Текст книги "Шорты истории"

Общеукрепляющая…

После блокады и войны, когда мне исполнилось 7 лет, я не мог пробежать даже ста метров. Синели губы, задыхался. Сказывался приобретённый порок сердца.

Мама даже не пустила меня в первый класс школы – почти еженедельные ангины.

Потом мне вырезали гланды, я пошёл во второй класс, но был освобождён от физкультуры и уколов.

По поводу второго мне дико завидовали одноклассники.

Но в глубине души жила страстная мечта стать таким же здоровым, как другие, – бегать, бороться, пинать мячик (точнее, консервную банку, настоящий кирзовый мячик со шнуровкой появился много позже).

Кстати, если такой мячик прилетал шнуровкой прямо в лоб, мало не казалось. Был тогда знаменитый английский футболист, кажется, это был сэр Бобби Мур, про которого его напарник сказал: «Он был очень деликатный, четыре раза навешивал с углового мне на голову и все четыре раза бил так, чтобы мяч приходился на голову не шнуровкой!»

И ещё я прочёл книжку «Паспорт чемпиона» – про юного спортсмена, который получил звание мастера спорта одновременно с паспортом.

Это меня потрясло до глубины души, и я мечтал стать крепким, ловким и быстрым!

Я пришёл в районную легкоатлетическую секцию, объяснил тренеру свои проблемы, и он взял меня заниматься! Осторожно, аккуратно, но регулярно.

Я стал крепнуть, порок потихонечку компенсировался, и классу к 7-му я уже мог ходить на уроки физкультуры и бегать во дворе с мальчишками.

Кстати, была такая популярная игра – пятнашки, так вот высший смак был в том, чтобы не убегать, а уворачиваться на близком расстоянии, это называлось «мотаться». – резко останавливаться, уходить в сторону, делать пируэты (так, наверное, работают матадоры, думаю я сейчас).

И однажды, в будущем, мне это пригодилось, когда я убегал от милиционеров, петляя между арок Гостиного двора. Я бежал прямо на колонну, а перед ней резко сворачивал, милиционер не успевал и вреза2лся (правда, в конце они меня поймали всё-таки…)

И ещё играли в вышибалу – когда двое водил броском мяча должны были попасть в игроков, находящихся между ними. Они могли и просто перекидывать мяч друг другу, пытаясь застать игроков врасплох. Если мяч попадал в игрока, то игрок считался выбитым. В конце оставался один, он должен был пробе2гать десять кругов и не быть выбитым. Тогда все выбитые возвращались в строй, а если не получалось, то ты сам (последний) становился водилой.

Это развило скорость реакции и умение уворачиваться, что потом тоже пригодилось – в настольном теннисе, в гандболе, баскетболе, в регби (в игру, похожую на регби, мы играли на пляже в Солнечном по своим, особым правилам).

Наконец, я удостоился попасть в сборную школы по городкам. В «рюхи» мы играли каждое лето с сестрёнкой Любой (моим близнецом) и друзьями-ровесниками – Ромуальдом Вильданом (Ромка), Володей Щёголевым (Лёдик) и Рудольфом Болдиным (Рудик).

Рюхи и биты нам сделал отец из деревянных обрезков. Они, конечно, были кривоваты, но мы отчаянно рубились в них ежедневно до темноты.

Прекрасно помню и «паровозик», и «пушку», и «бабушку в окошке», и «письмо», выложенное их пяти рюх – четыре по углам и пятая посередине. Её надо было выбить первой, не задев другие.

Так что школа у меня была, хотя спервоначалу было странно брать в руки идеально круглые биты с окованной железом рукояткой и переучиваться с кистевого замаха на плечевой.

Но получалось неплохо, и команда нашей школы побеждала даже и на районных соревнованиях.

А потом пришло время волейбола и баскетбола, которые затмили всё остальное.

В каждом классе нашей мужской школы была своя команда (как и в женской), и мы отчаянно рубились друг с другом.

В нашем спортивном зале с одной стороны стоял щит с кольцом, а с другой стороны – круглая печка, над которой было небольшое пространство перед потолком. Закинуть туда мяч было довольно сложно! Поэтому каждые десять минут мы менялись сторонами.

Лучшие игроки классов попадали в сборную школы. А сборные играли на первенство района (РОНО). На таких матчах бывала масса болельщиков и болельщиц и, наверное, начинались первые влюблённости. Помню, как мои юношеские взоры притягивала Нина Малей, капитан сборной школы, в которой играла моя сестра.

Победители районов разыгрывали первенство города (Гороно).

В Таврическом саду, рядом с домом, мы проводили всё свободное от школы и уроков время, гоняя мячи в любую подходящую игру – от вышибалы до баскетбола!

А летом на даче в Солнечном, на волейбольной площадке около Дома отдыха «Взморье», бывали замечательные сражения, в которых принимали участие и взрослые, и подростки, и мальчики, и девочки. Звездой волейбола там был Феликс Рекстин. В очках, прижатых к голове резинкой, он неожиданно взмывал с третьего номера над сеткой и резким крюком забивал мяч на половину противника!

Новообретённая игра «пинг-понг» входила в моду, и мы с сестрой поддались этому увлечению. Начались соревнования по настольному теннису, как эта игра теперь называлась. Люба и я выступали за свои школы на районных и городских соревнованиях, получили спортивные разряды.

Кстати, спортивные разряды тогда высоко ценились. Круглые, довольно большие металлические значки зелёного цвета (третий разряд), синего (второй разряд) и красного (первый) украшали одежду.

Помню, мы с мальчишками класса были в театре и навстречу нам по лестнице поднималась девушка в шёлковой блузе, к которой был привинчен значок. «Смотри, первый!» – восхищённо воскликнул мой дружок Ричка Дунин. Девушка услышала, и это ей было явно приятно.

Если человек имел несколько разрядов по разным видам спорта, то его пиджак мог украшать целый разноцветный иконостас, как у позднего Брежнева…

В общем, к институту мы с сестрой подошли уже спортивно подготовленные, с юношескими разрядами по разным видам спорта – от настольного тенниса до волейбола.

Между прочим, Люба играла в волейбол так хорошо, что её взяли в команду ленинградского Спортклуба армии (СКА)!

В общем, спорт был доступен любому желающему и очень популярен! Были и обычные спортшколы, и даже школы олимпийского резерва, куда брали наиболее способных.

До сих пор помню Зимний стадион, соревнования по лёгкой атлетике, запах беговых дорожек, прыжки в высоту и длину, шест, ядро, копьё, и особую атмосферу праздника с его духом состязательности и «боления» за своих!

В Политехническом институте, Политехе, где мы учились с сестрой, тоже была масса спортивных секций – от штанги до настольного тенниса. И тоже – межфакультетские соревнования, первенство Политеха, потом первенство города среди студенческих команд, приз «Буревестника», сдача норм по лыжам, бегу, плаванию, наконец, летние спортивные лагеря – сначала в Карелии, а потом в Крыму, в Ново-Михайловке, под Туапсе.

Всесоюзная спартакиада в Киеве, первые романы (естественно, со спортсменками), щемящее от счастья лето в спортивном лагере на берегу моря – с молодыми и красивыми ребятами и девчонками, с вечерними танцами на турбазе, с лёгким сухим винцом, закупаемым у местных виноделов!

Путёвки в спортлагерь стоили очень дёшево (доплачивал профком), жили в палатках практически на берегу моря. А для игроков сборных это было вообще бесплатно!

Правда, помню, что всё время хотелось есть и народ при раздаче еды ухитрялся положить в одну миску и первое, и второе, пока его было много. А некоторые выливали туда и пол-литровую кружку какао!

Сестра и я играли за сборные команды института по волейболу, остальные виды спорта отошли на задний план.

Во время студенческого первенства игры проводились в спортивных залах разных вузов. Болельщиков было невиданное количество, энтузиазм был неслыханный! Иногда, приметив какого-нибудь симпатичного игрока из команды гостей, барышни приглашали его остаться на ночь у них в общежитии…

Потом появился гандбол, и многие наши волейболисты и баскетболисты решили попробовать себя в новой игре.

Помню, как со сборной Политеха ездили в Одессу на соревнования. Жили в гостинице прямо на Дерибасовской, покупали лёгкое сухое вино в автоматах и заливали его в чайник, чтобы потом, сидя в душную южную ночь на балконе гостиницы, неторопливо попивать его из горлышка. С тренером Поляковым, опаздывая на катер в Николаев, проехали на «колбасе» троллейбуса всю главную улицу Одессы. Подбежали к катеру и хотели, всех растолкав, прыгать уже на борт, когда нам объяснили, что отплытие задерживается на час…

Но я играл в первоначальную версию гандбола, 11 на 11, очень скоро он трансформировался в 7 на 7, и я вернулся к волейболу.

После института меня пригласили в команду мастеров «Спартак» (потом она стала называться «Автомобилист»), но, сходив туда на тренировку пару раз, я увидел, что это уже профессиональный спорт. А я всё-таки хотел заниматься наукой, точнее, инженерным делом.

И я оказался во ВНИИ телевидения, где была неплохая волейбольная команда «Экран». Директор ВНИИ Игорь Росселевич уважал волейбол и плавание. Ради пловцов он построил специальный бассейн как бы для испытаний подводной телевизионной аппаратуры. В стены бассейна были вделаны иллюминаторы, через которые можно было смотреть внутрь бассейна и налаживать работу передающих телевизионных камер. Я там как-то работал, когда в гости к директору бассейна пришли две его подруги и, не зная про окна, разделись догола и плавали как две нимфы. Вся наша лаборатория бросила паяльники и осциллографы и расплющила носы о стёкла иллюминаторов!

Затея с бассейном была удачной, и с помощью тренера Кошкина команда пловцов «Экрана» стала одной из ведущих в стране. Особенно она прославилась, когда её выпускник Сальников стал олимпийским чемпионом.

Наша волейбольная команда была довольно сильной, мы шли сразу за командами мастеров «Автомобилист» и «Динамо», и в моей коллекции есть две бронзовые медали, полученные в первенстве Ленинграда. Кстати, с перерывом в 11 лет, что говорит о спортивном долголетии.

Ездили на кубок Севера в Воркуту, на приз «Большой химии» в Новомосковск, в Магнитогорск, Вильнюс, Таллин и другие города Союза. Так как ездили мы от ВНИИT, то это оформлялось как командировки.

На сборах в Новомосковске мы жили с женской сборной России по гандболу, и они учили нас танцевать твист и зажёвывать водку краешком газетной бумаги, чтобы адсорбировать запах алкоголя…

В Волгограде мы рассказывался официанткам в ресторане, что приехали из Ленинграда, где после блокады никак не можем отъесться (по крайней мере, Толя Бухаров и я действительно пережили блокаду), и они приносили нам сэкономленные шницели, которые мы честно делили на всех.

Там же нас задержала милиция перед отлётом домой, потому что местная девушка сообщила, что её изнасиловал какой-то волейболист. Правда, по её описанию, приметой насильника было отсутствие пальцев на одной руке. После этого обвинения в адрес волейболистов оказались неубедительными!

К нам в команду иногда приходили знаменитые в бывшем игроки, например Геннадий Гайковой, когда-то входивший в символическую сборную мира. Помню, мы жили на сборах в ЦПКиО и он жалобно говорил: «Разве это пас? Вот в Париже на первенстве мира мне давали пас!»

А вообще его судьба, как и многих великих в прошлом советских спортсменов, была печальна. Не получив высшего образования и не окончив даже, как многие, двухгодичную школу тренеров, они не имели никакой специальности. Работали физруками в пионерлагерях, спивались, рано погибали…

Будучи формально любителями, а в реальности профессионалами, они, пока выступали в большом спорте, были оформлены на заводах, в воинских частях и тому подобное, а потом становились никому не нужными и не имели накопленных сбережений.

Конечно, есть много примеров, когда бывшие спортсмены преуспевали в других областях, но для этого нужно было очень много времени уделять своей профессии (наука, инженерное дело, преподавание), что требовало исключительных усилий, или посвящать спорту только часть своего времени (альпинизм). Но никому из них и не снились те гонорары, которые получают сейчас выдающиеся профессиональные спортсмены – от теннисисток типа Марии Шараповой до футболистов сборной России, пьющих после поражения шампанское по несколько тысяч евро за бутылку.

Правда, есть и курьёзные случаи, когда знаменитой прыгунье с шестом Исинбаевой, не поехавшей на Олимпиаду из-за отказа на право участия российской сборной (из-за проблем с допингом) в олимпийских соревнованиях, заплатили 4 миллиона рублей, как если бы она на них выиграла!

В общем и целом, раньше было проще и дешевле молодым ребятам заниматься спортом на довольно хорошем уровне, особенно если учесть, что советская власть выдавала их за любителей на международных соревнованиях. С другой стороны, спорт не давал им возможности накопить средства на старость, иметь очень высокий уровень жизни, обеспечить себя и детей.

Сейчас спорт может быть довольно дорогим удовольствием (снаряжение, тренеры, частные спортивные школы), но талант и трудолюбие могут вознести спортсмена на очень большие высоты – как в смысле славы, так и в финансовом отношении.

Кто последний? (Теперь говорят «кто крайний?»)

Уму непостижимо, сколько времени я провёл в очередях в эпоху развитого социализма! Стоял за туалетной бумагой, молоком, бананами, сухой колбасой, билетами в театр, кино, на поезд, на самолёт, за холодильником, за магнитофоном, за мелкими гвоздями, крестообразными шурупами, за электрическими лампочками, за обычными свечками, за плащами итальянскими, за джинсами польскими, за ботинками чешскими, за носками финскими из креп-нейлона, за колготками для девушек, за тушёнкой «Великая стена», за индийским чаем со слоном, за портвейном 33 или «Агдамом», уже не говоря о Ркацители, Мукузани, Саперави… За болгарскими сигаретами «Ту-134», БТ, «Опал»… За гэдээровской стенкой, за чешским сервизом… Трудно сказать, что можно было купить без очереди. Может быть, рыбный «Завтрак туриста» (который моя подруга называла верным средством для выкидыша), водку «сучок», папиросы «гвоздик» и почему-то берёзовый сок в трёхлитровых банках…

Привыкнув стоять в очередях, я как-то шёл по коридору ВНИИТ, где работал, и, увидев очередь, немедленно в неё встал. Минут через двадцать я спросил – а что, собственно, дают? Оказалось, это была очередь сдавать кровь. Так я стал донором.

Я стоял в очередях, а жизнь шла мимо. Конечно, можно было слегка использовать это время. Я читал книги, ревностно поглядывая, не пытается ли кто пролезть мимо очереди. Пытался решать в уме задачи, которые ставила передо мной работа, но без бумаги и ручки, а лучше – калькулятора это было трудно. Пытался писать стишки…

Иногда можно было занять очередь и отойти на час-другой, но, возвращаясь обратно в очередь, натыкался на косые взгляды, а то и грубые слова тех, кто стоял сзади и был уверен, что «вас тут не стояло»!

Были и забавные моменты. Мой друг Виталий Пташник сломал ногу, ему поставили прибор Илизарова (это когда спицами скрепляют кости, протыкая колено, и подкручивают гайки на спицах, торчащих наружу). Так вот он с гордостью говорил, что когда подходит к пивному ларьку и показывает колено с торчащими спицами, то ему дают купить пиво без очереди!

Я стоял с парой друзей в гигантской очереди у кинотеатра «Ленинград», в котором шёл фестиваль французского кино. Стоял 8 часов! Напротив входа в кинотеатр, через дорогу, был винный магазин. Мы туда регулярно бегали, поили очередь, пели песни, рассказывали анекдоты, вовлекли очередь и сделали концерт, выпустили даже стенгазету! В общем, когда подошла моя очередь, билеты кончились! Но один мужичок, стоящий где-то передо мной, от умиления отдал мне свой, сказав, что в жизни он так не веселился! Правда, по пьяни я плохо запомнил содержание. Кажется, это был «Человек из Рио».

Конечно, были способы, как избежать стояния в очередях. Имя этому способу – блат. У Ольги Пташник был знакомый мясник, у Тани – абортмахер, у Любы – кассир в Мариинском театре и в авиакассах Трансаэро; у меня – официант в ресторане «Охотничий домик», у которого можно было купить алкоголь в ночное время, у Виталика были знакомые ювелиры (да и сам он был прекрасный ювелир), и цепь связей распространялась на зубных врачей, торговцев мебелью, модных портных… Происходил постоянный обмен: ты мне мясо – я тебе билеты в театр; ты мне лечишь без очереди зубы – я даю тебе почитать запрещённый роман; ты мне ремонтируешь сломанное кольцо – я тебе достаю нужные билеты на поезд через Гека, который тогда работал в доставке билетов на дом…

Такие связи опутывали весь город. И многие гордились, что у них есть свой мясник, свой венеролог, свой ювелир, свой продавец в книжном магазине, свой зубной врач. Общество «Красная спица», которое организовала моя сестра, как раз способствовало обмену нужными знакомствами – от абортмахеров до продавцов горных лыж и креплений, поскольку все они увлекались горными лыжами. Подчеркну ещё, что деньги играли минимальную роль, главное было – обмен услугами.

Как я счастлив, что очереди практически ушли в прошлое вместе со всеми проблемами дефицита! И теперь я не покупаю два килограмма бананов за раз (когда-то отстоял два часа и принёс домой пару килограммов, жена сказала: только не вздумай их есть – это для детей), а всего лишь пару штук, ведь я смогу, если будет надо, купить ещё завтра.

А что было много забавного в очередях – так это точно. Правда, и до драк доходило, если что-то супердефицитное давали, например женские итальянские сапоги, причём дрались мужики.

В общем, есть два способа доставания дефицита – , знакомства и блат – денег много не надо, всё равно купить трудно.

Или всё есть, но дороговато. Так попробуй заработать побольше. И произведёшь что-нибудь полезное (если ты не чиновник), и деньжонок подкопишь.

Мне больше нравится второй способ.

По следам Гутенберга

Мама надписывала на первой страничке содержание томика шариковой ручкой, отчётливо и аккуратно. Моя же задача была – вырезать из журналов («Новый мир», «Иностранная литература», иногда «Знамя» или «Звезда») самые понравившиеся публикации – журнальные версии книг, критические статьи, стихи, обзоры, – собрать их вместе, отнести на работу и там за некоторое количество «жидкой валюты» переплести в отдельный томик.

Когда в хрущёвское время появилась возможность связаться с живущими на Западе родственниками, то по моей просьбе они прислали (или привезли, не помню) машинку, которая печатала на клейкой ленте типа синей изоленты буквы. И тогда я стал наклеивать на эти томики вдоль переплёта хотя бы название самой интересной в нём книги. Я этим гордился!

Вот подошёл к полке, пересчитал. Сохранилось 27 томиков! Вынул один наугад.

Вдоль корешка лента, написано «Фолкнер. Джойс». Внутри: У. Фолкнер, «Свет в августе»; В. Овчинников, «Ветка сакуры»; Д. Джойс, «Портрет художника в юности».

Начало

А вообще книги были огромной частью жизни! Читать мы с моей двойняшкой сестрой Любой научились в 4 года, во время войны и блокады, когда никаких игрушек уже не было и выйти из дома погулять часто было смертельно опасно.

Вот мы и впивались в светлое время суток в доступные тексты, а потом в темноте, часто лёжа на полках стенного шкафа, встроенного в капитальную стену (мама нас туда отправляла во время бомбёжки), обменивались впечатлениями и гадали о продолжениях. Помню, что первыми прочитанными книгами были «Мифы Древней Греции» и «Дети капитана Гранта».

После войны я много болел, часто оставался дома (в первый класс школы вообще не ходил), и если особенно сильно болел (а было всё – ангины, ветрянка, коклюш, свинка, скарлатина и тому подобное) и знал, что мама мне не откажет, то просил её достать мне для чтения что-нибудь редкое, например «Двадцать лет спустя» Дюма или вторую книгу «Графини Рудольштадт», у её подруг и знакомых.

Постепенно в квартире на Чайковского усилиями нашей семьи (и отец, хотя он, конечно, больше занимался своей наукой, химией, и старшая сестра Марина, врач, тоже вносили свою лепту) скопилась неплохая библиотека. Частично она состояла из французских книг, принадлежавших ещё бабушке (красивые книги в красных переплётах с золотым обрезом). Маленькими мы любили забраться к маме в постель, и она читала нам французские сказки, синхронно переводя их на русский язык.

Мне стыдно

Когда сестра вышла замуж и переехала к мужу, она хотела забрать половину книг. И меня задушила жадность. Я сказал: «Зачем тебе перевозить их? Приходи и бери читать любую…»

До сих пор помню, и до сих пор стыдно.

Но когда я женился, я тоже бо2льшую часть книг оставил на Чайковского, в родительском доме, и начал активно собирать свою.

Пути-дороги

Самое простое – макулатура. Собираешь ненужные бумаги (в том числе с работы), пакуешь, перевязываешь, везёшь на саночках (если зимой) в приёмный пункт – и тебе дают талон на какой-нибудь дефицит типа Райдера Хаггарда, Александра Дюма или Мориса Дрюона.

Правда, бумага, на которой они печатались, была довольно низкого качества.

Одним из надёжных источников книг был традиционный блат. Мои умные и симпатичные друзья братья Пинцовы очаровали продавщицу отдела поэзии магазина «Дом книги», и она припрятывала для них «дефицит».

В магазине «Подписные издания» на Литейном проспекте, где выстраивались огромные очереди при объявлении очередной подписки на какое-либо собрание сочинений, при наличии родственных или дружеских связей можно было оформить подписку вне очереди – за деньги, по любви, или за услуги в обмен (билеты на самолёт, починку зубов или подпольный аборт).

А ушлые люди стояли в очереди всю ночь, получали право на подписку, а потом продавали её втридорога!

Чёрный рынок

Спрос рождает предложение. В Питере существовали специальные места, где торговали дефицитными книгами. На моей памяти огромный «чернокнижный» рынок был расположен в конце проспекта Вавиловых, на севере города. Он занимал место за высокой газовой трубой, куда не могла проехать милицейская машина. Зрелище было замечательное! На снегу на полиэтиленовых подстилках на дистанции больше километра лежали аккуратно выложенные новые и старые (букинистические) издания. Продавцы, тепло одетые, неспешно и с юмором торговались. Помню диалоги типа: «За Достоевского семь рублей?» – «Нет, мало, пусть Фёдор Михайлович ещё полежит…» Так как торговля за деньги с рук была запрещена, то мой друг, спросивший, может ли он купить томик Ахматовой за 8 рублей, получил ответ: «Нет, продать не могу! Могу поменять на 8 рублей!»

Моя приятельница из Грузии, которую я привёл на рынок, опустив голову вниз, шла мимо рядов, наслаждаясь видом редких книг, прошла по снегу больше километра и чуть не отморозила ноги, не в силах оторваться от зрелища.

Когда вышел после долгих лет опалы Ахматовой чёрненький томик с её стихами, ко мне приехал из Москвы приятель, так сказать, командированный за этой книгой. Вид у него был немного маргинальный, по небрежной московской моде – криво надетая шапка-ушанка, казацкие усы…

И когда он с некоторым напором подходил к людям с вопросом: «Ахматова есть? Ахматова есть?» – одна интеллигентная пожилая петербурженка сказала ему: «Молодой человек, ну зачем вам Ахматова? Вы бы лучше пошли пива выпили!»

Иногда на рынке всё-таки случались облавы, но разведка доносила вовремя, и большинство быстро собирало книги в сумки и уходили. А поймать продавца в момент заключения сделки было сложновато.

Тем не менее из-за давления милиции рынок переехал куда-то на юг. Я там был один раз и услышал разговор двух продавцов про недавнюю облаву. «И что случилось?» – «Да ничего, ушли Синявинскими болотами!» Чистые партизаны, ей-богу!

Зато когда меня допрашивали в КГБ, у кого я достал запрещённый самиздатский журнал «Мария», я легко ответил, что купил на чёрном рынке у человека в джинсах, в очках и с бородой. И попробуй проверь!

Книги из близких / дальних странствий

В Советском Союзе разнарядка рассылки издаваемых книг по городам и республикам была упорядоченной, наверное, в пропорциях к количеству жителей. При этом факторы языка, уровень культурных запросов местного населения никак не учитывались.

Кроме того, существовали местные издательства, например «Ылым» в Туркменистане, которые издавали свои, так сказать, литературные памятники. Поэтому не удивительно, что из своих путешествий по стране (командировки, спортивные соревнования, археологические экспедиции) я привозил целые рюкзаки книг.

Мне до сих пор помнится, как я покупал томики «Махабхараты» в Туркмении (где я принимал участие в раскопках Алтын-тепе), тома «Всемирной литературы» в сельском магазине недалеко от столицы Хакассии Абакана (археологическая экспедиция в минусинской котловине, курган Барсучиха), как купил справочник по тракторам и поменял его в совхозной библиотеке, на «Словарь эллинских мифов». На соревнованиях в Магнитогорске мне достался последний томик стихов Гарсиа Лорки. В командировке в Киеве в уличном ларьке нашлась книга «Мусульманский ренессанс» Адама Меца, до сих пор с удовольствием перечитываемая мною.

Правда, Лорку меня уговорил уступить ему Толя, мой товарищ по волейбольной команде. Он рассчитывал, что чтение наизусть стихов поможет быстрей уговаривать девушек на занятия любовью. Надо сказать, что Толя довольно сильно заикался. Потом Толя сообщил мне, что теперь он имеет большой успех, девушки, даже не дослушав до конца стихи, уже отдаются!

Я как-то раз спросил одну нашу общую знакомую, правда ли это. И она ответила, что когда он начинает читать длиннющую поэму, да ещё заикаясь, то «хочется отдаться быстрее, чтобы прекратил».

Самиздат

После доклада Хрущёва и просочившихся сведений о сталинских репрессиях мои друзья и я стали лихорадочно искать документальные свидетельства об этой эпохе. Конечно, «Один день Ивана Денисовича» очень сильно повернул мозги в правильном направлении. Сложилась наша небольшая группа – поэты Владимир Дроздов, Гек Комаров, Ирина Знаменская, врач Александр Шишков, литературовед Александр Заяц, моя сестра-двойняшка Люба и я. Каждый из нас имел обширные дружеские связи, по которым приходили сперва машинописные перепечатки, фотокопии, потом компьютерные листы, потом даже ксерокопии.

Было три основных направления: литература о сталинских лагерях (Солженицын, Шаламов, Аксёнова-Гинзбург, Орлов, Гнедин), запрещённая или недоступная в обиходе до поры до времени поэзия (Цветаева, Гумилёв, Мандельштам, Пастернак, Хлебников, Заболоцкий, обэриуты) и религиозно-философская тематика (Бердяев, Лосский, Франк).

Отдельно стояла эмигрантская литература, такие блестящие авторы, как Набоков, Гайто Газданов, Ходасевич, Берберова, поздний Бунин, Шмелёв, Зайцев…

Эти книги передавались, перепечатывались, переплетались, прятались от обысков, о них нельзя было говорить по телефону. Случались смешные истории, например сестре позвонил не очень трезвый друг и сказал, что торт, который она им дала, они уже съели и передали дальше!

Наш знакомый, работавший на ксерокопировальной машине, однажды получил выговор в приказе «за незарегистрированное размножение». Хорошо, что это были стихи Ахматовой, а не что-нибудь более опасное с точки зрения начальства.

И современная литература – стихи Бродского, Кривулина, Аронзона, Игнатовой, знаменитые «Гарики» Игоря Губермана, блистательные «Москва – Петушки» Венички Ерофеева, «Николай Николаевич» Юза Алешковского, рассказы Довлатова…

С развитием зарубежных связей в нашу жизнь вошёл и «тамиздат».

Так получилось, что в силу некоторых обстоятельств я в своё время встретился с Лидией Корнеевной Чуковской, и мы стали добрыми друзьями, несмотря на разницу в возрасте. Об этой дружбе у меня есть подробный рассказ «Лидия Чуковская. Штрихи к портрету». Поэтому здесь напишу только, что много книг, в том числе её собственных, изданных за границей, я получал от неё в подарок и для передачи её ленинградским друзьям. Так я познакомился с Дмитрием Сергеевичем Лихачёвым, Ефимом Григорьевичем Эткиндом, Владимиром Григорьевичем Адмони, Ниной Гаген-Торн, Лидией Гинзбург, Алексеем Ивановичем Пантелеевым и другими представителями выжившей в эпоху репрессий петербургской интеллигенции.

Когда зимой я ездил к Чуковским в Москву, то надевал специальное пальто. В нём у меня была сделана прорезь в кармане, куда можно было в случае чего спрятать книгу. А сестра Люба, идя к ним в гости, надевала двухцветную двухстороннюю куртку, так что входила, например, в красной куртке, а выходила в незаметной чёрной.

И моя библиотека обогатилась «Записками об Анне Ахматовой» и «Процессом исключения» самой Чуковской, «Архипелагом» Солженицына, Гроссманом, Буковским, Копелевым, текстами Андрея Сахарова и Владимира Максимова, журналами «Континент» и «Время и мы».

В общей сложности мы с друзьями располагали библиотекой сам– и тамиздата примерно в 100 наименований.

В 1982 году бдительные органы провели обыск в моей квартире и изъяли около 50 книг. Замаячила тюрьма, но в итоге после долгих допросов удалось отделаться предупреждением прокурора, что в случае продолжения антисоветской деятельности я буду арестован.

Перестройка

Вначале в книжные магазины, на стихийные лотки и развалы хлынули дамские любовные романы и переводные детективы. Потом расплодились доморощенные сочинители детективов типа Донцовой.

Появилась возможность съездить за границу. В Париже и в Нью-Йорке существовали книжные магазины, где можно было взять бесплатно книги на русском языке. Диссиденты передавали друг другу «явки и пароли». Я тоже воспользовался этими возможностями, и наша совместная с друзьями библиотека обогатилась романами Саши Соколова, Юза Алешковского, Джорджа Оруелла, Кестлера, Авторханова, Джиласа – теперь уже в собственности, хотя большинство из них мы до этого читали в машинописных перепечатках.

Я написал письмо в КГБ с требованием вернуть мне изъятые книги, которые перестали быть запрещёнными, и особенно дорогие для меня, так как на них были дарственные надписи от авторов.

Получил ответ, что книги были уничтожены (явная ложь), и когда я запросил акт об уничтожении, ответ просто не пришёл. Да и мне уже было не до того, но небольшой рассказик на эту тему под названием «Выбранные места из переписки с недругами» я всё же сочинил.

Потом суматоха с масскультурой несколько улеглась, вернее, группы читателей «стратифицировались» по интересам, и в книжных магазинах уже можно было найти практически любые книги – от Ясперса и Ханны Арендт до «Доктора Живаго» и «Жизни и судьбы» Гроссмана.

Теперь приобретение книг лимитировалось только наличием денег и места на книжных полках.

Пропало то ощущение риска и азарта, которое существовало в диссидентскую эпоху. То ощущение радости, когда ты получал книгу, о которой давно мечтал и которая укрепляла тебя в мысли о необходимости противостоять коммунистической системе. Даже в какой-то степени превосходства, когда ты сталкивался с людьми, которые ничего не знали о ГУЛАГе и разговаривали цитатами из газеты «Правда».