Текст книги "Счастливые и несчастные (сборник)"

– Вот видишь, мы прожили здесь всего сутки, а ты уже открыла во мне какой-то рационализм, – с горькой ухмылкой произнес я. – А поживем подольше, начнешь говорить, что я вообще недалеко ушел от этого твоего студента и Толи.

– Нет, этого не скажу, – примирительно улыбнулась дочь.

Контуры дома уже вырисовывались; в среднем за полчаса мы ставили по две жердины на каждую из трех стен. На четвертую, выходившую к песчаной косе, укладывали короткие обрезки – там я запланировал навесить дверь. Мы так увлеклись, что пропустили время обеда; только в четыре часа я отослал дочь к костру.

По-прежнему сильно пекло. На мелководье уже вскипала вода, пересохший ил трескался и вспучивался, земля обваливалась, рассыпалась; чернели листва и хвоя, в траву падали обожженные мухи. Жестоко палящее солнце искажало природу, всему живому причиняло мучительную боль. Но мы крепились, и после обеда – на этот раз ухи с лепешками (дочь поймала пару рыбешек) – принялись достраивать стены.

– Нам нельзя останавливаться, выпадем из ритма, – сказала дочь, забираясь на леса и глотая горячий воздух. – Как говорит наш педагог, «остановился, и время уже отбросило тебя назад». Самое страшное – это дни, проведенные в бездействии, правда, отец?

Став студенткой, дочь называла меня только так, на модный среди молодежи небрежно-дружеский манер.

– Верно. Но действовать надо с четкой целью и осмотрительно, а не суетиться без толку.

– О господи! Опять эта твоя осмотрительность, программа. Все же ты сильно изменился. Твой рационализм прямо выводит меня из себя!

Целый час она со мной не разговаривала. Хмурясь, молча подносила жерди, а после того как я приколачивал их, с ожесточением запихивала в щели мох. И все время нервно покусывала травинки, а в какой-то момент отбросила стамеску и молоток и заявила, что пойдет купаться, а потом будет писать этюд.

Тут уж я не выдержал.

– Делай что хочешь, а инструмент не швыряй! Каждая вещь должна знать свое место. Все раскидаешь, а мне потом ищи!

– Зануда! – зло проговорила дочь и, нарочито громко засвистев, побежала к мелководью.

Я тоже прекратил работу и закурил – эта размолвка сразу испортила мне настроение. В наших отношениях шло какое-то смутное брожение, они все больше напоминали полупостроенный дом, в которым даже была печь, но забыли вывести трубу, и дым шел не вверх, а стелился в комнатах и ел глаза.

Покурив и успокоившись, я решил объяснить дочери разницу между рационализмом и благоразумием. Про себя я сформулировал четкую позицию, в основе которой лежали понятия о ценностях в жизни творческого человека. Я опирался на свой опыт, и на этот счет мне даже пришли какие-то важные мысли, но, пока дочь плавала, все вылетело из головы. «А-a, ерунда! – подумал. – Важные мысли не забываются, поскольку редко приходят в голову. Раз забыл – значит, ничего стоящего».

Вода охладила агрессивный пыл дочери. Стряхивая с себя капли воды, она сказала потеплевшим голосом:

– А все-таки дом у нас получается потрясающий! Издали смотрится – невозможно передать словами. Первое, что я здесь напишу, так это именно его.

– Ты же сейчас хотела писать, – едко пробурчал я, все еще готовый защищать свои убеждения.

– Успеется! Сперва надо все почувствовать, а потом переносить на холст. Кстати, можно писать и по памяти, и если что-то сделаешь не так – не беда. Художник имеет право на поиск. И вообще, это ерунда, что надо ежедневно набивать руку! Я знаю полно людей, которые работают как одержимые, самозабвенно, а делают посредственные вещи. А другой, посмотришь, вроде ходит раскачивается, бездельничает, а на самом деле все копит в себе, а потом – раз! И выплеснет. И сделает такое, что все ахают… Я уверена, если что-то в человеке заложено, это все равно прорвется, разве не так?!

– Так, но ты сама себе противоречишь. Час назад говорила, что нельзя останавливаться, – усмехнулся я.

Дочь погрустнела, и до меня запоздало дошло, что я выбрал слишком неравноценного соперника. Пожиная горькие плоды победы, я лихорадочно перебирал способы взбодрить дочь. «Идиот, – мелькнуло в голове. – Ее непримиримость, беспокойный дух и есть самое прекрасное в молодости. Ведь я и сам был таким, да, собственно, таким и остался. А ее призываю к трезвости и практичности. Нет чтобы все свести к шутке или терпеливо все объяснить, завелся, как мальчишка!»

– Противоречия свойственны всем талантливым натурам, – попытался я поправить дело.

– Хм! Не говори со мной, как с дурой. Я прекрасно знаю, что не талантлива. Просто способная. В тебя, кстати.

– Спасибо.

– А почему я всегда спешу, могу сказать, – дочь окончательно повеселела. – Потому что второй-то жизни не будет.

– Это точно, – серьезно согласился я, и мы продолжили работу.

Закончив стены, мы установили стропила, сколотили каркас крыши и натянули на него полиэтиленовую пленку. Наше жилище все больше обрастало необходимыми атрибутами, шаг за шагом мы шли к своей цели.

К исходу третьего дня мы уже расставили в доме чурбаны-мебель, перенесли вещи и по случаю новоселья закатили пир. Дочь наловила рыбы и запекла ее в тесте, а из ягод приготовила отличный кисель. Впервые мы ужинали не на поляне, а в собственной обители, почти законченном доме – оставалось только обтесать половые жерди, забить фронтоны, вставить окно и навесить дверь. Уплетая ужин, я подумал: «Главное в нашем строении, крыша, уже есть, и теперь нам никакие дожди не страшны, хотя, похоже, они и не предвидятся – погода стоит сухая, жаркая, за все время не появилось ни одной тучки». Точно угадав мои мысли, дочь сказала:

– Нам удивительно повезло с погодой. Посмотри, как я загорела! Да и ты тоже… Говорят, что загар вреден, ну и пусть. Зато красиво, правда?.. У нас в Строгановке есть одна девица, она круглый год ходит смуглая. Лето проводит на юге, а зимой катается в горах. У нее папаша туз какой-то… Эта Катька, ее Катькой зовут, живет отдельно от родителей. У нее квартира обставлена заграничной мебелью, в институт она приезжает на собственном «москвиче»… Она такая красотка! Когда идет по институту, все бросают работу… «По утрам, – говорит, – у меня на лице косметические изменения». Это так она называет припухлости под глазами. Она все вечера праздно проводит. Она ветреница. И голос у нее бесчувственный. А художник – вообще никакой. И вкусик у нее того – чересчур продуманная одежда, а надо одеваться скромнее. Ее украшения так и говорят: «Взгляните на меня, полюбуйтесь!». И как не понимает, для каждой женщины есть свое украшение, ведь верно?

Я поддакнул. Мы уже закончили ужин, и, откинувшись, я закурил.

– Катька прямо не знаю какая рациональная, – продолжала дочь. – «У меня, – говорит, – все есть, мне надо просто мужчину-работягу. Лишь бы любил меня и не был пьяницей. У кого есть такой знакомый?» Представляешь? Не понимает, что истинное счастье не построишь на богатстве, верно?

Я кивнул.

– Наш натурщик взял на себя миссию сводника, решил ее познакомить с приятелем, скромным инженером. «Только не вздумай говорить ему, как я живу, – предупредила Катька. – Вообще обо мне ничего не говори, понял?» Они встретились в каком-то сквере. Натурщик с приятелем пришли вовремя, Катька чуть опоздала. Нарочно… И явилась… в драном пальто и сбитых туфлях. Представляешь? Натурщик возмутился, отвел ее в сторону: «Под кого ты замаскировалась? – спрашивает. – Под дворника, что ли? Тебе что, надеть нечего?» «Молчи, ничего не понимаешь», – нахмурилась Катька. Вот хитрюга! Ну, в общем, они прошлись, натурщик поговорил с ними немного для приличия, потом ушел. А Катька, что ты думаешь, вдруг и говорит этому инженеру: «Знаете что, здесь недалеко живет моя тетя. Сейчас она ушла в театр. Мы можем у нее посидеть». Инженер вошел в Катькину квартиру и ахнул. Увидел китайский фарфор, дорогую стереоустановку и растерялся. А тут еще Катька открыла бар, достала виски, поставила модную пластинку. Ну, в общем, больше они не встречались. Как ты думаешь, почему?

– Наверняка инженер понял, что попал в Катькину квартиру, и подумал, что не сможет удовлетворить ее запросы. Видимо, он ищет женщину, для которой существуют другие ценности.

– Я тоже так думаю, – заключила дочь и продолжила: – У нас в институте полно смешных девиц. Одна, Тамара, работает на кафедре рисунка. Ей тридцать лет, у нее есть ребенок, но с ним сидит ее мать-пенсионерка. Тамаре все время звонят поклонники. Как-то целый месяц звонил один, но Тамара извела его дурацкими вопросами. Где они познакомились, никто не знает. Он был журналист… Все началось с первого звонка, когда Тамара спросила в трубку: «А скажите, вы знаете журналиста…» – и назвала какую-то фамилию, но мужчине, видимо, эта фамилия ничего не говорила. Тогда Тамара назвала еще одну. «Вспомнила, – прямо кричит. – Уж этого вы должны знать, его все знают». Вот дуреха, да? Ну, в общем, она все же нашла общих знакомых и потом по телефону сообщила журналисту: «Ваш приятель хорошо о вас отзывался». И тут же спросила: «А какие статьи вы написали? Назовите и оставьте ваш телефон, я сама позвоню». И не поленилась, пошла копаться в библиотеку, представляешь? Потом звонит ему: «Вы знаете, мне понравились ваши работы. А скажите, под каким созвездием вы родились?». Умора! Совсем спятила – и как ей не надоело все вычислять? Короче, журналист больше не звонил. И правильно! Что за унизительные проверки, верно?

Дочь говорила без умолку, но внезапно притихла. Было нетрудно догадаться, о чем она задумалась, и я спросил напрямую:

– Ты мне не говорила, но, наверно, у тебя тоже есть ухажер?

– Нет, – быстро ответила дочь, точно ожидая этого вопроса. – Я вообще не собираюсь замуж. Не хочу, чтобы кто-то вникал в мою жизнь. Надо перестраивать себя и быт… И с матерью жить не хочу. Вот бы жить отдельно, как Катька…

«Все-таки она еще ребенок. Большой ребенок», – подумал я, забираясь в спальник.

Весь следующий день я занимался оконной рамой и дверью: делал бруски, замерял и прилаживал их друг к другу, сбивал гвоздями. Дочь плела корзины, изгибала туески, делала из глины горшки, которые мы позднее намеревались обжечь на костре и использовать как подсобную посуду. Дочь была задумчивой. Судя по ее припухшему лицу, она плохо спала. Несколько раз она тревожно посматривала в мою сторону, и я чувствовал, ей не терпится о чем-то поговорить, но она никак не решится.

А над островом все стоял зной. Затяжной, сухой и резкий – до звона в ушах.

На обед дочь приготовила новое блюдо – кашу из клевера с запеченными грибами. Каша получилась не ахти какая, но я все равно похвалил дочь, чтобы немного ее встряхнуть. После предыдущего вечернего разговора между нами уже было полное взаимопонимание, оставалась какая-то маленькая недомолвка, какая именно, я и сам не мог понять. Дом наших отношений был почти готов, ему не хватало только двух-трех деталей, которые придали бы жилью тепло и уют.

– А к вечеру, если хочешь, я приготовлю пирог с ягодами. На том конце острова я обнаружила большой малинник… Сварю еще варенье. Будем пить заваренную череду и есть пирог с вареньем и… – она осеклась, но я понял – «и разговаривать».

Дочь сделала все как обещала, и я похвалил ее еще раз, заметив, что как бы она ни ругала мать, а кулинарные способности все же унаследовала от нее, поскольку я единственно что умею – это жарить картошку.

Дочь вздохнула и прижалась к шершавой коре «стола».

– Отец, я давно хотела тебя спросить…

– Давай, спрашивай. Я уже вполне могу выступать в роли всезнающего мудреца, – шутливым тоном я попытался снять тяжеловесную атмосферу ужина.

– Почему вы с матерью все-таки разошлись? Я знаю, что ты ее любил. Она сама не раз об этом говорила.

Такого вопроса я не ожидал и вновь попытался отшутиться, но получилось неуклюже.

– О да! Это была любовь на небесах. Но мы слишком высоко взлетели, потому сильно грохнулись.

– Я серьезно. Ведь настоящая любовь не умирает. Значит, ты любишь ее до сих пор.

Я понял, дочь знает только половину моей жизни с ее матерью. Мои юмористические запасы сразу иссякли, и я твердо ответил:

– Нет, не люблю. Ты права: «Настоящая любовь не умирает», и раз я не люблю ее – а это мне совершенно ясно, – значит, и все у нас было ненастоящее…

Дочь недоверчиво посмотрела на меня. Я закурил.

– Видимо, наш брак был недоразумением, ошибкой, – я усмехнулся. – Правда, в результате этой ошибки появилась ты. Но если честно, то мы были зациклены друг на друге, хотели переделать друг друга, но все наши старания шли впустую. Мы просто слишком разные…

– Я на твоем месте разошлась бы с ней еще раньше. Она меня раздражает. Особенно когда устраивает приемы… У них все так искусственно, фальшиво… И чего ты с ними дружишь?

– Из-за тебя. И потом, не дружу, а поддерживаю товарищеские отношения. Мы действительно разные, но почему все должны быть такими, как мы с тобой?!

– А почему ты не женишься снова?

Тут уж я вздохнул и, затянувшись, выпустил длинную струю дыма.

– В жизни каждого мужчины бывают увлечения, которые не меняют его жизнь, только, ну, скрашивают ее или, наоборот, доставляют огорчения. Но однажды мужчина встречает свою главную женщину. И она, эта женщина, для него как озарение. Она наполняет всю его жизнь каким-то новым смыслом, что ли… Я еще не встретил такой женщины.

– Вот и я не встретила своего главного мужчину, – тихо проговорила дочь.

– Но у меня еще есть время впереди, – без всякой игры сказал я. – А у тебя вообще жизнь только начинается. Я уверен, у тебя все сложится гораздо удачней, чем у меня. Ведь ты хорошая девушка. Способная, добрая и… красивая.

Дочь вся зарделась.

– Ты действительно так считаешь? Ведь я так вовсе не считаю. И характер у меня поганый.

– Ты станешь помягче… когда влюбишься.

Рассвет был прямо-таки ликующий. В ветвях громко кричали птицы. Как всегда, наш остров затопляло солнце, но впервые за все дни из лугов тянул прохладный ветер. Он стелился по земле, как бы подкрадывался к нашей хижине, и робко влетал в проем двери, и, описав полукруг, исчезал в окне.

– Какой сегодня приятный ветерок, – потягиваясь, праздничным голосом пропела дочь. – И как дивно пахнет! Эти запахи мне напоминают детство. Странно, ведь я выросла в городе.

– Когда ты была маленькой, мы каждое лето снимали комнату в Купавне, – подал я голос, вылезая из спальника и растирая небритое, заспанное лицо.

– Ах да, помню. Там было много всяких цветов и трав. Не так много, как здесь, но все же. Видимо во мне говорит память запахов. Бывает такое?

– Еще как! Иногда по одному незначительному запаху встают целые картины. Ведь у человека не только зрительная память… У всех пяти чувств своя память. И еще генетическая, как у животных. Некоторые особо чувствительные люди, возможно, видят то, что происходило не с ними, а с их предками. Вполне возможно и такое.

– Как интересно!

Дочь побежала в глубину острова, и вскоре я услышал ее возглас:

– Отец, иди скорее сюда! Ахнешь, что я нашла!

Когда я подошел, она протянула мне несколько мелких яблок.

– Смотри, дикая яблоня! – она показала в сторону, где стояло низкорослое плодовое дерево-дичок. – Как же она сюда попала?!

– Выросла из семечка, – не очень умно сказал я, покусывая желто-зеленый кислый плод с вяжущей мякотью. – Ну вот, теперь у нас есть свой сад: малинник, орешник, яблоня.

– А давай потом еще посадим здесь груши и сливы. Ведь мы теперь сюда будем приезжать каждое лето, верно?

После легкого немудреного завтрака из чая с яблоками и ягодами мы некоторое время бездельничали: бродили по острову, подробней знакомились со своими владениями. Из вылазки принесли ежа и ящерицу и поселили их около дома.

– Теперь у нас и своя живность, – сказал я. – А когда окончательно обживем остров, разведем и крупнорогатый скот.

– А террасу, террасу мы будем строить? Для нее я сделаю плетеную мебель. Скажи, ведь корзины получились вполне приличные?

– Отличные корзины! Ты у меня молодчина, рукодельница что надо! И террасу поставим, и туалет, и душ, и выкопаем погреб, и смастрячим сарай – все будет, дай только срок. Но вначале надо доделать окно и дверь, а главное – чердачные фронтоны, а то косой дождь зальет наши апартаменты. Смотри, ветер-то все поднимается. Как бы тучи не нагнал.

Ветер и в самом деле становился все порывистей. Ближе к полудню уже вовсю шумела листва, по воде бежала зыбь. Мы в спешном порядке стали заделывать чердак, но, когда сделали половину работы, со стороны обрывистого берега из-за леса показалось нагромождение туч и послышались далекие раскаты грома.

– Ты прямо сглазил, – усмехнулась дочь. – Но это даже неплохо. У нас есть возможность проверить прочность нашего дома.

– Так-то оно так, но одного денька нам явно не хватило. Поди-ка завесь окно и дверь полиэтиленом, а то еще зальет. Я здесь и один управлюсь.

Во второй половине дня небо полностью затянуло тучами, налетел шквальный ветер, все чаще с треском полыхала молния, гремел гром и на землю падали тяжелые капли дождя. Но внезапно все стихло, и остров окутали предгрозовые сгустки тьмы, а в воздухе появилась удушливая влажность. Наступила долгая, тягостная тишина; листва замерла, смолкли птицы, вода стала темной, какой-то чернильной – на острове воцарилось напряженное ожидание. И вдруг послышался нарастающий шум – и с оглушительным грохотом на поляну обрушился затяжной ливень… Он лил весь вечер и всю ночь. Мы с дочерью молча лежали в спальных мешках, но ни я, ни она не могли уснуть – все прислушивались к происходящему на крыше, где неистово хлопал полиэтилен и скрипели жерди – наше сооружение явно еле выдерживало натиск проливного дождя. Изредка сверкала молния, высвечивая провалы во тьме, и я видел настороженный взгляд дочери.

– Наш дом, как крепость, выдержит любую стихию, – стараясь казаться беспечным, сказал я, но вдруг под полом услышал бульканье и тут же почувствовал, как над еще не обтесанными жердями выступила вода.

Дочь вскочила раньше меня. Схватив спальники, вслепую шлепая по воде, мы выбрались из дома наружу. Вся поляна уже была затоплена, стойки нашего дома шатались под напором течения, мимо несло сорванные ветви. Дождь стихал, светлело, но вода все прибывала с невероятной скоростью. Я ступил за порог дома, но сразу очутился по пояс в черной жиже.

– Давай забирайся на чердак! – скомандовал дочери и подсадил ее к верхним поперечинам. Потом влез сам.

В дом то и дело ударяли поваленные деревья, он весь содрогался, трещал, но не разваливался. Постепенно небо совсем посветлело и на востоке появилась розовая полоса, а вода все поднималась. Мутная, глинистая, с искромсанной листвой и древесной трухой. Сквозь разодранный полиэтилен мы отчетливо видели только один возвышенный берег; второй, низменный, где еще днем были луга, исчез под разлившейся рекой. Над огромным водным пространством одиноко торчали сосны и крыша дома – нашего последнего прибежища. Это было все, что осталось от острова.

Первой рухнула стена с дверным проемом. Потом, ломая ветви, повалилась одна из сосен; ее макушка зацепила вторую стену дома, и неожиданно образовалась своеобразная плотина, за которой прямо у нас на глазах скапливалась масса воды. Я попытался сдвинуть дерево в сторону, но вдруг услышал за спиной крик дочери:

– Смотри!

Обернувшись, я увидел ее глаза, наполненные страхом. Она остекленело уставилась на противоположную стену, от которой медленно отделялись верхние жерди – невесомо, точно прутья, они падали в воду, увлекая за собой чердачное перекрытие.

– К деревьям! – крикнул я, и мы бросились вплавь к стоящим в воде соснам.

В это время лавина воды снесла остатки нашего строения. Когда мы до плыли до сосен и, вцепившись в ветви, обернулись, на месте дома уже бурлили пенистые водовороты.

Под утро вода стала спадать, постепенно обнажая стволы сосен, верхушки берез и елей, прибрежные бугры. С восходом солнца показались основные очертания острова и часть низменного берега. Кругом лежали поваленные деревья, вырванные с корнями кусты; на них, как бахрома, висела тина.

А день опять начинался безветренный, жаркий, и все, что произошло, казалось нелепой, глупой случайностью, против которой мы оказались бессильны. Снова засверкали позолотой сосны, распрямились березы и ели; снова на острове появились птицы, вот только вместо пышной растительности на поляне зияли комья грязи, но вскоре и они просохли, рассыпались и один за другим, как из небытия, появились цветы… А потом мы вдруг увидели… ежа!

– Непостижимо! Неужели это наш?! – воскликнула дочь, подбегая к зверьку. – Как он уцелел?!

«Ну что ты? Этого просто принесло течением», – чуть было не брякнул я, но вовремя спохватился и сказал:

– Конечно, наш. В норе отсиделся. Жизнь продолжается!

Мы рассматривали ежа, как вдруг услышали сигналы автомашины. Поднявшись, увидели на обрывистом берегу сверкающие лаком и никелем «жигули» и рядом красиво одетых мужчину и женщину. Они махали нам руками и что-то кричали.

– Мать с Толей прикатили, – хмыкнула дочь. – Прощай, дружище! – дочь с грустью кивнула ежу и пошла по мелководью к берегу. Я поплелся за ней.

Увидев нас, ободранных, Анатолий и моя бывшая жена рассмеялись.

– О господи, ну и видок у вас! Мы знали, что у вас ничего не получится. Хорошо еще, что не умерли с голоду… Мы все предвидели и взяли вам палатку и десять банок тушенки.

Мы с дочерью переглянулись, и она, уставшая после бессонной ночи и всего пережитого, широко улыбнулась мне. Мы оба подумали о том, что выжили, победили. И пусть чуть-чуть не успели достроить дом, зато выстроили свои отношения.