Текст книги "PRO суверенную демократию"

ОТСТОЯТЬ ПРАВО НА БУДУЩЕЕ

Судьба России как суверенного государства будет определяться ее способностью адекватно отвечать как на попытки внешнеполитического давления, так и на прямые акты агрессии, в том числе со стороны сил международного терроризма. В обоих случаях приоритетной является роль боеспособных, технически оснащенных и современных Вооруженных сил. В одном случае – как фактора сдерживания, в другом – как средства отражения возможного нападения и одного из инструментов идущей по всему миру «горячей» войны с терроризмом.

Судьба России как суверенного государства будет определяться ее способностью адекватно отвечать как на попытки внешнеполитического давления, так и на прямые акты агрессии, в том числе со стороны сил международного терроризма

В условиях существующих геополитических рисков мы делаем ставку на качественное совершенствование Стратегических сил сдерживания, способных в ответном или ответно-встречном ударе в любых условиях обстановки гарантированно уничтожить посягнувшего на нас агрессора.

Для решения этой задачи на вооружение поступают ракетные комплексы наземного базирования «Тополь-М» и в ближайшей перспективе – морского: «Булава-30», дальняя авиация оснащается высокоточными стратегическими крылатыми ракетами с ядерной боевой частью.

Все это составит современную основу отечественных стратегических ядерных сил, боевые средства которых способны преодолевать существующие и перспективные системы ПРО. Именно это является лучшей гарантией предотвращения любых попыток ядерного шантажа в отношении Российской Федерации.

Наряду с развитием Стратегических сил сдерживания значительное место в планах военного строительства отводится и укреплению сил общего назначения.

Наши действия в военной сфере имеют асимметричный характер, опираются на интеллектуальное превосходство и будут менее затратными

Осуществляться оно будет за счет создания самодостаточных межвидовых группировок войск, оснащенных высокоточными разведывательно-ударными комплексами и способных совместно с ядерными силами решать любые задачи по обеспечению военной безопасности страны. При этом речь не идет о достижении количественного военного паритета с ведущими мировыми державами. Наши действия в этой сфере имеют асимметричный характер, опираются на интеллектуальное превосходство и будут менее затратными.

В заключение хотел бы отметить, что глубоко заблуждаются те, кто говорит, будто нынешняя обновляемая Россия слаба и не способна обеспечить собственную безопасность и отстоять свои интересы на мировой арене.

С каждым годом наша страна становится все сильнее, и не только в связи с ростом экономики и закупками новых видов вооружений. Главное – это изменение мировоззрения россиян, которые все в большей степени начинают чувствовать себя гражданами великой державы, осознавать свои ценности в современном мире и готовность защищать их от любых внешних посягательств.

Нам сегодня есть не только ЧЕМ защищаться, но и – а это гораздо важнее – ЧТО защищать. Мы все больше начинаем понимать, что Россия может быть только суверенной демократией, а иначе у нас не останется ни демократии, ни России.

Д. Медведев
ДЛЯ ПРОЦВЕТАНИЯ ВСЕХ НАДО УЧИТЫВАТЬ ИНТЕРЕСЫ КАЖДОГО

Интервью первого вице-премьера правительства России Дмитрия Медведева главному редактору журнала «Эксперт» Валерию Фадееву.

– Дмитрий Анатольевич, год назад в интервью «Эксперту» вы говорили, что идеология, вокруг которой возможно сплочение элит, – это сохранение эффективного государства в существующих границах. Этот тезис близок к тому, что теперь называется суверенной демократией, или нет?

– В существенной мере именно это и имелось в виду. Сохранение государства в текущих границах, по сути, есть элемент государственного суверенитета. Что же касается самих понятий, то я бы ими не увлекался. Игра в термины – всегда некоторое упрощение. Мне кажется, суверенная демократия – далеко не идеальный термин, впрочем, как и любой другой. Гораздо более правильно говорить о подлинной демократии или просто о демократии при наличии всеобъемлющего государственного суверенитета. Если же к слову «демократия» приставляются какие-то определения, это создает странный привкус. Это наводит на мысль, что все-таки речь идет о какой-то иной, нетрадиционной демократии. И сразу же задается определенный угол зрения. Особенно в комментариях некоторых наших партнеров.

Демократия и государственный суверенитет должны быть вместе. Но одно не должно подавлять другое.

– Вы имеете в виду суверенное демократическое государство? И полагаете, что два прилагательных к государству – это перебор?

– Возможно, у меня на это более формальный взгляд, чем у моих коллег. Причина – мое юридическое образование. Меня учили, что есть триада признаков государства: форма государственного устройства, форма правления и политический режим. Это три кита, на которых стоит государство. Но если говорить о политическом режиме, форме государства, форме государственного устройства, то, конечно, демократия – абсолютно фундаментальная вещь. И ее можно противопоставлять только диктаторским и тоталитарным режимам. Что касается суверенитета, то не следует забывать, что он означает верховенство государственной власти внутри страны и ее независимость вне пределов государства. Поэтому когда говорится о таком признаке государства, как суверенитет, имеются в виду именно эти качественные категории. Они в не меньшей степени важны, чем сама демократия. Но это все-таки понятия, находящиеся в разных плоскостях.

– Но есть страны, которые не являются полностью суверенными, потому что, например, у них нет собственной финансовой системы, хотя, конечно, есть границы и конституция…

– Здесь и находится корень расхождения между вашим пониманием и моим. Для меня суверенитет – понятие юридическое, а для вас – элемент экономического устройства страны. Это, на мой взгляд, разные вещи. Я приверженец конструкции реального политического суверенитета, то есть суверенитета государства.

В выражении «суверенная демократия» просматривается еще и калька с английского sovereign democracy. Но для нас эта калька не вполне подходит. Во-первых, у нас разное понимание и правовой системы, и даже некоторых правовых терминов. Во-вторых, в этой конструкции термин sovereign, по-видимому, означает все-таки не суверенный в нашем понимании, а государственный или национальный. Из этой конструкции вытекает еще одна интересная вещь, о которой сейчас много говорят, – это идея суверенной экономики.

– То, что обсуждалось недавно на форуме «Деловой России»?

Суверенная демократия – это демократия плюс жесткий государственный суверенитет

– Этот термин, откровенно говоря, мне нравится еще меньше. Если суверенная демократия – это демократия плюс жесткий государственный суверенитет, то это вполне обоснованно. Но если буквально трактовать термин «суверенная экономика», то это государственная экономика. А ни вы, ни я, ни наши коллеги из «Деловой России» не являемся приверженцами идеи огосударствления экономики. Хотя нам периодически это и приписывают. Кроме того, если рассматривать термин «суверенитет» как эквивалент независимости, то возникает вопрос: что такое независимая экономика? Все экономики друг от друга зависимы, они не могут быть полностью независимыми в условиях глобализации. Более того, по ряду параметров мы стремимся к зависимости. Возьмем идею обмена промышленными активами в энергетике, столь популярную в последнее время. Это же прямая зависимость друг от друга. Европейцы нам говорят: вы нас ставите в сложное положение, мы начинаем избыточно зависеть от российских поставок газа. Но если мы осуществляем обмен активами, то тогда и мы попадаем в аналогичную зависимость. И это самая крепкая форма экономического взаимодействия.

‹…›

А. Миграням
ЗАЧЕМ РОССИИ КОНЦЕПЦИЯ «СУВЕРЕННОЙ ДЕМОКРАТИИ»?

В последнее время введенное в оборот как президентом, так и заместителем главы кремлевской администрации Владиславом Сурковым понятие «суверенная демократия» вызвало неоднозначную реакцию в политических и аналитических кругах и внутри страны, и за рубежом – от полного неприятия до искаженных интерпретаций смысла и содержания. Попытаемся разобраться, почему.

Очевидно, что в термине «суверенная демократия» сведены два понятия, относящиеся к принципиально разным сферам жизни государства: понятие «суверенитет» обычно применяется к государству как субъекту международных отношений, а «демократия» олицетворяет форму политической власти.

Государство может иметь ограниченный суверенитет вне зависимости от формы политической власти – демократической, авторитарной или даже тоталитарной.

Возникают и другие вопросы. Скажем, если применительно к существующей власти используется термин «суверенная демократия», предполагает ли это наличие какой-то особой демократии, которая отрицает само понимание универсальных демократических институтов и ценностей, присущих ведущим западным странам? Совершенно очевидно, что авторы концепции признают наличие универсальных ценностей либеральной демократии и не собираются от них отказываться: есть некая идеальная модель демократии (будь то плюралистическая, элитарная, плебисцитарная, демократия согласия и т. д.), в рамках которой действуют принципы индивидуальной свободы человека как неотчуждаемой от него сферы, куда не может вмешиваться государство, а также определяется характер отношений между государством, гражданским обществом и индивидуумом.

Критики понятия «суверенная демократия» спрашивают: а что, имеются демократии несуверенные? Да – и даже среди современных развитых держав можно отыскать примеры того, как демократия навязывалась извне в течение длительного времени, как внешними усилиями обеспечивалось развитие демократических ценностей и политических институтов, которые при этом усваивались большинством народа. Достаточно вспомнить послевоенный опыт Германии и Японии.

При «суверенной демократии» сами страны, народы, политические классы без искусственного подталкивания определяют время, темпы и последовательность развития политических институтов и ценностей

Наиболее важный вопрос: зачем России концепция «суверенной демократии»?

Видимо, власти не удовлетворены определениями сложившегося в 2000-е годы режима – «управляемая демократия», «авторитарный режим» – как неадекватно отражающими его характер.

Вспомним: в 70-е годы прошлого века США в целях вмешательства во внутренние дела других стран придумали универсальную формулу – обеспечение прав человека и демократических свобод в мире. Под этими лозунгами осуществлялось давление прежде всего на СССР и входившие в советский блок страны Восточной Европы. С учетом этого опыта понятие «суверенная демократия» возможно рассматривать в качестве идеологической и внешнеполитической контрконцепции, которая, на мой взгляд, может быть использована Россией, Китаем, Индией, некоторыми странами СНГ, Юго-Восточной Азии, Латинской Америки как противодействие вмешательству США.

Эта концепция может объяснить чрезвычайно важный процесс, который происходит в перечисленных странах: формирование политических институтов и ценностей на пути создания идеальной модели либеральной демократии. В этом направлении развиваются политические системы и более продвинутых западных демократий. Но вышеназванные страны усваивают демократические ценности исходя из собственных исторических традиций и особенностей. Они не хотят и не могут перенести на национальную почву готовые модели – произойдет отторжение, как не раз бывало, когда пытались механически заимствовать американские, британские, французские конституционные модели, в которых идеально прописывались все демократические права и свободы личности, идеальные механизмы функционирования системы, но которые не имели никаких шансов пустить корни в этих странах и обеспечить эффективную работу сформированной таким образом политической системы.

Еще один важный момент: при «суверенной демократии» сами страны, народы, политические классы без искусственного подталкивания определяют время, темпы и последовательность развития политических институтов и ценностей.

Необходимо, чтобы этот процесс вытекал из внутренней логики внутриполитического развития государства, природы существующего режима.

В отличие от «цветных» революций, концепцию «суверенной демократии» могут применить лишь те страны, которые сами хотят развить демократические институты

В отличие от «цветных» революций, используемых для «строительства» мира по-американски (PaxAmericana), концепцию «суверенной демократии» могут применить лишь те страны, которые сами хотят развить демократические институты. На всякое западное вмешательство они вправе ответить: мы строим демократию, движемся в русле западных ценностей, но мы сами определяем «повестку дня» этого процесса. И, конечно, безоговорочным условием такого движения является реальный государственный суверенитет – ибо иначе невозможно обезопасить себя от вмешательства извне, со стороны тех сил, которыми движет соблазн определять внутреннюю и внешнюю политику других стран.

Д. Орлов
СУВЕРЕННЫЙ ПОВОРОТ

Саммит в Санкт-Петербурге стал свидетельством признания новой идентичности нашей страны Россия навязала G8 свою повестку дня, а Владимир Путин выступил на саммите как основной ньюсмейкер. Можно спорить о деталях, но саммит стал свидетельством признания новой идентичности нашей страны, описываемого формулой «суверенная демократия», – признания как международного, так и внутрироссийского. Вопреки ожиданиям, саммит в Стрельне стал главным политическим событием сезона, а новое понимание суверенитета и энергетической безопасности, предложенное Владимиром Путиным, – его основным содержательным стержнем.

Восприятие политической системы России в среде интеллектуальной элиты Запада и в западной прессе быстро изменилось, причем изменилось качественно. Вот лишь несколько цитат – весьма, впрочем, красноречивых. Liberation: «Россия уже не нуждается в уроках демократии от своих гостей». The Washington Post: «Россия и ее элита ни в коей мере не хотят изоляции. Путин хочет признания лидирующей позиции России на мировой арене и уважения к ее интересам». Los Angeles Times: «Вашингтон должен смириться с тем, что нынешний Кремль будет энергично отстаивать национальные интересы России и не станет уклоняться от конкуренции с Западом в борьбе за политические и экономические преимущества». Транслируемая Кремлем триада «суверенная демократия – суверенная экономика – энергетическая сверхдержава» ясно прочитана (и понята!) на Западе как стратегия последовательной, комплексной и жесткой защиты национальных интересов – при сохранении открытости страны, демократических институтов и рыночных механизмов российского образца. Корреспондент Би-би-си высказался по этому поводу вполне однозначно: «В Санкт-Петербурге идея „суверенной демократии“ получила своего рода негласное международное признание – и это очень важно как для Путина, так и для его нынешних и потенциальных оппонентов внутри страны».

Оппоненты новой концепции российского суверенитета также были вынуждены высказаться по поводу ее появления, причем руководители США, «последнего суверена», – несколько раз. И не беда, если Джордж Буш полагает, что суверенной демократии не бывает, а Дик Чейни предлагает собственную трактовку этого термина. Полагаю, это лучшее свидетельство «живучести» и органичности созданных Кремлем конструкций.

Дать ответ Владиславу Суркову пыталась устами Михаила Касьянова и внесистемная оппозиция. Ответ оказался куцым: абстрактная «империя Свободы» и призыв к энергодиалогу с Западом, подразумевающий зависимую роль России, откровенно слабее того, что предлагают Кремль и «Единая Россия». Но – не только. Касьянов вынужден высказываться по повестке дня, которая предложена обществу далеко не им.

Разумеется, идеал недостижим, а любая идеология нуждается в развитии. Именно об этом, полагаю, и сказал в интервью «Эксперту» вице-премьер Дмитрий Медведев: «Мне кажется, „суверенная демократия“ – далеко не идеальный термин, впрочем, как и любой другой. Гораздо более правильно говорить о подлинной демократии или просто о демократии при наличии всеобъемлющего государственного суверенитета… Демократия – абсолютно фундаментальная вещь. И ее можно противопоставлять только диктаторским и тоталитарным режимам». Юридический бэкграунд Медведева определяет его стремление к ясности, законченности и чистоте формулировок. Это естественно и логично. И тем не менее политика – не судебная тяжба. Это драма, интрига, искусство. Традиционный потенциал «подлинной демократии» и «государственного суверенитета» несопоставим с тем интеллектуальным и коммуникативным зарядом, который несет в себе «суверенная демократия». Тем более что заряд этот уже используется Кремлем для «огня по штабам» на Западе, и используется, как видим, вполне успешно.

Традиционный потенциал «подлинной демократии» и «государственного суверенитета» несопоставим с тем интеллектуальным и коммуникативным зарядом, который несет в себе «суверенная демократия»

Колоссальное количество мнений о суверенной демократии – это еще и очевидный знак того, что в России возможна и необходима напряженная интеллектуальная дискуссия. И совсем не беда (а большая удача), если эту дискуссию инициирует и поддерживает власть. Наличие акцентов в проводимой политике характеризует российский правящий класс не как замкнутую сословную группу, а как широкую элитную коалицию, способную и к внутриэлитному диалогу, и к широкому диалогу с обществом и интеллектуальной средой.

Нужно только не потерять в дискуссии общего для всех, сущностного, главного. Главное – в том, что Россия действительно стала другой. Какой? Суверенной, а значит, самостоятельно принимающей политические и экономические решения. Демократической, а значит, развивающей собственные демократические институты. И этого уже не изменить.

А. Чадаев
МАШИНА ВРЕМЕНИ

Летнее затишье – время подготовки к бурям грядущего сезона. Отдых, как правило, совмещен с наращиванием арсеналов и полевыми учениями. В лесах средней полосы и вдоль берегов наших морей – различные летние лагеря, где ангажированная молодежь осваивает азы политграмоты и приучается к коллективным действиям. В городе – свои лагеря: устроены они чуть по-другому, но их обитатели, как ни странно, занимаются практически тем же – готовят силы к будущим сражениям.

В «Русском журнале» – тоже что-то вроде летних командноштабных учений, с марш-бросками, перегруппировкой сил, учебным планированием и долгосрочными прожектами. Мы все уже живем надвигающимся сентябрем, как будто и не стоит на дворе непредсказуемый и коварный русский август. И в преддверии сентября ведем неспешные и чуточку ленивые споры – о вещах, казалось бы, достаточно абстрактных и отвлеченных.

То есть – о той самой «политике», в том смысле, в каком ее понимает новоназначенный премьер-министр «оранжевой» Украины Виктор Янукович. «Я, считайте, полтора года был в этом отпуске, занимался политикой, теперь хочу посвятить себя конкретным делам». Даже и пожалеешь человека: сколько, оказывается, времени ему пришлось убить на откровенную ерунду. Ну ничего, теперь уже все позади: «После того как мы с Ющенко подали друг другу руки, мы стали партнерами».

Не в пример Януковичу высшие чины российского правительства в этом сезоне все же находят мотивации для занятий политикой. Программное интервью Дмитрия Медведева «Эксперту» – пожалуй, наиболее резонансное идеолого-политическое событие лета. Публичный спор с Владиславом Сурковым, постановка под сомнение понятия «суверенная демократия», ставшего за последние полгода ключевым для всего пропутинского агитпропа, – все это наделало шума. Причем немалую часть этого шума составило шуршание пиджаков, чьи обладатели забегали и задергались в поисках изменений в субординации. И этот пиджачный флешмоб, кстати, косвенно усиливает аргументы Дмитрия Медведева.

Медведев, по сути, повторил те претензии к термину «суверенная демократия», которые до этого высказывали самые разные люди в диапазоне от Бориса Немцова до Джорджа Бушамл. Смысл их в том, что на слух добавление некоего специального атрибута к слову «демократия» воспринимается как претензия на обладание какой-то особой, непохожей на другие, формой демократии. Иными словами, как нелепая попытка изобрести велосипед.

Плюс к тому у него, как у профессионального юриста, привыкшего к четким формулировкам, вызывает естественное раздражение та вольность, с которой в нем смешиваются два понятия, имеющие довольно строгие границы использования в правовом языке.

Но сегодня есть и третье, не менее значимое основание для претензий к понятию «суверенная демократия».

Известно, с чьей легкой руки это понятие в последнее время стало широко применяться в международной политике. Sovereign democracies – это термин, который Госдеп США использовал применительно к странам Центральной и Восточной Европы, в особенности к бывшим республикам СССР. В американском агитпропе у него была конкретная политическая функциональность, «нагружавшая» понятия. Под democ– racy понималась главным образом ориентация на США и Запад.

А под sovereign – независимость, причем исключительно как независимость от России, т. к. никакой другой угрозы зависимости для постсоветских стран американцы по простоте душевной никогда не предполагали. В американском политическом языке термин функционирует и поныне – именно в этом значении его использовал Дик Чейни в своей известной речи в Вильнюсе.

Фокусировка на суверенитете как на базовой и неотъемлемой национальной ценности – это реакция на серию «цветных революций», которые русское политическое сознание однозначно считало как акты десуверенизации

В русском же политическом языке оно появилось сегодня в результате инверсии – причем не вербальной, а политической. Фокусировка на суверенитете как на базовой и неотъемлемой национальной ценности – это реакция на серию «цветных революций», которые русское политическое сознание однозначно считало как акты десуверенизации. То есть прекращение самостоятельного политического бытия народов, встраивание их в чужие системы и чужие проекты на полуколониальных правах.

Для восточноевропейских народов периодическая утрата и возобновление национальных суверенитетов – с точки зрения их истории – дело, в общем-то, обычное. Становление и распад крупных наднациональных систем, куда вначале включаются, а затем выпадают эти народы, – один из главных европейских процессов со времен если не Рима, то Карла Великого. Поэтому в их культуре всегда существовал опыт жизни в условиях полного или частичного отсутствия национальной государственности, в том числе и достаточно успешный с точки зрения экономического и социального развития. А потому собственная государственность – это всегда повод задать вопрос: «А не слишком ли дорого для нашего небольшого народа содержать всю эту толпу зажравшихся бездельников?».

Однако в русской истории государственное существование нации всегда воспринималось как предельная и абсолютная ценность. Более значимая, чем, к примеру, форма политического устройства – много ли идейных сталинистов было среди героев Великой Отечественной? Именно поэтому сигнал тревоги, прозвучавший в начале нового века, мобилизовал очень старый политический инстинкт, пробуждение которого маркировано прошлогодней актуализацией слова «суверенитет».

При этом, разумеется, процент зажравшихся бездельников в русской власти никак не отличался в лучшую сторону от восточноевропейского – что, как правило, и вынуждало нашу власть становиться жестокой. Тот же Медведев, пришедший в сферу нацпроектов эдаким винни-пухом, через полгода все больше начал осваивать прокурорские обертоны. И его можно понять.

Но инстинкты – вещь опасная. Оборонительная консолидация идет по старым ментальным шаблонам. Люди ищут начальства, к которому можно было бы встроиться и от которого получать приказы. И под угрозой оказывается вся та политическая работа, которую наш народ проделал за последние двадцать лет – это работа по построению демократических институтов. Сегодня они нуждаются в защите – и не столько от власти, сколько от всеобщей привычки, неостановимо прорастающей сквозь новую политическую систему по мере оседания революционно-перестроечной пыли. Именно поэтому так важно, отстаивая суверенитет, защищать одновременно и демократию.

Но сегодня мы, к сожалению, видим и другое. Заметно, как российские политические элиты с пугающей легкостью ухватились за концепт «суверенная демократия», нередко откровенно извращая его смысл. Прилагательное «суверенная» в самом деле становится основанием для дурного «политического творчества» в части норм и правил организации демократических процедур. Это понимается в том смысле, что раз мы «суверенные» – значит, делаем что хотим и как хотим. Примерно так, как выразился на своей лекции В. Т. Третьяков: «Вообще-то демократией является любой суверенный политический режим, даже диктатура». Коли так, тогда вполне резонны вопросы Дмитрия Медведева: «Что это за такая особая демократия?».

Но на самом деле проблема гораздо шире, чем внутрироссийский спор о понятиях. Дело в том, что и так называемые международно признанные демократические нормы в современном мире все более утрачивают статус базовых стандартов, поскольку превратились в инструмент манипуляции и политического давления, а подчас и прямой агрессии. «Мы не хотим такой демократии, как в Ираке» – в устах Путина больше чем просто шутка.

Для нас самих повестка дня – это строительство системы, которая сама стремится быть эталоном мировых стандартов демократии

Когда у тебя тащат что-нибудь из-под носа, ты бежишь вслед за вором и кричишь: «Мое!». Но это не повод быть плохим хозяином (в том числе – не повод оставлять свои вещи без присмотра там, где их могут украсть). Именно поэтому тезис о «суверенной демократии» является политически оправданным, когда мы отвечаем на внешние обвинения в несоответствии «международным демократическим стандартам». Но для нас самих повестка дня – это строительство системы, которая сама стремится быть эталоном мировых стандартов демократии. И в этом смысле никакими ссылками на «российскую специфику» и «особый путь» нельзя оправдать вольностей в отношении к основным демократическим принципам.

Конечно, можно сказать, что «это все слова». Примерно так, видимо, рассуждал премьер Янукович, когда загнанный, казалось бы, в угол президент Ющенко обусловил его премьерство подписанием так называемого универсала национального единства. Привыкшие решать вопросы, а не заниматься политикой, люди из партии Януковича немного поторговались – больше для виду, – а потом благополучно сдали практически все пункты своей предвыборной программы, позаботившись лишь о том, чтобы оформить эту сдачу гладкими и непонятными для людей формулами. И язык, и НАТО, и федерализация, и церковный вопрос – все это ключевые элементы нынешнего украинского политического курса. В итоге сегодня уже абсолютно неважна фамилия премьер-министра – будь то «Янукович» или «Ехануров».

Идеология – сильное политическое оружие, более сильное, чем деньги или личная харизма. Этого в упор не видят те, кто сегодня гадают, будто на ромашке, раскладывая пасьянсы с «преемниками». Реальным предметом транзита-2008 станет борьба за преемственность курса Путина, а не за то, какой будет фамилия следующего президента. И эта кампания, в сущности, уже началась.