Текст книги "Апология журналистики. В завтрашний номер: о правде и лжи"

Глава 2. Гиперреальность и журнализм

Николай Бердяев, размышляя о причинах и следствиях русской революции, постоянно, почти маниакально твердит о подмене, употребляя также разные эквиваленты этого смысла. Антагонизм подлинности и подделки приобретает у него накал борьбы Добра со Злом. Я не поклонник Бердяева, но его мысль о связи «подмены» и катастрофы кажется мне очень точной и актуальной: тут дело в онтологии, а шутки с ней кончаются плохо.

Власть традиционно обвиняет журналистов в том, что они-де «раскачивают лодку» и «расшатывают устои». В «расшатывании», разумеется, есть доля риска: движение истории всегда с ним сопряжено, но если мы что-то и «расшатываем», то лишь пропагандистский миф, сравнивая его с действительностью. Журналистика не позволяет мифу отклоняться слишком далеко от действительности, что как раз и грозит обрушением всей конструкции.

С расхожим определением журналистики как второй древнейшей профессии можно даже и согласиться, если первая – это пропаганда. Журналистика реагирует на симулякр пропаганды, бросаясь разоблачать его, и это ее безусловный рефлекс. Но и пропаганда, со своей стороны, тоже хочет выглядеть благопристойно, рядится в тогу журналистики, для чего ей надо оперировать фактами. Фактов у нее всегда нехватка, пропаганда производит фейк, журналистика бросается его разоблачать, и, таким образом, вопрос об их первенстве приобретает вид апории о курице и яйце.

Сложность в том, что все это сосуществует в одном смысловом пространстве. Именно смысловом, а не информационном, поскольку ценностные ориентации играют здесь куда более важную роль, чем факты, и начинают переопределять потоки информации. К тому же в том же смысловом пространстве существуют еще и массовые развлечения и желтая пресса, что с точки зрения пропаганды рассматривается как сопутствующие товары, а с точки зрения журналистики – как шум.

Однако, работая в газете, ты начинаешь понимать, что не ты формируешь повестку, а она форматирует тебя. Ведь когда взорван дом или сбит самолет, в газете не может быть написано о чем-то другом, во всяком случае на первой полосе. На войну журналисты и пропагандисты едут в одном вагоне, а их различия вступят в силу по прибытии. Можно, конечно, попытаться манипулировать повесткой, но смешно думать, что она не отомстит.

Но вопрос можно поставить и шире: изменяем ли мы реальность, описывая ее, или это она через свое описание изменяет (пересоздает) нас? Это процесс взаимный.

Жан Бодрийяр (1929–2007, Франция), философ, которому мы обязаны понятием «симулякр», определяет его как такой объект, которому «ничто не соответствует в онтологическом ряду бытия». Бог (для постмодернизма характерней агностицизм, я тоже не собираюсь заниматься религиозной пропагандой, но так рассуждать удобней) создал мир, в котором установились такие-то законы, а затем и человека, наделив его «по образу и подобию своему» творческими способностями. Человек начал сочинять всякие сказки, потом (скорее до) мифы, восполняющие онтологическую реальность там, где в ней были (и всегда останутся) непонятные и пугающие лакуны.

Так образуется вторичная, созданная вне онтологии «виртуальная реальность». Однако симулякр не просто сказка без претензии означать нечто конкретное в мире сущего (как художественный фильм или компьютерная стрелялка), нет, это именно реальность – хотя бы уже в силу своей способности становиться причиной и генерировать последствия, в том числе в онтологическом ряду.

«Молот ведьм» – трактат иезуитов по демонологии, изданный в 1487 году, всего лишь спорил с теми, кто не верил в колдовство. Последствием его стало сожжение в Западной Европе тысяч женщин. Что-то подобное происходит сегодня в России с НКО по закону об «иностранных агентах» – их, правда, не жгут, но нельзя сказать, чтобы они не испытывали на себе последствий закона-симулякра и измененного им массового сознания.

Действуя, люди исходят из той картины мира, которую образует их миф: это и есть та реальность, которая их мотивирует. Человеку свойственно цепляться за мифы, в которых он незаметно для себя придает действительному еще и оттенок желаемого, и в случаях, когда мифы сталкиваются с рифами в онтологическом ряду, жертвовать реальностью. Рано или поздно мифы терпят крушение, и это процесс нормальный, но болезненный. Победу мифа, напротив, мы часто празднуем как свою собственную, ликуем и бросаем чепчики в воздух, однако миф всегда выигрывает только на время, и его победа всегда Пиррова. А свое поражение он терпит от журналистики.

Для объяснения картины мира в постмодерне Бодрийяр вводит понятия «гипертекст» и «гиперреальность». Гипертекст, внутри которого оказывается человек «информационного общества», состоит из массы явлений двух рядов: онтологического и виртуального. Суть же постмодернизма образует постулат, согласно которому эти две реальности становятся уже неразличимы: исчезают сами категории правды и лжи – как следствие, теряют смысл и противопоставления добра и зла, прекрасного и безобразного и т. д. Жан Франсуа Лиотар (1924–1998, Франция) также утвердил мысль, что постмодерн характеризуется кризисом «великих рассказов», или метанарративов, остаются лишь «короткие рассказы», которые сами скорее симулякры – они произвольны и ни на что не опираются.

Теперь мы рассмотрим два коротких (но актуальных) эпизода, за которыми надо будет увидеть еще и более длинный «нарратив».

12 мая 2016 года начальник автобронетанкового управления Министерства обороны РФ генерал А. Шевченко оторвал ручку двери у автомобиля «УАЗ-Патриот», после того как ее не смог открыть президент, которому в Сочи демонстрировали эту технику. Видео инцидента попало в сеть: стоит посмотреть на выражение лиц, снятых через стекла чудо-машины. В ручке ли было дело, или генерал, объяснивший явление своей физической силой, сам увидел такой «Патриот» впервые, но это так или иначе, не правда ли, говорит нам что-то о «боеготовности».

Чуть раньше я натолкнулся на пример в новостях науки: российские КБ сумели-таки в порядке импортозамещения после введения санкций создать полностью российский спутник. Но по использованным отечественным запчастям он оказался тяжеловат, чтобы ракета смогла вывести его на нужную орбиту. Сообщение об этом в «СМИ» было бы само по себе нейтральным, если бы не образовало уже некоторую историю как цепочку актуальности – не про спутник (и не про ручку «Патриота»), а про вице-премьера Дмитрия Рогозина, обещавшего нам двумя годами раньше экспедицию на Марс. Тот «нарратив» был еще короткий, а со спутником он оказался длиннее. Слишком тяжелый спутник в буквальном смысле слова возвращает на землю: законы физики – это онтология.

Здесь действительно рушится «великий рассказ» о Белке-Стрелке, Юрии Гагарине и космосе. Но совсем не журналисты виноваты в этом: их «короткие рассказы» отнюдь не произвольны. В качестве же компенсации мы начинаем понимать, что угол зрения постмодернизма, хотя он и рассматривает онтологическую реальность как «одну из», все же не может отменить ее вовсе.

Информация о спутнике появилась на научных сайтах, но по федеральным каналам телевидения об этом не рассказали. Сообщение о неудаче оказывается журналистикой, а умолчание о ней – пропагандой, дезертирующей от тяжкой необходимости развенчать миф. Пропаганда конструирует виртуальную реальность, оставляя журналистике работу в онтологическом ряду – она хуже оплачивается и не будет встречена аплодисментами власти и большинства.

Бодрийяр, описывая картину мира постмодерна (конечно, с перехлестом и, наверное, сознательно провокативно), уделяет много внимания роли медиа в создании симулякров и их, в свою очередь, превращению в симулякр из-за утраты собственных оснований. В отношениях с массовыми аудиториями медиа и массы начинают просто отражать друг друга, как зеркала, не прибавляя к этому никаких новых смыслов. Для описания этих апокалиптических процессов Бодрийяр вводит специальные понятия: имплозия (взрыв внутрь, схлопывание) и апотропия, которое имеет у него значение, пожалуй, взаимного бесстрастного отталкивания, отторжения. Однако апотропия заметна скорее в рекламе и пропаганде (что, на мой взгляд, в конечном счете одно и то же), а журналистика, в сторону которой Бодрийяр, собственно, и не смотрит, наоборот, пытается бороться с «холодным отталкиванием» и его «разогревать». Хватит ли у нее сил в рамках данного цикла или конец света действительно уже наступил – это другой вопрос.

Определяющей чертой журналистики, которая сама принадлежит (как свойство человечества) к онтологическому ряду и ради которой мы затеваем этот сложный разговор, является поиск (не всегда успешный – на то он и поиск) опоры на факты онтологического ряда: рождение, смерть, цены в магазинах, безработица, экономика в более широком и точном смысле слова, то есть отсылка к таким очевидностям, которым нельзя (или трудно) придавать значение, отличное от их собственного. Спутник (ручка) (от)летает: да – нет.

На одном из круглых столов конференции факультета журналистики МГУ в феврале 2016 года был предложен (но не был развит) взгляд на журналистику как тестирование реальности – этот термин Зигмунд Фрейд использовал, описывая способность различать психические образы и внешние объекты. Это весьма близко к предлагаемому здесь взгляду на журналистику как на инструмент возвращения к онтологической реальности.

Не стоит только обвинять нас в том, что мы радуемся неудачам собственной страны. Конечно, мы ерничаем немного, ну а что нам еще остается делать? Это, в конце концов, тоже часть журналистской профессии.

Журналистика очевидно завязывается там, где ее формы (тексты, иллюстрации, жесты) наполняются специфическим содержанием, по своей сути негативным: оно опровергает ложные посылы сильных мира сего, которые могут высказываться прямо или, наоборот, состоять в умолчании. Если бы власть всегда была правдива, у журналистики не было бы предмета, достаточно было бы просто хроники. Эти суть и стержень журналистики (от которых она может порой отклоняться довольно далеко) мы и обозначим как журнализм.

Опираясь на опыт журнализма, мы интерпретируем постулаты постмодернизма с важной поправкой: слои реальности не являются принципиально неразличимыми. Они, может быть, плохо различимы, различимы не для каждого и только с помощью специальной оптики – ею как раз и оказывается журналистика. Она как очки для людей с близорукостью, хотя многих вещей мы предпочли бы и не видеть. Продолжая сравнение, пропаганда (антипод журналистики) предлагает массовому человеку розовые очки – такие, сквозь которые он увидит «реальность», совпадающую с его мифологией и потому не вызывающую у него отторжения.

Есть еще хорошее слово – разоблачение, надо только убрать тот налет, почти сатирический, который оно приобрело еще в советской прессе. Кто-то рядится в какую-то тогу, а журналист его разоблачает с той же неотвратимостью инстинкта, с каким охотничья собака бросается за зайцем.

Утверждение, что массовый человек живет в гиперреальности и главную роль в ее создании играют массмедиа, представляется важным для понимания принципиально новой новой нормальности, в которой мы все оказались. Для этой эпохи характерно также смещение исторических причин (как мотивов) в виртуальную сферу. Вряд ли случайно, что инициаторы и действующие лица «русской весны», такие как Игорь Стрелков (псевдоним, «подмена»), оказались еще и писателями-фантастами: они сначала придумали войну с Украиной (она описывалась в романе, вышедшем за несколько лет до ее начала), а потом призвали на нее живых людей. Но часть этих людей возвращается как «груз-200» – это обратные последствия симулякра, но это и факты, которым трудно придать значение, отличное от их собственного.

Смерть российского солдата в Донбассе можно пытаться героизировать, но это сложно делать, особенно не признавая его присутствия там. Цель журналистики не спасти солдата, а привести реальность к такому виду, чтобы больше людей посмотрели на нее трезво и прямо, без «подмены». Роль журналистики в обществе, пусть даже большинство авторов этого и не осознает, – демифологизация массового сознания. А спасение солдата и самого общества – это уж их собственное дело, но для этого они должны сначала протрезветь.

Смещение исторических причин (как мотивов) в виртуальную сферу превращает в пропаганду войну, парламентаризм, суд и много другое. Словно царь Мидас (согласно мифу в старом добром смысле слова), «СМИ» превращают в «золото» все, чего бы они ни коснулись, но это «золото» оказывается несъедобно. Журналистика, которая совсем не то же, что «СМИ», старается запустить обратный процесс.

В борьбе «партии телевизора с партией холодильника» (аллегория из «Новой газеты») шансы «холодильников» повышаются в кризис: телевизионная реальность виртуальна, а «холодильная» возвращает нас к онтологическому ряду. Вообще, человечество начало уставать от постмодерна, самые продвинутые хотят вернуться к онтологии: все большую популярность приобретает жанр non-fiction.

Глава 3. Феномен честности и «героический тип»

Журналист – это не только социальная роль, но и тип личности. Предостережение о «фундаментальной ошибке атрибуции» напоминает нам, что поступки (а поступком является и всякое высказывание) чаще определяются социальной ролью, чем свойствами личности, и место работы больше повлияет на то, окажется ли конкретный персонаж журналистом или пропагандистом (пиарщиком). Но и тип личности сильно влияет на попадание того или иного персонажа на ту или иную роль или отказ от нее.

Чтобы пояснить эту гипотезу, я расскажу историю про Сашу К. из Магнитогорска. Одновременно это будет и иллюстрацией метода журналистики, который всегда состоит в рассказывании историй (в английской традиции то, что у нас именуется «статьей», даже если речь идет о колонке или аналитике, называется story – «история»). Утверждение, что материей журналистики являются новости (факты) верно, но еще не закончено: любой факт актуализуется в виде продолжения какой-то уже известной публике истории, иначе – вне контекста – он представлял бы собой ноль бит информации.

История Саши К. довольно старая, подробно я описал ее в «Новой газете» еще в 2012 году («Полюса Магнитки» в № 31 от 21 марта). Я много раз пересказывал ее на лекциях и в дискуссиях, но лучшего иллюстративного материала в моей практике нет, а придуманная или измененная авторским вымыслом история утратила бы качество журналистики (хотя могла бы стать, в случае удачи, литературой).

Мартин Хайдеггер (1889–1976, Германия), конструируя свое знаменитое и труднопереводимое Dasein («вот-бытие») как «жизнь», погруженную в «мир», отмечает, что мир обладает свойством фактичности – это означает, что он сопротивляется описанию себя в понятиях: всегда есть «еще что-то», что ими не ухватывается, что можно только описать, но не объяснить. В этом смысле текст проигрывает фотографии, которая иногда способна лучше ухватить ускользающее «еще что-то». Текст журналистской заметки для этого опирается на детали, описываемые скорее литературными приемами, что, однако, не превращает его в литературу. Всякая история должна содержать детали – как концептуальные, так и чисто случайные, важность которых состоит в том, что они делают ее похожей на правду: «Если нечто выглядит, как утка, плавает, как утка, и крякает, как утка, то это, скорее всего, утка и есть» (дак-тест, англо-американская народная мудрость).

Итак, Саша К. оканчивал в Магнитогорске технический вуз, но однажды услышал в маршрутке объявление о вакансии диск-жокея на музыкальной радиостанции. Он пришел на конкурс и на вопрос, какие диск-жокеи ему нравятся, честно ответил, что не знает ни одного, – за правдивость и был отобран. Так Саша К. попал в сферу медиа: музыкальная радиостанция – это тоже то, что называется «СМИ», хотя к журналистике ее работа имеет довольно отдаленное отношение (про музыку говорить не будем).

Владелец радиостанции – медиабизнесмен Кирилл М. – через пару лет оказался главой пресс-службы мэра Магнитогорска, куда перетянул и Сашу К., успевшего набить руку на «новостях» (натасканных из интернета). Здесь в его обязанности в числе прочего входил контроль за городским телеканалом. Однажды Кирилл попросил Сашу отсмотреть сюжет о школьных столовых, который должен был выйти в вечерних новостях. Сюжет касался недовложения мяса в школьные обеды, а фирма, обслуживавшая столовые, была как-то связана с администрацией города. Саша понимал, что ему надлежало сделать: он уже снял трубку, чтобы позвонить в редакцию, и сюжет о котлетах никогда не вышел бы в эфир. Но, как объяснил мне сам Саша, пересказывая этот эпизод своей биографии, «какая-то сила меня удержала».

Сюжет вышел, Кирилл М. уволил Сашу К., хотя они остались друзьями. Саша перешел на работу в городскую газету, где скоро стал популярным обозревателем – главным редактором там был журналист старой формации, поощрявший очерки «о людях». Но Саше там стало «неприкольно» – его тяготили архаичный формат и невозможность вы сказываться на злободневные темы. С потерей в заработке он ушел корреспондентом сайта «В.-инфо», тогда очень популярного в Магнитогорске.

Профессиональный журналист Павел В., владелец сайта, успел поработать во всех газетах города (в том числе в местных выпусках федеральных газет по франшизе), а его сайт стал популярен после полутора месяцев бездействия вследствие DDOS-атаки, организаторы которой так и не были установлены. Однако атака, следствием которой стала лавинообразная популярность «В.-инфо», началась после сообщения на нем о самоубийствах рабочих градообразующего металлургического комбината вследствие финансового кризиса 2009 года и задержек заработной платы.

Как признался мне сам Павел В., он не был уверен, когда написал об этом в блоге, что эти смерти действительно связаны с кризисом и в их числе в самом деле были самоубийства, а не несчастные случаи. Но как бы то ни было, когда DDOS-атака кончилась, его блог превратился в полноценный городской сайт, куда сразу пришло несколько тысяч уникальных посетителей. Узнав об этом, администрация комбината (то есть, по сути, Магнитогорска) предложила Павлу В. заключить «договор об информационном обслуживании», тем самым признав в его сайте даже на официальном уровне качество «СМИ».

Вернемся, однако, к траектории Саши К., который в отсутствие Павла В. (тот решил баллотироваться в депутаты горсовета и перестал следить за проектом) стал, по сути, главным редактором сайта. В его распоряжении была корреспондентка, которую он отправил написать про встречу мэра (кажется, уже другого) с врачами в городской больнице. Та вернулась и рассказала, что на встрече в больнице никакие производственные вопросы не обсуждались, зато мэр призывал врачей правильно голосовать на президентских выборах 2012 года. Саша К., прицепив к сообщению корреспондентки собственный комментарий о незаконности предвыборной агитации на рабочем месте, повесил заметку на сайт.

Через час заметка была снята Павлом В., которому позвонил Владимир Д. – замдиректора металлургического комбината, как сказали бы при советской власти, «по идеологии». Он напомнил Павлу про «договор об информационном обслуживании» – в результате тот уволил Сашу К., хотя, разумеется, они также остались друзьями.

Зато Владимир Д. в рамках своих должностных обязанностей решил как-то выжить Сашу К. из информационного поля Магнитогорска. К этому времени Саша раскрутил свой собственный сайт, который начал опережать по числу посетителей «В.-инфо» (поскольку сюда переместилась критическая повестка). В частности, Саша подробно писал о фальсификациях на парламентских выборах 2011 года в Магнитогорске, где по экзитполам «Единая Россия» набирала 37 % голосов, затем официальные данные двое суток не публиковались, а потом при очевидно завышенной явке появилась цифра 63 %.

К «заму по идеологии» Владимиру Д. я отправился не только с целью отразить его точку зрения, но и, каюсь, с намерением повлиять на нее. В принципе, это табу для журналиста, который не имеет права становиться участником событий, но в традиции российской журналистики смешивать ее с правозащитной деятельностью, а мне хотелось помочь Саше К. как коллеге.

Владимир Д. (в газете все участники были названы полными именами) оказался человеком умным, был готов слушать и старался удерживаться от предвзятости. Я попытался объяснить ему мотивы Саши К., а он объяснял мне, что Саша – это «рука Челябинска». Если бы в Магнитогорске обнародовали честные цифры голосов и допустили провал «Единой России», этим сразу же воспользовался бы губернатор Челябинской области, чтобы сместить мэра, избранного металлургами, и поставить свою креатуру. Последний довод против Саши К. Владимир Д. обосновал методом исключения: «Никто не сотрясает воздух просто так».

Прощаясь с Сашей К., я спросил, что он собирается делать дальше. Саша ответил, что, если ему удастся раскрутить свой новый сайт, он, наверное, тоже заключит с комбинатом «договор об информационном обслуживании». Дальнейшая судьба Саши мне неизвестна.

Перед нами модель информационного (смыслового) пространства российского города – с одной стороны, типичного, а с другой стороны, удобного тем, что в «моногороде» Магнитогорске все силовые линии прослеживаются очень отчетливо.

Прежде всего, мы видим, как сложно переплетаются здесь явления первой и второй – виртуальной – реальностей. Так, цифра 37 % принадлежит к первой, а 63 % – ко второй, но 37 % срикошетили бы смещением мэра не за его реальные упущения и назначением челябинского варяга отнюдь не за его реальные заслуги. Поэтому статус реальности придается виртуальным 63 %. (Перевод симулякра в официальный статус порождает массу последствий, о которых в силу их отдаленности мы зачастую просто не можем судить, и потеря интереса к актуальной информации только первое из них.)

Каковы здесь должная и действительная роль журналистики и «СМИ»? Прежде чем ответить на этот вопрос, надо понять, что они такое и где находятся в этой картине. Попутно мы сформулируем еще один важный тезис: журналистика и «СМИ» далеко не одно и то же, они могут как пересекаться, так и существовать раздельно.

Некоторые «СМИ» в этой картине не генерируют никакой журналистской повестки, пережевывая рекламный продукт играющих на том же поле пресс-служб (музыкальная радиостанция). Другие (городская газета, из которой ушел Саша) стараются держаться безопасной повестки «про людей», не рискуя задирать планку критики выше уровня, понятного их внутренней цензуре (злополучная школьная котлета нуждалась в одобрении Саши), и здесь мы наблюдаем как бы разжиженную журналистскую повестку. Сайт «В.-инфо» появляется как «СМИ», по крайней мере в глазах читателей, хотя он с самого начала зарабатывает клики на непроверенной и предвзятой информации, а затем и вовсе утрачивает качества «СМИ», но тайно (читателям ничего не сообщается про «договор об информационном обслуживании»).

«СМИ» и журналисты появляются и исчезают, превращаются в симулякры, мигрируют из первой реальности в виртуальную, но в отдельных случаях мы наблюдаем и обратное движение (на «В.-инфо» появляется правдивая заметка о встрече мэра с врачами). Ясно, что о «независимых СМИ» в этом городе нет и речи, и это плохая почва для произрастания журналистики. Однако, к некоторому нашему изумлению, последняя здесь полностью не исчезает. Скорее она притаилась, выбирая объекты по зубам, но иногда и прорывается всплесками рискованной критической повестки, как трава сквозь асфальт. Местом ее появления могут оказаться и традиционные «СМИ», и сайты, и социальные сети, и даже выступления на митингах (в которых Саша К. также принимал участие) – и здесь содержание высказывания оказывается важнее, чем его форма (носитель).

Традиционные «СМИ» на смысловой карте Магнитогорска никуда не исчезли, а скорее даже, приобретая характер симулякров, расплодились, но постепенно они перестают играть роль узловых станций в том движении смыслов, которое ослабевает или усиливается в зависимости не столько от активности «СМИ», сколько от повестки в онтологическом ряду. При активизации повестки журналистика, а вместе с нею и сами журналисты перемещаются куда-то в другое пространство, вне «СМИ». Один и тот же персонаж днем может работать в пресс-службе и генерировать официоз, а по ночам под чужим или даже под собственным ником резать правду-матку в соцсетях.

Саша К., который в нашем опыте «меченый атом», периодически исполняется журнализмом, чтобы затем снова впасть в пиар. Что толкает его в одну сторону, даже и объяснять не надо, но что же это за «какая-то сила», которая заставила его вопреки собственным материальным интересам пропустить в эфир котлету? Ведь это был чужой сюжет, то есть это даже не тщеславие. Современный человек, Саша боится вслух назвать эту силу и выглядеть смешным, но мы произнесем ее имя: она называется «правда» или, если перевести в плоскость мотива, «честность». Это неприятие лжи, тем более сильное, чем выше ее ранг на структурном (официальном, государственном) уровне.

Сила правды (она же феномен честности), по природе идеалистическая, реальна как мотив, наблюдаема социологически и прогнозируема во многих социальных (массовых) проявлениях. Она имеет свойства вируса, то есть ею можно заразиться. Однако честность перемешивается и с мотивами иного, чаще всего практического, характера. Поэтому линия разделения на честных, нечестных и не очень честных проходит не как между «овнами и козлищами», а по живому: в чем-то и в какой-то момент человек честен, а в чем-то другом и в другой момент он лжет, и эта граница всегда динамическая, она может колебаться вплоть до поступка и даже после него (в плане самооценки).

В природе редко что встречается в чистом виде, в том числе и журнализм. Однако объяснять протестные действия Саши К. «рукой Челябинска» – грубое упрощение действительности и ее опасная мифологизация, как и пресловутые «печеньки Госдепа США». Хотя бы Саша даже и получал что-то от Челябинска (как и Госдеп мог поддерживать Майдан), общий вектор здесь определяется другими силами. Именно честность рождает в том числе движение журнализма, хотя, разумеется, не только его; например, тот же мотив движет наблюдателями на выборах. С точки зрения материализма журналистика – это в самом деле сотрясение воздуха просто так. Более того, как только перед журналистом появляется вопрос зачем, он сам как журналист оказывается под вопросом – его мотивация растворилась в какой-то иной целесообразности.

Анализ эссе на тему «В чем обвиняют журналистику?», которые год за годом собирает со своих студентов профессор Дзялошинский, показывает, что они четко видят разницу между журналистикой и пропагандой и вполне по-журналистски оплакивают свою неминуемую участь в пропаганде. Слова замминистра связи и массовых коммуникаций Алексея Волина о том, что «журналисты должны работать на дядю, который им платит», скорее становятся для них утешением – в духе того, что «во всем мире так, и везде говно», а появление на факультетах журналистики «отделений пиара» легализует это положение.

Разумеется, далеко не все эти заблудшие овцы потеряны для журналистики. Но для проявления их качеств честности нужна среда, которая и в столицах сжимается (за счет перекрытия финансовых поступлений и умножения запретов и наказаний, см. главу 17), а в провинции в институализированном виде уже почти отсутствует. Проще ставить своими целями популярность и заработок – первая древнейшая в лице пропаганды распахивает для выпускников журфаков свои объятия (вместе с таблоидами).

«СМИ», как и любая корпорация (независимо от ее юридического статуса и размера), стремится ограничить свободу высказывания в ту или иную сторону, теми или иными границами. Но возможность нарушения этих границ, связанная с риском потери статуса и (или) заработка, – это и есть та линия, по которой журналистика в авторитарно устроенном и не понимающем ее собственной ценности обществе отрывается от «СМИ».

Социолог Алексей Левинсон, выступая на конференции «Журналистика и пропаганда в современных СМИ» в мае 2016 года, рассказал об опросах, которые «Левада-центр» проводил среди молодых журналистов. Отвечая на вопрос о профессионализме, респонденты называют им умение занимательно и четко изложить любую точку зрения – независимо от собственных убеждений. Они не считают это нечестным, поскольку «журналист», работающий на другую партию, сделает то же самое. Получается, что журналистика – та же пропаганда, но справедливо, если она ведется с разных сторон.

Левинсон рассказывает также о попадавшихся ему на фоне преобладающего профессионального цинизма примерах «героической журналистики». Он даже прослеживает ее институциональные условия: этот феномен случается чаще в городах, где существует три-четыре центра влияния, каждый из которых заводит свое недорогое «СМИ». И лишь в этих условиях бегающий между ними и вкусивший такой свободы журналист формируется как «героический тип», отстаивающий впоследствии свою свободу слова даже под угрозой физического насилия или уголовного наказания.

Эти исследования верно объясняют историю Саши К. из Магнитогорска. Бо́льшая часть его действий (рутинных и поэтому оставшихся за рамками рассказанной нами истории) диктуется ролями, которые он на себя последовательно принимает. Но направленность этих действий резко меняется под влиянием поступков, а их уже можно объяснить скорее особенностями личности.

Мы узнаем эту личность, напоминающую хорошо знакомого советского «диссидента». Всякий мыслящий тем самым уже и инакомыслящий, и к этому типу, «выискивающему везде одни недостатки», принадлежат (в разной степени) не только многие журналисты, но и вообще люди, склонные критически воспринимать действительность. (По данным проведенного исследовательской группой ЦИРКОН опроса, опубликованным в январе 2017 года, уровень критичности среди журналистов в два раза выше, чем у остальной массы граждан.)

На самом деле этот тип или эта роль, по-видимому, настолько же древние, как и само человечество. Мишель Фуко (1926–1984, Франция) посвятил целый цикл своих лекций (последний был прочитан в Эколь Нормаль в 1984 году) паррезии – свободной речи, как это называлось в Древней Греции. Мы еще обратимся к паррезии более подробно в следующей главе, когда будем говорить о легитимности журналиста, а пока отметим, что Фуко описывает паррезию как «говорение истины» – перед «народом» или «тираном», связанное с определенным и осознаваемым риском.