Текст книги "Девочки Моники"

– Ну так, погудели с товарищем из Сургута…

– Ну-ну! Оно и видно. Сургут… Красавец, чо!

Все хихикают. Немного из вежливости, что ли. Я отдаю сет-листы технику, тот распространяет их. Гитарист делает пометки, какую песню на какой гитаре играть. Техник забирает пакет с водой, полотенца, сет-листы и уходит на сцену. Через пятнадцать минут все уйдут, и мы с Никитой останемся вдвоем. Меня мучает вопрос: стоит ли обсуждать с ним произошедшее, или лучше сделать тупой, но действенный вид, что ничего не было.

– Народ, пошли, все готово! Блин, а это… Кмх… Где клавишник, блин?

Стейдж-менеджеру очень жарко, и в попытке остыть он часто одергивает горловину футболки. Ему бы сбросить килограмм пятнадцать, чтобы не потеть, как женщина в климаксе.

– Иду! – Голос клавишника доносится из курилки.

Гитарист наливает себе стакан чистого виски.

– И я, пожалуй, пригублю.

Барабанщик кидает взгляд на Артиста. Не дожидаясь ответа, он суетливо чокается с гитаристом и делает жадный глоток.

– А че? Вещь! «Джеймесон» все-таки…

– Пошли, пошли, пацаны! – поторапливает стейдж-менеджер.

Группа уходит. В проеме между сценой и коридором я вижу силуэт Артиста, который считает про себя, вставляет инэйр и выходит на сцену.

Мы остаемся вдвоем. Нас опять бросили на сорок минут. Никита делает вид, что очень занят, бегает из гримерки то на второй этаж зала «слушать звук», то в пультовую, то на улицу.

– Ты от меня бегаешь? – Я спрашиваю в лоб.

– Нет! – Он таращит глаза, стараясь быть убедительным.

– Все нормально?

– Конечно, ты чего! Есть фильтр?

Ничего не нормально. Все ненормально. Все сломано. Мне больше никогда не нальют ванну, не сыграют через дверь «My girl», не пошутят на тему «Задница – метр!» у какой-нибудь координаторши. Мы не будем соревноваться в игре «чья девка краше» и «чей номер ночью громче». Все безвозвратно и стопроцентно похерено этой ночью.

– А чего тут обсуждать? Работать дальше надо. И все.

Его клинит и он повторяет:

– И все. И все.

– О`кей. Все – так все. Работаем.

Стейдж-менеджер садится крутить косяк, я иду в гримерку Артиста и смотрю на свое грустное лицо в зеркале. Обиднее всего, что вся эта охрененная псевдоромантика случилась в самом высоком здании по дороге из аэропорта Шереметьево. Обидно, что он обвел меня вокруг пальца.

«И все! И все…»

Через сорок минут группа сходит со сцены. Все как будто бухали без продыха, концентрация кумара и агрессии в воздухе запредельна, но основное отрицательное шкалит только от одного человека из коллектива.

– Уважаемый менеджмент, гребаный крот, – мерзко вопит басист, – а где мой бруcничный пирожок, на хуй?

– Да вон же он. В холодильнике, чтоб не испортился, туда-сюда! – ткнул в витрину холодильника для напитков стейдж-менеджер.

– А я это, бля, как понять должен? Телепатически? Сквозь тернии к звездам, а?! Угадай мелодию?!

– В битву экстрасенсов тебя точно не возьмут! – ржет Никита.

Опытный менеджмент никогда не пойдет на прямой конфликт с группой. Особенно сразу после концерта. У стейдж-менеджера стальные нервы.

Я достаю из холодильника пирог и ставлю его перед басистом.

– А вилку?! Есть вилка тут?! Что за сервис, ебать ту Люсю!

Если бы вилка оказалась у меня в кармане, я не удержалась бы и воткнула ее прямо в его жилистую правую руку. Слышу хруст поврежденных сухожилий. Опытный менеджмент никогда не пойдет на прямой конфликт с группой.

Заходит Артист. Басист затыкается, никто резко ничего не требует, никто не орет, не истерит и не выебывается. Примерный полуголый мальчик басист вместе с остальными ребятами остывает после выступления.

– Поехали? – обращается Артист ко мне.

Я киваю, молча беру пальто и выхожу следом. На черный асфальт Бульварного кольца падает точками снег.

28 января, Air Baltic

Группа едет в Ригу. На два дня. Градус настроения примерно ноль или чуть ниже. Кажется, лучше всем нам и впрямь сейчас сдохнуть тут от этой гребаной депрессии, только бы не продолжать тупое бесконечное нытье. Автобус с группой выехал на Ленинградку в направлении Шереметьево, прямо передо мной трясется в такт московским дорогам «Триумф Палас», где два дня назад было весело, а теперь словно и не было этого веселья. Теперь только так и получается думать. Интересно, это здание когда-нибудь снесут? Когда? Один из грандиозных плюсов профессии – куча знакомств. Здесь правило шести рукопожатий сжимается до одного, а мечты управлять миром переходят из разряда бредовых фантазий во вполне себе будни. Может быть, я могу выяснить план Москвы на сто пятьдесят лет вперед и мне станет легче, если я узнаю, что этого дома однажды не будет?

Никита слинял на свободные места в хвосте самолета.

Подальше от меня и басиста, который всю дорогу до аэропорта твердил только об одном: сколько получают басисты на Западе и как же его, бедолагу, недооцениваем мы.

Во время взлета я беру за руку сама себя и думаю о том, как было бы в тему замутить со стюардессой, но на борту их всего две, и обе старые и страшные.

1 февраля, Москва

Мне хотелось срочно кому-то рассказать о произошедшем, но случай представился лишь спустя несколько дней. Я вытащила на встречу свою подругу – Второго Режиссера Сонечку. Она была занята сразу на трех проектах, но после моего звонка взяла час перерыва и примчалась в наш любимый ресторан.

– Тебя никогда не застать, а тут сама позвонила! Полюса перевернулись! Еду! Жди! – выпалила она, и вот мы уже сидим в «Северянах».

– Уволь его! – выслушав, посоветовала Сонечка.

– Он прямо меня бесит, – продолжила она, – человек-пельмень какой-то. Отказаться от тебя из-за работы. Это так… примитивно.

Сонечка очень меня любит. В хорошем человеческом смысле. Она любит со мной пить водку (редко), ходить в баню (очень редко), а еще пить вино и шляться по магазинам. Второй Режиссер пашет с утра до вечера во имя провального кинематографа. Это чисто коммерция, никакой души, никакого авторского кино и артхауса. Душу Соня спасает в церкви. В отличие от других православных в моем окружении, Второй Режиссер спокойно произносит слова «педик», «секс», «трахать мозг» и «адище». К моей увлеченности девушками относится терпимо, в душу не лезет, лечить не тащит, но сейчас видно, что у нее появилась надежда на то, что я соскочу в большой сексиз малого, пусть и без венчания.

– Уво-о-оль его! – Сонечка пытается изобразить электропилу.

Я сказала, что тупо увольнять за то, что парень хотел приударить, но оказался рациональным и не стал идти до конца, потому что работа важнее.

К тому же в глобальном плане у Никиты есть два судьбоносных преимущества:

1) его задница всегда прикрыта моими стараниями,

2) его никогда не уволят, потому что он без преувеличения виртуозно добывает травку.

Соня ела селедку под шубой и отвечала левой рукой на нескончаемые сообщения в телефоне.

– Я тебя слушаю! Не их! Тебя! – объяснила Второй Режиссер, заметив мой взгляд. – Но скоро пора бежать – они там на истерике все. Что у вас там было в отпуске в целом?

Я рассказала, что в отпуске было хорошо. Хоть и скучно. У Второго Режиссера отпуска не было пять лет, поэтому слова «скучно» она не понимала.

Продолжая есть селедку под шубой, в основном налегая на «шубу», Соня слушала про мои приключения: закаты, рассветы, ванны, косячки и прочие дары от дорогого мироздания, а также про новое белье, новые простыни, новые чулки и другие приобретения.

– Отпуск закончился, и вы вернулись в ваше реалити-шоу, где тринадцать мужиков, а женским полом наделена одна ты, – резюмировала Сонечка, выслушав мою историю. – Понятно все. Картина, мать ее, маслом!

Она не понаслышке знает, что в наших профессиях действует жесткий сексизм. Баба не может облажаться, мужики же могут делать что угодно – всегда будет виновата баба. Особенно хреново, если кто-то поймет, что с по умолчанию виноватой во всем бабой у тебя был или намечается роман.

В спорных моментах Никита сейчас выдерживал позицию, в совершенно абсурдной степени противоположную моему мнению. И изо всех сил стоял на своем. Доказывал, что он на своей стороне, а никак не на стороне директора в юбке.

– Картина маслом, именно так! – подтвердила я вывод Второго Режиссера.

– Вот и я говорю! Все – бегу, убегаю! Официант! – Соня уже надела пальто и подвязала воротник павловопосадским платком. – Счет!

Чмокнув меня в щеку, Сонечка выбежала на выход и у дверей помахала мне рукой, а потом пригрозила пальцем, крикнув напоследок:

– Уво-о-оль его!..

***

Спустя несколько дней после обеда с Вторым Режиссером объявился Никита. Звонок раздался поздно вечером, когда я сидела в корейской маске из свиньи. Маски мне подарила Директор Скандально Известного Режиссера Рита со словами: «Изумительная вещица, там есть пятачок и ушки, поржать можно! Тебе с твоей работой только ржать и остается, как и мне с моей!»

Поржать не удалось, а маску пришлось снять, потому что стейдж-менеджер был непреклонен и сказал:

– Выходи. Я у твоего дома.

Я вышла в холод, накинув пальто и натянув угги. Огромный автомобиль Никиты занял сразу два парковочных места у помойки. Стейдж-менеджер любезно отворил мне дверь машины и тут же выпалил:

– Я сегодня ушел от своей!

Была там некая мифическая барышня, которая все время живет в Ирландии. Мы даже однажды почти пересеклись в аэропорту. Никита тогда обмолвился, что она должна быть где-то в здании терминала. Ну, я не растерялась и, как настоящий друг, с ходу предложила самое лучшее решение:

– Давай побежим, заплатим денег, и чтобы по громкой связи объявили: «Группа желает ирландской девушке приятного полета!» – или что-то типа того.

Но Никита не позволил себя увлечь и заявил, что ирландская девушка этого не стоит. Такие у них были замечательные отношения.

И вот он приехал ко мне ночью и говорит, что ушел от нее.

– Почему, что случилось?

– Я влюбился.

Я сижу в его «тундре», припаркованной рядом со зловонной помойкой. Сижу и ликую, и думаю – вот оно! Он ушел. Он влюбился. И теперь… Ну наконец-то! Не прошло и тысячи лет после той ночи в «Триумф Паласе»…

– Да ты что?!

– Да. Только что попрощался с ней. Я ведь плакал, просил прощения… За то, что постоянно был в группе, на гастролях. Ей не хватало ни меня, ни внимания, ни нашего общего времени. Ей было тяжело со мной.

– Ну. – Мне не терпится услышать продолжение: – И что дальше?

– Я познакомился с классной телкой, ей двадцать один год, у нее во-о-от такая жопа!

– Вот такая жопа! – повторила я машинально и прикусила язык. Охренеть можно! Я ожидала чего угодно, но только не этого… Никита истолковал мои слова по-своему и радостно кивнул, продолжая описывать выдающиеся достоинства телки, среди которых упомянул и ее мегасуперпрофессию – промоутер сигарет, а потом назвал и имя. Оказалось, что у новой девушки есть имя и даже фамилия.

Смешно. Имя и фамилия – однокоренные. Как сахар сахарный. Ну, блин! И тут я не сдержалась:

– Послушай, малыш, я что, хуже собаки, что ли?!

Кажется, он задумался – впервые за вечер.

– Нет, – произнес наконец Никита. – Просто… Просто… Ты слишком хороша для меня. А еще… Еще я люблю смотреть, как ты клеишь девок!

– Девок?..

«Девок – так девок. Работаем», – пронеслось в голове.

– А-а-а… Ну смотри дальше. Пока! – И вскоре эта во-о-от такая февральская жопа у помойки осталась где-то далеко позади в моей памяти.

Я поняла тогда, что маска из свиньи запоминается куда лучше, чем свинья без маски.

ГЛАВА II. АРТИСТ, КОЕ-ЧТО О ВОДИТЕЛЯХ И ОТНОШЕНИЯХ

Артист. Март. 07:00, Москва, едем на утренний эфир

Мы всегда молчим. Я сажусь сзади водителя рядом с Артистом, мы трогаемся, и в воздухе воцаряется гробовая тишина. Мне хочется сказать: «Я люблю тебя, слышишь?! Держись, пожалуйста, ты устал, я вижу. Спасибо тебе за тебя и все-все-все!». В голову лезет это и тому подобная мирская сентиментальная херня. Мне хочется прошептать или выкрикнуть – не понимаю еще: «Ты так устал, давай отменим все, пожалуйста! Я хочу, чтобы ты был просто счастливым, к черту график, к черту концерты! Я не хочу, чтобы ты ненавидел меня за то, что тащу в восемь утра в беспросветную жопу мира, где мы, как подростки, будем есть стремный фастфуд в забегаловке на дороге». Я хочу сказать ему, что он мой лучший друг, лучший шеф и самый хороший парень на свете. Но после приветствия мы всегда молчим. Машина трогается, мы изучаем каждый миллиметр отведенного нам окна. Я – левого, Артист – того, что справа.

Мы приезжаем на телеканал. Сонный гостевой редактор не знает, где у нее кофе – зачем ты здесь, девочка? И почему бы каждому человеку в мире хотя бы один день в жизни не сделать свое дело как надо? Она виновато суетится и предлагает чай. А в чем логика, если нам хочется кофе? Какой чай? Едва сдерживаясь, предлагаю ей сбегать к автомату или разменять крупную купюру на монеты, чтобы сходить самой.

Артист сидит в комнате ожидания. Гример Старый Педик выглядит пошло и пахнет под стать – булочкой с корицей. Бесцеремонно и нарочито празднично вещает в пространство:

– Ой! Это же вы-ы-ы! Я в караоке ваши песни пою, знаете, как пою! Ого-го!

Артист смущенно улыбается.

– А песня про бухло? Ваще улет! Больше всего я люблю вот эту вашу песню про алкоголь!

Старый Педик стоит в фартуке с карманами, из которых торчат кисточки и кисти разного калибра. Высунув кончик языка, он достает самую толстую и начинает гримировать гостя.

– Про уши не забудьте. – Артист сидит с закрытыми глазами, будто спит.

– Да кто же про ваши уши забудет! Они у вас замечательные!

Все это громко, празднично, как будто бы вовсе не раннее утро в серой, промозглой Москве, а вечеринка в Сохо. Гример заканчивает свою работу и поворачивается в мою сторону:

– Так-так! А тут у нас кто?

– Дед в пальто! Мне не надо, спасибо!

– Хамка! – показывает он мне язык и, виляя бедрами, уходит из гостевой комнаты.

Мы с Артистом переглядываемся через зеркало и смеемся.

Артист. Апрель. 23 часа, Алматы

Так получилось, что после концерта мы накидались в гримерке, и Артист решил докопаться. Он стал рассуждать о поэтах, я ответила, он сказал, я сказала. Со мной нельзя спорить, потому что все это переключается в режим «сама дура» и каждый остается при своем мнении. Мое мнение было в тот раз, что Леха Никонов все-таки поэт. И Верочка Полозкова, и всякий, кто может собрать тысячу рублей за свои стихи – поэт. И не надо мне рассказывать про душу и великих, которые писали в стол. И Набоков поэт. Артист считает, что Набоков зануда и стихи у него скучные. И еще что-то считает. У него есть мнение. А мне ну никак не хотелось подтверждать его мнение. В общем, мы поссорились. Ехали молча. Точнее громко и напоказ молчал он. Я тоже. У отеля мы вышли, он выкурил сигарету и нарочно не попрощался. «Ну, и ладно! – подумала я – Все равно завтра будет все хорошо».

Так и случилось.

Водитель Артиста. Апрель. 3 часа ночи, Москва

У водителя Артиста неприятная особенность – он не считает себя водителем. Каждый раз, оставаясь наедине со мной, он напоминает, что у него два высших образования, он москвич, и вообще, если бы не идеальный характер его Артиста, он бы открыл свой бизнес и был таков. Как водитель он хорош. Но с некоторых пор у него появилась манера звонить мне в три часа ночи и приглашать на свидания.

– Алло?! Спишь? Эй…

Это звонит он, не знающий про сериал «Аббатство Даунтон», преследователь с пятнадцатилетним стажем безупречного вождения.

– Уже не сплю. Что-то случилось?

На самом деле я смотрю сериал и пью вино, но прикидываюсь спящей, потому что знаю, что он скажет дальше.

– Может, я заеду? Посидим? У меня выходной завтра…

Все это произносится тщательно приторным баритоном. Никто не видит, но от каждого его слова я закатываю глаза и стреляю себе в висок из пальца.

– Нет! Я ложусь.

– Ну ладненько, споки-ноки! Чмок тебя.

«А-а-а-а-а!!!» – Я рисую в воздухе бомбу и взрываю себя и весь Таганский район, а затем и всю Москву. Зрителей нет, но мне надо как-то выплеснуть эмоции на тему водителя, возомнившего себя черт знает кем.

***

На следующий день я завтракаю с Ритой. Вяло, как проходную новость, я рассказываю, что меня домогается водитель.

– Да они все охуевшие! – Директор Скандально Известного Режиссера внезапно и нервно оживляется. Энергично отправляет в рот одну за другой ложки творога.

Мне бы тоже начать правильно есть. Все эти каши и творожки с ягодами выглядят достаточно гламурно, хотя в наше время слово «гламур» заменили «ЗОЖ» и «фирмово».

– Спирулину забыла, – сетует Рита и достает из сумки металлическую коробку в форме черепа. Приложив череп к уху, она трясет им в воздухе, и улыбка появляется на циничном лице ночного кошмара всех видеооператоров, буфетчиков – и водителей, конечно.

Она вскрывает череп-коробку и достает оттуда зеленую таблетку. Быстро закидывает ее в ярко накрашенный (девять утра) рот и запивает минералкой. Минералка без газа.

– Да… Короче, они все охуевшие. Короче, в прошлом году наш режиссер взяла молодого смазливого водилу и, ты прикинь, через неделю он уже изображал ее бойфренда. – Тут ее голос стал зловещим: – Как за здравствуй, вальяжно так стоял в дверях квартиры, когда она собиралась. Не на лестничной площадке, прикинь?! В квартире, на коврике стоял и спрашивал, «можно ли кофеек», пока она на одной ноге по дому прыгала – тушь, колготки, помада… Вот это все. Собиралась, короче, на встречу. Он, мудила, стоял, наблюдал, ждал, на часики поглядывал. И «кофеек» просил сделать. Урод!

– Уволила?

– Она? Нет! А я – да! – Рита произнесла это не без гордости.

– Но! Это еще не все… Следующего я взяла из бывших военных, сорок лет, женатый, вроде все должно быть норм, но! У нас же не бывает без херни: новый водила запал на меня и на всю эту типа шоу-бизнес-хрень. Он сначала ее довозил до дома, а потом меня. Останавливал тачку у подъезда и спрашивал, не довести ли меня до дома. До квартиры в смысле. Однажды я была с коробками, нам какие-то подарки прислали, а у меня балкон большой, есть где хранить… Короче! Говорю ему: проводите меня! Несли коробки вместе, в квартире он коробки поставил, говорит, мол, че-то больно у меня уютно, и такой ладошками хлопнул вот так, – ДР отложила ложку и продемонстрировала, как именно водитель хлопнул и потер ладошки. – Чайку, говорит, может организуем? Чайку ему, блядь, организовать! Да ты охуел!

Я засмеялась, а она вернулась к ложке и сердито посмотрела в свою тарелку. Рита ест медленно, я уже успеваю сжевать круассан и выпить кофе, а она элегантно погружает ложку в творожное облако, словно здоровается с каждой ягодой. Со стороны она может показаться заносчивой, капризной, избалованной, но она совсем не такая. Директор Скандально Известного Режиссера – лошадь, и только в моменты между съемками она может позволить себе быть медленной, потянуть удовольствие, а не есть макароны из картонной тарелки, исходя мелкой дрожью в холодном съемочном павильоне. И никакие суперпуховики не спасают от пятнадцатичасовой смены в неотапливаемом ангаре.

– Я за эти «кофейки» и «чайки» их увольняла и увольнять буду! За эти все панибратства. За то, что они телок ненавидят! Они же нас ненавидят, потому что у нас водилами работают. Потому что у меня есть «бентли», который я купила, а он его водит. Не могут простить вот за это превосходство бабы. Даже в финансовом плане.

– Да уж…

Остапа понесло. Видимо, историей про водителя я задела что-то слишком личное. И у нас, у каждой из нас, девочек индустрии, есть пара дюжин такого личного.

– Знаешь, че? Я тебе больше скажу, я бы их не просто увольняла. Я бы их сжигала. Натурально! Нам, работающим женщинам, нужно тепло, так пусть это тепло будет идти от горящих мудаков!

На этой философской оде мировой справедливости мы торжественно чокнулись: она чайной чашкой, я молочником.

***

Вообще Риту патологически тянет к людям, которых нужно спасать. Она выбирает не просто тех, кого нужно спасать, а кого очень-очень нужно спасать.

Уже год мы ходим с ней к одному и тому же психологу. За это время мы сделали вывод, что отношения обе заводим сами и назло всем. Выбираем только мы, не было еще такого случая, когда бы мы позволили за собой ухаживать.

Только Рита влипает в такие отношения надолго, а я от получаса до полутора лет.

Объекты ее интереса – всегда нереализованные в жизни мужчины с кармическими или вполне себе материальными долгами.

У меня тоже есть свой почерк в отношениях: я заканчиваю их, едва начав.

Рита говорит, что у меня мужской подход и любя называет «наш мудак». Что довольно-таки раздражает, когда она начинает меня так приветствовать в самых неожиданных местах.

– Наш мудак пришел!!! – машет рукой Рита, стоя на красной ковровой дорожке кинотеатра «Октябрь».

– Да, меня ожидают! О, наш мудак уже здесь! – объясняет Рита хостес в ресторане.

После моей категоричной просьбы перестать называть меня «наш мудак» даже в шутку Рита произносит это без голоса, одними лишь ярко накрашенными в любое время суток губами. И после такого «приветствия» бессовестно хохочет уже в голос.

Водитель Артиста. Апрель. Час ночи, Москва

– А я вот тебя давно спросить хотел, – это водитель пишет мне SMS.

– М?

– А почему такая интересная и шикарная девушка, как ты, и одна? Извини (смайлик – обезьянка, прикрывающая лапками рот), если лезу не в свое дело.

– Это и правда НЕ твое дело, – отвечаю я и продолжаю работать над логистикой тура. Готовимся к новому сезону.

– (Смайлик со слезинкой три раза.)

С балкона доносится запах московской весны. Где-то по прямой на север все еще возвышается над городом никчемный «Триумф Палас».

ГЛАВА III. ПРОЩАЙ, БАСИСТ! ДА ЗДРАВСТВУЕТ СВОБОДА!

Май. Москва

Что такое стадионный концерт? Это круто! Круче, чем секс, круче, чем любовь. За два дня до него ты не спишь, сидишь на монтаже, орешь на прокат, прокат орет на тебя, но это все с любовью и болью за Артиста и группу. Ты видишь, как на твоих глазах из пустой коробки – стадиона получается шоу: собирается сцена, наращиваются фермы, распаковываются многочисленные кофры, из которых достается оборудование. Занимают места билетники, охранники, полиция, в здание стадиона гордо заходят собаки с кинологами и проверяют каждый угол, раскладывают мерчандайзинг продавцы, приезжает скорая помощь (которая, как мы надеемся каждый раз, не пригодится). На твоих глазах и при твоем участии из ничто образуется платформа для создания эмоций. Скоро придет зритель, скоро Артист сделает последний «пшк» лаком для волос и поставит ирокез, скоро звукорежиссер, как космонавт, сделает «пока» рукой и пойдет на пультовую – неторопливо, как будто идет ставить флаг имени нашей группы на Луну. Барабанщик вытрет лысую голову полотенцем. Стейдж-менеджер выкурит три сигареты подряд и, подтянув штаны, спросит: «Ну что? Можно уже?»

Я выйду в фойе, посмотрю, сколько людей стоит на улице при входе. Вернусь и попрошу еще минут десять. Чтобы еще сколько-нибудь чуть-чуть опоздавших, долго заходивших людей могли успеть к началу.

– А может, все-таки пора? – уточнит Никита.

– Десять минут, – скажу я.

«Десять минут!» – передаст по рации всем службам стейдж-менеджер. «Поняли: десять минут», – подтвердят все задействованные в этом процессе участники.

– Десять минут! Десять минут! – забежит он в курилку, в гримерку группы, в гримерку Артиста и на всякий случай крикнет в пустой коридор бэкстейдж-зоны.

– Сколько минут? – традиционно начнет «троллить» младший техник.

– Уже семь! – крикнет Никита.

Мы все замрем на трех минутах до старта. Начнет играть минусовка нашей песни для выхода. Погаснет свет в зале. Толпа начнет топать и кричать название группы. Сначала тихо, затем все сильнее и сильнее.

Группа уже рядом. Осталась минута. Пятьдесят секунд. Сорок. Артист вставляет инэйр. Барабанщик, клавишник, басист и гитарист выходят в темноту. Десять секунд: музыка прекращается. На экранах обратный отчет и гудки: десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, ноль. Артист делает шаг в темноту. Группа начинает играть. Зал ходит ходуном. Шоу запущено. Его уже ничто не может остановить.

На случай отключения электричества с нами генераторы и Бог.

В Бога мы верим только на стадионных концертах.

***

Первые три песни мы с Никитой стоим справа от сцены за кулисами. Следующие две слушаем из зала. Затем разделяемся, и я иду в ВИП-зону к гостям группы. Тут все: от жен музыкантов до друзей и промоутеров, которые зашли поглазеть на чужой успех и хотят, чтобы и в их городе было так же. Хотя бы наполовину. Сегодня у нас рекорд – четырнадцать тысяч человек в зале. Такого не было года три. Говорят, что шоу-бизнес переживает кризис и поэтому так сложно делать стадионные концерты, но только ради них и интересно работать.

Потом мы снова встречаемся в бэкстейдж-зоне. И обнимаемся. Никита хлопает меня по спине:

– Все классно! А ты ссала.

– Я всегда ссу.

– Я знаю. Ну и зря. Все как надо работает.

Играет уже десятая песня. На сцене только Артист и клавишник, все остальные участники группы выбежали со сцены покурить. Басист орет и пинает стоящий в проходе гитарный кофр.

– Что случилось? – спрашиваю я у Никиты, хотя понятно, что он не в курсе.

– Сейчас узнаю.

Стоит трехэтажный мат. У басиста вздулась жила на лбу, он бьет ногами стену. Барабанщик орет ему в ответ тоже матом, просит, чтобы тот успокоился. После чего басист плюет ему в лицо. Никита делает скачок и делает одновременно две вещи: одной рукой кидает барабанщику полотенце, которое у нас висит для Артиста при выходе на сцену, а второй хватает за горло разбушевавшегося.

– Вы что, охуели все, что ли? – кричит Никита.

Басист пинает Никиту по колену, начинается драка. Песня в акустической версии уже на третьем куплете. Зал подпевает, и этот хор как-то хреново сочетается с извивающимся на полу клубком из музыкантов и стейдж-менеджера.

– Я вызываю охрану?! Вызываю?!!! – кричу я, вжавшись в стену. Они так увлечены, что и мне может достаться за милую душу.

Но тут барабанщику удается каким-то образом высвободиться, и он орет не своим голосом:

– Мужики, выход! Доиграли!!! Бегом, на хуй!

Его черная одежда в следах пыли и грязи.

Гитарист тоже вырывается из месива. И тогда Никита берет в охапку басиста и, глядя ему в глаза, говорит очень спокойно:

– Тебе пора!

После чего выставляет психа на сцену. Серьезно – ставит его туда, как вазу на стол. Хорошо еще, что Никита плотный и большой, а музыканты весят каждый не больше семидесяти килограмм!

Весь оставшийся концерт – еще пятнадцать песен – мы со стейдж-менеджером сидим на полу в коридоре. Наши руки трясутся, голоса дрожат, как у нашкодивших подростков.

– Значит так, – говорю, – хватит с меня.

– И с меня. И с меня. И с меня… – Опять его клинит, как и тогда, после той памятной ночи в «Триумф Паласе». С Никитой это бывает в минуты стресса.

Сразу после концерта Артист, не раздевшись, не выпив чай и даже не отлепив от себя тейпы, проходит мимо нас и провозглашает легендарное:

– Уволен!

***

У нас было полчаса, чтобы разобраться в произошедшем. Полчаса – именно столько Артист сидел закрывшись в своей гримерке и не выходил. Удалось выяснить следующее. Басист разорался еще на сцене, это слышали даже первые рядов десять. Гости из ВИПа не слышали, но видели – что-то не так. Орал он как потерпевший, потому что ему якобы попал луч света на педалборд и он не видел десять секунд, куда жать. Это была официальная версия.

Неофициальную понимали мы все: приход, психоз из-за наркотиков. В группе никто, кроме него, на регулярной основе ничего такого не употреблял. Выпить, покурить все были не дураки, но что-то более серьезное – нет.

Об увольнении решила сказать ему при всех. Выдохнув, я открыла дверь гримерки, за мной, словно телохранители, вошли Никита и световик.

Атмосфера в гримерке явно была накалена до предела, но все молчали:

– стоявший в углу гитарист,

– сидевший рядом с ним на корточках барабанщик,

– куривший электронную сигарету из открытой дверцы душевой клавишник,

– повернувшийся к нам спиной звукорежиссер

– и, наконец, сам «виновник торжества», лежавший с голым торсом на диване. Его лицо скрывало полотенце.

Я приблизилась:

– Ты здесь?

– Пшли все на хуй! – ответил торс басиста.

– Мы вызвали тебе такси, тебе пора… – вмешался Никита.

Басист отбросил полотенце и пожелал сделать стейдж-менеджеру минет. Опытный менеджмент вступит в конфликт, только если речь идет о комфорте Артиста.

– Зови охрану! Я не выйду отсюда.

Дважды просить не пришлось. Трое парней из службы безопасности взяли его под локти и выставили на улицу. Барабанщик, которому басист оставил огромный синяк на плече и царапину на шее, просил их «поаккуратнее», звукорежиссер молча болтал головой из стороны в сторону, словно не веря в происходящее. Световик сидел в позе мыслителя и отводил взгляд. Было стыдно за то, что басист один из нас. Из команды. Когда его выносили, он орал. Музыкальные инструменты ему привезут позже.

– Чо дальше? – спросил гитарист, открывая бутылку виски.

Мы не знали. В дверь постучали, затем она приоткрылась, и в гримерку просунулась голова Артиста:

– Все?

– Все!

– Уволила?

– Да.

Артист зашел в гримерку в танце. Схватил стул и станцевал с ним, снял с вешалки куртку стейдж-менеджера, станцевал и с ней. Он улыбался и был совершенно счастлив.

Группа смотрела на него с недоверием из серии «С ума сошел шеф-то?».

Отплясав, Артист сообщил:

– Никакого афтепати с гостями. Поехали бухать бандой!

Так быстро после стадионного концерта мы, кажется, еще не собирались. Через каких-то десять минут наш туровый автобус выезжал из чрева стадиона. Фанаты, столпившиеся у служебного выезда, провожали нас восторженными криками.

Они еще не знали, что нас стало меньше на одного.

Москва. Афтепати

Со стадиона мы направились в клуб, где всегда что-то происходит. Раз в пятилетку именно там я встречаю человека, который полностью меняет мою жизнь. Это тоже сильно связано с самолетами, потому что клуб называется «Китайский Летчик Джао Да». Известно, что владелец клуба, помимо музыки, занимается бортовым питанием самых популярных авиакомпаний в стране.

Это был очень странный выбор. Логика и текущий статус группы говорили против такой локации. Но как-то потянулось сердце, и мы пошли. За соседним столом расположилась Драг-Королева российского шоу-бизнеса. Экстравагантная персона сидела в бархатной пижаме, вокруг нее на стульях, стараясь занимать поменьше места, находилось обязательное для ее имиджа придворное окружение.

В этом окружении среди прочих была Она.

Если предположить, что у Прекрасной Розы и Маленького Принца родился сын, получилось бы вот Это.

Она.

Бывают такие встречи, которые запоминаешь сразу, с первой секунды, с первого пересечения взглядов. Запоминаешь, чем пахло в тот момент, какая музыка была.