Текст книги "Дом свиданий"

2

В те баснословные времена Аркадией правил царь Ликаон, тиран и сластолюбец, отец сорока девяти сыновей, таких же нечестивых, как он сам, и рожденной от нимфы единственной дочери, красавицы Каллисто. Она, видимо, принадлежала к тем прелестным созданиям, которые почему-то чаще всего вырастают или в царских дворцах, или в хижинах пастухов, лесорубов и угольщиков, да и то при двух условиях: они должны с детства пользоваться неограниченной свободой и не иметь сестер. Это девушки своенравные, романтичные, мечтательные и в то же время несколько мужеподобные, стройные, но нередко с чересчур узкими бедрами, что, впрочем, не портит их красоту. Они обычно питают стойкое отвращение к хороводам и прялке в одном случае, к танцам и урокам игры на фортепьяно – в другом, зато любят одеваться в мужской костюм, купаться ночами в прибое или в ледяном пруду, бегать по полям с собаками, скакать верхом, но при всем том роль кавалерист-девицы не кажется им привлекательной. О любви эти дикарки до поры до времени не думают и вместе с тем бессознательно закаляют свой дух и тело для будущих любовных битв. Сверстниц они презирают, старших наставниц ненавидят, а поскольку часто растут без матери, в окружении грубых братьев, рядом с деспотом отцом, как Каллисто, их – в этом-то и парадокс! – неодолимо влекут к себе женственные мужчины. Однако, влюбляясь в таких мужчин, сами они остаются эгоистичными и неспособными на жертву. Материнский инстинкт в них тоже не силен, и в итоге, пережив короткий расцвет экзотической и холодноватой женственности, эти создания быстро увядают. Очаровательный хаос, в пору созревания наполнявший их душу, так никогда и не претворяется в божественный порядок зрелости.

Приблизительно так, опираясь на собственный опыт, Иван Дмитриевич после третьей рюмки увидел все то, о чем рассказывал Зеленский.

Но Каллисто повезло дважды. Во-первых, ее отметила и взяла к себе в свиту Артемида-охотница. Во-вторых, ею пленился не кто иной, как сам Зевс, хотя он понимал, что девушки, подобные Каллисто, предпочитают совсем других мужчин и ему трудно будет обольстить ее в своем истинном облике. Поэтому он предстал перед ней в образе Аполлона, чтобы покорить юную дикарку не властью, не мощью, а изяществом и хорошими манерами. Расчет оказался точен. Начался роман, вскоре Каллисто родила сына, получившего имя Аркад.

Но была еще одна причина, по которой Зевс разыграл эту комедию масок: он всю жизнь страдал от ревности Геры и привык путать следы. Истекающий семенем бык, золотой дождь – про них краем уха слышал даже Иван Дмитриевич, учившийся на медные деньги. На протяжении столетий, наполненных бесконечными изменами, Гера выработала в себе способность распознавать мужа под любым обличьем. Покровительница браков, матрона и домоседка, она, видимо, терзалась не столько неверностью супруга, сколько тем, что эти случаи становились достоянием гласности. Как могла она опекать новобрачных, если бессильна сохранить огонь в собственном очаге? Но, будучи настоящей женщиной, Гера сумела убедить себя, что в таких ситуациях именно женщина всегда и во всем виновата. Она почти искренне полагала Зевса не более чем жертвой очередной совратительницы. Словом, Гера решила отомстить не мужу, как на ее месте поступила бы Каллисто, а ей самой: несчастная дочь Ликаона была превращена в медведицу.

Только и это было еще не все. То ли роман Зевса и Каллисто продолжался достаточно долго, то ли Аркад, как полубог, необычайно скоро повзрослел, но однажды на охоте он увидел в лесу медведицу. Может быть, Каллисто сама бросилась к нему в надежде, что сын ее узнает. Увы, Аркад натянул свой лук и пустил стрелу. Правда, Зевс воскресил возлюбленную, но опять же в медвежьем облике. Даже ему оказалось не по силам снять наложенное Герой заклятье, и он лишь перенес Каллисто на небо, чтобы она вновь не стала добычей какого-нибудь охотника.

Неизвестно, узнал ли позднее Аркад, что убил родную мать, но роковая ошибка и его привела к смерти. Главным виновником трагедии и на этот раз был Зевс. Отчасти Гера понимала его правильно, царь богов и людей обладал чудовищной для вседержителя наивностью, которая клокотала в нем, как лава в жерле вулкана, выжигая вокруг все, неспособное оценить чистоту его намерений. В противном случае он не решился бы отправиться в гости к Ликаону, ведь нетрудно было догадаться, что при всех своих дурных наклонностях аркадский царь не может питать симпатий к тому, кто погубил его дочь.

К Ликаону явились гонцы с известием о предстоящем визите, но тот ни малейшей радости не выказал. Когда гость ступил на землю Аркадии, нигде не курили фимиам, не вели на заклание агнцев. Жертвенный дым не курился над алтарями. Для Зевса это было неприятной неожиданностью, он-то полагал себя совершенно ни в чем не виноватым.

Ликаон же не без оснований считал, что владыка Олимпа заранее должен был предвидеть последствия своей опрометчивой страсти, и не собирался оплакивать участь обольщенной дочери вместе с ее обольстителем. Он был явно не из тех, кого может примирить с врагом общее горе. Более того, ненависть к Зевсу царь перенес и на его сына от Каллисто, собственного внука Аркада. Матереубийца был зарезан, изжарен и подан гостю на стол – будто бы для того, чтобы проверить, насколько всеведущ властелин мира. Во всяком случае, Зевс истолковал это именно так. Никакой вины перед Ликаоном он за собой не числил и пришел в ярость. Особенно возмутило Зевса не само преступление, а крамольное сомнение в его божественном всеведении. Сверкнула молния, сорок девять братьев Каллисто, соучастники отцовского злодеяния, пали испепеленными, а сам Ликаон был превращен в волка и бежал из пылающего дворца.

С тех пор он каждую ночь задирает к небесам оскаленную морду, оглашая аркадские леса тоскливым и жутким воем, но смотрит он вовсе не на луну, как почему-то считается. Нет, его серые, с желтыми просверками глаза оборотня устремлены туда, где блистают в вышине семь звезд Большой Медведицы.

Они стояли в сентябрьском небе над Петербургом, когда Иван Дмитриевич вышел от Зеленского на улицу, и ночью то ли в окне, то ли во сне он все время их видел, различал в них медведицу, и олениху, и воз, и ковш, но и ключ тоже. Хитрая воровская отмычка, серебряная фомка – тезка попугаю, кенару, скворцу, двум щеглам. Во сне нашлась и скважина для нее, щелкнул замок, врата распахнулись, за ними стоял покойный Куколев. Он стал рассказывать о той женщине, которая его отравила. Иван Дмитриевич выслушал, понял, но не сумел проснуться и наутро все забыл.

Глава 6
УТРЕННИЕ ХЛОПОТЫ

1

Накануне, планируя предстоящий день, Иван Дмитриевич взял памятку и первым пунктом вписал в нее визит к Шарлотте Генриховне, но утром решил отнести встречу с вдовой на более поздний час, чтобы дать ей немного успокоиться. Тем временем стоило навестить ее деверя с невесткой. С утра пораньше из разговора с ними можно было извлечь больше пользы. Даже если им уже известно о смерти Якова Семеновича, вряд ли они настолько убиты горем, что не в состоянии будут отвечать на вопросы.

Свой рабочий день Иван Дмитриевич начал с того, что поговорил с Евлампием, выманив его на лестницу. Евлампий сообщил следующее: в воскресенье по приказу покойного барина он ездил к его старшему брату на городскую квартиру, но Марфы Никитичны там нет, Семена Семеновича с Ниной Александровной и дочерьми Катей и Лизой тоже нет, вообще нет никого, кроме горничной, которая сказала Евлампию, что ее хозяева собирались вернуться с дачи вечером в понедельник, то есть вчера.

Выспросив адрес, через полчаса Иван Дмитриевич вошел в охраняемый швейцаром подъезд солидного дома на Гороховой, чем-то напомнивший ему парадное с рябининской акварели, поднялся на нужный этаж, позвонил и спросил у открывшего дверь лакея:

– Господин Куколев Семен Семенович дома?

– Они в такое время не принимают, – строго отвечал лакей.

– Меня примут. Доложи, что из полиции, Путилин.

Когда пять минут спустя он входил в кабинет Куколева-старшего, оттуда выпорхнули две девицы в домашних платьицах. Одна была светленькая, в мать, другая потемнее, в отца. Они, видимо, заходили к папеньке пожелать доброго утра. Определить их точный возраст Иван Дмитриевич как-то затруднился. С недавних пор все существа женского пола в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти стали казаться ему равно восемнадцатилетними. Это, как он понимал, могло означать одно: молодость миновала.

– Садитесь, господин Путилин, – пригласил Куколев. – Чему обязан удовольствием видеть вас вновь, да еще в столь ранний час? Неужели ваш беглый каторжник так обнаглел, что решил забраться к нам на городскую квартиру?

– Оставим его в покое. Я к вам по действительно важному делу, – ответил Иван Дмитриевич, принимая к сведению, что его собеседник еще ничего не знает о смерти младшего брата.

– Но я, верно, не ошибусь, – проницательно улыбнулся Куколев, – если предположу, что ваш субботний визит к нам на дачу имеет какое-то отношение к сегодняшнему.

– Не ошибетесь. Я ищу Марфу Никитичну.

– Мою мать?

– Вашу и Якова Семеновича.

– У него и ищите. Она с ним живет.

– Ваша мать пропала.

– Пропала? Не понимаю.

– В пятницу вышла из дому и больше не возвращалась. Я поехал к вам на дачу по просьбе Якова Семеновича, но, не желая вас тревожить…

– И до сих пор ее нет? – перебил Куколев. – Где же она?

– За этим я и пришел. Где, по-вашему, она может быть?

– Ума не приложу! Родни у нее никакой нет, кроме нас с братом. Вернее, есть где-то на Волге, но она с ними со всеми давно перессорилась.

– Помириться-то не могла?

– Вы не знаете мою мать. Она скорее умрет.

– А поехать к какой-нибудь наперснице?

– Да какие там наперсницы!

– Ну, в скит уйти. Она ведь, кажется, из староверов.

– Кто вам сказал?

– Честно признаться, мы живем в одном доме.

– И не встречали ее в церкви? Сами, поди, в церковь не ходите. Она уж много лет как обратилась в православие.

– Пускай не в скит. Пускай в православный монастырь.

– Нет-нет, это невозможно.

– Может быть, у Марфы Никитичны был друг?

– Что вы имеете в виду?

– Будь она помоложе, я бы употребил другое слово. Не друг, а…

– За что вам только деньги платят! – не выдержал Куколев. – Старухе седьмой десяток.

– На шестом, во всяком случае, десятке русские женщины еще рожают богатырей, – сказал Иван Дмитриевич таким исполненным достоинства тоном, словно сам был женщиной.

– Снимаю шляпу перед вашим патриотизмом. Тем не менее любовников у моей матери нет, как нет никого, к кому она могла бы отправиться. По правде говоря, у нее тяжелый характер.

– Таково мнение и Якова Семеновича?

– У него и спрашивайте. Вы же с ним соседи.

– Ах да! Я забыл, что вы не поддерживаете отношений.

– Ого! Вы даже это знаете? Кстати, почему вы так уверены, что моя мать куда-то поехала?

– Таково мнение Якова Семеновича.

– Вы его больше слушайте! Он вам еще не то наплетет. Вдруг ее уже нет в живых?

– Тело, по крайней мере, не найдено.

– Могли бросить в канал, в Неву. Наконец, ее могли похитить!

– Похищать-то зачем?

– Чтобы взять выкуп с меня и с моего брата. Хотя с меня много не возьмешь. Я на жалованье живу.

– Конечно, – согласился Иван Дмитриевич, – коли бы на Кавказе, среди абреков. Но в моей петербургской практике до сих пор подобных случаев не было.

– Будут еще, помяните мое слово! Шашлыки наши разбойнички научились жарить, научатся и аманатов брать. Почему бы моей матери не стать первой ласточкой? Поднимайте на ноги полицию, ищите. Тому, кто найдет ее живой или мертвой, я от себя лично обещаю, – Куколев задумался, – обещаю десять рублей. Объявите своим помощникам, это их подбодрит. И если что, немедленно сообщайте мне на службу. Я сегодня до вечера буду в министерстве.

Иван Дмитриевич достал записную книжку.

– Будьте любезны объяснить, как вас там найти. Я запишу…

Как бы в поисках запропастившегося карандаша, хотя свободно мог выбрать любой из торчавших перед ним в настольном стакане, он начал рыться в карманах. Поочередно являлись и выкладывались на стол следующие предметы: пересыпанный табачными крошками несвежий носовой платок, табакерка, зубочистка, подаренный Ванечкой грецкий орех в серебряной бумажке, деньги. Наконец очередь дошла до той вещицы, ради которой все и затеялось. Словно бы между делом Иван Дмитриевич выложил на стол жетончик, перевернув его вверх звездами.

Эффект превзошел все ожидания. Куколев изменился в лице, его рука непроизвольно дернулась к жетончику.

Карандаш не нашелся, но Иван Дмитриевич прекратил поиски.

– Я вижу, – вкрадчиво сказал он, – вам знакома эта штучка.

– Так вот зачем вы проводили ревизию у себя в карманах! Напрасный труд, могли прямо спросить. Отвечу: да, знакома. Очень хорошо знакома. – Куколев подошел к двери и позвал:

– Нина!

Появилась его супруга, на этот раз представленная по всей форме:

– Моя жена, Нина Александровна… Ты узнаешь господина Путилина?

Теперь, при утреннем свете, Иван Дмитриевич рассмотрел ее получше. Она принадлежала к тому типу женщин, про которых с первого, да и не только с первого взгляда нелегко сказать, то ли им тридцать лет, но выглядят на сорок с хвостиком, то ли, наоборот, за сорок, но кажутся тридцатилетними. Правда, Иван Дмитриевич уже видел ее дочерей. Девицы были взрослые, так что из двух вариантов он уверенно выбрал последний.

– Погляди, милая, с чем пожаловал к нам господин Путилин, – сказал Куколев, показывая жене жетончик.

При виде его он забыл о пропавшей матушке с той же легкостью, с какой Иван Дмитриевич оставил идею найти потерявшийся в кармане карандаш.

– Кошмар! – На мгновение Нина Александровна даже прикрыла глаза, чтобы не видеть того, что ей показывал муж. – Где вы взяли эту гадость?

– Не обессудьте, мадам, но чуть позже.

– Эта штучка, – тихо сказал Куколев, – вестница смерти.

– Что-то вроде этого я и предполагал, – так же негромко отозвался Иван Дмитриевич.

2

Судьба не носит колокольчика на шее, шаги ее бесшумны, и когда однажды утром полгода назад Куколев-старший, собираясь представляться новому начальнику департамента, у себя дома открыл коробочку, где всегда лежали его парадные запонки, и вместо них обнаружил там этот жетончик, он поначалу ничуть не встревожился. В тот момент его гораздо сильнее взволновала пропажа запонок. Они в конце концов нашлись в другой коробочке, а про жетончик он решил, что какая-то женская побрякушка, и за ужином спросил у жены и дочерей, кому из них принадлежит эта безделка. Все трое в один голос отреклись. Оказалось, что они видят ее впервые. Были допрошены лакей и горничная, но и от них ничего узнать не удалось.

Жетончик, убедившись, что он не золотой, куда-то положили и забыли о нем, а через несколько дней случилось ужасное. Как-то вечером, вернувшись домой со службы, Куколев застал в квартире дикий переполох. Жена сказала, что полчаса назад Лиза, старшая дочь, вдруг упала без чувств. Теперь она пребывала в состоянии, напоминавшем чудовищный сон: все члены ее закоченели, сердце едва билось. К счастью, быстро приехал доктор, Лизе дали рвотное, и буквально чудом она возвратилась к жизни.

– Когда она пришла в себя и успокоилась, – продолжал Куколев, – мы с Ниной Александровной сумели установить причину случившегося. Оказывается, наша Лиза выпила бокал из моей заветной бутылки с хересом десятилетней выдержки. Иногда перед сном я выпиваю из нее рюмочку, тогда мне снятся не ведомости с цифрами, а что-нибудь более приятное. Вы понимаете, к чему я клоню? В вино был подсыпан яд.

– Думаете, кто-то хотел отравить вас, но отравилась Лиза?

– К сожалению, все мы крепки задним умом. Сгоряча я вылил вино в отхожее место, а бутылку выбросил. Это была моя ошибка. Состав яда так и остался тайной.

– А кто мог добраться до вашего хереса?

– Терпение, – сказал Куколев, – как раз к этому я и подхожу. Кто, спрашивается? Нина Александровна или Катя? Смешно и думать. Горничная? Мы взяли ее в дом еще девочкой. Лакей? Он служит у нас много лет и любит меня, как родного сына.

– Где стояла бутылка? – спросил Иван Дмитриевич, невольно вспомнив свою, которой из соображений конспирации постоянно приходилось менять место жительства.

– Вот здесь, – указал Куколев на книжную полку.

– И никто посторонний у вас в кабинете не бывал?

– Терпение, терпение, господин Путилин. Видите ли, как раз в то время я занимался финансовой стороной деятельности некоего лица. Фамилию называть не буду, скажу только, что в своих коммерческих делах этот человек пользуется поддержкой пензенского губернатора Панчулидзева. А тому, как известно, покровительствует сам государь. Так вот, у меня на руках имелись документы, неопровержимо изобличающие моего подопечного в денежных махинациях. Подробности вам не нужно знать, но речь шла о сотнях тысяч. Барон Н. – будем называть его так, хотя свой титул он купил у какого-то германского курфюрста, – знал об этих документах и неоднократно через разных лиц намекал мне, что для меня будет весьма выгодно передать расследование другому чиновнику, уже, надо думать, им подкупленному. Я делал вид, будто не понимаю намеков. Тогда барон лично посетил меня, причем не в министерстве, а на дому. Я вынужден был принять его.

– Вы говорите о бароне Нейгардте? – спросил Иван Дмитриевич.

– Знакомы с ним? Ах да, я и забыл… Представляешь, Ниночка, господин Путилин живет в одном доме с Яковом.

– Сочувствую, – усмехнулась та. – Соседство, прямо скажем, не из приятных.

– Почему, мадам?

– Неужели Шарлотта еще не пыталась выцарапать глаза вашей жене?

– С чего это? Они в добрых отношениях. Мой сын Ванечка гуляет вместе с вашей племянницей.

– Странно…

– Скажите, – обратился Иван Дмитриевич к Куколеву, – среди тех лиц, кого подсылал вам Нейгардт, не было Якова Семеновича?

– В яблочко! – опередив мужа, который раздумывал, отвечать или нет, восхитилась Нина Александровна. – Вы бьете без промаха.

– Не в этом ли, Семен Семенович, причина вашей размолвки с братом?

– Да, – нехотя кивнул Куколев. – Но я продолжаю. Итак, сидя здесь, в моем кабинете, Нейгардт предложил мне взятку. С тем, разумеется, чтобы я оставил его в покое. Сумма была внушительная.

– Семьсот рублей, – не без гордости уточнила Нина Александровна. – Представляете? И мой муж отказался.

– Я живу на жалованье, – сказал Куколев, – но совестью не торгую. Так и было отвечено этому мерзавцу с баронским титулом. Он ушел…

– Несолоно хлебавши, – опять вмешалась Нина Александровна.

– Ушел, а спустя несколько дней появился у меня снова. Причем на этот раз не просил, а угрожал. Я стоял твердо, и ему пришлось уйти с тем же результатом. Вот теперь мы и подошли к самому главному. После его первого визита я обнаружил этот жетончик, после второго едва не погибла моя дочь.

– Коробочка с запонками тоже хранилась у вас в кабинете? – спросил Иван Дмитриевич, выдержав приличествующую случаю паузу.

– Вы сидите как раз рядом с секретером, где лежат кое-какие мои парадные регалии. Запонки в том числе.

– А во время этих своих визитов Нейгардт имел возможность забраться к вам в секретер? Подсыпать яд в вино?

– В том-то и дело! В первый раз я выходил посоветоваться с женой, во второй – позвать на помощь лакея, ибо по доброй воле этот негодяй уходить не желал. В обоих случаях на несколько минут он оставался в кабинете один.

– Допускаю, – согласился Иван Дмитриевич, – Нейгардт хотел вас отравить. Но зачем ему понадобилось подбрасывать вам жетончик?

– Это было своего рода предупреждение о грозящей расправе.

– И вы поняли его смысл?

– Позднее – да, понял.

– Что же, по-вашему, означают эти звезды? Надпись?

– Семь звезд, – сказал Куколев, – семьсот рублей, которые предлагал мне Нейгардт в качестве взятки.

– А врата? Какие врата они должны были открыть?

– Тут возможно двойное толкование. Символическое и, так сказать, житейское. Во-первых, врата крепости моей души. Во-вторых, ворота одного дома. Старый барский дом, не чета нашей нищенской дачке. Мы с Ниной Александровной мечтали тогда его купить, но не могли собрать денег.

– И вы считаете, что Нейгардт знал об этой вашей мечте?

– Наверняка Яков ему рассказал. Большая Медведица появилась не случайно!

– При чем тут она?

– А при том, – невесело улыбнулся Куколев, – что село, где стоит облюбованный нами дом, называется Медведково.

– При таком истолковании это знак не смерти, а соблазна, – рассудил Иван Дмитриевич.

– С лицевой стороны – именно так. Вы правы. А с оборотной? Что там изображено?

– Как что? – Иван Дмитриевич недоуменно повертел в пальцах жетончик. – Ничего.

– Вернее сказать – ничто. Пустота. А что есть пустота? То-то и оно, уважаемый! Мне предлагался выбор: или открыть врата моей души и впустить туда дьявола, за что передо мной откроются ворота дома в селе Медведково, или… Или умереть.

Помолчали, затем Иван Дмитриевич спросил:

– Вы обращались в полицию?

– Имел глупость. Нетрудно было предвидеть, что это бесполезно.

– Не помните, кому поручили дело?

– Вашему коллеге по фамилии Шитковский. Буквально через два дня он заявил мне, что все случившееся – плод моей фантазии. Я его не виню. Нейгардт – страшный человек. И могущественный! Не позавидуешь тому, кто встанет у него на дороге. В конце концов я сам поступил точно так же, как этот Шитковский.

– То есть?

– Мы с Ниной Александровной собрали семейный совет и порешили капитулировать. Слаб человек! Я передал все документы тому чиновнику, на которого мне указывали доброжелатели барона, и тот положил их под сукно.

– Фамилию чиновника не скажете?

– Нет. И не советую вам пытаться ее узнать.

Иван Дмитриевич кинул жетончик в карман, поднялся.

– Что ж…

– Погодите, – остановил его Куколев. – Мы с Ниной Александровной хотим знать, почему с этой штуковиной вы пришли к нам? Неужели в полиции настолько осмелели, что решили заняться бароном Нейгардтом?

– Бароном я займусь позже. А сейчас должен вам сообщить, что такую же штучку получил недавно еще один человек…

– Кто?

– Ваш брат… И он теперь мертв.

Когда спустя полчаса Иван Дмитриевич выходил из кабинета, послышался быстрый шелест платья, он увидел одну из куколевских дочерей. Она застыла в принужденной позе, с книжкой в руках, которую держала вверх ногами. Секунда промедления – и ей сошлось бы дверью по лбу. Милая барышня подслушивала до конца, чтобы не упустить ни слова, но все-таки успела, козочка, отскочить вовремя. Иначе не миновать бы ей классической шишки, позорного клейма шпионки, на девичьем челе.

Иван Дмитриевич отметил, что под дверью отиралась та из двух сестричек, что посветлее, мастью и глазками в мать.

– Лизочка, – обратился к ней Куколев, – ступай позови сюда Катю. Мы с мамой должны вам кое-что сказать.