Текст книги "Кутузов"

Константинополь встретил Кутузова не только со всеми почестями, какие были обусловлены князем Репниным, но даже еще пышнее.

«Наружная вежливость министерства оттоманского противу меня и свиты моей превзошла некоторым образом мое чаяние», – писал Кутузов императрице.

Прусский и неаполитанский послы, благожелательно относившиеся к России, встретили Кутузова на последней станции перед Константинополем, а остальные только присутствовали при въезде русского посольства в столицу Турции.

На следующий день с утра к Кутузову явился чиновник великого визиря узнать о здоровье почетного гостя и передать ему подарки. Затем стали приезжать с визитом послы.

И только после обеда Кутузов смог уединиться с поверенным в делах, полковником Александром Семеновичем Хвостовым.

Хвостов познакомил чрезвычайного посла с людьми, с которыми ему предстояло иметь дело, и обрисовал всю обстановку.

Кутузов знал, что положение простого народа в Турции ужасно: деревня разорена непосильными налогами и взяточничеством алчных чиновников. Нищую турецкую деревню Михаил Илларионович видел собственными глазами во время трехмесячного пути из Дубоссар в Константинополь.

Но Хвостов дополнил эту картину. Он рассказал, что всего у турок насчитывается девяносто семь разных налогов, что существуют такие нелепые налоги, как «за воздух» или «за зубы» – вознаграждение чиновникам за то, что они во время командировок в деревни изнашивают свои зубы.

Крестьяне день и ночь изнывают в работе, чтобы только рассчитаться с податями. Многие бегут, бросая все.

– А что же султан? В чем же его реформы? Ведь от него ждут, что он вознесет Порту? – спросил Михаил Илларионович.

– Селим Третий не Гарун-аль-Рашид: он не интересуется, как живет народ. Его больше тревожат военные неудачи и пустая казна. Он реформирует армию и флот.

– Вероятно, он обыкновенный восточный деспот, жестокий и грубый?

– Нет, наоборот: Селим – образованный человек, любит музыку и поэзию, пишет стихи. А характер у него мягкий, безвольный.

– Выходит, как в поговорке: «От добрых людей мир погибает»? – улыбнулся Михаил Илларионович. – А кто же пользуется у него влиянием? Наш друг – великий визирь, кажется, не очень в фаворе?

– Да, султан не больно жалует этого Рашид-эфенди, – ответил Хвостов. – Первый друг его – сверстник и шурин капудан-паша Гуссейн, прозванный «Кючук».

– Что это значит «кючук»?

– Маленький. Гуссейн – коротышка. Он мало участвует в делах, живет в свое удовольствие, кутит. Говорят, он уже промотал три миллиона пиастров. Его не любят два главных лица в правительстве – министр иностранных дел Рашид-эфенди и Юсуф-ага.

– А Юсуф-ага кто? – расспрашивал Кутузов.

– Юсуф-ага – это «кяхья», гофмаршал султанши-матери, которая по-турецки называется «валиде». Валиде – большая сила.

– У турок испокон веков все дворцовые козни и интриги выходят из недр гарема. И, конечно, эта валиде, как мать султана, первое лицо в гареме? Какая она, очень старая?

– Совсем нет, – сказал Хвостов. – Султану ведь всего тридцать два года, стало быть, матери лет пятьдесят. Видно, была когда-то красивая женщина. Она родом из Грузии. Валиде имеет большой вес, но первое лицо в гареме не она, а кызлар-агасы, то есть «начальник девушек», а попросту начальник черных евнухов, стерегущих гарем. В его ведении весь гарем и личная казна султана. Предшественник нынешнего кызлар-агасы, Бешир, фактически правил государством. Его купили в Эфиопии за тридцать пиастров, а когда Бешир умер, то состояние покойного кызлар-агасы оценивалось в тридцать миллионов пиастров. Вот что значит «начальник девушек».

Кутузов внимательно слушал Хвостова и думал:

«Надо постараться не ссориться с этим черным евнухом. И хорошо, что я догадался еще, из Ясс отправить царице просьбу прислать для валиде дорогой эгрет![14]14
  Эгрет – страусовое перо, украшенное драгоценными камнями.


[Закрыть]»

Спросил у Хвостова:

– А как же драгоман Порты, господин Мурузи, такой же прохвост, как и его братец, князь Валашский? Тот все норовит учинить нам какую-либо пакость.

– Коварен и подл. Не зря же он родом из Фанары, квартала в Константинополе, где живут греки. Прусский посланник Гаффон метко сказал: «Фанара – университет подлости».

– А как турки относятся к тому, что во Франции республика? – спросил Михаил Илларионович немного погодя.

– Турецкие риджалы[15]15
  Риджалы – сановники.


[Закрыть] расценивают французскую революцию как благоприятный факт: устранена опасность франко-русско-австрийского союза. Великий визирь сказал: «Хорошо, что во Франции республика: ведь республика не сможет жениться на австрийской эрцгерцогине!» А французские агенты постарались уверить турецкое духовенство, что раз во Франции покончено с христианской религией, то, значит, французы стали ближе к магометанам.

– Недурно придумано, – усмехнулся Михаил Илларионович.

Кутузов беседовал с полковником Хвостовым до ночи. Когда Хвостов ушел, Михаил Илларионович вышел на балкон.

Над Константинополем и проливом плыла полная луна. С балкона открывался великолепный вид. Внизу, у ног, лежали Пера и Галата, где живут «франки». За Галатой тихо плескались воды залива Золотой Рог. Теперь, в свете луны, он был сверкающим, серебряным. А за ним простерся сам Истамбул: плоские турецкие крыши, высокие минареты, разнообразные купола, блестящие позолотой, и купы деревьев.

Вот голубоватая в лунном сиянии громада сераля – дворца султана. Здесь живут его жены, наложницы, евнухи и бесчисленные слуги – все эти нелепо-странные хранители парадной султанской шубы, обрезыватели султанских ногтей, сторожа султанского попугая. А вот купол Айя-Софии, обставленный с четырех сторон стройными, как свечи, минаретами.

Но над всем Константинополем на холме возвышаются громоздящиеся друг на друга купола грандиозной мечети Сулеймание. Они кажутся выточенными из слоновой кости. А там, за мысом Сарай-бурну[16]16
  Сарай-бурну – дворцовый мыс.


[Закрыть], раскинулось Мраморное море, и за ним смутно темнеют очертания гор азиатского берега. Как из сказки «Тысяча и одна ночь».

Приятно посидеть в такую мягкую лунную ночь, но еще ждут дела – надо написать письма.

Михаил Илларионович вернулся к себе в кабинет. Взглянул на подарки великого визиря, лежащие на столе, и подумал о жене.

«Табакерка с алмазами ее, пожалуй, не заинтересует. И мыло адрианопольское, хотя считается лучшим. Катенька моет лицо хлебным мякишем, говорит – лучше всякого мыла. А вот девять кусков шелка из Алепо разных цветов на девять платьев – это доставит удовольствие!.. Модница! Кокетка!» – снисходительно улыбнулся Кутузов и стал писать письмо жене.

Осмотревшись в Константинополе, Кутузов начал устанавливать непосредственные взаимоотношения с турецкими сановниками. Он делал это по восточному обычаю: рассылал им подарки.

Еще в пути приходилось обмениваться подарками с местными властями, но там попадалась одна чиновничья мелкота, и дары поэтому были незначительные: серебряная табакерка или мех лисицы-сиводушки.

Правда, в Яссах секунд-майору Резвому пришлось вынуть из заветных посольских сундуков золотые вещицы: господарь Молдавский, относившийся неприязненно к русским, хотел теперь подольститься к посольству и не поскупился на подарки. Кутузов приказал отдарить господаря, «дабы не дать ему превозмочь нас в щедрости и великолепии» – как написал царице в своем отчете Кутузов.

Михаил Илларионович очень беспокоился об одном – не задержали бы присылку эгрета для валиде, – он хотел поскорее послать подарки матери султана.

Эгрет доставили быстро, и Кутузов отправил к валиде первого секретаря посольства, секретаря ориентальных языков Занети и секунд-майора Резвого в сопровождении нескольких офицеров, или, как они официально именовались, дворян посольства.

Троюродный племянник Михаила Илларионовича Федор Кутузов попросил дядюшку назначить и его в число офицеров, сопровождавших подарки султанше.

– Надеешься увидеть султанских жен? – улыбнулся Кутузов. – Поезжай. Только пусть Николай Антонович Пизани научит, как держать себя у турок за столом. Ты же с турками никогда дела не имел.

Пизани отвел Федю Кутузова в сторону и стал поучать восточному этикету:

– Сидят у турок на том, на чем стоят, но не всегда одинаково. Запомните: равный перед равным сидит, скрестив ноги. Колени у него далеко впереди: захочет – обопрется о них. Младший же перед старшим сидит на пятках? Вот сначала станьте на колени, а потом сядьте. Тут колени должны быть обязательно чем-либо закрыты, полами одежды, что ли. За столом старшему гостю подадут подушку, чтоб удобнее было сидеть. А ежели вы чином ниже майора, то садитесь прямо на ковер!

– А как же садиться со шпорами? – спросил Федя Кутузов.

– Ложитесь на бок, а ноги отбросьте подальше за фронт. Пусть не ведают ноги, что творят зубы! Потом запомните: если станут угощать вареньем с холодной водой – это у них первое угощение, – то возьмите одну ложечку варенья, а не накладывайте его, как кладут у нас в чай – ложку за ложкой.

Федя Кутузов внимательно выслушал наставления советника посольства, посланцы оделись в парадные мундиры, Резвой взял подарки, и они отправились.

Посланные к султанше пробыли в гостях несколько часов.

Валиде осталась чрезвычайно довольна подарками и приняла русских с большим почетом.

Михаил Илларионович подробно расспросил своих о приеме:

– Ну что, видали мать султана?

– Видали, – ответил первый секретарь. – Представительная женщина. Должно быть, когда-то была писаная красавица.

– Лет восемьдесят тому назад, – вставил Федя Кутузов.

Он был недоволен, что, кроме Михр-и-Шах, не видал ни одной женщины.

– Что, Федя, – спросил Михаил Илларионович у племянника, – султанских жен видел?

– Как же, увидишь! Они за семью замками!

– А угощали вас хорошо?

– Неплохо. Арапы то и дело носили на головах золотые блюда. Я со счету сбился. И все вперемешку: суп после варенья, жаркое после пирожного. И ни ножей, ни вилок – все берут пальцами.

– А суп как же?

– Ложку дали. И ложка какая-то странная: стебель у нее длинный, а сама неглубокая, плоская. Кашу есть этакой удобно, а суп – рука заболит носить от чашки ко рту.

– Зато красивая – вся украшена драгоценными каменьями, – прибавил Резвой.

– А когда подали фрукты, этот турок, что угощал нас, откусил персик и протянул огрызок Павлу Андреевичу. Я бы ни за что не взял. Точно кусок с барского стола! Он, этот, важный турок, видно, никогда не читал «Правил учтивости».

– Нет, – улыбнулся Пизани. – Правила учтивости у них иные! Это у турок особое уважение к гостю. Не взять нельзя: обидишь хозяина.

– Да пропади он пропадом, чтоб я ел его огрызок!

– Ничего не поделаешь – обычай!

– Ну, и чем же все-таки угощали вас? – продолжал расспрашивать Кутузов.

– Сыр вроде с какими-то нитками, рыба соленая-пресо-леная, зелень наподобие бурьяна, фрукты вареные. Потом поставили эту… как ее… каурму. До чего противная, приторная! Вот только каша рисовая с изюмом и была хороша: белая как снег.

– Это называется – пилав, – объяснил Пизани. – Он у турок за обедом так же необходим, как имя аллаха, как трубка в беседе.

– По-турецки, может, пилав, а по-нашему – кутья, ее на поминках едят, – сказал Федя Кутузов.

– Знаете, ваше высокопревосходительство, – обратился к Кутузову Пизани, – как подали каурму, наши господа дворяне и нос заворотили, а чуть увидали пилав – и ну грабастать его по полной чашке. Им и невдомек, что каурма приготовлена во вкусе шаха персидского и что пилав перед ней как холоп перед боярином!

– А что же пили, Федя? – спросил Михаил Илларионович, зная, что Федя может неплохо выпить.

– Э, дядюшка, ерунду. Поили, как детей, холодным кваском. Квасок такой, квасок этакой…

– Не квасок, а шербет. Подавали разные шербеты. Шербет малиновый, шербет ананасовый, шербет вишневый, – поправил Пизани.

– Ну пусть шербет. Он вкусен, да отдает этой розовой водой. Она у них всюду: и руки после еды моют розовой водой, и в соус прибавляют розовую воду. Особенно противна она с мясом, – сморщился Федя Кутузов.

– Все-таки попробовали турецкого угощения, будете теперь знать и хвастаться дома, – сказал Михаил Илларионович, оканчивая легкий разговор.

Один из самых важных визитов, значит, прошел хорошо. Надо было готовиться к церемониальной встрече с великим визирем и к аудиенции у султана.

До сих пор все церемонии проходили без споров, а тут вдруг возникли затруднения из-за шубы.

По установленному этикету великий визирь должен был передать от султана русскому послу в подарок соболью шубу. Дорогая шуба и оседланный конь считались самыми почетными наградами султана. Чингисхан награждал когда-то тулупами.

Турки настаивали, чтобы Кутузов принимал эту шубу стоя, а Михаил Илларионович отвечал, что в таком случае пусть одновременно с ним встанет с места и сам великий визирь.

Юсуф-паша не соглашался.

Было похоже на детскую размолвку в игре, но Кутузов понимал, что, если он проявит даже в такой мелочи уступчивость, турки сочтут это за слабость и постепенно начнут оспаривать пункты самого «вечного» мира.

И он твердо стоял на своем. Спор тянулся десять дней.

Турки доказывали, что князь Репнин вставал, когда на него надевали шубу, что сидя надеть шубу невозможно, но Кутузов не уступал. Наконец султан велел оставить все на усмотрение русского посла. Великий визирь так и передал Кутузову через драгомана, что «убежище мира (то есть султан) хочет поскорее запереть дверь раздоров».

Аудиенцию у великого визиря назначили на 29 октября.

Утром 29 октября к дому русского посольства в Пере собралась целая толпа турецких придворных чиновников, рота янычар и музыканты.

Мекмандарь[17]17
  Мекмандарь – сопровождающий.


[Закрыть] и чорбаджи[18]18
  Чорбаджи – полковник.


[Закрыть] явились к послу доложить, что все готово.

Из посольства высыпала парадно одетая свита Кутузова – вплоть до лекарей, официантов и метрдотеля. Обер-квартирмейстер и переводчик вместе с турецким драгоманом забегали по рядам, устанавливая процессию.

Когда все заняли свои места, из посольства вышел в парадном генеральском мундире, с лентой через плечо и орденами Михаил Илларионович Кутузов. Мекмандарь усадил посла в султанский портшез, и процессия двинулась к Золотому Рогу.

Впереди ехал верхом капиджи-баши[19]19
  Капиджи-баши – глава дворцовых привратников.


[Закрыть], за ним шла рота янычар в длинных шелковых халатах и тюрбанах, похожих на тыквы.

А дальше двигалась вперемешку пестрая свита из русских и турецких чиновников и слуг. Русские треуголки перемешивались с высокими смешными шапками османов. Здесь были шапки, похожие на луковицу и на громадный стручок перца. Одни из них напоминали кувшин, опрокинутый горлом вниз, другие – ведро.

Яркие конские чепраки, золотая и серебряная сбруя, разноцветные мундиры военных и ливреи лакеев создавали живую картину.

Жители Перы и Галаты, привлеченные заунывной турецкой музыкой и треском барабанов, высыпали из домов посмотреть на торжественное шествие. Процессия дошла до пристани. Там ждала целая стая лодок.

Кутузова посадили в парадный, убранный коврами, четырнадцативесельный каик, а свита разместилась в семидесяти шести простых каиках. Флотилия при пушечном залпе с кораблей быстро пересекла Золотой Рог.

На стамбульском берегу ожидали сто двадцать оседланных лошадей для свиты и роскошно убранный арабский жеребец для посла.

Русское посольство направилось к великому визирю, который всегда принимал послов в специальном доме. Кутузов обменялся с визирем приветствиями и вручил ему грамоту царицы, а великий визирь подал русскому послу подарок султана – дорогую соболью шубу. С шубой Михаил Илларионович поступил так, что вполне удовлетворил глупое честолюбие турок. Он сидя надел в рукава шубу, а потом поднялся, чтобы оправить ее длинные полы. Он как будто бы и не вставал, но в то же время встал…

Великий визирь угощал русское посольство восточными сластями, турецким кофе и шербетом.

Кутузов предупредил всех своих, чтобы они не вздумали пить розовую воду, подававшуюся для полоскания рта. Гостей обкурили благовониями. Это был знак: визит окончен.

– Ну, слава богу, одна скучная церемония уже позади! – с облегчением вздохнул Кутузов, вернувшись в посольский дом.

Через день состоялся прием у султана.

Начало происходило так же, как при визите к великому визирю: утром за Кутузовым приехал со всей парадно убранной многочисленной свитой мекмандарь. Кутузова в султанском портшезе принесли к пристани, потом доставили на каике в Константинополь, и он поехал на прекрасном вороном арабском скакуне в сераль.

За ним следовал первый секретарь посольства с грамотой царицы в руках.

У стены сераля все иноземные послы должны были ожидать, пока в высокие резные ворота не проедет великий визирь, но русскому послу не пришлось ждать ни минуты: Юсуф-ага на белом коне нарочно подъехал в одно время с Кутузовым к первым воротам. У вторых ворот Кутузов слез. Здесь его ждал драгоман Порты – грек Мурузи.

Посла торжественно повели в диван[20]20
  Диван – правительственный совет турецкого султана.


[Закрыть]. Перед Кутузовым шел, косолапо ступая носками внутрь, как принято ходить у турок, седой чауш-баши[21]21
  Чауш-баши – главный церемониймейстер.


[Закрыть] и стучал о мостовую серебряной тростью.

В диван Кутузов снова вошел одновременно с великим визирем – из двух разных дверей. Они обменялись приветствиями и сели друг против друга. Великий визирь отправил к султану рейс-эфенди[22]22
  Рейс-эфенди – министр иностранных дел.


[Закрыть] с письменным запросом: примет ли султан русского посла?

Михаил Илларионович сидел и невольно вспоминал, что рассказывал ему Пизани об этой смешной церемонии.

По обычаю, у рейс-эфенди с султаном в это время происходит такой разговор. Рейс-эфенди является к султану с письмом визиря и говорит: «Тень пророка на земле, гяур молит тебя о милости: он голоден, как собака». – «Накормить его!» – «Средоточие разума, гяур страдает от жажды, как ишак». – «Напоить его!» – «Прибежище справедливости, гяур замерзает от стужи, как муха». – «Одеть его!»

Что бы они там ни говорили, а рейс-эфенди вернулся с султанским фирманом, разрешающим принять русского посла.

И тотчас же поставили столы.

Кутузов обедал только с великим визирем. Остальные – за другими столами. Во время обеда царскую грамоту держали в руках попеременно дворяне посольства.

После парадного обеда двинулись в сераль.

На полдороге посол должен был облачиться в шубу. Для этого ставилась простая скамья, которую турки насмешливо прозвали «скамья поварят». Но, подойдя к скамье, Михаил Илларионович увидал, что рядом с ней стоит табурет, покрытый богатой золотой парчой. Хитрый Мурузи со сладенькой улыбочкой сказал его высокопревосходительству, что этот табурет поставлен по приказу самого султана из особого уважения к Кутузову.

На русского посла надели соболью, крытую золотой парчой шубу, на советника, маршала, секретаря посольства и полковника Барония – горностаевые. Остальным чинам посольства дали парчовые кафтаны.

Турки надевали на послов и свиту шубы с длинными рукавами и, вводя к султану, держали послов под руки, чтобы гяуры не смогли напасть на султана. Сопровождавшие русских капиджи-баши не поддерживали никого под руки, а только шли, чуть дотрагиваясь до их рукавов.

В дверях аудиенц-залы бостанджи[23]23
  Бостанджи – солдаты дворцовой охраны.


[Закрыть] держали в руках великолепные дары царицы султану. Сияло золото и бриллианты.

Кутузов вошел вслед за драгоманом Порты в большую залу. Она была вся увешана дорогими малиновыми, шитыми золотом коврами. В центре ее у стены стоял великолепный, весь усыпанный драгоценными камнями трон. На нем сидел плотный человек с длинной черной бородой и живыми карими глазами. Он выделялся среди своих разряженных сановников не только простотой одежды, но и умным лицом.

Кутузов поклонился Селиму III и, встав на свое место, начал говорить.

Султан внимательно слушал его, кивая головой.

Когда русский посол окончил, Селим III что-то громко сказал великому визирю.

Драгоман перевел его краткое ответное слово.

Кутузов выслушал, поклонился и вышел из залы.

Так делал князь Репнин, так повторили и в этот раз.

Аудиенция была окончена.

Кутузов остался доволен приемом: Селим III принял его с таким почетом, с каким не принимал ни одного иноземного посла.

Султан не позволил русскому послу ждать перед сералем великого визиря, он не посадил Кутузова на унизительную «скамью поварят».

Вот-то надуются сэр Энсли и его приспешники!

В этот же вечер Михаил Илларионович написал письмо домой, в котором так изобразил свой визит к султану:

«На аудиенции велел делать мне учтивости, каких ни один посол не видел.

Дворец его, двор его, наряд придворных, строение и убранство покоев мудрено, странно, церемонии иногда смешны, но все велико, огромно, пышно и почетно. Это трагедия Шакесперова, поэма Мильтона или Одиссея Гомерова.

А вот какое впечатление сделало мне, как я вступил в аудиенц-залу: комната немножко темная, трон, при первом взгляде, оценишь миллиона в три; на троне сидит прекрасный человек, лучше всего его двора, одет в сукне, просто, но на чалме огромный солитер с пером и на шубе петлицы бриллиантовые. Обратился несколько ко мне, сделал поклон глазами и показал, кажется, все, что он мне приказывал комплиментов прежде: или я худой физиономист, или он добрый и умный человек. Во время речи моей слушал он со вниманием, часто наклонял голову и, где в конце речи адресуется ему комплимент от меня собственно, наклонился с таким видом, что, кажется, сказал: «Мне очень это приятно, я тебя очень полюбил; мне очень жаль, что не могу с тобой говорить». Вот в каком виде мне представился султан».