Текст книги "Мои друзья"

По вечерам я читал Гошке книжки. Особенно он любил сказки про гномов. Прижмется ко мне, прикроет глаза и внимательно слушает.

Я верил, что веселые и добрые карлики живут где-то среди нас, и долго разыскивал их маленькую страну. Облазил чердак, холодный сырой подвал, постройки вокруг дома, сумрачные закутки за сараем; обошел забор, заросший мышиным горохом, осмотрел все кусты с белорозовыми граммофонами вьюна, но гномов нигде не встретил.

Я уже почти отчаялся их найти, как вдруг обнаружил какие-то странности в нашем доме: по вечерам слышались разные шорохи, скрипы, вздохи… Потом ни с того ни с сего остановились часы, в шкафу просыпалась крупа. Потом сам собой потух самовар, упало полено, исчезло мыло.

– Видал?! – обратился я к Гошке, и тот разинул пасть от удивления.

Каждый день я находил следы веселых шуточек, но самих шутников не видел. И только зимой мне повезло.

Мы с Гошкой катались с горы за нашим домом. Гошка ложился на живот, я залезал на друга, и мы неслись по укатанному склону. Внизу Гошка немного отдыхал, а я рассматривал разные снежные бугорки и кочки, и подтаявшие корки снега, и заиндевевшие сухие травы. На бугорках: то тут, то там виднелись какие-то рисунки: маленькие полукружки и лесенки. Я нагибался и рассматривал эти загадочные картинки, но понять их никак не мог. Иногда осторожно, чтобы не сбить иней, я пробирался сквозь торчащие из-под снега травы. И эти травы мне уже казались не травами, а деревьями в лилипутском лесу. Я различал их тонкие, как карандаши, стволы и корявые ветви, покрытые рыхлыми снежными шапками. Кое-где меж этих деревьев, как стеклянные змейки, тянулись застывшие подтеки. Они напоминали наши водопады, но были совсем маленькие.

Я ходил у подножия склона, между возвышениями, впадинами, деревьями и водопадами, и все представлял, как здесь играют гномы.

«Только где они сейчас? – думал. – Может, от меня спрятались?»

Мы с Гошкой снова взбирались на гору, я прятался за сугроб и украдкой посматривал вниз. Но гномы не появлялись. Целый день мы провели на горе, но все было бесполезно. Когда начало темнеть и ветер погнал вихри, я решил прокатиться на Гошке последний раз – и внезапно увидел его, маленького человечка в красном колпачке. Я заметил его в тот момент, когда мы мчались с горы. Он был ростом с ладонь и ехал прямо перед нами на крохотных лыжах; то и дело оборачивался, со страхом смотрел на нас и изо всех сил семенил вниз, отчаянно отталкиваясь малюсенькими палками. И все-таки мы догнали его. Какое-то мгновение даже скользили рядом. Я отчетливо видел его бородку и полные страха глаза, но Гошка не смог притормозить, и мы пронеслись мимо.

Съехав с горы, я слез с Гошки, обернулся и стал поджидать гнома, но он не появился. Я подумал, что он где-то упал, и заспешил наверх, но и на склоне его не оказалось.

Я бегал по горе до тех пор, пока у меня не закружилась голова. Только тогда взял Гошку за поводок, и мы побрели домой. По дороге я отругал Гошку за нерасторопность, за то, что он не смог затормозить. В такой момент! Ведь не каждый день мы видим гномов! Но Гошка был невозмутим, он как бы говорил: «Подумаешь – гном! Ничего удивительного! На свете и не то бывает!»

Войдя в дом, я крикнул:

– Мам! Я видел гнома!

– Где же ты был так долго? – отозвалась мать. – И Гошку своего заморозил. Ведь бегемоты любят тепло… Но что это с тобой? Ты весь красный! – Она тревожно приложила руку к моему лбу. – Да у тебя температура!

Мать стряхнула с моей куртки снежную пыль, развязала шарф, сняла валенки, и на пол шлепнулись слежавшиеся лепешки снега, как вафли. Я смотрел на них и думал о гноме.

Однажды летом отец сказал:

– Завтра поедем в деревню.

– А Гошку возьмем? – поспешил выяснить я.

– Нет. Мы едем не одни, в грузовике и так мало места. Не знаю, куда вещи погрузить. Впрочем, ладно, сдувай его и сворачивай.

– Как это – сдувай и сворачивай?! – возмутился я. – Он же живой!..

– Пусть тогда бежит за машиной, – неудачно пошутил отец, но тут же примирительно добавил: – Ну хорошо, хорошо, закинем его в кузов, только надо будет привязать веревкой, чтобы не свалился.

– Я буду его крепко держать, – ответил я и показал, как буду держать Гошку.

В деревне было раздолье. С утра мы с Гошкой бегали по лугу за домом, причем Гошка сразу придумал скользить за мной на веревке, как за буксиром. Выставит вперед свои толстые ноги и скользит по траве, приминая головки цветов.

Днем мы гуляли по деревне, и Гошка пугал разную живность. Завидев его, кошки вспрыгивали на деревья, а куры и утки бросались врассыпную. Гошка казался им каким-то ископаемым чудищем. Даже собаки побаивались моего друга. Спрячутся за заборы и облаивают нас. Некоторые, самые смелые, подкрадывались сзади, принюхивались, пытались цапнуть Гошку за ногу. Но Гошка развернется, затопчется на месте, забурчит – и собаки бегут наутек. Еще бы! Ведь Гошка был толще самых толстых свиней и ростом с теленка!

Только козел не боялся Гошку. Он пасся посреди деревни; огромный, лохматый, медленно вышагивал среди коз и жевал траву. Он долго угрожающе смотрел на Гошку, а потом безо всякого повода, точно сумасшедший, подбежал и ударил моего друга рогами в живот. Бедняга Гошка застонал и упал; из него со свистом стал выходить воздух. Пришлось мне срочно бежать домой лечить Гошку – ставить ему заплатку.

Когда Гошка выздоровел, мы обходили козла стороной.

Гошка понравился всем жителям деревни. Случалось, идем по улице, а навстречу нам косцы.

– Отличная у тебя охрана! Лучше всякой овчарки! – скажет кто-нибудь.

– Его бы стадо научить пасти! Или в огород поставить – вмиг всех ворон распугает!

А ребята нам просто прохода не давали. Они то и дело гладили, обнимали Гошку, пытались залезть за него, но я не разрешал.

– Он еще не совсем здоров, – говорил и показывал на Гошкину рану. – И вообще, он же не лошадь! С какой стати он должен вас катать?

Больше других за нами ходил Вовка, остроносый мальчишка в драной рубашке. Вовка не отходил от нас ни на шаг. Он хотел знать все: сколько весит Гошка, что ест, как плавает? Он меня просто замучил своими вопросами. Вовка явно хотел с нами подружиться и сразу показал самые интересные места: ручей с запрудой, куст орешника, из веток которого получались отличные дудки, старую кузницу, где обитал еж, болотце с пучеглазыми жабами.

Чтобы Вовка особенно не хвастался и не зазнавался, я рассказал ему, как мы с Гошкой видели гнома.

В деревне мать часто варила компоты – густые, сладкие. Я очень любил эти компоты. Часто даже обедать начинал с них. Выпью три стакана, немного поковыряю второе, а до первого так и не дотронусь. Компоты я мог пить в любое время дня. Даже если только пообедал, спросят: «Хочешь компота?» – никогда не отказывался. Да что там днем! Ночью разбудят – все равно пил!

Как-то я простудился. Все лекарства перепробовал, ничего не помогло, выпил горячего компота – все как рукой сняло. И кстати, Гошка тоже очень любил компоты. Только холодные. На горячие всегда подолгу дул – боялся обжечься.

А вот Вовка компоты не любил и никогда не пил их. Даже компоты моей матери не производили на него никакого впечатления. Много раз он заходил к нам, и мать угощала его компотом, но он всегда отказывался. Такой был чудак!

Обычно днем мы с Вовкой играли у ручья около запруды. Плавали на Гошке, строили водяную мельницу, рыли каналы, наводили мосты. Недалеко от нас всегда играла Свечка – темноволосая худая девчонка. Она делала из глины пироги, калачи и лепешки. Варила кашу из клевера и суп из лебеды, разноцветный, как мармелад. Этими кушаньями Свечка кормила своих кукол и плюшевого кота Сёму.

Иногда Свечка подходила к нам и просила «обмолоть» на мельнице ее «муку» – песок, смешанный с мелким ракушечником. Или просила разрешения походить Сёме по нашему мосту.

Однажды Свечка полоскала кукольное белье в запруде. Рядом стоял Сёма и стеклянными глазами смотрел на воду.

– Эх, Сёма, компотику бы сейчас! – сказал я и щелкнул кота по носу.

Свечка тут же бросила белье, подбежала к Сёме и зашептала ему в ухо:

– Скажи мальчикам, что я сейчас сварю компот. – И побежала к своей кухне.

Вскоре она вернулась и протянула мне бутылку с водой, в которой плавали головки цветов.

– Вот, пейте! – сказала и улыбнулась.

Я схватился за живот и захохотал:

– Вот дурочка! Пейте! Ты что?! Нас на тот свет отправить хочешь?! Пусть эту дрянь твой Сёма пьет! – сказал я и наподдал ее коту. – Это даже мой Гошка пить не будет. Он ест только настоящее.

Я посмотрел на своего друга, и Гошка кивнул, поморщился и фыркнул.

Свечка схватила Сёму, прижала к себе и, закусив губу, отвернулась. Тут подошел Вовка, взял Свечкину бутылку и вдруг выпил компот со всеми цветами. Целую бутылку с настоящими цветами! Выпил одним махом, не отрываясь. Я думал, он умрет. А он выпил и потянулся.

– Очень вкусный компот, – сказал. – Никогда таких не пил!

Свечка повернулась и заулыбалась снова. А потом засмеялась и отбежала от нас. И Гошка понесся за ней – видно, тоже захотел попробовать цветочного компота.

С того дня Свечка каждый день приносила Вовке компоты. Она выбирала ему самые лучшие цветы, подолгу растирала их в ладонях, крошила в бутылку с водой и взбалтывала. И Вовка всегда пил ее компоты. И еще закатывал глаза, гладил себя по животу и крякал от удовольствия. И Гошка пил эти компоты, и тоже с неменьшим удовольствием. Свечка смеялась и прыгала от радости, а я немного жалел, что тогда отказался от ее компота.

Однажды мы с Вовкой у ручья лепили дворец из глины. Рядом стоял Гошка и как бы давал нам советы. Одобрительно кивал, если мы делали правильно, и, наоборот, мотал головой, если мы что-нибудь делали не так.

Невдалеке, у запруды, как обычно, играла Свечка.

Внезапно мы услышали всплеск и крик:

– Помогите! Тону!

Как Свечка упала в воду, ни Вовка, ни я не заметили. Мы только увидели, что она отчаянно барахтается в воде и рядом плавает ее кот Сёма.

– Я не умею плавать… – пробормотал я.

– И я не умею! – с дрожью в голосе откликнулся Вовка.

Я бросился искать палку, чтобы протянуть ее Свечке, но вдруг услышал гулкий плеск и увидел, что к Свечке на всех парах мчится Гошка. То ли его Вовка спихнул, то ли он сам прыгнул. Гошка быстро подплыл к Свечке, и она ухватилась за его шею. Когда они пристали к берегу, мы помогли им выбраться из воды. Свечка начала чихать и плакать и целовать Гошку, благодарить его. А нам крикнула:

– Что ж вы Сёму не спасаете?! Он же утонет!

Я нашел палку, подогнал кота к берегу, и Вовка выудил его за хвост.

…За деревней стоял огромный узловатый дуб. Его раскидистая крона закрывала целую поляну. Даже в самые жаркие дни на поляне было прохладно.

Как-то Вовка, Гошка и я сидели под дубом и смотрели на дальнее шоссе, где проносились разные грузовики и легковушки.

– Эх, набрать бы желудей – были бы отличные солдаты в нашем дворце! – вдруг сказал Вовка и показал на ветви над нами. Там висели светло-зеленые плоды с чашками-шлемами.

– Давай собьем их, – предложил я.

Мы начали кидать камни в желуди, но они, еще незрелые, крепко держались на ветвях – ни один не упал. Эти упрямые желуди не на шутку раззадорили нас.

– Подсади-ка меня, – сказал я Вовке.

Сбросив ботинки, я засучил брюки, и Вовка помог мне долезть до нижнего сука. Потом я уцепился за толстую ветвь и по ней полез выше. Шершавая кора обдирала руки и ноги, но я продолжал карабкаться. Я забрался так высоко, что почувствовал, как ветер раскачивает дерево. Прямо надо мной проплывали облака, но казалось, что они стоят на месте, а по небу плывет дерево и я вместе с ним.

Гроздья желудей были совсем рядом, но я все равно не мог до них дотянуться.

– Нужна палка! – крикнул я Вовке и посмотрел вниз.

И только в этот момент понял, что залез слишком высоко. И Вовка и Гошка выглядели совсем маленькими. У меня закружилась голова. Я хотел спуститься, но ноги не дотянулись до нижней ветки. Обхватив свою ветвь, я висел в пустоте.

– Зови на помощь! Я не могу слезть! – в страхе закричал я.

– Прыгай! – откуда-то издалека донесся Вовкин голос.

Я еще раз посмотрел вниз и увидел, что Вовка подталкивает Гошку под то место, где я повис. Мои руки ослабели, и я полетел к земле. Я упал на Гошку, как в мягкую перину. Даже ни капли не ушибся.

…А потом Гошка и Вовку спас.

Тот козел, который боднул Гошку, совсем спятил – начал гоняться по деревне за ребятами. Одни говорили, что ребята его дразнили, другие – что он просто объелся перебродившей вишни. Вовка козла не дразнил. Он спокойно шел ко мне: мы договорились идти к ручью. Вовка уже подошел к нашей изгороди, как вдруг я увидел, что к нему во всю прыть несется козел. Я не успел и рта раскрыть, как в калитку протиснулся Гошка и встал между Вовкой и своим обидчиком. У Гошки был очень грозный вид. Видимо, он решил проучить козла раз и навсегда. И козел это понял – остановился точно вкопанный. Потом как-то извинительно заблеял, брыкнулся и убежал.

Осенью я пошел в школу.

Мать уложила в портфель школьные принадлежности и сказала:

– Ну вот, теперь ты стал взрослым. Теперь ты должен хорошо учиться, а Гошку давай уберем в чулан.

– Нет! – заявил я. – Гошка будет учиться со мной. Я приду из школы, и мы будем вместе решать задачки.

Мать только вздохнула.

Вначале в школе я сильно скучал по Гошке и после занятий сразу же мчал домой; выгуливал друга и рассказывал ему, что было на уроках. Гошка слушал рассеянно, зевал от скуки. Почему-то мои занятия его совсем не интересовали. И решать задачки он не хотел. Он как бы говорил: «Зачем мне учиться? Я и так умный!»

Позднее в школе у меня появились новые друзья и новые увлечения: я стал собирать марки и оловянных солдатиков. Марками обменивался с одноклассниками, а солдатиков делил на две армии и устраивал сражения. С Гошкой играл все реже, но он не обижался: откуда-нибудь из угла следил за моими баталиями или дремал, прислонившись к шкафу.

Так прошел весь учебный год. На лето меня отправили в лагерь, а когда я вернулся, Гошку дома не застал.

– Я отвела его в зоопарк, – пояснила бабушка. – Там ему с бегемотихой просто замечательно. Помнишь бегемотиху Машку?

Я побежал в зоопарк. Еще издали в вольере заметил бегемотиху, но Гошки рядом с ней не было. У перил я столкнулся с усатым мужчиной – смотрителем. И только хотел спросить про Гошку, как внезапно в бассейне что-то плеснуло, и на поверхности воды показалась вначале голова, а потом и вся серо-зеленая туша еще одного бегемота.

– Видал, как твой бегемот подрос? – спросил меня мужчина и кивнул на животное. – Все говорят, его недавно к нам доставили, но мы-то с тобой знаем, кто это, правда? – Он улыбнулся и обнял меня за плечи.

Я посмотрел на вылезшего из воды бегемота и вдруг заметил, что его пасть дрожит от улыбки, а в глазах мелькают знакомые озорные смешинки. Бегемот посмотрел в мою сторону, закивал и пошевелил ушами, и я сразу узнал в нем Гошку. И Гошка меня узнал: подмигнул мне, подбежал к изгороди, и его пасть растянулась в радостном приветствии.

Закончив школу, я уехал в другой город, но Гошка всегда оставался со мной. Как мечта о друге. Он всегда появлялся, когда я вспоминал о нем. И больше меня радовался моим успехам, и больше меня огорчался, если мне не везло. Гошка исчезал, только когда я забывал о нем.

Спустя много лет я вернулся в город своего детства. Разыскал наш дом и случайно на чердаке среди рухляди нашел пыльный сверток резины. Стряхнув пыль, я вынес его на улицу, развернул и, обнаружив пробку, надул.

Гошка сильно постарел: был весь в морщинах и складках, вместо улыбки виднелась горькая гримаса. Что-то далекое и радостное охватило меня.

Некоторое время Гошка обидчиво смотрел в мою сторону, как бы укоряя за долгое отсутствие, за то, что я совсем забыл его. Я рассказал Гошке всё. И он все понял и простил меня. Снова, как когда-то, он кивнул и шевельнул ушами; подмигнул мне, и его пасть растянулась в улыбку. Гошка уткнулся в мои ноги, и я обнял его.

Нас окружили ребята. Одни – с заводными игрушками, другие – с новыми блестящими велосипедами.

– Что это за чучело, дядь?! – спросил один из мальчишек, и ребята рассмеялись.

Где им было знать, что старый облезлый бегемот был моим самым близким другом в детстве, что он мне дороже самых дорогих игрушек и ничто никогда не заменит его.

Зверинец в моей квартире

В детстве мне подарили кенара, известного певуна, стоящего в табели о рангах среди певчих пернатых на втором месте после соловья. Пичуга была меньше воробья, а по окрасу и изяществу намного превосходила вездесущую серую птаху. Желто-оранжевый, с коричневыми пестринками на крыльях, кенар выглядел как артист во фраке. Собственно, он и был артистом, неиссякаемым певцом, влюбленным в исполнительское искусство, – с утра до вечера он распевал песенки, и довольно сложные, этакое многоколенное верещание, которое то переходило в свист, то рассыпалось в мелодичных переливах. Я прямо-таки заслушивался его концертами.

Мой кенар жил в прекрасных условиях: имел просторную клетку с двумя жердочками – одна неподвижная (ветка-насест), другая (карандаш на бечевке) служила качелями, – клетка стояла на подоконнике, из нее был отличный обзор всего двора; кормил я своего дружка отборными семечками и постоянно разговаривал с ним. К тому же живущая у нас собака проявляла к кенару повышенный интерес: то и дело подходила к клетке, принюхивалась, виляла хвостом, повизгивала, всячески показывала, что ей нравятся песенки маленького артиста.

Так что недостатка в общении кенар не испытывал. Но главное – я часто оставлял клетку открытой и кенар мог свободно летать по комнате. Позднее, когда он привык к новому жилью, я время от времени открывал и форточку. Кенар вспархивал на раму окна и голосисто выдавал трели на весь двор, а иногда и совершал облет тополя напротив нашего окна, сделает круг и возвращается в свою обитель: все-таки дома было спокойней и надежней, чем в огромном шумном пространстве за окном, где грозно каркали вороны, вдоль подвала шастали кошки, а на асфальтированном пятаке гоняли мяч мальчишки, стучали костяшками доминошники и кто-нибудь непременно выбивал ковер или заводил мотоцикл.

Обычно всем животным, которых мы держали, я давал отличные клички. Так, собаку, по моему предложению, звали Эта – она, когда что-нибудь просила, четко тянула: «Это-о!» А до Эты у нас был кот Гений, которого я так окрестил за незаурядные умственные способности.

Кенара я назвал не совсем удачно – Чижуля, и все потому, что меня ввел в заблуждение приятель. Он принес пичугу и сказал:

– Вот, дарю тебе чижика. Купил на рынке, да мать не разрешает дома держать. Он начинает петь, как только взойдет солнце, и мать все время не высыпается. Можно, конечно, клетку закрывать тряпками – в темноте он не поет, – но ведь жалко его.

Так и появился у меня Чижуля. Спустя месяц к нам зашел мой всезнающий дядя и авторитетно заявил, что птица в клетке вовсе не чижик, а самый что ни на есть кенар; но поскольку Чижуля уже откликался на свою кличку, я решил оставить все как есть, не придумывать кенару новое имя, не сбивать его с толку.

Чижуля оказался на редкость сообразительным. Когда я разговаривал с ним, он внимательно слушал, не отрывая глаз-бусинок от моего лица, и то кивал, в знак согласия, то раскрывал клюв от удивления. Во всяком случае, когда на меня сваливались неприятности и я с горечью в голосе произносил: «Плохи дела, Чижуля!» – он садился на насест, склонял голову набок и опускал крылья – всем своим видом давал понять, что огорчен безмерно. Когда же у меня случалась удача и я восклицал: «Дела, Чижуля, идут как нельзя лучше!» – он приподнимался на лапках и заливался радостным пением. Но все это мелочь, в сравнении с тем, что Чижуля умел делать.

Как только я входил в комнату и, посвистывая, спрашивал: «Чижуля, где ты?» – он тут же откликался – звонко тренькал. Я говорил: «Чижуля, покачайся!» – он прыгал на качели и раскачивался. Стоило мне сказать: «Чижуля, спой!» – как он исполнял весь свой репертуар. Но и это еще не все. Чижуля по команде открывал клетку! Я бросал клич: «Чижуля, открой дверцу!» – и чем бы мой пернатый друг в это время ни занимался – клевал ли семечки, качался ли на качелях, – мгновенно забрасывал свое занятие и спешил к дверце клетки, клювом поворачивал крючок и выталкивал дверцу наружу.

«Чижуля, ко мне!» – говорил я, протягивая руку, и мой дружок выходил из клетки и вскакивал на ладонь. «Сюда!» – я хлопал себя по плечу – Чижуля взлетал на плечо и клювом дотрагивался до моего уха, как бы говорил: «Вот какой я умный, талантливый!» Если при этом ко мне ласкалась Эта, Чижуля на нее посматривал свысока – ив прямом и в переносном смысле, – мол, я ближе к хозяину, и наша дружба значительней и крепче. Чтобы не вызывать у Эты ревности, я одной рукой поглаживал ее, а другой – легонько Чижулю.

Надо отметить, все наши «цирковые номера» Чижуля проделывал с невероятной готовностью – он был очень исполнительный, старательный артист. Разумеется, в награду за каждый «номер» я давал ему вкусное семечко.

Частенько мы с Чижулей играли в «кошки-мышки»: я привязывал к нитке дохлую муху и «водил» ее по столу, а Чижуля смешно гонялся за ней, раскинув крылья. Или я делал бумажного голубя и пускал его по комнате, а Чижуля с негодующим писком летал за ним и все норовил клюнуть непонятного гостя. И с собакой Чижуля любил поиграть. Когда Эта спала, он осторожно подкрадывался к ее хвосту и щипал за шерстинки.

Поиграю я с Чижулей, послушаю его песенки и говорю: «Ну всё, Чижуля, иди на место, в клетку». И он моментально летит в свою «квартиру». Как-то я подсчитал – Чижуля выполнял целых восемь команд! Ко всему прочему, он научился пить воду из крана, ну конечно, при слабой струйке – сильной побаивался. И какие там условные рефлексы?! Он явно понимал, что я говорил, отдавал отчет своим поступкам. Ну не могли же его предки открывать дверцы клеток, или пить из водопроводного крана, или играть с бумажными птицами?! И ладно б, все это делала собака или кошка, а то ведь пичужка! И как в такой крохотной головке появлялись столь сложные мысли?!

Однажды весной Чижуля, как обычно, вылетел в форточку, обогнул тополь, но в комнату не вернулся, а уселся на соседнем подоконнике. Потом и с подоконника вспорхнул и понесся к домам напротив. Я выбежал во двор.

– Вон он! На балконе! – закричали мальчишки.

Чижуля сидел на балконе противоположного дома. Посвистывая, я позвал беглеца. Он нехотя подлетел ко мне, сникший, печальный. Тут до меня и дошло: ему нужна подружка.

Канарейку я купил на птичьем рынке. Внешне она выглядела малопривлекательно – была вся какая-то взлохмаченная, с нелепым черным пером на боку. И характер у нее оказался не подарочек: как только я впустил ее в клетку, она нахохлилась, что-то забубнила, затопала ножками на Чижулю и начала гонять его по клетке. В конце концов загнала его в угол, по-хозяйски прошлась по клетке, съела все семечки, попила воды из блюдца, забралась на насест, почистила клюв; затем немного покачалась на качелях, снова вспрыгнула на насест и, зевнув, приготовилась ко сну – взъерошилась, превратившись в пушистый шарик, закрыла глазки и спрятала головку под крыло.

Чижуля вышел из угла и встряхнулся, чтобы прийти в себя от неожиданного потрясения, потом немного покрутился в нерешительности, со страхом поглядывая на вздорную особу, почесал затылок лапкой, как бы прикидывая, что делать в сложившейся ситуации; наконец наметил план действий – стал прихорашиваться, разглаживая клювом перья, а когда привел себя в порядок, впрыгнул на насест и расположился на безопасном расстоянии от задремавшей канареихи. Выдержав паузу, он с величайшей предосторожностью, переступая по жердочке, подкрался к «невесте» и легонько клювом дотронулся до нее. Канареиха встрепенулась и опять набросилась на Чижулю; согнала его с насеста и, недовольно бурча, вновь погрузилась в сон.

Так продолжалось с неделю, и все эти дни канареиха измывалась над моим Чижулей. Но в один прекрасный день, вернувшись домой, я обнаружил клетку открытой; Чижуля сидел на распахнутой форточке и с особым подъемом давал концерт на весь двор; у него был прямо-таки ликующий вид. Когда я подошел к окну, он вспорхнул на мое плечо и затараторил мне что-то в ухо. Я думаю, он говорил: «Слава богу, избавился от этой сварливой дурехи!»