Текст книги "Футбол в зрелом возрасте"

Александрово

Александрово – поселок городского типа. Расположен он на правом берегу реки, километрах в ста ниже по течению от устья другой реки, послабее. Это по нынешним меркам послабее, а по общечеловеческим – очень значительной. Сибирская страна, и тысячи четыре населения в Александрово. Сюда бы четверть, а то и треть объединенной Европы, не к ночи будь сказано, а то и вправду нагрянут.

Рядом ремонтно-эксплуатационная база флота – самая крупная речная РЭБ на всей территории бывшего СССР, градообразующее предприятие. Железную дорогу еще можно перекрыть, снять рельсы, вывезти шпалы. С рекой так поступить затруднительно. На плотины нынешняя власть горазда. Для нее река – это энергоноситель, не до конца востребованный потенциал, а люди вдоль русла, что хворост. Что муравьи и червяки, проедающие дырки в бублике энергобаланса. А электроэнергии, которой после того, как грохнулось все заводское и целесообразное, столько не нужно. Но нужно ее экспортировать и получать бабло… Получил – вложил в недвижимость, автопром, туризм. Хватит с нас плотин… Мы спускаемся на берег рано утром. Игра завтра, и есть еще время на приведение здоровья в порядок… Кондиция – вещь неотменяемая.

На пристани «пазик». Он отвезет нас в гостиницу. Это быстро. Номера на четверых. Мы с Иваном в двухместном, душ и удобства в коридоре. Хочется сейчас просто спать, без затей и разговоров о футболе и экономике, спать на чистых простынях, под чистым пододеяльником, в котором простое суконное одеяло. Теперь все так и пойдет. Просто и чисто…

Часовые пояса бессоннице не указ. Как я просыпался всегда в три часа на другом конце страны, так и сейчас меня выбрасывает из уютного и пригретого сна в нездоровье и призрачность яви. Нахрапывает Иван, сиротствует фонарь за окном, по коридору ходят в туалет ночные бедолаги. И опять ощущение не беды еще – что нам беда после ада – и даже не опасности, а какого-то дискомфорта. И все это идет от голосов в коридоре. Знакомых голосов. Там коридорная, ее голос запомнил и хорошо помню еще один из голосов, другого не узнаю.

– Иван!

– А? Что?

– Иван!

Просыпается парень, открывает глаза, смотрит диковато.

– Чего тебе?

– Не «тебе», а «вам». Дай, Ваня, денег.

– Каких?

– Мне уехать надо. Срочно. Улететь.

Тот сидит уже на постели, верит головой, все примерно понимает, лезет под матрас за бумажником. Правильно хранит деньги и документы.

Грамотно. Свет включать не нужно, фонарь, как торшер, прямо за окном второго этажа.

– Сколько вам?

– До Москвы и обратно. Ну, суточные там…

– А обратно зачем?

– Тебя не спросил.

Иван прикидывает что-то в уме, задумывается и отсчитывает пачечку десятидолларовых.

– Ты мне мелочи дай. Рублями.

– С этим напряженка.

Он встает, роется в куртке, а шаги, основательные и служебные, в коридоре все ближе, и уже около двери тот самый голос, те интонации, негромко и значительно.

– Спасибо. Я в ведомости потом распишусь. Ты только дверь подольше не открывай. Вот тебе твои печати. Вернусь, снова заберу. Вот тебе твои балансы липовые.

Я отдаю ему сверток.

– Вы через окно, что ли?

– Через него, родимого. Хотя оно не мужского рода. И не женского. Хотя оно среднего рода. Все у нас получится, Ваня. Скажи им, что спал, ничего не видел, не слышал, мол, выпили вчера лишнего, приношу, дескать, извинения.

Створки открыты с вечера – душновато. Внизу лавка широкая. Я повисаю на руках. Этаж низкий, сподручный, лететь всего метра полтора. Я группируюсь и прыгаю, попадаю удачно, на полусогнутых. Вроде бы все цело. Моя сильная позиция в том, что автомобиль, который привез Карлоса и мужчину, похожего на шефа, припаркован с фасада, а я будто бы с черного хода вышел.

Какими-то дворами и задворками я пробираюсь к реке. И опять везуха. Невольники ремесла – рыбаки – уже готовятся к утренней ловле аж тремя моторками. Сто долларов – большие деньги в этих краях. Ну просто огромные. Сделка состоялась, и мы летим с молчащим хозяином судна навстречу заре. Задача выкинуть меня в Александрове, а оттуда до областного центра, красавца-города рукой подать, а там транспорт налажен. Мне выдан во временное пользование дождевик, веселые брызги летят в лицо, ровно работает «вихрь». Только раз, почти уже в конце пути срезает топляком шпонку, и я помогаю мужику поставить на место обрубок гвоздя, коих в запасе у него достаточно.

– Просмотрел, бля…

Первый и последний раз подает голос капитан. Про меня не знает ничего. Документов не требовал. Будь я беглый зэк, будь кто угодно. Дело житейское, а парню семью кормить. Мы прощаемся без слов в Александрове, на тихом окраинном пляже. Миг – и нет «казанки». В добрый путь. А через час я в постсоветском «Икарусе», выпив стаканчик кофе, а до этого – стаканчик коньяку в буфете автовокзала, умиротворенно засыпаю. Дальше все как по писаному. Аэродром, самолет, Москва-город. От Шереметьево до Остоженки можно и автобусами. Нечего деньгами швыряться на таксистов. Приходится ведь и одежду минимальную покупать, и сумку под нее, и принадлежности… Мою Карлос, несомненно, изучил досконально и куда-нибудь складировал. Беда с этими перелетами – сумок не напасешься.

Москва-город

Дядя Валя не то что оказался на месте, но еще и дверь открыл не спрашивая, в брюках спортивных и рубашке навыпуск.

– Чему обязан?

– Не узнаете?

– Нет. В подъезд как попал?

– Прошел.

– А консьерж?

– Пустое. Не помните меня?

– А чего я должен всех помнить?

Из комнаты выглядывают дети – внуки, наверное.

– А Петю Черепкова юного помните?

– Петю помню. Кто ж не помнит Петю. Долго жить будет. Недавно с ним говорил.

– А как в «Красную Баррикаду» нас брали, не помните?

– Так… Заходи, однако…

Меня впускают.

– Паша, что ли?

– Он. Валентин Олегович. Он.

– Какие судьбы привели?

– Из того самого областного центра только что, где вы начинали в «Речнике».

Великий тренер смотрит на меня, как на привидение, и подталкивает на кухню. Мельком успеваю заметить книжные стеллажи до потолка в комнате. На кухне пепельница полнехонька. Остоженка за окном – теперь совсем элитное местечко.

– Ты как меня вычислил?

– Да я давно знаю ваши норы. И домик.

– Какой там домик. Хибара – удочки хранить. Чего приехал-то? То есть, как бы помягче выразиться, – чем обязан?

– Шишки вам кедровые привез. Вот. Пакетик.

– За шишки спасибо. Чай у меня только. Кофе уже из ушей лезет. Надоело. Только чай.

– И мне чай, если можно. Чистенько у вас тут.

– А то… Женщин полон дом. Дело-то какое?

– Я вас не оторвал ни от какого процесса?

– Если бы отрывал, я бы тебя не пустил.

– Пригласить хочу.

– Куда?

– Потренировать клуб.

– У тебя клуб есть?

– Есть.

– Какой?

– ВВС.

– Чего?

– Авиагородок. Недалеко от Александровского Шлюза.

Дядя Валя смеется так долго, что я начинаю опасаться за его здоровье. Вот так с порога я все и выпалил. Есть такой маркетинговый ход. Технология успеха часто зависит от внезапности.

Ты, Паша, в «Баррикаду» не пошел в свое время?

– Не пошел.

– А чего?

– Предвиденья не хватило. Потом я у Пети в тени был. А мне хотелось первым.

– А кто тебе не давал? Работай и становись. Паши, Паша.

– Нет. Тут еще промысел Божий. Искра. Предназначение.

– И куда тебя твое предназначение вывело?

– В промышленное гражданское строительство. В недвижимость. В Аду побывал. Теперь вот хочу все сначала начать.

– Что сначала?

– Играть хочу.

– Во что?

– В футбол.

– На корпоративах?

– Нет. В регулярном чемпионате России. В любительской лиге.

Таманцев просто складывается от смеха, он давится им, на конфорке брызжет кипятком и паром чайничек…

Кухня – как кухня. Холодильник в магнитиках. Есть из разных городов, явно от профессии, а есть детские. Я подхожу к окну и выглядываю. Третий этаж не второй, «сталинка». Внизу асфальт. Если что, ногу точно сломаю, если не шею. Я опять сажусь на табуреточку и продолжаю смешить Таманцева.

– Не готов. Любительская лига – это те же мастера… бывшие. Деньги. Двухразовая тренировка, установка, ожидание, сама игра, на лавке сидеть… Нет, пока не смогу. Однозначно, – и опять смех до истощения.

– С Федуном знакомы?

– Разумеется. А ты?

– А я нет. А про Карпина что думаете?

– Думаю. А ты?

Теперь уже я не выдерживаю. Комната смеха.

– Я тебя смутно, но помню. Сейчас пришел ты с улицы, на голову свалился. Весельчак. Ты не журналюга? Врешь ведь все?

– Не… Бог миловал.

– А чем докажешь, что ты менеджер?

– У меня печать есть.

Смеемся уже с трудом.

– Только ошибочка вышла. Мне деньги не нужны, – говорит Таманцев.

– Я вам много денег заплачу. Машину купите.

– Живу скромно. Восемь лет одна машинка. Тебе кто мой адрес сдал?

– Петя.

– Черепок? На кой ляд? Вы что, контачите?

– Да раз в год. Названиваем. Давно на Остоженке?

– Девять лет. Постой, а он что, говорил?

– Так. В общих чертах.

– Постой парень. А ты вообще кто?

– Паша я. С Петей за ЖЭК играл. В «Баррикаду» не пошел. Сейчас вольный агент.

– Ты вот что, агент. Посиди тут. Чайку попей. Я тут выйду ненадолго…

Я слышу, как за дверью дядя Валя названивает куда-то. Говорит долго. Смеется, потом не смеется, слушает, говорит. Я чай пью, просто так. А ничего и не предложено. Сахар, ушки слоеные, джем какой-то, батон, сыр на тарелочке, уже подсохший. Наконец он возвращается, чем-то довольный.

– Пьешь?

– Пью.

– Я не в том смысле. Вино?

– Рад всегда. Было бы за что. Но без фанатизма.

– Сейчас тебе проверку устроим. Ставку очную.

– С кем?

– С участковым нашим. Документы с собой?

– А где же им еще быть?

– Все свое с собой носишь?

– Примерно так.

– А живешь где?

– В Медведках.

– Как это?

– В других Медведках. Под Питером. Почти в городе. Медвежки это, а я медведками их зову, некоторые обижаются.

– На что?

– Медведка вредитель садовый. Жук.

– Мы сейчас, жук, в одно местечко выйдем. Тут неподалеку. Посидим, перекусим. Если ты тот самый Паша, я проставляюсь. Если не тот, то ты. И к участковому. Вот ты скажи, во что я тогда был одет?

– Когда?

– Когда вас жэковских привели на просмотр.

– В брюки серые и майку клубную. А поверх куртка вроде штормовки.

– А кто со мной был?

– Этого я не помню.

– Плохо, что не помнишь… Ладно. У меня сегодня день пустой вроде. Пошли, пожалуй.

Мы покидаем квартиру дяди Вали, приоткрываются двери, захлопываются. Странный гость, да мало ли их здесь перебывало.

Сретенка невелика. Все и вся на виду. Дядя Валя ведет меня в грузинский ресторанчик, что при отеле каком-то. Ничего. Главное, подпрыгнуть, а потом кривая выведет. Главное, конечностями помахивать правильно и ничего не бояться.

Кажется, заведение популярное. Время обеденное, и какие-то клерки массово обедают в общем зале. Дядю Валю, хотя он был в домашней одежде и любимых, а значит, неприлично разношенных туфлях с дырочками, тут же определили в кабинет, а меня, не сумев идентифицировать, также оделили почестями дорого гостя. В кабинете стены с историко-краеведческими росписями старого Тифлиса.

– Ну как, нравится?

– Достойно, – отвечаю я.

– Заказывай! Впрочем, нет. Ты сейчас шашлыков с лобио наберешь. Грузинская кухня тоньше.

– А то я не знаю…

– А, да… конечно. Вы же, товарищ, из буржуев. Но все равно не доверю. Ачма, чакапули и все пока, – делает он заказ, – я пиво буду, а ты?

– В точку. Я там такого «жигулевского» попил. С бочек…

– То есть?

– Линия осталась советская. То есть заводик. В леспромхозе, в столовке, в кружках.

– Пока так, на троих, – подтверждает Таманцев заказ.

Приносят кувшин пива, зелень, холодное мясо.

Я примерно полчаса рассказываю, как там все происходит, на стадиончике поселковом и вокруг него, поодаль и вблизи. Только своими проблемами не гружу. Дядя Валя заядлый курильщик, и в заведении это знают. Окно приоткрыто, пепельницы меняются каждые пятнадцать минут, течет мой полубредовый рассказ, и я уже рисую на салфетке тактические схемы, где, кто и как в будущей команде дяди Вали. Но несут второй кувшин, и тут появляется Черепок. Петруччио. Народный футболист. За ним шлейфом шепот и восторг.

– Пашка, что ли?

– Я, Петя.

– Ты как-то лучше сохранился с тех пор. Голос дородней, а сам посуше. Я вот пузца отпустил.

– Это неизбежно. Спорт – не самая полезная вещь. Гормональный фон организм наизнанку выворачивает. Да ты выглядишь звездно. Недавно хохлов лобановских видел по телевизору. Животы чемпионские.

– У них там сало. И вареники.

– Что, дети лейтенанта Шмидта? Опознались? – радуется Таманцев.

– Нас, кунцевских, года не берут. Что, Валентин Олегович, по какому поводу стрелка?

– Посидите пока, поговорите. Мне до дома надо сбегать. Отмазаться. Я скоро.

– Пиво будешь, Петя?

– Это буду. Без глицерина. Мы тут иногда с дядей Валей посиживаем.

– Я догадался. Ты где сейчас?

– Я-то? Дома.

– А живешь на что?

– Пенсия от клуба, какая-никакая. Корпоративы. Ветераны.

– Я тут смотрел ролики, как ты в монастырь уходил.

– Преувеличено все. Потом расскажу. Если будет потом. А ты?

– Я? Надоело мне скромное обаяние буржуазии. Взбрындил. Полетел в филиал, в Сибирь. А там на футбол попал. За лесопункт играл и гол забил.

– Круто!

Петя смеется. У меня сегодня свойство такое, людей веселить.

То, что я вот так, с лета, забил мяч за ВВС, обошел Карлоса, застал Таманцева с Черепковым и свел их вместе, не объясняется рациональными причинами. Это как тот мяч на Петрозаводской, как тот, что раньше, на Канонерке, как многое другое, сложившееся в нужной конфигурации и сочетании.

Место, где мы родились с Петей, застроено было прочными советскими домами разной функциональной принадлежности. Чтобы жить, покупать что-то в гастрономе, смотреть кино, ходить на работу и на футбол. А вообще-то, Кунцевское городище, называлось проклятым, так как считалось «языческим капищем». И церковь Покрова Богородицы, которая стояла там, без следа ушла под землю за одну ночь, даже и креста не осталось. Окаменелые чертовы пальцы мы в детстве обходили стороной, как и прочих «чертовых баб». Репродукция картины Саврасова «Осенний лес. Кунцево» висела в школе. Весь бомонд московский в нашем городке проживал при случае. И Лев Толстой, и Карамзин, и Тургенев. А уж при большевиках на ранней стадии и подавно. Не надо было Сталину там дачу обустраивать, да подсказать ему было некому. Ни старца под рукой, ни юродивого какого завалящего, а только должностные лица, одно другого краше.

На нашу память достались «Сакко и Ванцетти», радиозавод с телевизором «Юность» и кожевенный. Как мы стали москвичами в шестьдесят девятом, когда наш городок слили с Москвой, и как в шестьдесят пятом, кажется, открыли станцию метро.

– Чего-то осталось, Петя, от городка?

– На Алексеева, на Загорском, на Тюльпанной.

– А на Козлова?

– Не помню. Кажется, стоит домик. Дяде Вале повезло. Тут вокруг него такие переулки. Больше старой Москвы нигде нет. Тут в переулках и белье еще сушится на веревках, и даже огородики видел. Но искоренят, суки…

Мы углубляемся в детство. Мы с Петей всегда были возле родителей, или они возле нас. Отцы работали на кожевенном заводе. Вчетвером ходили на футбольные матчи, на лыжах бегали. Лет с пяти. Тогда вот Кунцево утратило свой городской статус и стало кромешной московской окраиной.

– Я совсем на якорь встал. Только двушка стала трешкой. Жизнь заставила. И опять народ помог. Как-то само сделалось, – говорит Петя.

Я что-то оголодал – зелень солю, в мясо холодное заворачиваю и ем.

– Ты не части. Место оставь. Сейчас принесут.

– А что принесут?

– Вещь. Вещуга. Что бы ни принесли, все вещуга, – скромно улыбается Петя, совсем как в телевизоре, – хороший кабачок. А вообще-то, я как-то просто дома стал есть. Жена наготовит, а в меня не лезет. Кагора выпью, тогда только.

– А почему кагора?

– Люблю кагор. Не всякий, правда. Здесь есть хороший. Будешь?

– Да я как-то пиво с водкой привык.

– Это до времени.

Петя только голову поднял, а официант уже стоит, его слушает. А тут и дядя Валя вернулся. Коньяк несет. По этикетке – «Армянский».

– Подарили давно. Чего ему стоять? – говорит он.

– В грузинском шалмане?

– Какой шалман? Тут культурно. Толерантно.

– Я тут кагора заказал, – признался Петя.

– Заказал, ну и заказал, – поставил свою бутылку на стол Таманцев.

– А помнишь, в кино снимались? – не желал уходить из детства Петруччио.

– А то… «Ни слова о футболе». На «Горьковской».

– Ну да. Денег дали. Ты что купил?

– Родителям отдал. Не помню уже…

– И я отдал.

– Вишь, как…

– А у тебя как с семьей?

– Сложно все. Ангелы в Аду.

– У меня вторая. С этой вроде все ладком. С Божьей помощью.

– Оно и ладно.

И тут принесли еду. Пирог какой-то, вроде бы с сыром, и блюдо мяса в травах и овощах. Вместо кувшина с пивом – кувшин с вином.

– Это грузинское. Цинандали. В бутылках нельзя. Запрет. А так, вроде можно. Оно попроще и не очень дорогое, и называется по-другому, – прокомментировал Таманцев. – Со свиданьицем! Чего тебе этот эффективный менеджер впаривал, Петя?

– Ничего пока не успел. Мы про Кунцево вспоминаем успешно.

– А про футбол?

– У нас совместный футбол был. Первенство ЖЭКов. Только додуматься.

– Даже у ЖЭКов человеческое лицо было.

– Я сразу увидел тогда, что вы из-под одного наставника, – сказал Таманцев.

– По каким признакам? – усомнился я.

– По обводке, движению левой ноги, когда она осевая, и широкому шагу в сочетании со стартовым движением. С места вас заставляли бежать десять метров спринта? Прыгать с места заставляли? А гуськом…

– Было дело, – ответили мы почти синхронно. Народный футболист и его несостоявшаяся тень. А почему не состоявшаяся?

– По коньячку? – предлагает дядя Валя.

– Я кагора заказал.

– Мы и кагора твоего попробуем. Давай по полтинничку. Разливай, менеджер.

– Много нас чего заставляли в детстве. А главное, головой вертеть, когда центр тяжести переносишь. Поляну отслеживать. Все просто, а толком ни у кого не получается. А у тех, у кого получается, жизнь не получается.

Мы выпили по первой под ачму.

Петя тоже не пальцем делан. А если им, то каким-то волшебным. Обводка обводкой, а Петя учился на самолетостроении, и выучился не без приключений. Я на него сегодня и не рассчитывал. Моей целью стратегической был Таманцев, и деньги под него теоретические были, если подумать. Но Петя, Петя… Блистательный дуэт. Дуплет восхитительный. Петя еще минут по двадцать-тридцать потянет игрочилой иногда, а если через раз, то и тайм. Вот и кагор принесли в высоком штофе, и мы пробуем кагор. Ягненок тушеный в своем великолепии не тронут. Мне опять хочется пива, и я выпиваю большой глоток. Начинают пробовать клавиши и струны музыканты. Чего вот не жить дяде Вале на Сретенке? В переулках белье на веревках и огородики, рядом цинандали с ачмой.

– Чего, Петя, покраснел? Полтинник мужику почти, а все краснеет, – говорю я.

– Это от кагора. Он же красный… – отвечает Петя.

– Ты вот послушай, Петя, что Паша мне предложил…

– Что вам Паша предложил?

– Паша мне предложил возглавить клуб ВВС.

– В плане покойников?

– В плане живых. У него бизнес в Сибири. И районная команда от леспромхоза. Так примерно, Паша?

– А смысл, смысл? – справедливо интересуется Черепков.

– Мы в регулярный чемпионат России войдем.

– Так это когда будет. И зачем нам туда входить? А дядя Валя?

– Это будет скоро. Одна игра осталась. И мелочи всякие…

– Какие? – заинтересовался Петя.

– Там одних денег мало. Стадион есть маленький. Генерал построил. Команда есть. Показатели есть. Нужен золотой гвоздь.

– И этот гвоздь – я! – прокомментировал Таманцев.

– Нет, не совсем так. Общественный резонанс.

– А что, звучит. Тренер ВВС, Александровский Шлюз.

– Нет. Авиагородок.

– Шлюз лучше звучит. А почему тебе в область деньги не вложить. В край? В детскую спортивную школу? Денег не хватит?

– Не получится. Это посчитать надо. Я сам хочу играть. Хотя бы сезон.

И опять хохот дяди Вали и широченная добродушная улыбка народного футболиста.

– Да ты играть никогда не умел, – возвращается из комнаты смеха Таманцев, – умел он играть?

– Паша? Да было дело, – осмысливает ситуацию Петя, – давайте выпьем, что ли. Я кагора.

– Ну и пей свой кагор. А мы армянского. А то мясо стынет. Ты чего не стал тренером, Петя? – ищу я рычаги и кнопки влияния.

– Я добрым хочу быть. Меня дядя Валя тренером дубля устроил, а я не совладал. Не люблю принуждать. Да и здоровье тогда пошло то криво, то забавно…

– Чего ему криво? Ты же народная любовь. Миф в брюках. Легенда, живущая в соседнем дворе.

– Да. Подарки… Недавно белого медведя подарили в человеческий рост. Посадил на сиденье справа. Окружающие тащились. Думали, настоящий.

– А как у тебя со здоровьем, Петя?

– А чего это ты, Паша, интересуешься? Цену вопроса прикидываешь?

– Какого вопроса?

– Не лукавь…

– Тогда скажите, дядя Валя, какую мне назначить цену?

– Ты достал, парень. Давай козленка добьем и разойдемся.

– Разойтись нельзя. Вы уже оба вовлечены в таинственное движение судеб и предназначений.

– А судьба не предназначение?

Тут к нам прорвались посетители из общего зала. Их уныло пытался не пустить официант. Возрастные мужики, помнившие великую историю, один за автографом, второй попросил разрешения подойти с девушкой. Визит отложили.

– Судьба – это сложнее, – ответил я, – ее можно изменить. Предназначение – нет.

– Как-то замысловато, – прокомментировал Таманцев, прожевывая пирог.

– Пусть продолжает менеджер, – он оптимизмом сочится, – решил Петя, – я сегодня не знал, чем себя занять. Нога заболела, ребро, и пошло-поехало по всему организму… Вообще, сижу больше. Пенсия от клуба капает. Иногда ветераны. Так. В полноги. Я сейчас такой усталый, как после первого взрослого матча за дубль. Ты, Паша, дюжей был. А мне пришлось физику качать. Мне специальную программу написали. Я из института приходил домой и кросс бежал или со штангой приседал.

– А представляешь, Петя, если бы вы вдвоем играли в основе? Он же бы тебя перебегал, – говорит Таманцев.

– Факт. Посмотрите, каким он огурцом выглядит.

– А есть здесь огурцы? – спрашиваю я – очень захотелось.

– Позови парня. Есть, наверное.

– И водички бы. Минеральненькой.

Нам приносят три цельных огурца на большой тарелке. Классные такие огурчики, твердые, с пупырышками. И «боржоми» в запотелых бутылках. И три крохотных рюмки водки.

– Это что? – спрашиваю я.

– Это под огурцы, – отвечает Таманцев. Каков заказ, таков ответ.

– Я кагор буду, – продолжает Петя продвигать свою доктрину уклонения. Но дядя Валя все же просит его не обижать меня. Мы глотаем водку и переходим к огурцам. Появляется опять мужик с просьбой о допуске девушки.

– Тебя как звать? – спрашиваю я.

– Толик.

– Сам-то играл?

– За факультет. За цех.

– Молодец. А девушка?

– Девушка не играла. Но успела увидеть по телеку. В детстве.

– Толик. У нас тут дело серьезное. Коммерческое.

– Ладно. Автограф можно?

– Это у патриархов спрашивайте.

– Давай! Где бумажка? – говорит Петя.

– Можно на меню?

– Можно. Только быстро. Пока не отобрали. И корочки-то оставь. Собственность заведения.

Дядя Валя и Петя пишут что-то по очереди и мужчина радостно удаляется. Музыканты грамотно и ненавязчиво выстраивают свой мираж. Мы идем аллеей вдоль Куры. Кагор забыт, и дядя Валя заказывает еще водки. Время идет, артподготовка проведена, пора двигать танки на редут, а то взлетит красная ракета – и все. Придется снова из окна прыгать или через служебный ход бежать от Карлоса. Потому что побалагурит дядя Валя и объявит новую тему – «Спокойной ночи, малыши».

– Слышал я, что вы и по коттеджу соседи…

– Есть такой под Москвой, мы десятый год строим.

– И что?

– Деньги, – вздыхает великий тренер.

– Ага, – поддакивает всенародная любовь.

– А в Тверской области дом что надо? Да вы олигарх!

– Там так. Сарай. Удочки хранить. Речка под окном.

– А как насчет Хиддинга?

– Чего?

– Я думал Хиддинга нанять.

– Чего?

– Гуса.

Я сегодня за коверного. Хохот из нашего кабинета уплывает в общий зал, и появляется вновь персонаж с автографом, девушкой и еще каким-то парнем, и еще… Появляются менеджер, вышибала, официант и пытаются вытолкать представителей народа. Зачистка проходит успешно, но в общем зале слышны ропот и упоминания легендарных фамилий. Мы расшифрованы. Время уходит.

– Вы же Хиддинга с его каким-то клубом выбили в одной восьмой.

– Сам я Хиддинга что-то не особо запомнил. Он тогда усы носил. Слушай. Ты вот приперся. Настрое ние поднял нам. У тебя что, правда деньги есть?

– Боитесь, что вам не достанется?

– Хиддинг мог понурый пойти от нас. Спасибо хорватам.

– Сколько вам на коттедж не хватает?

– Ах так? – дядя Валя хватает папку с карточкой, шариковая ручка на столе ждет новых подписантов. Ее забыл тот самый парень. Таманцев пишет число и ставит значок. Двигает ко мне:

– Поднимешь?

Я смотрю. Вот он звездный миг. Вот он судный день. Вот оно все.

– Весь сезон. Группы там небольшие. Игр шестнадцать всего.

– Так. И что?

– И одна игра через три дня. Последняя.

– И что?

– Аванса сколько?

– Аванса? Сорок процентов.

– Идет.

– Что? Идет?

– Идет. Деньги – послезавтра, и вылетаем.

– А ты, это… не героином торгуешь?

– Я дома строю. А торгуют другие. Я просто солдат. Тупая машина смерти. Но это от нас далеко. Это выше и богаче. А вы меня на игры будете ставить?

– Петя!

– Я! – выскакивает, как чертик из бутылки, Черепков. Он нетрезв, копается в блюде с козленком.

– Съездим в Сибирь на сезон? Я тебя играющим тренером нанимаю.

– Зачем? – спрашивает Петя.

– Денег срубим по-легкому. Бабла. Капусты. Если твой школьный друг Паша не врет.

– Я не вру.

– Коттедж достроим.

– На двоих у меня денег не хватит.

– А я ему из своих. Ты не беспокойся. А то Хиддинг, Хиддинг.

Музыканты перешли на джазок. Труба появилась, тонкая и камерная, хорошая труба, отбилисованный Чарли.

– Так, попросим счет, – подвожу я итог деловой встрече. Нас объединяет нетрезвое застолье, фантастический сговор и необходимость доставить Петю домой. Он лыка не вяжет.

– Ваш счет оплачен, господа, – объявляет официант.

– Не… Брат, неси счет, – просит Таманцев.

– Тот парень, с девушкой, с автографом.

– Они здесь еще?

– Уехали-с…

– Уехали-с, так уехали-с. Будешь настаивать, командир?

Это уже ко мне.

– Не буду. Мотор вызовите. Петю – домой. Меня – в другое место. Дядю Валю – в третье.

– Я Петю сопровожу. А ты-то куда? Где у тебя общак?

– Коммерческая тайна.

Мы выходим приватно, черным ходом. Такси уже там. Я сую дяде Вале деньги.

– Оставь, Паша. На такси у меня есть. Надеюсь, больше не увидимся.

– Не надейтесь. И вообще… Надежда умирает последней.

И иду в метро. Мне недалеко…

…Моя сумка осталась в прихожей у Таманцева, да не беда, еще одну куплю.