Текст книги "Дочь Петра Великого"

– О! До этого еще далеко, – засмеялась прекрасная дипломатка.

16
Гонение на женщин

«Этот Бестужев, видимо, не ревнивец», – подумал Шувалов, вечером следующего дня застав красивую супругу министра в одиночестве. Он поспешил опуститься перед ней на колени и, пылая страстью, поднести к сухим губам ее руку, с готовностью предоставленную ему.

– Ну, чего вы добились? – спросила деятельница женской дипломатии.

– Ничего, – ответил Шувалов до смешного боязливым тоном проштрафившегося мальчишки, которому учиняют допрос, – императрица подняла меня на смех. Так-то вот, и даже более того.

– То есть?

– Она поинтересовалась, сколько морские державы мне заплатили за то, чтобы я высказался против принца Голштейнского и в пользу Австрии.

– Это ровным счетом ничего не значит, – промолвила графиня Бестужева, – вы не должны сейчас опускать руки и только по этой причине отказываться от намеченного дела, каждый день говорите об этом с Елизаветой и в конце концов это произведет впечатление. Вы мне это обещаете?

– Все, что угодно, графиня, – прошептал Шувалов, – но что вы, в свою очередь, сделаете для того, чтобы сохранить мне жизнь, ибо я ведь поклялся умереть, если вы и впредь будете оставаться ко мне такой неприступно холодной.

– Вы будете видеть меня ежедневно, – сказала красавица.

– Ну, слава тебе господи! – возликовал Шувалов.

– Уже этим я смогу каждый день напоминать вам о задании, – продолжала кокетливая женщина, – однако встречаться здесь было бы невозможно, поскольку мой супруг, при всем его спокойствии политического деятеля, все же не какой-нибудь чурбан. Вы меня понимаете?

– Абсолютно.

– Тогда поступим так, – молвила она, – на Ямской проживает одна добрая старая женщина, которая, как я слышала, любезно предоставляет свой дом людям из высшего петербургского света для галантных приключений. Заручитесь поддержкой этой особы. Вы почти наверняка должны были бы ее знать.

– Вы имеете в виду так называемый желтый домик вдовы Драенковой?

– Разумеется.

– И когда я могу надеяться увидеть вас там?

– Завтра.

– В котором часу?

– Скажем, в семь вечера. На мне будет светло-голубая накидка с темным мехом и капюшон, который я обычно никогда не ношу, из той же материи, – сказала графиня.

Когда граф Шувалов покинул ее, в комнату вошел Бестужев.

– Ну, чего ты достигла? – нетерпеливо поинтересовался он.

– Всего и ничего.

– Не томи меня.

– Я опутала Шувалова по рукам и ногам, – ответила прелестная женщина, увлеченно разглядывая кончик своей изящной ноги, – я верчу им как хочу. Он отстаивает твои интересы в борьбе против Петра Голштейнского и против Пруссии, но пока без видимого успеха. Царицу невозможно переубедить. Упрямство, женские причуды... Она буквально высмеяла его.

– Это на первый раз, на второй она его выслушает, на третий примется спорить с ним на эту тему и в конце концов сделает то, что он требует, – улыбнулся Бестужев, – я в любом случае премного тебе благодарен, мое сокровище.

– Не благодари меня...

– Почему же не благодарить?

Графиня пожала плечами.

На следующий вечер она в скромном одеянии из серого шелка и описанного Шувалову меха, набросив на голову капюшон и прикрывшись вуалью, пешком покинула свой дворец, по дороге села в извозчичьи сани и поехала в них на Ямскую. Возле небольшого желтого дома она вышла, отослала кучера и тяжелой деревянной колотушкой постучала в узенькие воротца. Они были мгновенно распахнуты одноглазым малым в затрапезном казачьем костюме и снова заперты за вошедшей. У подножья крыльца ее поджидала тучная женщина в платье русской купчихи и, не проронив ни слова и не оглядываясь, быстро провела ее в бельэтаж, указала рукой на низкую дверь, возле которой под иконой Николая Угодника тускло мерцала красноватая лампадка, и тотчас исчезла. Вдова Драенкова определенно знала свое ремесло, при котором главным делом было молчать и как можно меньше видеть.

Графиня нажала щеколду и к своему изумлению оказалась в покоях, обставленных с изысканным вкусом и исключительной роскошью, где ее ждал Шувалов. Когда он услужливо помог ей снять капюшон и шубу, она с улыбкой огляделась в этом замечательном приюте любви и потом расположилась в кресле, стоявшем у камина.

– Подбросьте-ка, пожалуйста, дров, – попросила она своего раба.

– Да здесь и так от жары задохнуться можно, – возразил было Шувалов.

– Это вам, граф, жарко, потому что вы влюблены, – промолвила она, – но вы, верно, забыли, что я-то не влюблена.

– У вас нет сердца.

– Для вас нет.

– И тем не менее вы пришли?

– Чтобы потешиться вашими муками.

– Стало быть, вы не услышите моей мольбы?

– Разумеется, я услышу ее, но лишь затем, чтобы потом заставить вас еще более изнывать от снедающего вас томления, – рассмеялась красавица.

– Я думаю, что второй такой женщины, как вы, на свете не сыскать, – пробормотал Шувалов.

– Надеюсь, – сказала графиня Бестужева, – и именно поэтому вы будете боготворить меня как никакую другую.

– Вы в этом уверены?

Она с улыбкой кивнула в ответ и затем вдруг раскрыла ему объятия:

– Ну?

Со всей страстью молодого человека, который любит впервые и впервые любим сам, он кинулся перед ней на колени, и она безмолвно прижала его к своей груди.

Шувалов во второй и в третий раз говорил с императрицей о престолонаследнике, но вопреки ожиданиям она оставалась непреклонной. Ее собственноручно написанное письмо, приглашающее герцога Карла Петра Ульриха Голштейн-Готорпского, которому исполнилось только четырнадцать лет, в Россию и ко двору, было-таки отправлено некоторое время назад уже без ведома Бестужева и Шувалова. В начале февраля тысяча семьсот сорок второго года мальчик прибыл в Санкт-Петербург и был принят и обласкан царицею самым сердечным образом. На сей раз победу одержали Лесток и де ля Шетарди, но одержали не потому, что им, скажем, удалось убедить Елизавету своими аргументами, а потому, что она сама считала герцога обладателем преимущественного после себя права на российский престол, и ее юридическое чутье и симпатия на этот раз оказались сильнее всех козней и даже влияния, ходатайств и просьб собственного фаворита. Последнему же тем временем французский посол совершенно не собирался легко прощать его дезертирство. Он окружил его шпионами, которые следили за каждым его шагом, и уже через непродолжительное время был в состоянии сообщить Лестоку, что в небольшом желтом домике на Ямской Шувалов устраивает рандеву с какой-то дамой. Кто же эта дама такая, ищейкам де ля Шетарди, несмотря на все их усердные старания, установить до сих пор так и не удалось.

Когда Лесток появился на ближайшем утреннем приеме царицы, лицо его сияло триумфом.

– Ну что там у вас? – спросила его Елизавета, оставшись наедине с ним. – По вам видно, что вы готовы преподнести что-то очень приятное или о чем-то сообщить.

– Я сомневаюсь, ваше величество, – ответил склонный к интригам маленький лейб-медик, – что то, что я собираюсь доверить вам, станет для вас очень приятным сюрпризом, однако вы могли бы разделить со мной удовольствие, которое я испытываю всякий раз, когда мне удается вывести на чистую воду какого-нибудь лицемера и подвергнуть заслуженному наказанию какого-нибудь преступника.

– О! Похоже вы собрались очернить кого-то из моих друзей! – воскликнула Елизавета.

– Я обвиняю только в том случае, когда у меня имеются доказательства.

– Доказательства? Я готова их выслушать.

– Если только ваше величество прежде пообещает мне, во-первых, сдержать себя, а во-вторых, меня не выдавать.

– Договорились, – кивнула царица, – так кто же из ваших противников, стало быть, является причиной победоносного выражения на вашем лице, Бестужев?

– Нет-с, Шувалов.

– Шувалов лицемер и преступник?

– Об этом вашему величеству лучше судить самой, – ответил Лесток. – Я же ограничусь лишь изложением фактов, которые мне стали известны о графе.

– Надеюсь, вы не всерьез полагаете, что Шувалов вероломно изменил мне?

– Не как монархине, нет, но как женщине...

– Что? – глаза красивой женщины вспыхнули гневом ревности.

– Вот уже некоторое время Шувалов ходит на тайные ночные свидания с одной дамой.

– Кто эта дама?

– Этого я пока узнать не сумел.

– Но вы знаете место, где она его принимает?

– Разумеется. Это давно уже пользующийся дурной славой дом на Ямской.

– И мои министры как ни в чем не бывало терпят такие дома? Полиция что, ослепла? Кто-нибудь вообще следит за моралью в моей столице? – в крайнем возмущении воскликнула императрица; она поднялась и, пылая гневом, начала торопливо расхаживать взад и вперед по комнате, тяжело дыша. Наконец она топнула ногой и приказала немедленно вызвать в ее кабинет начальника полиции.

Вскоре после того как Лесток, с выражением приговоренного к смерти, покинул монархиню, вдова Драенкова была арестована и доставлена в его канцелярию, где кроме него находилась еще какая-то высокого роста дама в дорогих мехах и вуали, скрывающей ее лицо.

Начальник полиции приступил к допросу.

– Ты, верно, старая греховодница, понимаешь, почему ты здесь оказалась?

– Нет, батюшка ваше превосходительство, даже ума не приложу.

– Прекрати лгать, не разыгрывай из себя святую. Полиции все известно. Известно, что ты сдаешь свой дом для запретных свиданий, известно, что у тебя устраиваются сходки всяких недовольных заговорщиков. Это может стоить тебе головы, старая.

– Пресвятая Богоматерь Казанская, – в страшном испуге запричитала маленькая толстая вдова, – да у меня сроду, чай, никого другого, акромя какой-иной любовной парочки, не бывало.

– В этом ты признаешься, – удовлетворенно улыбнулся начальник полиции, – это именно то, что мы и хотим знать. Итак, к тебе таскаются любовные парочки, и ты покрываешь их, предоставляешь дом и помогаешь испорченным дочерям обманывать родителей, а безнравственным женам мужей? Так-так, ну погоди, уж мы положим конец твоим проискам.

Вдова Драенкова задрожала как осиновый лист и начала жалобно выть.

– Тебя ждет суровое наказание, старая, – вмешалась в ход дознания прикрытая вуалью дама, – и спасти тебя может только чистосердечное признание.

– Я все, все скажу, – громко заплакала вдова.

– Ты знаешь графа Ивана Шувалова? – продолжила допрос дама под вуалью.

– Да, матушка.

– Он посещал твой дом?

– Да.

– С какого времени?

– Поди уж несколько недель миновало.

– Он встречается в твоем доме с дамой?

– Конечно, матушка.

– Ты эту даму знаешь?

– Никак нет, матушка. Она завсегда укутана с головы до пяток и носит еще густую вуальку, вот как у тебя, я ее столечко же знаю, как знаю тебя.

– Ну, а догадка у тебя есть какая-нибудь?

– Ой, господи-святы, да что мне догадываться-то, легкоперых девиц у нас в Петербурге полным-полно, – вздохнула Драенкова, – и кто их всех знать-то может. То, что она была дамочка не благородного звания, это как пить дать, она и одета-то была не так, и никогда на чай ни копеечки не жаловала. А приезжала-то завсегда на простых санках с извозчиком.

– Пока суд да дело, подержите эту особу взаперти, – сказала дама под вуалью начальнику полиции, – я еще подумаю о ее дальнейшей судьбе. Ваша же задача заключается в том, чтобы уже сегодня изолировать всех подозрительных женщин. Я должна досконально вникнуть в это дело, вы понимаете.

Начальник полиции со смирением поклонился, и завуалированная дама с гордым видом покинула канцелярию.

По распоряжению монархини, для которой любое оскорбление ее тщеславия было равносильно государственной измене, с этого дня в Петербурге начало происходить настоящее гонение на женщин. Любая симпатичная женщина или девица, которую сочли привлекательной для мужчин, задерживалась и подвергалась допросу с пристрастием; им грозили ужасными наказаниями, чтобы заставить сознаться в галантных приключениях, а протоколы, составляемые по их показаниям, должны были ежедневно ложиться на стол императрице. Всем, найденным сколько-нибудь виновными, царица велела остригать волосы и потом заключать в исправительные дома. Большинство несчастных жриц Венеры угодили таким образом в Прядильный дом[62]62
  Прядильный дом – точнее: прядильный двор. Находился в Калинкиной деревне. В целом вышеизложенный эпизод имеет историческую основу, хотя и отличается в деталях.


[Закрыть], располагавшийся в Петербурге в конце Фонтанки.

Вдова Драенкова была сослана в Орел.

Над Шуваловым императрица решила произвести суд самолично. В ожидании его появления она готова была отдать приказ засечь его плетьми до смерти у себя на глазах, но в тот момент, когда он предстал перед ней, она расплакалась и, всхлипывая, опустилась на стул.

– Елизавета, меня оклеветали перед тобой, – начал государственный изменник ее красоты.

– Я все знаю... в... в желтом доме, – запинаясь, проговорила она сквозь слезы.

– Ну что ты знаешь? Что я разговаривал там с женщиной? – сказал Шувалов.

– Да, все, все.

– Нет, не все. Ты не знаешь, кто была эта женщина.

– Так кто же она была?

– Это был мужчина...

– Мужчина?

– Вот именно. Один шведский офицер, которого русская партия в Стокгольме прислала ко мне, чтобы раскрыть мне интриги Франции и Пруссии, который был вынужден встречаться со мной, переодевшись женщиной, чтобы сбить с толку недремлющих ищеек де ля Шетарди и Лестока.

– Шувалов, ты лжешь, – промолвила Елизавета, глаза у которой уже высохли, и с сердитой нежностью посмотрела на изменника.

– Я никогда не лгу, и всего меньше тогда, когда говорю тебе, что ты самая красивая женщина на белом свете, – воскликнул граф, – что я боготворю тебя и принадлежу тебе до последней капельки крови.

– Я хочу поговорить с этим шведом, – сказала царица, запустив пальцы в густые локоны возлюбленного.

– Это невозможно, поскольку он уже покинул Петербург!

– Ах! Похоже, я вынуждена поверить тебе, – вздохнула бедная влюбленная деспотиня, – потому что я слишком сильно тебя люблю.