Текст книги "Лед Бомбея"

– А где же Сами брал деньги?

Бина бросила на меня усталый, но проницательный взгляд человека, много повидавшего в этой жизни.

– В Пенджабе есть одна очень популярная народная песня, – сказала она. – Танцовщики не могут не танцевать. Тот, кому на роду написано танцевать для других, не может существовать без танца и без тех, у кого такая же судьба, как и у него.

3

Если рисунки, которые мне дала Бина, были действительно сделаны в святилищах Хаджра и Барла, то, может быть, именно они помогут мне отыскать нить к разгадке тайны Сами. Подобно многим другим путешественникам, мы с Сами относимся к довольно распространенной их разновидности – любителям нарушать правила и переступать запретные границы.

Из-за компрометирующих связей с чужаками, варварами и отщепенцами (другими словами, всеми теми, кто говорит не на том языке или спит не с тем, с кем надо) мы являемся посредниками хаоса, врывающегося в стабильное общество и начинающего расшатывать его сердцевину. В бомбейвудском варианте это выглядит примерно так: среди всеобщего пения и танцев в спокойный мир вместе со странником приходит муссон.

Говорят, что наступлению муссона предшествует сильная жажда. И такая жажда овладела мной на полпути к святилищам, на дороге, что змейкой поднималась от бесконечной распаханной равнины в окрестностях Сонавлы на крутые, поросшие мелким кустарником холмы. В эту минуту я, не задумываясь, обменяла бы тяжелую книгу Сами на одну-единственную бутылку ледяного пива.

Постепенно рев прорванных канализационных труб у шоссе внизу заглушило неистовое, режущее слух стрекотание кузнечиков. Насекомые сверхчувствительны к переменам погоды: как только начинает подниматься температура, они принимаются стрекотать громче. Чтобы как-то отвлечься от мыслей о пиве, я попыталась применить к оглушительному метроному кузнечиков старое уравнение моего отца. «Чтобы вычислить температуру по Фаренгейту, – говорил он, – подсчитай количество отдельных пощелкиваний в стрекоте насекомых в течение четырнадцати секунд и прибавь к этому числу сорок».

Но кузнечики затихали, услышав мои шаги, и вновь возобновляли свой стрекот, как только я отходила на некоторое расстояние.

Я остановилась перевести дыхание. Передо мной распростерлась долина, похожая на одну из тех объемных карт Индии, которые мы делали еще детьми в Шотландии. Закрепляли на них флажки с помощью пластилина, доказывая самим себе, что моя родина – совсем отсталая страна: деревеньки из глинобитных домишек, водяные мельницы, пахота на волах.

Земля подо мной, которая через три дня после прихода муссона должна покрыться зеленоватым юношеским пушком, пока была серовато-коричневого цвета. Я использовала свой черный зонт в качестве походной трости на наиболее крутых участках холма и замечала, что его темная ткань и мои черные кроссовки все больше приобретают цвет местной пыли.

Пыль никак не влияла на мрачный, черный цвет камней, выступавших из-под почвы холма подобно чирьям. Эти каменные выступы становились все крупнее по мере того, как я поднималась вверх, и создавали жутковатое впечатление неподвижных фигур, остающихся у вас за спиной, вызывая неотвязное ощущение преследования. Но скорее всего чувство это поселили в душе не камни, а Томас, немного напугавший меня словами об автомобиле, едущем за нами по пятам. Здесь же меня преследовали только тени, отбрасываемые темной поверхностью камней и отдаленно напоминающие человеческие фигуры. Последние сто метров я шла сквозь строй сумрачных каменных фигур, каждая из которых была вдвое выше меня.

Первое святилище, которое я посетила, ничем не уступало настоящему храму, было столь же высоким и просторным. Огромная створчатая раковина, воссозданная из камня и размещенная под таким углом, чтобы лучи солнца освещали высокую статую Будды II века. Ниже в углублениях находились еще более древние индуистские статуи. Мелкие алтари располагались по всему холму, правда, в стороне от протоптанной дорожки, но чем дальше они отстояли от святилища, тем становились меньше по размеру и примитивнее по исполнению.

В самом маленьком из них пребывал один из странных каменных фаллосов, именуемых «лингам» – половой член Шивы, который он отсек себе, чтобы оплодотворить вселенную. Считается, что эти «лингамы» сами собой появились из камня примерно в то же самое время, когда из ближневосточного песка явился Христос. Но, подобно всему в Индии, они состарились раньше времени. Фаллос производил впечатление окаменелости, хранящейся здесь с момента сотворения мира.

Бина посоветовала мне поискать фигуры, изображенные Сами в последнем святилище, расположенном на самом отдаленном склоне холма. И там я нашла его, Шиву, вырезанного в каменной стене, ростом с высокого мужчину, но в действительности, конечно, не столь уж и высокого для настоящего разрушителя вселенной в последний период ее существования, когда она полностью подчинится злу. Возможно, передо мной было какое-то иное воплощение бога. Я наклонилась вперед, чтобы получше рассмотреть его лицо. Изображение бога-андрогина – наполовину мужчины, наполовину женщины – оказалось совсем не похожим на зарисовки Сами.

Разочарованная своим открытием, я сошла с тропинки, ярко освещенной солнцем, и попыталась укрыться от жары в тени фигуры божества. Там было так тихо, что даже звук дыхания казался шумом, и мне тотчас же захотелось устроить настоящий шум, чтобы заполнить это вечное и неизменное молчание.

Именно в эту минуту я обратила внимание на то, что кузнечики почему-то затихли и жара от этого стала еще более невыносимой. Мне показалось, что за одним из больших валунов мелькнула какая-то тень. Я крикнула: «Эй, кто там?» – и тут же поняла всю нелепость ситуации, почувствовав себя пародией на героиню какого-нибудь романа эдвардианской эпохи.

Но две фигуры, появившиеся передо мной, оказались совсем не фантастическими. Оба явно уступали мне ростом, лица их казались совсем черными из-за того, что они шли спиной к солнцу. Не говоря ни слова, они медленно приближались ко мне.

Первой моей реакцией был не страх, а ощущение невероятности происходящего. Подобное не происходит среди бела дня в такой яркий солнечный полдень.

Я сделала шаг в сторону.

Они преградили мне путь.

– Дайте пройти, – сказала я твердо и шагнула в другую сторону.

На этот раз их действия были более решительны, они толкнули меня к каменной стене святилища. Когда подобные вещи переходят в разряд воспоминаний, люди обычно спрашивают, почему ты не дала им по яйцам, не ударила каблуком по верхней части ступни, не вырвала, наконец, у них сердце голыми руками. И всегда даешь один и тот же ответ.

Это произошло так быстро... Я не ожидала...

Но на сей раз все происходило необычайно медленно. И я видела происходящее словно на экране. Одна часть меня все еще размышляла над тем, как можно выйти из этого положения мирным путем, не веря в серьезность происходящего, другая уже говорила: «Да! Хичкок, „К северу через северо-запад“. Эпизод на кукурузном поле. Яркий солнечный полдень и пустое бескрайнее поле и Гэри Грант, преследуемый самолетом».

Я попыталась проскользнуть мимо них. Мужчины схватили меня и прижали к себе так близко, что в нос ударил запах розового масла для волос и жира, оставшегося у одного из них на усах после еды. Тот, что поменьше, подошел ко мне почти вплотную и заорал. Затем то же самое сделал и другой. Потом снова меньший. Так они толкали меня, издавая пои этом нечленораздельные животные звуки. В их возгласах я не могла разобрать ни слова, но поняла, что скорее всего это какие-нибудь самые примитивные восклицания, едва ли не междометия.

В руках я все еще держала зонт. Когда мне наконец надоело слушать весь этот визг и сопение, я размахнулась и изо всех сил ударила зонтом по голой ступне мужчины поменьше. При этом я воспользовалась всего одной рукой, но раздражение, злоба и природная конституция сделали меня в эту минуту сильнее, чем я сама могла предполагать. Длинное металлическое острие, должно быть, проткнуло кожу и вонзилось между костей, так как какое-то мгновение зонт торчал у него из ноги подобно флагштоку в мягкой почве. Мне пришлось снова приложить силу, чтобы вырвать зонт из его тела. Мужчина завопил и склонился над ступней. Воспользовавшись этой его позой, я еще раз ударила мужчину ногой, оттолкнула и таким образом сумела освободиться от их объятий. Второму при этом удалось с такой быстротой стащить рюкзак у меня с плеча, что до меня дошла суть происшедшего, только когда он повернулся и бросился бежать. Я бросилась вдогонку вниз по узкой козьей тропе, которая зигзагами вилась по крутому склону холма по направлению к дороге, маячившей далеко внизу.

Мужчина бежал быстро, ловко лавируя по изгибам тропы, но ноги у него были короче моих. Я уже почти догнала его, сама выбившись из сил и едва дыша, когда он внезапно скрылся за большим валуном, и я так же внезапно перестала слышать звук его шагов. Я обошла валун, чтобы посмотреть, куда мог деться беглец, и обнаружила за камнем вход в одно из небольших святилищ, на которые уже раньше обратила внимание.

Святилище было немногим больше шкафа, но подробно рассмотреть его внутренность я не могла – мешала громадная плита. Я взяла горсть мелких камешков и швырнула их внутрь. Оттуда метнулась человеческая фигура. Я ухитрилась ударить мужчину по голове деревянной ручкой зонта и потянулась за своим рюкзаком. В ответ он с размаха ударил меня кулаком в шею, а затем ногой – по бедру. Нога у меня подвернулась, и я упала.

Мужчина бросился бежать дальше.

Через минуту я тоже поднялась на ноги и, прихрамывая, последовала за ним. За моей спиной раздавались такие же прихрамывающие шаги. Холм в этом месте сделался еще круче, и тропа вилась по нему сложным зигзагом, подобно ускользающей змее. Я оглянулась и увидела в нескольких десятках метров над собой второго негодяя. И тут мои кроссовки поехали подо мной по скользкой пыли, и я рухнула на собственный копчик с такой силой, что мне чуть было не стало дурно.

Практически катясь вниз по холму – от катастрофы меня спас только зонт, воткнувшийся в землю, – я успела ухватиться одной рукой за куст терновника и таким образом задержала неминуемое падение, проехала на спине еще метров десять и с почти вертикального откоса рухнула на нижний участок тропы. Здесь у меня подвернулась лодыжка – и я упала в пыль. Смех, напоминающий карканье, раздался за спиной и заставил меня немедленно вскочить на ноги. Яркий солнечный свет и пыль слепили глаза.

Едва слышный звук проезжающих машин долетал до меня снизу с дороги на Пуну вместе с потоком теплого воздуха. Она была частью другого, безопасного мира автомобильных выхлопов и кислотных дождей, по ней беззаботно неслись грузовики. Рядом с шоссе виднелся киоск с освежающими напитками и рекламой самой популярной в Индии разновидности колы под названием «Вот это здорово!». На одном из поворотов тропы метрах в ста ниже меня была видна согнувшаяся человеческая фигура. Человек копался в моем рюкзаке. Еще ста метрами ниже находилась группа туристов.

Я решила на сей раз не тратить время на бег по тропе и проехала на спине наперерез через кустарник. Оказавшись на следующем участке тропы, которая здесь поднималась вверх, я встала на ноги и побежала с криком: «Стой! Вор!»... И вновь этот специфически английский страх показаться смешной.

Похититель взглянул вверх на меня, потом вниз на туристов, что-то кричавших и показывавших на нас пальцами, после чего бросился бежать по боковой тропинке, которая шла в стороне от туристической тропы, и через несколько мгновений исчез в зарослях.

Когда через минуту я сама добежала до этих деревьев, негодяя уже и след простыл. Но как ни странно, посередине тропинки лежал мой рюкзак, а в нем – бумажник, целый и невредимый. Прихрамывая, я нерешительно прошла по тропинке взад и вперед, глядя по сторонам. Но вокруг не было никого, кроме ворон и кузнечиков. Холм поглотил обоих подонков.

То место на ноге, куда он меня ударил, сильно саднило, а шея так болела, что я едва могла глотать. Я добралась до ближайшего большого камня и уселась на него. Несколько минут спустя из-за поворота тропинки появилась группа туристов-индийцев. Заметив меня, они поспешили на помощь и сразу же стали настаивать на том, чтобы я позволила им проводить меня до шоссе. В киоске с прохладительными напитками они купили мне свою любимую колу и усадили под сень ларечного козырька на пустой ящик из-под бутылок. Потом долго извинялись за отсутствие автомобиля или мобильного телефона, чтобы вызвать «скорую помощь». Их искренне беспокоило, что я могу не перенести тягот поездки на индийском общественном транспорте. В заключение они начали мне в мельчайших подробностях воспроизводить расписание местных автобусов, хотя я уже давно перестала их слушать.

И только когда они ушли, я поняла, что же все-таки пропало. Книга Сами. Остался только лист с рисунками. Похититель в спешке забыл о нем. Но что могло заинтересовать обычного индийского вора в книге по истории искусств?

Должно быть, я задремала, так как следующее, что я помню, – это торговец прохладительными напитками, трясущий меня за плечо, с криком:

– Такси! Такси!

Ему удалось остановить проезжавший мимо автомобиль, и водитель с готовностью согласился подбросить меня до студии моего свояка.

4

Это был явно один из самых неудачных дней. Миранда вернулась в Бомбей для срочной консультации у врача, Проспер поехал вместе с ней, и съемку до их возвращения прекратили. На студии оставались только статисты, которые из-за бедности не могли позволить себе слишком частые поездки туда-сюда, и оператор по имени Салим. Увидев, в каком состоянии я прибыла на студию, он извинился за отсутствие у них необходимых условий для оказания медицинской помощи, собственноручно продезинфицировал мои порезы и подыскал для меня кое-какую одежду Миранды.

– О, мисс Розалинда, – воскликнул он, – вам бы сейчас надо быть в кругу семьи, которая могла бы о вас позаботиться. А что я могу сделать, чтобы хоть как-то помочь вам в вашем несчастье? Хотите, я приготовлю вам поесть? Или вы предпочитаете пройтись по студии?

– Я бы не отказалась от обоих удовольствий.

Это был совсем крошечный тихий человечек лет шестидесяти с громадными ушами и глазами гнома из сказки. С лица его не сходило напряженное выражение, характерное для людей, которые с ранних лет привыкли принимать ответственность на себя там, где все остальные сваливают ее на других. Я вспомнила слова из одной журнальной статьи в подборке Рэма:

«Даже в наименее вдохновляющих творениях Шармы операторская работа Салима приковывает внимание зрителя. Его камера обладает способностью отыскать нечто поэтическое в самом омерзительном и грязном подонке».

Мне же казалось, что Салим обладает гораздо более важным даром, если не для коммерческого успеха, то по крайней мере для успеха у критики – выявить в самом рядовом статисте настоящую актерскую индивидуальность.

Для того чтобы обойти всю съемочную площадку Проспера, представлявшую собой копию Красного Форта в реальную величину с регулярным парком в стиле Великих Моголов, с тутовыми и гранатовыми деревьями и почти настоящей деревней, у меня в нынешнем состоянии не хватило бы сил. Деревня, будучи бутафорской, тем не менее, как разъяснил Салим, занимала в два раза больше места по сравнению с деревней реальной, так как домики должны были соответствовать требованиям индийского зрителя, которому хочется видеть свою жизнь лучше, чем она есть на самом деле, с настоящей канализацией, например.

Я спросила у Салима, не собирается ли Проспер помимо «Бури» снимать какую-нибудь другую картину на исторический сюжет, на что он ответил, что передо мной типичная бомбейвудская съемочная площадка, на которой снимается традиционная здешняя продукция.

– Банды, контрабандисты, перестрелки. – Он замолчал на мгновение, припоминая столь же традиционные для конца XX века развлечения. – Торговцы наркотиками, изнасилования. Ничего из ряда вон выходящего. Герой – безработный деревенский парнишка. – Салим улыбнулся. – При этом, однако, его одежда стоит значительно дороже той, которую могут себе позволить многие из наших статистов. Конечно, все это бесконечно далеко от художественных стандартов господина Проспера, но благодаря деньгам, полученным за фильм, он может посвятить несколько недель работе над «Бурей».

– Ваше съемочное расписание за последние шесть месяцев представляет собой, по-видимому, нечто маниакальное. Можно мне на него взглянуть?

– Я могу это организовать.

Салим провел меня в дальний конец студии, где стояла целая армия индийских богов всевозможных размеров, от домашних статуэток до монументальных храмовых статуй. Их с помощью разных технологий изготовляет отдел реквизита, пояснил Салим, после чего изображения выставляют на улицу с тем, чтобы они приобрели «патину времени».

– Необходимая вещь в том случае, если хочешь добиться настоящей достоверности.

– Наверное, у Проспера уходит на это целое состояние. – Я наклонилась, чтобы полюбоваться резным узором на декорации, изображавшей храм, но Салим взял меня за руку и отвел от него. – Боюсь, наша реконструкция древнего храма настолько правдоподобна, что даже привлекла храмовую кобру. Очень крупный экземпляр, по меньшей мере метр с четвертью длиной. Она чуть не укусила одного статиста, забравшегося под лестницу, чтобы принять дозу домашней водки, которую ему, несмотря на все запреты, удалось пронести на студию. На его счастье, змея попыталась вначале испробовать свои клыки на бутылке.

– Надеюсь, самогон пришелся ей по душе. Это была королевская кобра?

– Нет, это была «наджа-наджа» – от санскритского «нага», что, как вам известно, означает «змея», – настоящая индийская кобра, как определил тот «счастливчик», очень темного цвета. Хотя, конечно, бывают и совсем белые кобры. Но они очень редки, как и негры-альбиносы.

– Как же этот парень ухитрился ускользнуть целым и невредимым?

– Как утверждает ваш знаменитый эксперт по кобрам Р. Мелл, если вам удастся сохранить необходимое в данной ситуации спокойствие и хладнокровие, вы можете приблизиться к кобре, после чего следует легким, но твердым движением руки толкнуть верхнюю вертикальную часть тела змеи так, чтобы она потеряла равновесие и опрокинулась назад. – Салим улыбнулся. – Наш статист оказался не столь начитан в трудах мистера Мелла и не смог на практике проверить его теорию. Но отец парня был заклинателем змей, и потому он знал, что для кобры самое важное – зрение. Если оно направлено на движущуюся руку, например, то кобра уже больше ни на что не обращает внимания.

– Привет тебе, Сеша, – сказала я, почти без иронии в голосе, и поклонилась храмовым ступеням.

Сеша – это черная змея, на тысяче головах которой держится вся вселенная. В индуистской мифологии Земля подобна старому Бомбею до начала освоения морских территорий. На ней семь островов и семь морей, а под Землей один под другим располагаются семь миров, населенные демонами и полубогами, а под этими семью мирами – Сеша.

Салим улыбнулся:

– Значит, вам известны наши сказания, мисс Розалинда?

– Я на них выросла. Мать говорила мне, что воистину мудрый индиец одновременно живет в нескольких эпохах. Индия подобна стене, учила она меня, с которой счистили побелку и обнажили граффити предшествующих поколений.

– Возможно, поэтому так много времени у нас уходит на любые перемены, – сказал Салим. – Во всем вокруг мы видим слишком много разнообразных смыслов одновременно.

– Как Проспер. Он ведь работает над «Бурей» уже, кажется, лет двадцать?

Мое замечание явно задело Салима.

– Нам удается выкроить на съемки «Бури» максимум четыре недели в год. Если измерять работу в кино под этим углом зрения, то у Копполы на его шедевр «Апокалипсис сегодня» ушло значительно больше времени. А у Орсона Уэллса на «Дон Кихота» и того больше, и он к тому же фильм и не закончил. Ну, конечно, кто же станет отрицать, что у нас большие сложности с этим фильмом... вначале гибель миссис Шармы, потом резкий рост расходов практически на все – сами понимаете, такая грандиозная эпопея, – изменения в сценарии...

– А кстати, можно мне посмотреть сценарий?

– Я принесу вам свой экземпляр. И расписание съемок тоже, и вы воочию увидите, почему на нашу работу уходит так много времени.

* * *

Сценарий Проспера переписывался и перечеркивался десятки раз, а актерский состав менялся чаще, чем имена в бомбейской телефонной книге – что неудивительно, если принять во внимание время, прошедшее с начала съемок.

– Неплохое рабочее название, – похвалила я. – «Отражение моря».

– Аллюзия на стихотворный комментарий У. Одена к «Буре».

– Зрителям придется несколько освежить свою эрудицию, прежде чем идти на фильм Проспера, – сказала я сухо, пробегая глазами краткое содержание сценария на первой странице. – Можно мне скопировать первые страницы? И съемочное расписание?

– Конечно. – Моя просьба доставила ему удовольствие. – Мистер Шарма – такой умница. Вот, посмотрите, он из Просперо сделал жестокого колонизатора, какими на самом деле и были Моголы. Просперо высаживается на острове – читай, в Индии – и силой пытается лишить его население истории, традиций, религии и точно так же, как он это делает с Калибаном, навязать всему народу свой язык и свою мораль. Первоначальная идея, конечно, принадлежит Калебу Мистри, но с тех пор значительно углублена и расширена.

– Вы ведь работали с Калебом Мистри, не так ли?

– Только над одним фильмом, над «Циклоном».

– А почему же только над одним? Фильм не получился?

– Нет, дело не в этом. – Салим явно колебался. – Видите ли, мисс Розалинда, режиссер должен полностью доверять своему оператору, потому что оператор выстраивает кадр, делает общее панорамирование, осуществляет вертикальное панорамирование, ведет наезд. Конечно, пользуясь советами режиссера. Но режиссер узнает, правильно ли уловил оператор его идею, только когда просмотрит отснятый материал.

– Да, конечно, я понимаю, это такой тип партнерства, в котором каждый из партнеров должен абсолютно доверять другому. Чем-то похоже на брак. А как у вас все складывается в случае с Проспером?

– Мистер Проспер всегда всем руководит, как Альфред Хичкок. Ему нравится работать в студии, в которой он может имитировать дневной свет с помощью моргающего освещения, или на съемочной площадке, подобной этой. Ему хочется управлять всем, даже погодой.

Когда-то Калеб делал идеально точные миниатюрные модели съемочных площадок мистера Проспера из картона, вплоть до мельчайших подробностей. Но когда Калеб сам занялся режиссурой, он стал стремиться все снимать на натуре, при этом он работает очень быстро, с ручным «Аррифлексом» и даже во время дождя. Другие операторы тоже говорили ему, что нельзя снимать в дождь. А он был настолько наивен, что решил проверить. И обнаружил, что они не во всем правы.

– Не во всем правы?

Салим пожал плечами:

– Он попробовал, и у него получилось.

– Ну и в чем же проблема?

– Калеб слишком часто рискует. У него нет ни в чем твердо установленных рамок, съемочное расписание ежедневно меняется. Он как-то сказал, что оператор, работающий на мистера Проспера, напоминает ему слепца, которого ведет собака-поводырь. Но, с другой стороны, тот же самый Калеб набрасывался на нас в припадке ярости, если мы допускали малейшую неточность в воплощении его замысла. Правда, теперь он, кажется, научился держать себя в руках. Его даже называют «дадасахиб». В своей работе он начинает все больше напоминать мистера Проспера. – Салим взглянул на часы. – Наверное, вы хотите есть?

Мы прошли к небольшим походным столикам под травяной крышей. Салим принес мне чашку тыквенного карри и старенькую оловянную тарелку с картофельными крокетами, начиненными шариками свежего кориандра и чатни с таким количеством острого зеленого перца, что у меня в голове сразу же прояснилось. Салим улыбнулся, увидев на моих глазах слезы от жгучей приправы.

– Чувствуется, что вы не привыкли к индийской кухне.

– Я отвыкла от Индии, Салим, не только от ее кухни.

– В таком случае вам придется привыкать к ней, если сестра подыщет вам здесь мужа.

Я поперхнулась пивом.

– Если она что?..

В глазах Салима блеснул добрая усмешка.

– У любого человека должна быть семья и дети.

– Я только что побывала в колонии хиджра. Как насчет них?

– Даже хиджры иногда создают союз, похожий на семейный, хотя это и не одобряется их установлениями.

– А вы сами знаете кого-нибудь из хиджр?

Сразу видно, что вопрос ему неприятен.

– Все индийское многоуровневое общество представлено в «Буре». На роль Калибана мистер Проспер пригласил настоящего хиджру, но в конце фильма, когда Просперо освобождает его, Калибан превращается в женщину, реинкарнацию Мумтазы, возлюбленной шаха Джахана.

– Проспер задумывал эту роль для какого-то конкретного хиджры?

– Во времена Шекспира все женские роли играли мужчины.

– А вам ничего не говорит имя хиджры Сами?

Прежде чем ответить на мой вопрос, Салим нервно поерзал в кресле.

– Зачем вам знать эту Сами и людей ее круга?

– Но ведь Проспер знал ее.

Я сомневалась в том, что он мне что-то расскажет, но ждала. И он продолжил:

– Сами была проституткой, обслуживавшей район, где мы проводили съемку. Она появлялась там практически ежедневно и наблюдала за нашей работой. Потом у меня возникло ощущение, что она проявляет к мистеру Просперу какой-то особый интерес.

– Он что, давал ей деньги?

– У мистера Проспера очень доброе сердце. Однако это было уже очень давно.

– И когда же, Салим?

– О, наверное, лет шесть назад. И эта история никакого отношения к гибели Сами не имеет.

Итак, ему известно, что Сами мертв. Не в этом ли причина того, что он с такой поспешностью стал отрицать всякую связь между гибелью Сами и его знакомством с Проспером?

– Это случилось до или после того, как первую миссис Шарму столкнули с балкона?

Салим резко поднялся с кресла.

– Вы больше никогда, никогда не должны так говорить. Мистер Проспер был... и есть великий художник. Вы ведь не знаете, как тяжело быть настоящим художником в Индии в наше время. В семидесятые годы режиссеры, делавшие серьезное кино, хоть получали субсидии от правительства. Теперь же ему приходится снимать четыре плохих фильма, чтобы поставить один хороший. Вы журналистка, человек, который смотрит на все это со стороны. А мистер Проспер – художник.

– Но мы оба сочиняем истории. – Про себя я добавила: «Я вовсе и не говорила, что Проспер как-то причастен к гибели Майи».

– Я найду автомобиль, который доставит вас в Бомбей. Это избавит вас от неудобств поездки в автобусе и на поезде.