныне Московский государственный медико-стоматологический университет имени А. И. Евдокимова.


[Закрыть]. В Москве его называют «3-й мед»: в столице всегда существовали два института, где будущих медиков учили всем специальностям, и отдельно учебное заведение для стоматологов.

Государственный институт зубоврачевания открыли еще в 1922 году, ему присвоили имя первого народного комиссара здравоохранения РСФСР Николая Алексеевича Семашко; врачом он работал мало, но был пламенным большевиком.

Конкурс в медицинские вузы всегда был очень высоким. Туда поступали дети начальства, отпрыски известных медиков. А когда в 1968 году в стоматологическом институте открыли лечебный факультет (где учили в том числе и хирургии), сюда устремились молодые люди, у которых не было высокопоставленных родителей или родственников – медицинских светил.

Уже на первом курсе Андрей Каприн начал трудиться – сначала санитаром, потом медбратом в отделении урологии городской больницы. Работал на скорой помощи. Будущий академик считал, что обязан сам зарабатывать, а не сидеть на шее у родителей. Но дело еще и в другом: в медицине, как, собственно, и в любой профессии, надо начинать с самого начала, чтобы знать и понимать, как все устроено, – и не с чужих слов.

Ведущему программы «Моя история» на Общественном телевидении России (ОТР) Дмитрию Кириллову академик Каприн рассказал:

– Я решил отделиться от родителей, жить отдельно. Меня родители поняли. И чтобы у меня было служебное жилье, я пошел наниматься дворником.

Дмитрий Кириллов поинтересовался:

– В каком районе вы мели?

Андрей Каприн:

– Я убирал угол улицы Герцена с улицей Грановского. Рядом был Российский институт театрального искусства (ГИТИС), и многие ребята, известные актеры, работали тоже дворниками, и мы соседствовали по участкам. И были очень талантливые и толковые ребята. Таких вечеров, как, например, у меня в квартире и у ребят, – вы знаете, это вспомнить приятно… Многие капустники переносились туда. Я с теплотой вспоминаю, это известные люди. Мы с ними поддерживаем отношения.

Дмитрий Кириллов уточнил:

– Коллеги?

Андрей Каприн:

– Коллеги по уборке, да. Мы даже друг друга подменяли иногда на участках. Такая была взаимовыручка, потому что если техник утром придет, и у тебя не убрано в таком месте, то, конечно, тебя накажут и выгонят, и ты останешься без квартиры. И я иногда дежурил на скорой, и надо было выходить утром, когда снег, и за меня ребята выходили. Но если мы знали, что кто-то приболел, то мы тоже ходили на эти участки.

А дважды за меня убирал участок отец. Будучи знаменитым человеком! У меня не было возможности выйти на участок, и чтобы меня не подвести, он ходил и убирал. Это незабываемая юность, прекрасная совершенно. Я вспоминаю с такой теплотой. Меня назначили старшим техником на несколько участков. Я подумал: «Надо уходить»…

В 1989 году Андрей Каприн сдал выпускные экзамены и получил красный диплом. Проходил интернатуру (то есть осваивал будущую специальность) в Городской клинической больнице № 33.

Я поинтересовался у Андрея Дмитриевича:

– Почему урология? Почему не тихая, приятная терапевтическая стезя: «Больной, вы чихаете ужасно, но через три дня пройдет»? А вы беретесь лечить урологические заболевания. Больные тяжелые, работа тяжелая… Зачем?

– Я ведь изначально хотел быть хирургом. Но в хирургической специальности тоже очень много ветвей… И в нашем деле, я уже потом это понял, очень все зависит от учителя. Я попал в 33-ю больницу в ученики к замечательным хирургам.

Потом будущий академик перешел в Городскую клиническую больницу № 50, в отделение урологии врачом-ординатором (важная ступень, необходимая для самостоятельной работы).

Академик Каприн:

– В 50-й больнице были очень сильные ребята, много оперирующие, и там урология уже вышла за пределы стандартной урологической службы, и я увидел, что они очень продвинуты и в научном смысле. Я ощутил этот дух творчества. И я просто полюбил своих новых коллег… В нашем деле начинаешь влюбляться в людей, которые мастерски делают свое дело.

В 1993-м Андрей Дмитриевич поступил в аспирантуру своей alma mater – родного Медицинского стоматологического института имени Н. А. Семашко. Научный руководитель – доктор медицины Олег Борисович Лоран, заведовавший кафедрой урологии лечебного факультета.

Каприн учился и писал кандидатскую диссертацию, которую в 1996 году успешно защитил. И его сразу взяли старшим научным сотрудником Научно-исследовательского института урологии Министерства здравоохранения. Этот институт создал самый известный в ту пору уролог Николай Алексеевич Лопаткин, доктор медицинских наук, академик, Герой Социалистического Труда.

И сегодня Каприн неизменно повторяет: «Мне посчастливилось не только работать с ним, но и быть его учеником».

Молодой кандидат медицинских наук, конечно же, и предположить не мог, что меньше чем через два десятилетия именно он будет руководить и этим коллективом. Институт впоследствии получит название НИИ урологии и интервенционной радиологии имени Н. А. Лопаткина и войдет в состав Центра радиологии, который возглавит академик Каприн… Но не будем забегать вперед. В Институте Лопаткина он тогда проработал сравнительно недолго.

Я спросил академика Каприна:

– И все же: почему онкология? Есть заболевания, которые можно вылечить, пациент ушел счастливый и будет жить еще сто лет. А в онкологии, прямо скажем, прогнозы бывают всякими… Зачем вы выбрали такую невеселую профессию?

– Опять же из-за учителей. Я работал в Институте урологии, уже заведовал отделением у Николая Алексеевича Лопаткина. У меня была сложная проблематика: я занимался тяжелыми травмами у женщин, связанными с разрушением мочевого пузыря, это уже хирургия приличная… Все вроде было неплохо. Но как-то мне показалось тесновато, знаете, в Институте урологии, тесновато. Не потому, что там ко мне плохо относились, а потому, что хотелось попробовать что-то новое.

А я учился в институте на одном курсе с Наташей Харченко, дочкой известного очень онколога. И вдруг мне Наташа звонит: «Отец хочет заняться онкологической урологией, она сейчас очень развивается. Приходи». И я пришел и увидел, что это совершенно иная специальность, что хирурги-онкологи оперируют иначе. Словом, заинтересовался.

Академик Владимир Петрович Харченко, к которому пришел Андрей Каприн, учился в аспирантуре Онкологического института имени П. А. Герцена (его потом возглавит Каприн), защитил докторскую диссертацию на тему о хирургических методах лечения рака легкого, стажировался в Соединенных Штатах, трудился в Институте рентгенорадиологии, который возглавил и со временем превратил в Российский научный центр рентгенорадиологии.

Харченко сказал Каприну: «Мы о тебе слышали давно. Но я тебя специально не трогал эти годы, чтобы ты определился».

Академик Каприн:

– Я в 1990-м окончил институт, а в 1996-м он меня забрал к себе. Говорит: «Это чистая поляна. Попробуй. Если получится, клинику тебе здесь откроем. А начнешь с нескольких коек в отделении». Он отдал мне в хирургическом отделении несколько коек.

Я ходил к нему на операции. Он, конечно, оперировал, как бог. Причем оперировал все подряд, кроме головы, вот от шеи начиная… Таких хирургов, к сожалению, почти нет. И я напросился к нему: «Можно я, пока у меня там всего две-три койки, буду стоять с вами на операциях?»

А он ко мне очень хорошо относился, прямо по-отечески, хотя характер у него был жесткий. И конечно, я влюбился в онкологию и стал с ним оперировать. На всех операциях старался к нему попасть. Если он даже меня не брал, то я все равно стоял и смотрел, а потом уже занимался своей лечебной работой. И так продолжалось, наверное, лет пять… Так я и оказался в онкологии – из-за людей, с которыми работал. Хирургия – это командная работа, ты в одиночку ничего не сделаешь.

Я спросил Андрея Дмитриевича:

– Вы так интересно рассказали про вашего учителя… А в чем заключается это искусство хирурга? У него какие-то особые руки, как у музыканта? Или вы, что называется, видите больного насквозь? Каким-то образом ясно представляете себе то, что не видно остальным?

– Ну это приходит с опытом. Вообще говоря, нужно наладить работу над ошибками у диагноста. Если нормально хирургическая клиника работает и выясняется, что при постановке диагноза произошла ошибка, надо разобраться. Я заставляю ребят звать лучевых диагностов, тех, кто делает компьютерную томографию и МРТ, чтобы они пришли в операционную и посмотрели, сравнили реальность со снимком.

У много оперирующего хирурга, конечно, большой опыт созерцания – изучения сделанного при обследовании снимка. Поэтому еще до операции я отчетливо представляю, как все это может выглядеть. А потом я это еще и руками начинаю чувствовать… А снимок у меня вот висит на экране… Сейчас операционные у нас, как космические корабли. Прямо супер! Там все видно: можно расширить картинку, можно сделать 3D-картинку…

Если сложная операция, начинаем крутить 3D-картинку прямо в организме так, чтобы было видно, как прилегает, например, опухоль к сосудам жизненно важным. Тогда видно, какой подход необходим и откуда примерно надо подойти к опухоли… Определить угол хирургической атаки… Разрезом нужно сразу пытаться выйти на опухоль. Она же растет, не подчиняясь никаким законам и программам, дико.

В Институте имени Герцена существовала традиция – но я уже ее не застал – когда еще не было КТ и МРТ, по приказу академика Валерия Ивановича Чиссова после операции на подносе ординаторы приносили удаленную опухоль, чтобы все внимательно на нее посмотрели.

То есть созерцательный опыт имеет большое значение. И тактильные ощущения, тоже сформированные большим опытом… Иногда вслепую можно обойти опухоль рукой и точно решить, как действовать. Знаете, у хирургов говорят: «Лучший инструмент – это палец». Иногда ты чувствуешь лучше, чем видишь…

Все это постепенно вырабатывается. Знаете, приходишь в хирургический зал медицинского института, поднимаешься в аудиторию – когда преподаешь на старших курсах, и видишь, что под партами все в нитках: ребята сидят и вслепую вяжут. Кто хочет стать хирургами, вслепую вяжут узлы. Это совершенно необходимо для хирурга. Навыки и опыт. Считается, что если хирург делает меньше полусотни операций своего профиля в год, то ложиться к нему на операцию не стоит…

– Когда вы оперируете, и ситуация понятна, неожиданностей нет, то руки сами работают, а вы о чем-то размышляете?

– Нет, ни о чем другом не думаю, кроме операции, это точно. Можете не сомневаться. Более того, если вы забыли зайти в туалет, а так тоже бывало – переходишь из операционной в операционную, и в обычной жизни за семь-восемь часов уже пару раз бы заглянул, а в операционной обо всем забываешь. Выходишь, и еще некоторое время ничего не хочется. А если операция была напряженная, то ничего не помнишь.

Но ты же не один работаешь, и, если тебе нравится бригада, можно что-то обсудить… Такой бывает, знаете, момент спокойный. Вот, например, убрали орган или, наоборот, уже сделали пластику, видно, что основное позади, хотя все может быть… Но тут с ребятами перекинешься парой слов. Кто-то расскажет что-то интересное, заодно и узнаешь, что ребята читают и смотрят. Но пустые разговоры затевать не стоит. Потому что, если спросишь, как ты оперировал, они скажут: «Шеф, отлично!» Спросишь иногда, как в семье? Знаешь же ребят, обычно с тобой стоят одни и те же… Бригады меняются, но старший ассистент все равно один и тот же, да и заведующий отделением…

– А если прямо перед операцией вам позвонили: «Как освободишься, немедленно приезжай к начальству!» или, не дай Бог, кто-то близкий заболел, эти мысли вас преследуют во время операции?

– Если болеют близкие, да… Когда болеют близкие, я к этому вообще очень тревожно отношусь. Но, если вызывают к начальству и не знаешь, зачем, иногда в голове это покрутится, но быстро забываешь. Потому что понимаешь, что, если даже снимут с должности, из хирургии-то не выгонят. Это, кстати, одна из причин, почему выбрал хирургию, – надежное ремесло. Если можешь оперировать, все равно будешь нормально работать и жить.

– То есть вы способны полностью переключиться? И, несмотря ни на какие внешние обстоятельства, сосредоточиться только на операции?

– Я думаю, что сама физиология хирургии заставляет переключиться. Когда стоишь со скальпелем, выделяется адреналин, и он, конечно, влияет. Мы же знаем, что адреналин является хорошим обезболивающим. И чем больше адреналина, тем меньше ощущений. Адреналин же мы колем при травме – вместе с обезболивающими. Если адреналин выделяется – а это же защитное свойство организма – не чувствуешь всего внешнего. То есть эта сосредоточенность физиологически легко объяснима, это очень закономерно и нормально. Мне говорили реаниматологи: когда случается сердечный приступ, тоже надо адреналин колоть. И когда хирургам колют, говорят, приходится давать дозу побольше…

Но сейчас наше дело тоже очень меняется. Вот у нас в Институте урологии стоит видеокомбайн по изучению сокращения мочевого пузыря у женщин до родов, после родов. Это огромная установка, умнейшая. Ее данные еще надо уметь расшифровать, потому что она собирает большой объем информации. Но это уже совсем другая работа! В нашем деле можно найти то направление, к которому лежит душа.

У нас в Центре поколения меняются, и мы уже чувствуем, что есть молодые ребята, которые все делают очень хорошо. Оперируем вместе, и молодежь говорит: «Андрей Дмитриевич, да мы сделаем!» И правда делают, и делают иногда лучше, чем я. По-человечески думаю: если мне самому понадобится хирургическая помощь, то точно знаю, к кому можно обратиться.

Мы – наши хирурги – сейчас делаем только в МНИОН имени П. А. Герцена сорок операций, в Обнинске сорок операций, и еще три десятка в Институте урологии. Во всем Центре получается сто двадцать операций в день! И что важно: сейчас система оплаты стимулирует хирурга – чем интенсивнее работает клиника, тем больше зарабатывает, потому что деньги идут за каждого больного, так что есть и конкуренция.

В 1997 году Андрей Дмитриевич возглавил лабораторию урологии в Российском научном центре рентгенорадиологии и отделение онкоурологии, которое сам и создал.

Каприн всегда говорит: «Урология – моя любимая дисциплина, которой я посвятил бо́льшую часть своей жизни».

Параллельно Каприн читал курс урологии на кафедре хирургии родного мединститута. Почему практикующие хирурги считают своим долгом учить студентов? Думаю, ими руководит здравый расчет: когда за операционным столом понадобится хороший ассистент, пусть это будет твой студент, которого ты сам учил.

При этом убеждении он остается и по сей день. Руководя ныне огромным Центром, невероятно перегруженный, продолжает преподавать. Андрей Дмитриевич согласился заведовать кафедрой онкологии и рентгенорадиологии имени В. П. Харченко медицинского факультета медицинского института Российского университета дружбы народов – читает курс онкоурологии. И возглавил кафедру медицинской радиологии Инженерно-физического института биомедицины в Национальном исследовательском ядерном университете, который раньше назывался – Московский инженерно-физический институт.

В июле 1999 года в Гематологическом научном центре Академии медицинских наук Раисе Максимовне Горбачевой диагностировали лейкоз. Жена первого советского президента, разумеется, находилась под постоянным медицинским присмотром. К ее услугам – лучшие медики… Но врачи ничем не могли ей помочь. Ни отечественные, ни иностранные. Ее повезли в Федеративную Республику Германия, но и немецкие врачи оказались бессильны. Неизлечимая болезнь убила ее всего за несколько месяцев.

20 сентября 1999 года Раисы Максимовны Горбачевой не стало. Ее печальная история произвела впечатление и привлекла внимание и к самой болезни, и к врачам-онкологам. Жертвой рака может стать любой человек. И откуда же ждать спасения?

В 2000 году Каприн защитил докторскую диссертацию. Тема актуальнейшая: лучевая диагностика и лучевая терапия. Для него все это не абстрактные научные изыскания, а база практической лечебной работы. Надо отметить: Андрей Дмитриевич проявил редкую способность сочетать успешную хирургическую практику с научно-преподавательской работой и с умелым администрированием. Такие люди наперечет, их сразу замечают.