Текст книги "Девочки Моники"

Весь год были перелеты. «Аэрофлот», Lufthansa, Georgian Airways, S7, Ural Airlines, Air Astana, Air Berlin, Ryanair, «Азербайджанские авиалинии», Alitalia и, наконец, Air France. И в каждом из этих десятков самолетов у меня было место у крыла – 5F, 7F, 11A. Иногда в бизнес-классе, тогда место 2 или 3 у прохода. Со мной летала неразлучная парочка – бирюзовый чемодан, маленькая сумка и неизменный ноль килограмм в багажном отделении. Путешествовать лучше всего налегке, будь ты директором супермодной группы или обросшим пыльной щетиной искателем приключений. Ручная кладь – это и есть твой единственный гарант на искомую свободу.

Я летала с заложенным носом, с отитом, летала в наркотическом и алкогольном состояниях, трезвой и счастливой, трезвой и совершенно несчастной. В таком режиме прошел год, и мне уже можно было не снимать квартиру в Москве, поскольку основное время я проводила в других городах. Стюарды меняли форму по сезону и язык – по необходимости, сменяли друг друга аэропорты и страны, неизменной константой оставался бирюзовый чемодан марки Samsonite, маленькая черная сумка Marc Jacobs и привычка держаться за руки первые минут десять после взлета. Иногда я брала за руку соседа, если это был коллега или друг, но чаще всего – саму себя.

Традиция брать за руку во время взлета и держать до тех пор, пока не исчезнет значок «Пристегнуть ремни», появилась после прыжка с высоты четыре тысячи метров.

– А почему мы парашютисты?

– А потому что мы боимся летать в самолетах!

После этого звучит отсчет и «ready-set-go». Я падаю вниз. Боже, у меня же еще планы выпить с этими ребятами шампанского в гостинице «Парашютист», где в номере ржавая раковина, из окна с деревянными рамами дует, но видны тонкие березы и взлетная полоса, где матрас тощий, а в спину врезаются пружины. На стене возле раковины белый потрескавшийся кафель, на нем следы чужой зубной пасты. Бу-э.

Я падаю. Где-то там внизу плешь из песка.

Всего год назад меня сбила машина, и мне жаль, если снова будет больно коленке. Машина – черный «мерседес», она проломила мне грудину, сломала ногу в трех местах, разорвала мениск и лишила Нового года. За рулем сидел пьяный двадцатилетний ублюдок, который пытался сбежать и оставить меня на льду, но его поймала проходившая мимо учительница немецкого языка.

Мне вообще везет со всем немецким. С криком «стой» она вцепилась в дверь его уже отъезжающей машины. Он остановился. Если бы нет, то он переехал бы меня второй раз. Быть дважды сбитой одним и тем же «мерседесом» – это какой-то черный анекдот.

Я падаю и думаю: «Только бы не коленом!»

Потом: «Только бы не пятками!»

В голове суетится подслушанная от работников аэродрома история про девушку, которая несколько лет назад прыгнула и запуталась стропами в электрических проводах и таким вот чудом осталась жива. Ну, проболталась она так пару часов, на волоске от того, чтобы поджариться, как унылый стейк. Зато жива! Отличные новости, у меня тоже есть все шансы выжить, главное – не задеть колено.

Внизу деревья, поля, дома, где-то справа тонет в дымке гостиница «Парашютист». У меня все еще есть на нее планы, поэтому надо целиться и попасть в плешь, не задев колена, пяток и лица.

Пых! Ноги мягко входят в песок, я валюсь на бок и смеюсь. Странное ощущение: как будто смеется кто-то другой, а я в этот самый момент болтаю ногами, сидя на высоковольтной жердочке где-то далеко-далеко. Живая, да еще какая!

Спустя час я, Длинный Худой, Взрослый Профи и Близняшки сидим у меня в номере. Пьем шампанское с водкой. На завтра обещают ветер, и вряд ли будут прыжки. За окном раскачиваются березы, кажется, сейчас переломаются, видно, что ветер действительно очень сильный. Уже стемнело, но бутылки с алкоголем не заканчиваются: «Абрау-Дюрсо», брют и «Хортица – Серебряная прохлада» как будто испытывают нас.

Парни смеются, что на нас, девчонок, коктейль «Северное сияние» не действует. Они и не подозревают, что водку я и Близняшки по-тихому выливаем в чайную кружку с отбитой ручкой. Мои собутыльники – профессионалы парашютного спорта: Близняшки пятый год занимаются бейсджампингом, Длинный Худой – главный фрифлаер в Европе, Взрослый Профи и вовсе рекордсмен мира. Им ничего не страшно. Практически ничего. На фоне этих смелых людей я – мелкая мышь, трусиха, которая боится быть без отношений и в отношениях боится быть тоже, повернутая на успехе только из-за страха проиграть и не жалеющая никого, кто оказывается на пути, лишь потому, что кто-то может оказаться лучше.

Я шестидесятипятикилограммовое сыкло, которое в прекрасный момент свободного падения думает только про колено, пятку, лицо. Не про друзей, не про семью, не про работу, не про саму восхитительную возможность свободного падения, а про свои конечности.

Оказывается, я рассуждаю вслух. Они внимательно на меня смотрят, а затем признаются в своих страхах. Забавно, но мастера парашютного спорта боятся летать пассажирскими самолетами. И вот именно здесь, в этой временнóй точке, происходит тот самый разговор про «держать за руку на взлете». В этом уверен каждый из них – и Длинный, и Взрослый, и Близняшки. И я соглашаюсь. Это классная традиция. Это важно, потому что вместе и правда не страшно.

Мы напиваемся и начинаем курить прямо в номере, кидая окурки в чашку с водкой. Я засыпаю на костлявом матрасе под рассказы о прыжках, богах, смерти и жизни.

Из всего произошедшего за этот длинный день я зафиксировала ощущение свободного падения и понимание, что вместе не страшно, а человеку важно держать за руку другого человека, а если другого нет, что ж делать, обними сам себя на десять минут после взлета или доставай парашют.

ГЛАВА I. ТРАДИЦИИ, ОТПУСК И ЕГО ОКОНЧАНИЕ

23 декабря, «Аэрофлот»

Группа летит в Алматы на заказник.

Заказник – это неанонсируемый коммерческий концерт для корпоративного или частного клиента.

Группа – это группа, в которой я работаю директором.

Может быть (скорее всего), ты ее знаешь, может (если не говоришь по-русски) нет. Может, ты прямо сейчас начинаешь петь какую-нибудь их песню (счастье, что я не нахожусь рядом!). Или презрительно фыркнешь: «Они че, еще живы?» Последняя реакция характеризует тебя как заносчивого мудака. Если ты девочка, то, cкорее всего, наградив Артиста неправильным псевдонимом, завизжишь что-то из серии: «Он такой классный! Женат?» Если ты мальчик от 18 до 35, то обязательно споешь что-то, переделав манеру исполнения и даже строчку из песни, что бы это ни значило. Это же так смешно! Возможно, еще ты спросишь, не педики ли эта группа, и: «А че, реально кто-то из них поссал на могилу Фрейда?» Тот, кто занимает ответственный пост в крупной компании или планирует связать себя священными (аминь!) узами брака, конечно же, уточнит – сколько за песню на закрытом концерте? Я отвечу – нисколько, и по одной песне никто ничего, конечно же, не играет, если это не эфир на телевидении или радио.

В целом мы с вами не найдем общий язык, потому что все, что вы хотите и на что способны в отношениях с рок-звездами – это либо самоутвердиться за их счет, либо купить их. Редко кто выдаст простое «ок», узнав, что у меня за работа.

Итак. 23 декабря рейс в Алматы выполняет авиакомпания «Аэрофлот».

Стюардесса с кукольным личиком, предлагая бокал с шампанским, смотрит на меня в упор, а затем улыбается, будто бы узнав во мне старого приятеля. Говорит вполголоса:

– Привет! Мир тесен! Вот и встретились! Поговорим после взлета?

Я смотрю направо, где сидит мой коллега. Может быть, у стюардессы косоглазие, и блуждающий взгляд обращен на самом деле не на меня.

– Рада тебя встретить… Так необычно…

Продолжаю пялиться на бортпроводницу. Круглые бедра, светлая кожа, все это лучшее из славянского в красной униформе. Проводницы «Аэрофлота» вообще самые эффектные. Ты кто и что тебе от меня надо? Она (на золотом бейдже написано «Валентина») точно обращается ко мне:

– Я неделю назад оставила сообщение на автоответчик, ты не слушала?

– Извините! – не своим, а каким-то истерическим и писклявым голоском вступаю в диалог и, испугавшись этого чужого голоса, пробую снова:

– Извините, вы меня с кем-то путаете, Валентина!

Бортпроводница качает светлой головой и резюмирует:

– Путаю? Ах вот так… Понятненько.

После чего уходит, оставив меня пристегнутой в кресле в полном замешательстве.

– Ты чо? Это же та баба из «Рамады»! – шипит мне в ухо стейдж-менеджер Никита.

– Э-э-э-э!

– Ты даешь!

Видя мое непонимание, стейдж-менеджер продолжает:

– Меньше месяца назад, отель «Рамада», Астана, ты с этой бабой в бассейн ходила еще. Хорошая девка… Реально, что ли, уже телок своих не запоминаешь? Она еще тебе на ужине показывала, как жонглировать четырьмя яблоками за раз…

– Бля-я-я-я-я-я. А-а-а-а! Это она?

– Это она.

– Пиздец. Неловко вышло.

– Да уж.

Стейдж-менеджер цокнул языком и вставил наушники. Из них доносилась нервная песня Muse.

Самолет начинает шуметь, заходят последние пассажиры-«опаздуны». C видом провинившихся школьников они стараются прошмыгнуть незамеченными. Валентина меняет бизнес-класс на эконом – лишь бы не видеть меня, наверное. Эвакуационные выходы и как пользоваться спасательными жилетами нам демонстрирует тощий стюард.

Что ж, все-таки я превратилась в мудака, в того самого, от каких предостерегала подруг.

– Мне страшно, – говорю я Никите, но он не слышит.

Во время взлета я незаметно касаюсь рукава сидящего рядом стейдж-менеджера.

24 декабря, рейс выполняет авиакомпания Air Astana

Авиакомпания Air Astana, которая еще на языке автозамены кириллицей исправляется на «эйр сатана», примечательна тем, что на этих бортах выдают железные приборы, даже в эконом-классе. Не помню других авиакомпаний, где так легко и красиво рискуют. Казахи, могут себе позволить!

Мне иногда хотелось воспользоваться этими приборами в превентивных целях. Любая гастролирующая группа – клубок конфликтов. Его мы с пацанами тщательно наматываем из недосказанности, эгоизма, усталости, скопившейся сексуальной энергии, переходящей в ярость, и холода, который идет изнутри. В любой группе, хотите вы этого или нет, рано или поздно появляется тот, кто считает чужое. Тот, кто очень и очень завидует.

Конкретно я в этот раз отчаянно мечтала закрыть глаза на взлете, а затем открыть их, когда шасси коснется земли, и узнать, что нашего дорогого басиста съела моль. Ну или ладно – что парню досталось наследство, и он уехал в Австралию навсегда. Или что он опоздал на рейс. Или хотя бы забыл паспорт. Да что угодно! Но нет – он сидел сзади и громко думал.

Перед вылетом из Алматы басист по достоинству оценил мой новый чемодан и, сделав лицо мистера Хэнка, изрек: «Ну ничего себе у нас менеджмент: с чемоданами за четыреста евро путешествует!» Естественно, он смачно ругнулся. Такая гнусная, паскудно-искренняя реакция. Я чувствовала себя ужасно: мужчина, рок-музыкант с отличной по всем трезвым меркам зарплатой считает, сколько я потратила на чемодан. Жуть.

Во время взлета вкладываю свою ладонь в горячую руку стейдж-менеджера. Он не сопротивляется.

Москва. Никуда не едем

Утром я приехала домой, но весь день не могу выйти из квартиры.

На лестничной клетке в пуховике и шапке сидит Сумасшедшая Поклонница Моих Пальцев Алена.

Ей двадцать четыре, и она меня преследует.

Я вижу ее в на экране домофона.

Мы познакомились два месяца назад в ночном клубе на лесбийской вечеринке «Битчез». Алена была чертовски милой в дешевом полиэстровом желтом платье и с бабочкой, нарисованной на щеке блестящей зеленой краской. Я выглядела по дресс-коду – черное, мундштук.

В туалете клуба моя подруга Директор Скандально Известного Режиссера Рита, которая пришла на вечеринку из любопытства («попялиться на таких же психушек, как ты»), предложила кокаин.

– Неплохое место, кстати! Едва я зевнула, как барменша-мужик вручила мне это. – Рита достает из кармана джинсов пакетик.

– Смотри-ка, – говорю я.

– Паркуа бы и не па? Да?

Мы стоим в туалете и смотрим друг на друга, безмолвно выпрашивая разрешение на преступление перед организмом и законом. В моей сумке есть почти все, и вот уже я перерезаю черную китайскую коктейльную трубочку швейцарскими маникюрными ножницами, чтобы загнать в свой русский нос голландский порошок.

Через двадцать минут я уже танцую, придерживая руками желтый полиэстер, через тридцать пять в том же туалете мои пальцы оттягивают капроновые колготки и хлопковые трусы. Добрый вечер.

Итак, ее зовут Алена. Она носит полиэстер, любит полусладкое шампанское, работает в отделе кадров строительной компании. Она бреется там, где надо, чтобы было гладко. Она живет на станции метро «Теплый Стан». У нее мягкая попа и влажная промежность. Она носит лифчик с застежкой спереди.

Мне весело, и я могу. Это все голландский порошок.

– Алена!

– Да? – Она поворачивает ко мне голову так резко, что ее длинные кудри-пружинки дают мне пощечину.

– Я буду трахать тебя, Алена.

– Ха-ха-ха.

От ее смеха и кокаина я становлюсь самцом.

И ей уже не до смеха. Через три минуты я в Алене уже по запястье. Она громко дышит и стонет, упоминая Господа. Мне плевать, услышит ли кто-нибудь. На ее лицо я смотрю через зеркало. Блестящая зеленая бабочка мечется из стороны в сторону. Отражение своего лица я вижу тоже. Оно безразличное. Это настолько пугает, что я отвожу взгляд.

Через десять минут мы выходим. На полу туалета остается лужа, в которую я специально наступаю кедом.

В коридоре очередь из девушек. Взгляды. Восторг. Осуждение. Под предлогом, что мне надо провериться, я сбегаю в ночь, подхватив Риту, которая возвышается на барном стуле и, прикидываясь лесбиянкой, кокетничает с барменом.

Она в восторге: «Серьезно? Прямо в клозете? Я думала – лесби более нежные, ну ты точно настоящий мудак!»

Мы едем с Ритой ко мне на такси. В машине я закуриваю и понимаю, что от моих пальцев пахнет сексуальным фастфудом.

Я забыла про Алену, как только вошла домой и помыла руки.

А она нашла меня в фейсбуке, раздобыла номер, и я совершила неосторожный поступок – сказала ей свой адрес и заветное «приезжай».

Без кокаина и спонтанности она оказалась слишком реальной:

– лифчик с ложными силиконовыми вкладками;

– дурацкая родинка на щеке, из которой торчал толстый волос;

– кроме тупого быдло-ожидания выходных и хреновой работы в отделе кадров строительной компании, ее ничего не интересовало;

– она путала Чехова с Тургеневым;

– она слушала мою группу и, увидев в моем доме причастность к Артисту, заголосила, что выросла на его песнях.

Во второй раз секс с ней был скучным и горизонтальным, на сатиновых простынях после ее ухода остались кудрявые длинные волосы.

Но ей понравилось, она стала ждать меня, писать сюсюкающие сообщения, грозные сообщения с обещанием рассказать всем про меня правду (буа-га-га!) и делать извиняющиеся визиты без приглашения.

Случайный секс под наркотиками должен заканчиваться вместе с оргазмом партнера и никогда, никогда не повторяться. Это как фастфуд, которому нет места на фарфоровых тарелках в моем доме. Фастфудный секс должен быть за пределами сатиновых простыней, за пределами частной собственности.

Я смотрю в экран домофона и вижу ее, отчаявшуюся, скучающую псевдоромантическую королеву драмы, Сумасшедшую Поклонницу Моих Пальцев.

«Однажды ей надоест, и она отстанет», – думаю я и не выхожу из квартиры до самой ночи.

26 декабря, рейс выполняет авиакомпания «Аэрофлот»

Новогодняя елка в Екатеринбурге для пятисот металлургов. Летим туда и обратно без ночевки, а завтра отпуск. Никуда не поеду. Найду квартиру с ванной и буду в ней лежать все время. В квартире, которую мне оплачивает группа, вместо ванной душевая кабина с приемником. Голая и мокрая, по утрам я слушаю радио Jazzz. В целом все здорово, но иногда хочется лежать целую вечность в пене и тишине.

Во время взлета держу стейдж-менеджера за руку, он проводит пальцем по моей ладони. Или мне показалось? Может он просто пошевелил пальцем, как Черная Мамба.

***

На обратном пути все повторилось. Я взяла его за руку, и он несколько раз ответно сжал мою ладонь. Звукорежиссер, случайно скользнув взглядом мимо, быстро отвел глаза и уставился в телефон. Господи, глупость, ничего личного, это просто безобидная сентиментальная традиция – держать за руку при взлете. Зачем делать значимой такую ерунду? Во время расставания в аэропорту звукорежиссер заинтересованно поглядывал на меня. Такой, типа, взгляд: «Эй, а я кое-что про тебя знаю, но буду помалкивать, ага?» Ага.

Москва. Никуда не едем

В какой-то момент я вдруг осознала, что, как в лучших традициях худшей беллетристики, все зашло слишком далеко. Мы cо стейдж-менеджером Никитой стали друзьями. Дружба наша чаще всего выражалась в том, что он покупал мне кофе на вынос и держал дома охлажденной бутылку шампанского для меня.

– Приезжай, я сделаю тебе ванну! – однажды позвонил он.

Я приехала. Обо мне ни один друг так не заботился никогда. Запомнить, что у меня нет ванны, что я только о ней и мечтаю – на это способен лишь человек с уровнем сознания менеджера. По cостоянию квартиры было видно, что в ней отчаянно пытались прибраться. По крайней мере, избавились от коробок из-под пицц и пустых пивных бутылок. Ванна сияла, рядом брошена почти израсходованная упаковка «Пемолюкса». Синие крупицы от чистящего средства забились в трещины на напольном кафеле. Полотенца пахли его дорогими духами. О том, сколько стоят духи стейдж-менеджера, знают все: однажды их разбили в гримерке, и шорох был во всех смыслах изрядный. Злоумышленника, разбившего духи, так и не нашли, но в преступлении мы подозревали басиста. Хотя, конечно, он был «невиновен».

Пока набиралась вода, Никита, расположившись в глубоком кресле на балконе, раскладывал травку и табак в разные кучки, а затем добавлял из них в третью.

Свернул косяк, взорвал, протянул мне.

– Расслабляйся!

Я сделала две хорошие затяжки и ушла в ванную, прикрыв неисправную дверь. Сквозь тонкие стены было слышно, как он играет на гитаре Muse и Nirvana. На случай внезапного вторжения хозяина квартиры я лежала, втянув живот и окружив любопытные области островками пены. Забавное, небось, было зрелище. Но дверь не открывалась.

Он просто играл, а когда я вышла, выдал очередное хрустящее полотенце («для волос») и осведомился, достаточно ли хорошо мне было.

Так протекал весь отпуск. Это были самые свободные дружеские отношения, в которые мне только удавалось угодить. Где я просто лежу в ванне. Он просто играет на гитаре. И мы просто курим и выпиваем иногда по бокальчику-другому. Мне не надо было выслушивать, поддакивать или рассказывать. Так способны дружить только пятнадцатилетние. После ритуала «ванна-музыка-косяк» я уезжаю домой, где никого нет. А он остается в своей берлоге, где ванна все еще наполнена запахом моего шампуня.

Телефон терзали агенты, прокатчики, сотрудники, фанаты. Иногда третьей линией пытались прорваться подруги: Сонечка, Рита и Люся. Я не брала трубки. Мне был ничего не нужно. Кроме этих ощущений: тебя ждут, тебе рады, от тебя не хотят секса и отношений. И с тобой немногословны.

Но, шоу, которое, как известно, должно продолжаться, становилось все ближе. Отпуск был на исходе.

За месяц разлуки и редких телефонных контактов по работе мы успели порядком изныть от безделья. Мы продолжали работать, только ритм сбавился раз в сто-пятьсот. В привычные нормальному человеку восемь часов в день, а не в наши нормальные менеджерские двадцать четыре умножить на семь. Мы тосковали друг по другу, по группе, угасали без тура и «нормальной загрузки».

В один из таких депрессивных дней, кажется, он был последним перед, я позвала Никиту в кино. Фильм оказался плохим: про то, как одна американка, актриса-аэрофобка, отправилась поездом во Владивосток.

Операторская работа – отстой.

Актерская работа – отстой.

Сюжет – отстой.

Единственное, что было неплохо, это самолеты и поезда. Наши руки инстинктивно соприкоснулись, когда на экране показали взлетную полосу и самолет оторвался от земли.

После дрянного фильма мы гуляли по городу, пили шампанское из горла, кидались друг в друга снежками и как-то совсем опрометчиво оказались в новой высотке «Триумф Палас».

Мы выбрали панорамный номер за двадцать тысяч рублей.

– На чей паспорт оформлять? – поинтересовалась хостес.

– На мой! – хором ответили мы, протягивая паспорта.

Оставив автографы на гостевых карточках, мы зашли в номер, куда хостес незамедлительно поставила еще одну бутылку охлажденного шампанского.

***

Секса с мужчиной у меня не было на этот момент тринадцать лет как. То есть из моих тридцати с лишним практически всю мою сознательную сексуальную жизнь.

Не могу сказать, что завтра я выйду на улицы с плакатом и буду бороться за права ЛГБТ, но девушки меня привлекают больше. Они привлекают меня гораздо больше. И, когда я говорю, «гораздо больше», я имею в виду, что меня может привлечь только девушка.

Девушки, девушки – с нежной белой кожей и кожей оливкового цвета,, с морщинами на переносице и у глаз, с привычкой грызть ластик на карандашах, играющие сережками в своих ушах, наматывающие пряди волос на палец, дышащие на стекла очков перед протиранием о футболку. Девушки! Девушки, носящие в сумках пластырь, карманную книгу стихов Блока, старую гигиеническую помаду и карамельку «Театральная». Девушки с педикюром яркого цвета и девушки, которые никогда не красятся. Девушки с родинками на спине, татуировками на запястьях, знакомые с французскими винами и не проходящие мимо картинных галерей. Цитирующие фильмы Франсуа Озона, крестящиеся в сторону церковных куполов, поющие мантры, собака мордой вверх, приветствие солнцу, бег и веганство. Все это девушки.

С ними ты – король мира. Я – король мира, окруженная калейдоскопом из девушек. Блондинки, рыжие, шатенки, брюнетки, бритоголовые. Женственные и пацанки, стюардессы и проводницы, работницы киноиндустрии, официантки, запутавшиеся мамаши, томные преподавательницы иностранных языков, рафинированные студентки филфака, воинствующие журналистки, бармены и повара, актрисы и риэлторы. Как щелкала у Пушкина орешки белка, так и я щелкаю эти головы, попадая в них, оседая в них до финального «все, пока».

– Все, пока, милая! – это я закрываю за собой двери отелей, квартир, домов и купе поездов.

– Куда ты?

– Завтра тяжелый день, у нас же тур!

И какое в ответ понимание:

– Созвонимся?

– Завтра же!

– Увидимся?

– Скорей бы.

C девушками у меня завязываются отношения, в которых не надо притворяться слабой, ждать, когда тебе догадаются подать пальто и открыть дверь машины. Все это я умею и делаю сама для моих подруг и любовниц «на скорую руку». Это единственный фастфуд, который я люблю и за который готова платить.

Проведи пальцем по запястью, опусти голову на плечо и шепни: «Ты как Скарлетт Йоханссон, только лучше», – уточни размер ее безымянного пальца: «У тебя же шестнадцатый, да?» Поинтересуйся, как называются ее охренительные духи, пригласи к совместному приготовлению ужина – и вот у тебя есть секс не на один, а на пять раз. C девушками больше смеха и легкости, вы одинаковые, и ты все знаешь про ее гормоны, да что там – ты знаешь все про ее жизнь. Ни один парень за первые три часа знакомства не узнает, что девушку лупила мать, куда ушел отец, какая кличка была у ее щенка, как ей делали первую колоноскопию и на какие продукты у нее тотальная непереносимость. У меня больше форы, чем у парней. Последний год в разных городах и странах мы как будто соревновались с Никитой в количестве завоеванных девушек. После концерта на ужине группы с нами всегда от трех до пяти новых чикуль. Административный персонал, координаторы, фанатки, которых пригласил кто-нибудь из парней поехать с нами до следующего города. Время идет, уже принесли горячее. Я иду курить на улицу. Самая растерянная всегда выйдет за мной.

– Можно сигаретку?

– Конечно!

– А зажигалку?

Я прикуриваю, наши глаза встречаются. Дальше идет пятиминутка вопросов «давно ли ты с ними работаешь», «а интересно ли», «а какие города», «а ты замужем». И вот после этой пятиминутки, когда на кончиках пальцев остается один лишь сигаретный фильтр, я спрашиваю:

– Где здесь можно поплавать?

И мы сбегаем от всех и идем в бассейн, на берег озера, в море. Мы смеемся, напряжения нет, одна лишь легкость. В номере есть бутылка шампанского.

– Обсохнем и по бокальчику?

– Разумеется!

Завалить на гастролях девушку легко и приятно. Иногда у меня выходит лучше и честнее, чем у стейдж-менеджера. Кроме того, моя игра спортивнее – я плаваю. У меня есть преимущество: никто не станет меня разыскивать и предъявлять беременность, никто не устроит мне скандал, да и вся связь останется в полном секрете. О том, что ты спала с директором группы с грудью третьего размера, ни одна даже самая болтливая фанатка не будет трепать направо и налево, как это делают случайные девчонки мужской половины банды. (Слухи о размере каждого из них суть переходящее женское знание от Владивостока до Сан-Франциско с заездом в Якутск и Кострому.) О моих размерах трепаться не будут. Обо мне вообще ни одна из них не скажет.

Я свободна и защищена, а в моей постели никогда не бывает холодно. М-м-м-м… Де-е-е-ву-шки.

***

Секса с мужчиной у меня не было тринадцать лет, но, кажется, за год совместных соревнований за внимание женщин вот он, приз: Никита и я в одном номере. Мне страшно и интересно. Это мой напарник, мой друг, мой хрен разбери кто еще, но кто-то важный. Это единственный пацан на свете, который понимает меня и принимает. Пока он ловко крутил косяк, я старалась держаться непринужденно. Ходила из стороны в сторону по сорокаметровому номеру то на пятках, то на носочках.

– Ты че? – прерванное десятиминутное молчание.

– Да так, задумалась…

– Не надо думать! Надо дунуть!

Мы встали на стулья у стеклянной панорамной стены. Пятьдесят седьмой этаж. Москва на ладони. Мы видим всех, никто не видит нас.

Летят самолеты, едут машины, поезда идут. А мы стоим тут, два оторванных от дел панка, курим косяк в президентском люксе прямо в противопожарную сигнализацию и пьем шампанское.

Где-то между скуриванием косяка и совместным заходом в кровать он шлепнул меня по заднице:

– Слушай, это все круто, но, если мы сейчас замутим, мне надо будет уволиться.

Заправляет выбившуюся прядь волос мне за ухо, целует в лоб, как целуют детей, проверяя, нет ли температуры.

Мы проходим к кровати, свет гаснет. И в темноте я слышу последнюю реплику на сегодня:

– А я не готов.

Утром мы вышли из высотки: он пошел пешком в сторону Белорусского вокзала, я уехала к себе на такси. Вечером нам надо было встречать группу. Отпуск закончился. Скалли и Малдер так и остались коллегами.

26 января, Москва

Вечером мы встретились в гримерке Buddha bar. Кроме нас с стейдж-менеджером, все не виделись друг с другом целый месяц. По лицам читалось: и еще бы столько. Звукорежиссер сел на диету пищевой паузы и реально сбросил килограмм десять. Голос басиста выдавал фирменные трели про «ебаный в рот, где мой кетчуп, на хуй?». Световик старался вести себя незаметно, ведь спросят же, где новый световой райдер. А райдера-то и нет. Гитарист бренчал на гитаре – по ходу, он весь отпуск усиленно учил новые блатные песни. Репертуар гитариста включал многих от Вертинского до группы «Ноль», но чаще всего он пел про женщин-проституток или богемные похождения шпаны. Барабанщик явился несколько помятым и с красным лицом. Видимо, закончил пить накануне, часов за пять до саундчека. Клавишник был весь выглажен и по традиции выглядел отлично. В каждой его клетке и клетке его рубашки просвечивала жена. Классная девчонка, которая по своей сути не кто иной, как его менеджер. Трубач завел роман с молодой актрисой и как будто сам помолодел. Никита, парень, с которым я проснулась утром, был угрюм и словно меня избегал.

Не имеет значения, кто и что делал вчера и даже этим фантастическим утром. Все в сборе, и сейчас начнется наш очередной заплыв. В тур входим мягко, отыграв ни к чему не обязывающий заказник.

В работе менеджера очень важна тактичность. Нельзя после отпуска сразу ехать. Нужно дать группе возможность размяться на заказнике или концертном эфире, чтобы снова «пощупать» друг друга, привыкнуть, вспомнить все. После этого можно седлать кофры и ехать хоть на край света. Нельзя сразу кидать откисшую на отдыхе группу в тур. Кассовый зритель увидит: что-то не так. И переведет по своему разумению.

Сегодня в Buddha bar как раз такая разминка. Заказник на семьдесят человек, день рождения женщины тридцати пяти лет с грустным лицом и грустными гостями. Им всем там в зале грустно – зато у нас охуительно весело.

В гримерке на твердой позиции запах перегара, блючиза и рыбы. Это невыносимо и раздражает.

– Алло? Мы подъезжаем! Две минуты, встретишь? – звонит водитель Артиста.

Я выхожу на улицу, все начинают суетиться. Подбегает агент, помощница агента, начальник службы безопасности – крепкий простой мужик, пожалуй, единственный из всех не вызывающий отторжения. Все, кто хоть чуть-чуть участвует в дележке этого пирога, хотят засвидетельствовать свое почтение, а еще больше – причастность к Артисту.

Я стою и жду. Холодно.

– Киса-а-а моя, а можно фотку с ним? – берет меня за локоть агент.

– Бр-р-р… Нет.

«Нет» я говорю с интонацией суки. Просто не надо лапать меня. И без «кис», пожалуйста. Агент в костюме цвета рижских шпрот вздыхает разочарованно. Панибратство не прошло. Подъезжает машина, выходит Артист.

– Привет!

– Здаров!

Мы обнимаемся, он целует меня в уже подмерзшую щеку, и мы идем к нему в гримерку. Здесь нет ни сыра, ни рыбы, ни колбасы, ни любой другой херни. Артист приехал работать, а не ужинать. Но запрошенный в райдере эстетский минимум на столе: яблоки, чай, бутылка шампанского, пачка бумаги и три маркера черного цвета.

Он снимает куртку и вешает ее на крючок. Артист выглядит идеально всегда: эра интернета, лишив звезд статуса полубогов, не отняла у них идущего изнутри лоска, харизмы и уверенности в себе. А, помимо перечисленных качеств, у Артиста еще есть характер и стиль.

– Сколько играем? – интересуется он по-деловому.

– Сорок.

– Корпоратив?

– День рождения.

– Ага…

Задумчивый, он садится, пишет сет-лист. Я сажусь рядом и синхронно делаю десять копий от руки. Так быстрее, чем просить у шпротного агента принтер. Ребро ладони черное от маркера. Как всегда.

– Все в сборе? Отведешь?

Мы идем к группе. Едва зайдя в гримерку к пацанам, морщимся: надо убрать эти вонючие сыр и рыбу из райдера. Невыносимый запах.

– Здарова! – Артист жмет руку всем, кроме световика, который все еще прячется в углу.

– Че, Толстый, бухал, что ли?